Пианист

Осеннее небо затянули темные тучи, и толпа детей-одногодок стояла возле деревянного эшафота, молча глядя на мальчика, стоявшего на табуретке с петлей на шее. Голова этого ребенка с каштановыми кудряшками была опущена, и он не осмеливался поднять взгляд ни на своих сверстников, ни на стоявшую рядом с ним монахиню. Пожилая женщина со злобным взглядом начала свою проповедь. - Душа, что отринула веру, должна отправиться в адский огонь, ведь она попыталась сбежать от испытания, посланного ей господом нашим Алл-мером... Агнешка крепко сжала руку Леви, надеясь, что этого не увидит монахиня, и ее всегда бледное лицо сейчас выглядело почти белым. Леви в растерянности переплел свои пальцы с пальцами девочки, надеясь, что ее это успокоит. Франек стоял чуть поодаль от них, и он нервно глотал слюну, не отрывая взгляда от ребенка в петле - казалось, что он совершенно не слышит того, что говорит монахиня. Мальчик стоял на эшафоте неподвижно, не издавая ни звука. Казалось, что он уже был мертв, хотя это лишь ждало его впереди. Монахиня тем временем продолжала. - И вы, дети, должны увидеть то, что будет с каждым, кто осмеливается пойти против воли отца нашего, против Спасителя... Леви оглядел других детей. На их лицах читался плохо маскируемый ужас. Они боялись. Боялись того, что в следующий раз на месте бесстрашного хулигана Войцеха окажется кто-то из них. И каждый из детей видел, что предшествовало моменту, прежде чем Войцеха за руки увели из столовой во время завтрака две монахини, подготовив виселицу. Они понимали, что что-то было не так, но не могли понять, что. Они не понимали одного - зачем Войцеха отправили прислуживать за ужином отцу Хьюго, ведь мальчишка был ужасно непослушным, регулярно получал порцию розог от монахинь и частенько оставался без пищи и воды за свое поведение. Агнешка вспомнила, что однажды рассказала Леви, что Войцех ужасно красивый и она хочет поиграть с ним в мяч, когда выдастся свободная минутка после занятий. Кажется, Леви тогда расстроился и весь день ходил сам не свой - он боялся признаться и себе, и другим, что сам был влюблен в Агнешку той невинной, детской любовью, которую из него не могли выбить розгами и вытеснить монотонными проповедями. Девочка знала это и жалела Леви. Он был хорошим другом, но всегда отличался особой скромностью, которая так ей не нравилась. А вот Войцех, казалось, не боялся никого и ничего. До сегодняшнего дня он казался девочке кем-то особенным. Удар ногой - и табуретка вылетела из-под ног мальчика. Войцех захрипел, дергая ногами, пытаясь ослабить удушающую петлю на своей тонкой шее, но все было бессмысленно. Он продолжал бороться за жизнь, с каждой секундой слабея, пока его тело безжизненно не повисло в петле, а по штанам не расползлось мокрое пятно. - Таков конец каждого предателя веры, поддавшегося искушениям... Дети молчали, опустив взгляды, и лишь Леви пытался разглядеть огонек жизни в теле мальчика. Он не верил, что Войцех больше не вскочит на обе ноги и не побежит куда-нибудь. Но теперь тело Войцеха лишь висело в петле, пугая своей неподвижностью. Леви не выдержал и закрыл глаза. Когда он открыл их, то оказался в своей комнате, глядя уже не на землю, покрытую бледного цвета растительностью, а на потолок, под которым висела одна-единственная лампочка. _____ - Святой отец, простите меня... неловко начал Леви, - ибо я согрешил. В кабинке для исповеди было темно и тихо. Леви чувствовал себя, как в гробу. Но если не закрыть дверцу - то их разговор подслушают все желающие. Храм Алл-мера был расположен прямо в центре города и в рабочие часы не был особенно полон. Людей действительно было немного, и в помещении царила тишина. Лучи солнца пробивались сквозь витражи. Кто-то сидел на деревянных скамьях, погруженный в свои мысли, кто-то бродил по храму, молясь. Леви же, в отличие от них, пришел в храм с одной конкретной целью. - В чем же грех твой, дитя мое? - послышался ласковый голос с другой стороны, явно принадлежавший старику. Леви немного замялся. - Я... употреблял героин. Я был очень слабым. Когда-то... когда-то нас учили, что убегать от испытаний, которые посылает нам Алл-мер - тяжкий грех. Я просто... хотел убежать от своих воспоминаний. Бывший солдат чуть ли не выдавил из себя последние слова, и вдруг понял, что на душе действительно стало немного легче после того, как он произнес их. По другую сторону какое-то время молчали. - Дитя мое, зависимость и была тем самым испытанием, которое тебе нужно было преодолеть. Ты не совершил никакого греха, если все же бросил это... это зелье. На лице юноши возникло удивленное выражение. - Но меня всю жизнь учили иначе... - Алл-мер любит всех людей и не посылает им испытания, которые они не смогут преодолеть. У тебя получилось, мальчик. Теперь ты свободен от зависимости, я надеюсь? Леви не сразу, но все же решился ответить. - Думаю... думаю, да, свободен. Он почти был уверен, что священник по ту сторону исповедальни улыбается. Как хорошо, черт возьми, что он не видит его, Леви, лица... - Тогда Алл-мер должен гордиться тобой, дитя. Юноша почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, и сглотнул, чтобы помочь уйти кому, вставшему в горле. Ему действительно стало намного, намного легче. Очень хотелось верить в слова незнакомого священника. Как и хотелось верить в то, что его божество-покровитель защищает такого жалкого человека, как он сам. - Может, ты хочешь поведать мне что-нибудь еще? - спросил его священник. И тогда Леви начал свой рассказ, ради которого и пришел в алл-меров храм. Леви рассказывал об эшафоте на заднем дворе приюта. Рассказывал о том, как впервые увидел казнь ребенка, который сначала прислуживал отцу Хьюго за столом, а затем оказался повешенным. Рассказывал, как Франек, его лучший друг, не пережил зиму, оказавшись на все той же виселице. Почти слово в слово пересказывал святому отцу все то, что говорила монахиня, выталкивающая табуретку из-под ног детей. И конечно, поведал о том, как в Прехевиле во времена Фестиваля столкнулся с Хьюго уже в бою - как увидел лицо ребенка, проступающее через тело этого лишенного человечности существа, теперь бывшего Браком, союзом двух тел, запечатленном на ритуальном кругу Сильвиан. И лишь на один вопрос, на главный вопрос, мучивший юношу, ему хотелось знать ответ. - В чем был грех этих детей на самом деле? Чем они заслужили... виселицу? Священник молчал минуту, две, три. Леви было подумал, что тот принял его за сумасшедшего и больше не собирается отвечать. Но ответ вдруг настиг его. Священник заговорил с ним в той же пугающе спокойной манере, и Леви дернулся от внезапности начавшегося вновь диалога. - Грех этот лежит не на невинно убиенных, а на священнике, который не устоял перед плотским искушением, совращая... гм... малолетних сирот. Большой грех лежит на его душе. Но он решил, что в позывах его плоти виноваты те, кого он совращал. И приказывал отправлять их на виселицу... - Есть еще кое-что, в чем я бы хотел раскаяться. - почти прервал того Леви, - Я убивал. Снова в воздухе повисло молчание. - Я... я убил отца Хьюго. Я застрелил его из винтовки. Я убивал людей на войне. Пять лет подряд я только и делал, что убивал. И в родном городе я тоже убивал. Леви хотел было остановиться, но слова сами слетали с губ. - Я убивал и людей, и чудовищ. Вы мне, наверное, не верите. Вы думаете, что я сошел с ума. Но я видел весь этот кошмар и убивал их. И мне... мне правда очень жаль. Он наконец остановился, ожидая, что скажет священник. - Ты был солдатом, верно? - спросил безымянный святой отец. - Да. Когда мне было тринадцать, меня мобилизовали. Священник цокнул языком, и Леви отчетливо услышал этот звук в окружающей исповедальню тишине. - Бедное дитя. Столько пережить. Да поможет тебе Алл-мер и да отпустит он грехи твои. Убийство - тяжкий грех, но ты делал это, чтобы выжить, так? Леви задумался. - Я не знаю. Возможно, что так. - Алл-мер простит тебя. Обязательно простит, если ты искренне покаешься в том, что совершал, и не вернешься к убийству больше никогда. Алл-мер любит всех нас, ведь иначе не умер бы за наши грехи в Восточных Святилищах, взяв их на себя. И твои грехи он тоже отпустит, если ты очистишь свое сердце от жажды крови и мести... - Я не хочу! - вдруг прокричал Леви, схватившись за голову, - Я не хочу смертей, я просто хочу жить... жить... жить... Он разрыдался в голос, вновь не дав святому отцу договорить. Его плач сотряс тишину, нарушая покой храма, и священник, сидевший по другой бок исповедальни, лишь покачал головой, слушая, как рвется наружу боль, которой было так много, что она просто не могла и дальше скапливаться внутри этого парнишки, лица которого он не видел. _____ - Так ты был на исповеди, значит? Самари не брала у него сигареты сегодня, еще и пожаловавшись на то, что Леви слишком воняет табаком. Она стояла рядом с выходом из ресторана, и свет огоньков вывески озарял ее бледное лицо с подчеркнутыми черной помадой губами. Она все плотнее куталась в свою шубу - осенний холод давал знать о себе. Леви прекрасно себя чувствовал в своей заношенной куртке, накинутой на плечи. Мотоцикл, видавший виды, отказывался заводиться с первого раза, хотя бензина было достаточно, и в сердцах бывший солдат пару раз пнул своего железного коня ногой, чем вызвал у жрицы тьмы усмешку. - Ну да. Я все-таки заключил пакт с этим богом, когда был ребенком. Самари приподняла бровь, удивленно глядя на Леви. - Ты можешь рассказать, как это произошло? Юноше было противно вспоминать события того дня, когда вся его жизнь пошла под откос. Тогда отец напился особенно сильно и устроил драку с его матерью. В черноволосую женщину, слабую и хрупкую, летели посуда и стулья. Она пыталась противостоять пьянчуге, вооружившись кухонным ножом, но перед этим забежав в комнату к Леви и с натянутой улыбкой сказав ему, чтобы тот запер дверь на щеколду и никуда не выходил, пока все не затихнет... Леви тогда хотел было выбежать в зал, чтобы противостоять отцу. Все-таки он думал, что уже не был ребенком. Ему было целых двенадцать лет. Мать говорила, что он очень умный и сильный, а он верил своей матери. Но он испугался. Просто испугался и принялся молиться Алл-меру, стоя на коленях. Он просил о том, чтобы тот защитил и его, и маму. Слезы текли по щекам, пока за дверью слышались крики, звуки разбитой посуды и ударов. Когда все стихло и Леви вышел из комнаты, мать лежала на ковре лицом вниз, и под ее телом возникло большое алое пятно, запачкавшее плотную ткань ковра. Отец несколько раз ударил ее в живот тем же кухонным ножом, которым она пыталась защититься от его побоев. А сам мужчина тем временем прикладывался к бутылке, развалившись в поеденном молью кресле и пустыми глазами глядя в одну точку. Он в упор не замечал Леви, который в тот же день убежал из дома, прихватив старую потрепанную куртку отца да свои единственные просившие каши сапоги. В тот день Алл-мер не спас его мать, но с этого самого дня Леви чувствовал незримое присутствие рядом, зная, что бог поможет ему в нелегкой жизни беспризорника, большинство из которых бесцельно слонялись по улицам Прехевиля. Интересно, куда же подевалось это ощущение потом? Неужели Леви просто привык к нему и перестал обращать внимание? Самари рассмеялась, выслушав его рассказ. - Так вот откуда в поезде взялся чертов багряный портал! Я до сих пор не могу простить тебя за то, что ты тогда испортил нужный мне круг. Она почти по дружески хлопнула его по плечу - по всей видимости, эта история ее почему-то развеселила. Леви побледнел, чувствуя, как его сердце начинает биться быстрее и ему становится труднее дышать. - Как ты... как ты, блять, так спокойно говоришь о временах этого проклятого фестиваля?! Он обхватил голову обеими руками, медленно осев на землю. Ему стало не просто плохо. Нет, ему стало невообразимо плохо. - Я... я отдам все, лишь бы стереть себе память об этом гребаном фестивале, я бы хотел, чтобы эту мерзкую луну кто-нибудь ко всем чертям взорвал... Почему ты, блять, вообще заставляешь меня снова переживать этот ужас?! Леви выглядел в этот момент откровенно жалко. Даже хуже, чем во время ломки. Самари скривилась, глядя в его умоляющие зеленые глаза. - Не можешь справиться со своими воспоминаниями? Ну так я помогу тебе. В последний раз. - Как, мать твою, ты мне поможешь? Дашь мне денег на новую инъекцию? - Леви чуть не сорвался на визг, размазывая слезы по лицу. Самари вспомнила, что от такого состояния героин его действительно ограждал. Воспоминание об этом вызвало прилив отвращения. Она подошла к нему и с силой пнула того кончиком обуви в бок - ощутимо, но не очень болезненно. - Прекращай распускать сопли и заводи свой ебаный мотоцикл. Двое поместятся на сиденье? Леви затих. Посмотрев в лицо Самари, он понял, что вряд ли может рассчитывать на малейшее проявление жалости, как сегодня в исповедальне. И это успокоило его немного. Все-таки, наверное, нет смысла в истерике прямо посередине улицы. Хоть и сдержать этот порыв было невозможно. Он поднялся, отряхнувшись. - Должны поместиться... садись. - неуверенно произнес он, занимая место за рулем.