all my lovin'

— Мы … с вами точно не знакомы? — к нему часто подходят и задают этот вопрос, который не значит ровным счётом ничего, кроме простой попытки подката. У Трэва сегодня нет настроения, чтобы быть вежливым, поэтому он поднимает голову, готовясь послать спросившего куда подальше, однако, замирает не в силах ничего сказать. Широко распахнутые, немного наивные в сути своей, голубые глаза напротив — лишают его дара речи. Лицо, украшенное, вне всяких сомнений, этими глазами, кажется удивительно знакомым, потрясающе родным. Его хочется взять в ладони и целовать-целовать-целовать-целовать. — Не знаю, — Трэв с трудом узнаёт собственный голос. Он стал более хриплым, более низким. — Я … наверное, это глупо, — но внезапный собеседник садится напротив, а Трэвис не против, лишь подбирает свои длинные ноги. — Просто … подумал, что умру, если не подойду. — Трэвис, — рука протягивается вперёд для рукопожатия. Гей-бар или не гей-бар, а банальная вежливость это не только пропуск в чужую койку. — Джордж, — мягкая, чуть смущённая улыбка в ответ. Когда руки касаются друг друга, они оба вздрагивают, словно бы, их ударило молнией. «Куда бы ты не пошел — я последую за тобой». «Совсем не важно куда пойду — я. Для меня важнее то куда пойдешь ты». За этими фразами тянутся, словно рыбки пойманные в сеть, воспоминания, которых никогда не должно было бы быть, но они есть. Случайные касания, не случайные касания. Первый поцелуй. Каждый поцелуй как первый. Смех. Слёзы. Горечь разлуки. Страх. Волнение. Встреча. Снова первый поцелуй. Все поцелуи всегда как первые. Первая близость — смешная и нелепая, как и любая первая близость, но такая желанная, что её нелепость становилась совершенно не важной. Они не в силах разжать руки, держатся лишь друг за друга. Весь мир, кроме них двоих исчез, истаял, растворился в этом водовороте чувств и эмоций. — Я же говорил, — они выдыхают это одновременно. Трэв рефлекторно тянет на себя Джорджа, заставляя того нависнуть над столом. — Я знал, — это уже только его слова. — Я знал что чего-то не хватает… — фраза ложится выдохом на чужие губы, первым поцелуем — в этой жизни — или что это сейчас? Уже не важно. Важно лишь то что податливый рот раскрывается в ответ — ни капли христианского стеснения. Хотя, так было только в первые разы. — Выглядишь измученно, — с него бы сталось просто протащить Джорджа через весь стол и усадить прямо к себе на колени (тут не такое видали в его исполнении), но выдержки хватает, чтобы дать ему самому придти в объятия, устроиться под тёплым боком. — Ты мне снился. — А ты — мне, — Трэв не врёт, просто только сейчас он наконец-то понял о чем был этот его самый любимый нелюбимый сон. Бывают такие сны, которые нельзя назвать кошмаром. Этот был всегда таким — ничего страшного, и даже просыпаться не хочется, но проснувшись — не чувствуешь ничего кроме усталости, боли и потери. — Это было больше похоже на шизофрению. — Как и всё что связано со мной, — грустная попытка рассмеяться тут же гасится поцелуем. — Не согласен. — Ты никогда не был согласен. Забавно, — Трэв зарывается носом в мягкие кудри. Смешно понимать, что на затылке больше нет тонзуры, её никогда там и не было, — мне было тридцать когда я только тебя забрал тогда. Мне сейчас — тридцать. — Мне было двадцать, когда ты забрал меня. Мне сейчас — двадцать. Надеюсь, Флоки больше меня не будет пытаться зарубить топором? — Его тут попросту нет, чтобы он даже попробовал. Это их единственный вечер, который они проведут за воспоминаниями о том что было когда-то очень давно. Слова будут тонуть в поцелуях, нежности и мимолётных ласках — ничего не пристойного, всё в рамках приличия — какого никакого. Хотя этот клуб видал всякое и не только в исполнении Трэва. Они уедут отсюда в час ночи. Джордж ранним утром сдаст билет в Англию. Трэвис заварит ему чай — их обоих ждёт новый мир. Их обоих ждут новые воспоминания.