***
Нет, и все-таки женское тело — это что-то невероятное. Каким бы оно не было — оно всегда полно и грации, и нежности, и покорной силы. Особенно, когда оно так трогательно раздето. В этом был один из плюсов Темы — не то, чтобы в обычной жизни и сексе у тебя есть возможность просто сесть и любоваться, созерцать, как созерцают что-то, что было явно создано не для этого мира. Многим девушкам от этого просто неловко — жестокий мир слишком долго был особенно немилосердным к этим прекрасным созданиям. Это было практически невероятно — как вообще можно так относиться к лицам прекрасного пола? Каждый Светлый на самом деле мечтатель и романтик, как ни крути. Некоторые предпочитают это скрывать, чтобы не было так больно, но они не хуже Темных ценят прекрасное. И Антон ценил. И очень заботился о том, чтобы это прекрасное в его руках тоже чувствовало себя достаточно ценным. Карина выгнулась, как кошечка, на козле — гимнастический снаряд, но… не совсем. Руки её были зафиксированы мягкими, но достаточно крепкими наручами, а вот ноги были свободны и свисали по бокам козла, делая позу особенно открытой. Впрочем, такая открытость тут приветствовалась. Антон провел рукой по спине, остановился на пояснице, наслаждаясь мягкостью и чужой отзывчивостью. Спина у Карины была слабым местом — она шумно задышала, слегка вздрагивая от этого медленно-дразнящего движения. — Ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались у бара? — спросил Антон, ведя рукой дальше, но не останавливаясь на ягодицах долго, к тихому, но явно видному разочарованию Карины. Её нетерпеливость была особенно трогательна. — Да, — ответила девушка. — О чем же? Приказывать Сабам произносить условия очень полезно. Благодаря этому они особенно чувствуют свою зависимость. — О том, что я заказываю коктейль… И вы выполняете любую практику, какую я захочу, которая начинается на ту же букву, что и название коктейля… — Да, — чуть ли не мурлыкнул Антон, продолжая руками изучать тело. — Ты была такой терпеливой и послушной, ждала меня, хорошая девочка. А хорошим девочкам положено вознаграждение и чувствовать себя хорошо, — Антон оставил легкий поцелуй на чужих лопатках. — Расскажи мне, что ты выбрала? Карина промычала, слегка поерзала. — Говори, как есть. Иначе сейчас ещё пять плетью, — хмыкнул Городецкий, пальцами пробираясь к шее. — Ммм… У меня есть несколько вариантов, но не могу выбрать, — призналась Саба тихо. Не в попытке канючить. — Можно посоветоваться? — Можно, — покровительственно ответил Антон, кивая. Пальцы мягко прошлись по шее в поглаживании. — Коктейль назывался манго слит, — сказала Карина, поворачивая голову в сторону Антона. — Там два слова и… Она замолчала, будто не зная, как подобрать слова. Антон помог: — Перечисли практики, между которыми ты выбираешь. Карина вздохнула. Так действительно было легче. — Массаж, сибари и стимуляция… клитора. Антон не удержался и хмыкнул: — Стимуляция клитора? А ты хитрюля. Про сибари вообще молчу. — Но так же называют! — поспешила оправдаться Саба. — Все-таки слово из Японии, и… — Тише-тише, я знаю. Просто подивился твоей находчивости и изворотливости, — Антон улыбнулся, погладил по голой спине. Фактически, правила Карина не нарушила. Всё действительно на букву коктейля. А то, что она взяла другое название, которое тоже есть в обиходе (даже если она его не употребляет), было, конечно, жульничеством... но вполне приемлемым жульничеством. — Тебе нужен мой совет, что выбрать? — спросил Антон, игриво проводя ногтем вдоль позвоночника. Карина выгнулась. — Да-а-а… — Хм… Ну смотри, — задумчиво сказал Антон. — Я услышал о твоём желании кунилингуса. Его можно просто заслужить во время сессии. Получится у тебя или нет — на твоей совести. Так что я бы посоветовал выбирать между первых двух вариантов. Но учти, если я буду пороть и по спине, полной обвязки не будет. — А вы будете? — невинно уточнила Карина. — Не знаю, — улыбнулся Антон. Карина очаровательно простонала. Задумчиво замерла, и Антон не мешал ей. Через какое-то время она сказала: — Если вы будете пороть и по спине, то массаж будет делать больно? — Если ты разрешишь мне решить, когда сделать массаж и если ты этого захочешь, — уклончиво ответил Городецкий. — Я могу не тревожить следы, когда буду делать массаж, — помолчал и добавил: — И если ты не захочешь его вовсе, то ты имеешь полное право отказаться от него, без каких-либо наказаний за это. — Нет, я выдержу, — прямо заявила Карина. — Тогда сделайте мне массаж, пожалуйста. И… спасибо вам за помощь, — спохватилась она. — Пожалуйста. Я люблю помогать послушным девочкам делать себе приятно, — ладонь потрепала Карину по голове. — Хороший выбор, — одобрительно сказал Городецкий, отходя в сторону стеллажей. С них призывно свисали плети. — Но сначала это все надо заслужить. Потому что какое-какой хорошенький котенок решил со мной поиграть и попытался выпустить коготки, — флоггер привычно лег в руку. — Простите меня, — законючила Кристина, начиная чуть-чуть ёрзать. — Я не злюсь, — обманчиво-ласково улыбнулся Антон, аккуратно проводя хвостиками девайса по чужой спине, любуясь, как начинает немного дрожать тело от щекотки. Первая серия несильных и разогревающих шлепков вызвала у девушки лишь восторженное «Ох!». — Думаю, ты просто очень соскучилась и не знала, как выразить свое желание по-другому. — Да! — тихо вскрикнула Карина, когда кожаные ленты флоггера прилетели аккурат между ягодиц. — И ты наверняка сейчас наслаждаемся таким моим вниманием к себе, да, послушная девочка? — девушка сладко простонала, мягко выгибаясь под флоггером, который ласкал её своими языками от плеч до ног, разогревая, доводя до милейших покраснений на филейных частях. — Конечно, — расслабленно мурлыкнула Карина в ответ, выгибаясь, чтобы поймать больше. — Спасибо, вы так… — она выдохнула, когда флоггер ударил с чуть большей силой. — Добры ко мне. — Конечно. Послушные кошечки этого заслуживают, — удовлетворившись абсолютно восхитительным видом покрасневшей кожи, Антон отложил флоггер в сторону. Настало время кошки — не самый болезненный девайс, на самом деле, есть намного лучше… ну или хуже — тут смотря с чьей стороны смотреть… — Расскажи, за что я тебя наказываю? — Городецкий провел ладонью по слегка разгоряченной коже, проверил её состояние после флоггера. — За… нечестность и упрямство… — признала тихо Карина. Антон улыбнулся, продолжая поглаживать девушку по пояснице. Кошка пока что покойно висела в руке, но в любой момент была готова приступить к делу. — И? — И за то, что я обманом хотела выпросить себе ещё порки… — Я бы назвал это самовольностью, котенок. — И за самовольность, — послушно повторила девушка, склоняя голову. — Умница. Осознание уже шаг к решению проблемы. Можешь не считать вслух, — разрешил Антон, разминая кисть, которой готовился нанести первый удар кошкой. Он нанес первые два на пробу, в полсилы, внимательно смотря за реакцией Саба. Даже зная пределы человека, надо все равно быть аккуратным. — Цвет? — Зеленый, — и в голосе не было ничего, кроме удовольствия. Удары кошкой Антон наносил по-разному: медленно, по одному, или хаотично, сразу серией. Спину он не обходил стороной, на неё у Городецкого были кое-какие планы. Чужая кожа покраснела, но это было и близко не так прекрасно, как те трогательные звуки, что издавала девушка — смесь наслаждения, удовольствия и легкой ломоты. Делать чересчур больно Антон пока что не собирался. Впереди ещё плеть. Болючая и опасная штука. И конечно же, Городецкий не собирался наносить обещанные десять. Но говорить Карине он об этом, естественно, не собирался. Оставались последние четыре удара, и Доминант крепкой рукой надежно прижал Карину за поясницу к козлу, вызывая тихий стон наслаждения. И быстрой, чуть более болезненной серией обрушил кошку на ягодицы, не давая девушке выгнуться в попытке уйти от удара. Это было безжалостно, но конкретно сейчас жестокость обоим была необходима. Антон откинул кошку, не прекращая прижимать Карину к козлу, скользнул пальцами по открытой и совершенно мокрой киске, вызывая у Сабы восторженный визг. Погладил, совершенно безбожно дразня, даже не думая проникать пальцами внутрь — ещё успеется. Убрал руку, ладонью шлепнул по ягодице, ощущая её жар. Карина тяжело дышала. — Ты помнишь, что дальше? — спросил Антон, садясь перед лицом девушки на корточки, чтобы посмотреть ей глаза. — Плеть, — тихо прошелестела Карина, без страха и опаски — порка ей всегда жутко нравилась. И Антон прекрасно понимал, почему. — Сколько? — Он заботливо погладил Сабу по щеке, стер дорожку слез с довольно-расслабленного лица. — Десять. — Цвет? — Зеленый. Пожалуйста. — Моя хорошая, послушная девочка, — довольно прошептал ей Антон, аккуратно прижался к приоткрытым губам. Карина замедленно ответила, в наслаждении прикрывая глаза. — Я хочу, чтобы ты считала каждый удар, — сказал он, поднимаясь и идя в сторону стеллажей, за плеткой. — Хорошо, — выдохнула Карина, облизываясь. — Умница, — похвалил Антон. — Один, — выдохнула Саба сквозь зубы, когда первый несильный, пробный удар угодил на ягодицы. — Постарайся расслабиться, так будет не так больно. — Я хочу, чтобы было больно. А-а! Два, три, — проскулила Карина, дергая ногами. Вся она была напряжена, и Антон погладил её по спине широкими жестами, как растирая. — Я буду решать, будет тебе больно или нет. Расслабься, ну. Вот так, молодец, — Карина медленно обмякла под рукой, тяжело задышала, ожидая удара. — Четыре, пять, — они послабее, обожгли спину и бока. Саба всхлипнула, проскулила. Городецкий заслушался этим звуком — сочетания большого наслаждения и боли. — Я нанесу ещё два удара, — сказал Антон, теплой рукой проводя по плечам, сжимая и разжимая, — Они будут сильными. — Хорошо. — Держись. — Ше-е-есть, — будто подавившись собственной булькающей болью, сквозь зубы проскулила Саба, выгибаясь. Всхлипнула, сглотнула, задышала рвано. Поперек ягодиц краснел след от плети — Антон пригляделся, убедившись, что нет крови. — Умница моя. Хорошая девочка, — хвалил Антон мягко, покрывая поцелуями лопатки. И продолжал до тех пор, пока дыхание слегка не выровнялось. Будь его воля — он бы закончил прямо сейчас, начиная покрывать покрасневшее лицо мягкими поцелуями, но если он начал — ему необходимо было закончить. После самого последнего, после совершенно несчастного возгласа «Семь!», смешанного со слезами боли и удовольствия, Карина обмокает в руках Антона, который придерживает еë за голову, льнет ближе, тянется поцеловать. Городецкий не отказывает — целует её мягко, на ощупь отстегивая руки от козла, сминает сухие губы и стоны. — Ты такая молодец, выдержала так много. Я горжусь тобой, — Карина снова всхлипывает, но отнюдь не от боли. А от того, что выразить словами нельзя — от того, что и рвется наружу через слезы, даря болезненное облегчение и легкость. Антон берет её на руки, прижимая голое и совершенно смущенное тело к своей груди, целует в макушку, кладет на большую кровать, животом вниз. Потому что спину пока тревожить нельзя. — Пей, — приказывает Антон, протягивая Сабе воду. Она благодарно выдыхает, чуть дрожащей рукой берет бутылку. Холодные капли стекают по подбородку на обнаженную грудь — так Карина жадно пьет. — Умница, — Антон принимает бутылку, отставляет её в сторону. — А теперь ложись. Карина потягивается, расслабленно устраивается на кровати. Её тело мягкое и податливое, как тесто, Антон мнет его руками, растирает, слушая тихие и довольные полувздохи-полустоны. Тянет за плечи назад, к себе, заставляет прижаться спиной с ссадинами к своей груди, целует, прикусывает за загривок, гладит руками живот, царапает, издеваясь, не спускаясь ни вниз, ни поднимаясь наверх. Карина тянет бедра назад, прижимаясь ягодицами к стояку, и тихо стонет. Антон тихо смеется, позволяя такую наглую провокацию, прикусывает мочку уха и все-таки добирается пальцами до самых интересных и давно уже намокших мест. Поглаживает, сжимая другой рукой грудь, но не доводит до пика — переворачивает, опрокидывая на спину. Саба вьется на постели, в попытке найти удобное положение, пока Антон языком проводит по внутренней стороны бедра, медленно, дразнящим движением лаская, не думая даже проникать. Это точно сведет их обоих с ума. Карина развязно стонет, выгибаясь и совершенно отдаваясь той боли и удовольствию, что сокрушают её, бьют по голове, заставляя голову кружиться и терять контроль. Она судорожно сжимает чужие волосы, направляя, ощущая всем нутром юркий язык, позволяя себе утопнуть в ощущении полета, легкости и скручивающего напряжения.***
Ночь опустилась тьмой на город и степи, его окружавшие. — Asqueroso! Огненная плеть взметнулась в оглушающей тишине. И вслед за ней несколько десятков теней сплелись в кровавой оргии битвы.***
— Городецкий! — прозвучало под ухом, безжалостно вырывая Антона в реальность. Солнце едва светило из-за штор. — Да… — хрипло начал Светлый, рукой отодвигая телефон с голосом начальства подальше. — Быстро в офис. Порталом. — Блять, — выдохнул Антон в замолчавший телефон. Устало поднялся, чувствуя, как приятно ноет тело… словами «Давай поспим ещё, умоляю!». Городецкий медленно встал с кровати, вздохнул, пытаясь унять головную боль. Ему точно надо спать больше… и не держать телефон рядом с кроватью. Быстро умыться, накинуть другую одежду, оказаться перед дверью Гесера. И зайти туда вместе с Олей, заботливо утянувшей туда за локоть. Гесер грубо общался с кем-то по телефону, а Завулон, изменив своей обычной манере, одет был чуть ли не по-похоронному, и лицо его выражало крайнюю степень задумчивости и напряженности. — Борь, — позвала Оля, садясь рядом с Антоном на диван. — Ничего не знаю, Инквизитор! Европейское бюро должно быть заинтересовано в обеспечении безопасности Иных, а для этого нам нужна информация. Будьте так добры, предоставьте все данные в течение часа. Спасибо! — Гесер с грохотом положил трубку, буркнул угрюмо: — Дожили! Европейское бюро Москву за Европу не считает! — Россия не Европа, Борис, — задумчиво крякнул Завулон. — Отставить Данилевщину! Не нравится мне, Артур, что мы так часто начинаем видеться. Оля вздохнула, поднялась. — Будь моя воля, я бы себе глаза выколол, лишь бы тебя не видеть, враг мой, — улыбнулся Завулон притворно. Через секунду улыбки как и след простыл: — Двадцать первый век, удивительный век! Видит Дьявол, видеться будем чаще, чем в двадцатом столетии. — Сплюнь! — А разве нет что ли? Беларусь-то вспомни. Вспомни, сколько раз мы с Александрами-то виделись. Антон еле удержался от язвительного комментария про Лукашенко. — Панику разводить — себе вредить, — пожал плечами Завулон. — Это твои-то слова? — фыркнула Ольга. — А восемь лет назад… — Хватит вам о Крыме, — хмуро оборвал Гесер. — Нам бы между собой гражданской войны избежать. — Можно я пойду? — вздохнул Завулон. — Не подумай, Борис, но словосочетание гражданская война возбуждает моё сознание. Думаю, я буду тут лишним. — Ты предпочтешь встретиться со мной через два дня? — прищурился Гесер. — Это хорошо, но терпеть тебя ещё один лишний день я не собираюсь. Так что решим по оборотням сегодня. Антон не удержался и грустно вздохнул. Кашлянул, когда взгляды Великих — осуждающий и раздраженный — метнулись к нему. — А я что? Никого не трогаю, починяю примус… жду, когда про гражданскую войну расскажут. — Тебя техническая или идеологическая сторона интересует? — заботливо уточнил Завулон. Гесер помрачнел, а Темнейший заткнулся. Оля как раз всунула Антону чашку кофе в руки и села рядом. Точно такие же чашки дымились и перед Великими. — Сегодня ночью, где-то около часа, близ Валенсии нашли пятьдесят четыре трупа, — Гесер остановился, будто думая о чем-то, Антон тем временем притянул чашку ко рту. Продолжил Завулон: — Все — Иные. Городецкий подавился кофе, дернулся, чуть не пролив на себя остатки, жутко закашливаясь и чуть ли не плача от отсутствия воздуха. Оля заботливо отняла чашку, постучала по спине. — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — прохрипел Антон с красными от слез глазами. — До него чуть больше месяца, — поправил Завулон злорадно. — Трупы все ещё опознают. Однако те, что уже опознали, точно были или испанскими дозорными, выходцами из Испании. И Темные, и Светлые… Европейское бюро сейчас срочно будет созывать Иных со всей Европы, чтобы не оставлять город без присмотра и предотвратить возможность появления Зеркала. Но смысл, конечно, не в этом… — продолжил Гесер. — А в том, что мы пока не знаем, что конкретно вызвало эту бойню. Настроения в Испании были спокойными, вероятность подобного стремилась к нулю. Однако, имеем то, что имеем. — Это не может быть очередная сумрачная хтонь, типа Тигра? — с сомнением спросил Антон. — Может, — тяжело вздохнул Гесер. Откинулся в кресле. — Другое дело зачем порождению Сумрака натравливать Иных друг на друга. — Ну как… энергии не хватает… а лучший способ восполнения — убийство. — Красиво, да неверно. Испания не испытывает проблем с нехваткой Иных и энергии, — фыркнул Завулон. Антон пожал плечами, ощущая укол обиды. — Короче, расклад такой. Всем быть внимательными, сообщать, если что будет казаться подозрительным. Мы не знаем, единичный это случай или есть ещё. Оля, Антон, донесите до всех сотрудников, что с Темными мы решаем все полюбовно. Конфликтов минимальное количество. Завулон? Темнейший вздохнул, закатывая глаза. — Я понял тебя, Борис. Популярно объясню своим правила этикета при общении со Светлыми. — Очень на это надеюсь. Все свободны, Завулон, место. Антон даже позлорадствовал.***
Зов Завулона поймал его посреди очень важного дела — игры в сапера. Рука дернулась от неожиданности, налетела на бомбу. Посреди экрана высветилась совершенно неприятная надпись капсом об окончании игры. «Твою-то Тьму, Завулон! Чего тебе?» «Мою-то Тьму, Антошенька. Повернись к Гесеру задом, а ко мне — передом.» «Тебе испарения в кабинете Бориса Игнатьевича мозги расплавили? Чего?» – хорошо, что в Сумрачном диалоге нельзя было различить эмоции. Потому что Антон был чересчур уж растерян подобной просьбой. «Выйди покурить, говорю.» И — тишина. Антон вздохнул, поднялся, бросая печальный взгляд в сторону компьютера. Завулон стоял совершенно нескладной и неприметной фигурой прямо около знака «курить запрещено» и курил. — Дедуля, сигареты не найдется? — подошел ближе Антон. — Школьникам не даю. — Это-то ладно, а с сигаретами что? — Городецкий облокотился на железное ограждение спиною, посмотрел Завулону в глаза. — Ладно, для чего звал? — Ты подумал? Городецкий выпал, глупо похлопал глазами. Так… а о чем он должен был подумать? Завулон одним движением растворил сигарету в воздухе, спрятал руки в карманы пальто. И стоял… ждал. — Я, может, чего-то не помню, но на какую конкретно тему должны были быть мои думы? — решился уточнить Антон. Глаза Завулона сверкнули ехидством. — Я предлагал тебе быть моим… путеводителем по Теме. Хорошо, что Антон не курил. Конкретно сейчас, в смысле. Потому что если бы курил — сигарета повторила бы судьбу недавнего кофе. А проталкивать зажженную сигарету в желудок явно не очень хорошо… для желудка… — Так ты серьезно? — вытаращился Городецкий. Простонал, несколько секунд бездумно водя со собственному лицу ладонями. — Свет Великий. Как ты себе это представляешь? — Кто из нас недавно учился в университете — я или ты? — невинно уточнил Завулон, усмехаясь. — Как-то ты поздновато решил зачислиться, зимняя сессия уже на носу, — огрызнулся Городецкий. — А я со второго семестра. У меня только летняя будет, — не остался в долгу Завулон. — Так что? А как конкретно это проводить должно быть известно тебе. Ты же мне не позволяешь без особых знаний по Истокам разгуливать. Вот и разрешай ситуацию. Городецкий подумал, что сходит с ума. Но тон Завулона был недостаточно насмешливым. — Завулон, ты же понимаешь, что это возможно… не для тебя? — как ребенку попытался объяснить Антон. — Городецкий, я правильно понимаю, ты сейчас заявляешь, что знаешь мое тело и мои желания лучше меня самого? — брови Темного удивленно взлетели вверх, взгляд не выражал ничего, кроме неподдельного – и безумно, блять, язвительного – интереса. Антон выдохнул сквозь зубы. — Нет, я передумал, давай сюда сигарету. Завулон выгнул бровь, скептически рассматривая протянутую руку. Антон начал закипать. Сказал, чеканя, не отводя взгляда: — Одно из первых правил Темы, Завулон: хочешь быть хорошим Доминантом — побудь сначала в роли Сабмиссива. Никакая другая роль тебе пока что в Истоках не светит, если ты хочешь начинать погружаться в Тему именно там. И тебе придется научиться подчиняться. Так что — учись. И давай мне живо сигарету. Глаза Завулона очень опасно блеснули — с отливом в янтарь, в первобытную ярость. — Поверить не могу, Городецкий, что ты хоть где-то перещеголял меня по карьерной лестнице, — с язвительной снисходительностью, что скрывает раздражение, заявляет Завулон, протягивая Антону пачку. И это — конец. Антон тонет в этом осознании. Послали бы Антона на шестой слой, задушили бы своими руками — он бы понял. Но Завулон подчинился – со скрипом, злостью, но начал играть по правилам. И это значит только одно. Это значит, что пути назад уже нет.