Не волшебник

      В окне мелькали однотипные дома, солнце беспощадно жарило прохожих, дети резвились на игровых площадках; они бегали кругами, стремясь догнать друг друга, и весело, задорно смеялись, а я наблюдал за ними, и в голове ненароком всплывала обиженная, раздосадованная мысль: как же я хотел оказаться на их месте.       Тем временем дядя Вернон вёз нас куда-то вперёд - я плохо ориентировался среди этих улиц; мы проезжали светофор за светофором, и Дурсль под вздохи своей жены пробрасывал порой гадкие оскорбления в сторону незадачливых водителей, посмевших встать на его пути. Дадли неугомонно галдел, его еще не сломавшийся голос звучал то низким басом, то звонким возгласом, что крайне раздражало. Тётя Петунья, извечно тревожная женщина, сидя на переднем сиденье не отрывала взгляда от дороги и, не слушая сына, всё время поправляла дядю Вернона: “Не так быстро”, “Сейчас нужно было остановиться”, “Ты пропустил поворот” - чем надоедала нам всем.       Я же смотрел в окно, но не видел, что за ним находится: сейчас мой разум был заполнен совсем другим. Я вновь и вновь прокручивал детали сна, жалея, что не записал его подробности, страшась упустить хоть что-то, малейший взмах палочки, любое слово Рона; я повторял всё, что помнил, хватался за каждый кусочек - лишь бы не потерять его.       Но резкое торможение и краткий вздох тёти заставили меня тут же обернуться к окну, чтобы увидеть парковку и большое скопление народа, лишь отдалённо напоминавшее очередь. Выйдя из машины, наша команда - хотя, скорее, команда Дурслей и я в качестве дополнения - направилась в сторону столпотворения, однако дядя Вернон, не останавливаясь, как принято, в конце, пробирался, раздвигая людей своими большими руками, к началу - к кассам. Тётя Петунья и Дадли тихонько шли за ним, а я плёлся в конце. Добравшись до кассы под возмущения толпы, дядя Вернон кричал про свои несомненно огромные и важные связи, требуя впустить нас. Толпа бушевала, сотрудники суетились, Дурсли бесновались, а я стыдливо стоял рядом - ну что за вздор.       Мы ворвались в этот парк со скандалом; однако если бы я сказал, что не рад, то бесстыже соврал бы - никогда в жизни я не бывал в зоопарке! С огромным удовольствием я рассматривал животных; большинство из них спали или прятались, но глупая улыбка никак не сползала с моего лица. Получив уже порядка дюжины тычков локтем и подзатыльников от Дадли, я отстранился и шёл поодаль от Дурслей; они и не скрывали, что не хотят, чтобы я, поганый мальчишка, шатался рядом с ними. Идя позади, я обдумывал своё положение и смотрел на счастливые семьи, что ходили по зоопарку. Дети с довольным видом делились своими впечатлениями, а родители с интересом слушали их и даже радостно поддерживали разговор.       С ужасом я обнаружил, что на глаза наворачиваются слёзы, а к горлу подступает ком. Сердце разрывалось от обиды на безжалостную судьбу, которая оставила меня с Дурслями, поливающими грязью каждый мой шаг. Я не мог вобрать воздух в грудь; ещё мгновение и я разрыдаюсь. Когда я плакал в детстве, дядя Вернон говорил, что я должен быть мужчиной, мог и ударить. Тогда, сдерживая слёзы, как сейчас, я сидел в чулане, вжавшись в стену, и думал, как несправедливо, что тётя Петунья не подойдёт ко мне, как к Дадли, не обнимет и не пожалеет.       Справляясь с неожиданно острой болью, я подавлял слёзы, рыдая внутри, но не подавая виду... не создавая проблем.       Я нагнал Дурслей, которые как ни в чём не бывало стояли рядом с тележкой с мороженым; они с нескрываемой неприязнью бросили на меня быстрый взгляд. Дадли выбирал рожок.       Я стоял и смотрел на разноцветные упаковки в морозильнике, словно пожирал их взглядом. Однажды я уже пробовал мороженое. Это было в детстве: для Дадли устроили праздник в доме и позвали всех его друзей, на столе стояла целая чаша мороженого, и я, не удержавшись, съел одну ложку; это было невероятно, но тётя Петунья заметила меня. Ей пришлось позволить мне съесть ещё, так как она хотела казаться “хорошей матерью” перед гостями, а после меня заперли под лестницей.       Засмотревшись, я не заметил, как Дурсли хотели было идти дальше, но не успели они этого сделать, как приветливая продавщица спросила, обращаясь ко мне:       - А ты что будешь, мальчик?       В исступлении я смотрел на неё некоторое время, а после дяде Вернону пришлось раскошелиться мне на целый фруктовый лёд. Он шёл рядом и неперестанно бурчал, что “этот парень нам слишком дорого обходится”. Стараясь не слушать, я счастливо уплетал сладость.       Ноги изнывали от усталости - и не только они: неподалёку, еле шевелясь, волочился Дадли, который уже минут пятнадцать как выл о тяжести своего бытия. Близился вечер. Мы подходили к отделу пресмыкающихся.