Выход за пределы романтического нарратива

      Говорить о Татьяне с точки зрения анализа мне трудно, потому что всё, что могла, я высказала в своих фичках. Тем не менее, я попробую, потому что меня несколько задолбала трактовка образа главной героини как страдалицы за великую любовь, якобы ничего лучше и интереснее Онегина в её жизни не будет. Ох уж эта мифологема романтической любви, живучая ты тварь, скольким достойным женщинам ты сломала жизнь! Ох уж этот романтический дискурс, провозглашающий романтическую любовь и отношения с мужчиной — смыслом существования, индульгенцией на всякую дичь и целью каждой женщины.       Из трёх главных героев романа Татьяна проходит наиболее серьезную личную эволюцию, и, без всякого сомнения, она намного интереснее Онегина. Пушкин показывает читательское и человеческое взросление героини от читательницы архаичных французских романов до хозяйки литературного салона. Татьяна в финале романа не просто следует за модой и чужими нарративами, она говорит от себя и, как бы играя, создает свои. По меркам девятнадцатого века, который позволял женщинам очень мало свободы, Татьяна максимально реализована, а кроме того… Кроме того, у Пушкина есть революционная по меркам своего времени мысль, что как личность мужчины несводима к его творчеству и действиям, так и женщина больше навязанной ей социумом романтической любви. Мегаспойлер: весь финал романа — это грандиозное постебище над байроновским «Дон Жуаном» и мифом о Дон Жуане вообще, где донна Анна не просто не упала в объятия одержимого настоящей любовью (табличка сарказм) героя, но и высказала свое негодование, а Командор, он же князь, он же муж, он же генерал вовремя прогремел шпорами моральной поддержки.       Да черт возьми, Пушкин дофига опередил своё время! Когда вышел финал роман, у широкой литературной общественности бомбануло от того, что Татьяна отказала Онегину. В чём только героиню и Пушкина не обвиняли!       Понятно, почему это произошло: люди читали текст дискурсом, им недодали привычного шаблона и вкусных страдашек, но какое, к чёрту, обвинение в ООС, когда Пушкин с самого начала показывает, что эта женщина всегда, в любой ситуации выбирает своё достоинство, потому что единственный раз, когда она выбрала любовь, то по её чувствам и нормам отплясали танковой колонной?       Если мы говорим об отношении автора к своим героям, то нам крайне важна интонация. Стихи Ленского в высшей степени посредственные и дурацкие, но его смерть описана глубоко трагично. Онегин пытается изображать денди и байронического героя, но прогибается под нормы социума и творит дичь. А Татьяна? Что же Татьяна?       Главный конфликт Татьяны многие определяют как конфликт между долгом и любовью. Мне это представляется сомнительным. Да, у нас есть конфликт между предписанными правилами поведения и стремлениями живой души, которой тесно в навязанных обществом рамках, но этот конфликт очень литературен. Выражается он в том, что Татьяна, будучи незамужней девушкой, первой пишет письмо молодому человеку, который ей не близкий родственник и более того, первой признается в своих чувствах. Да черт возьми, я глубоко уважаю Екатерину Михайловну Шульман, но, судя по ее словам, может создаться впечатление, что самое больше преступление в романе — не убийство из-за литературщины и трусости, а то первая влюбленная дурь девы семнадцати лет, хотя это несопоставимые величины!       Главный же конфликт Татьяны, таково мое мнение, это конфликт достоинства и социальных представлений о роли женщины в любви и в отношениях. И если мы примем эту точку зрения, «милый идеал», которым нас долбали в школах, перестанет так бесить, и вообще-то окажется, что Пушкин своей любимой героине выписал не только умения переосмыслять свой опыт, слова и поступки, но и в количестве воистину аццкого стеклища.       Для начала давайте посмотрим, из чего и как сделан характер героини. Как и Онегин с Ленским, Татьяна выражает определенную философскую концепцию. Это философская концепция руссоисткого «естественного человека». Сейчас нам многие концепции эпохи Просвещения кажутся дикими, но ведь Руссо внёс в немалый вклад в педагогику и в изменение института семьи. Ведь как было до Руссо: аристократки воспитанием детей не занимались, у них были свои общественные обязанности. По сути матери из высшего сословия начинали видеть своих детей и принимать нормальное участие в их судьбе и жизни после семи лет. Крестьянки… Ребенка скорее воспитывала многопоколенная семья или старшие сестры, см. поговорку про ляльку и няньку. В буржуазии… Здесь все очень зависело от страны, века и региона, но в среде буржуазии было распространено трудовое воспитание. Как правило, до семи лет дети находились на попечении матери или женщин семьи, а дальше девочек готовили к роли матери и хозяйки дома, а сыновья оказывались на попечении отца или их отдавали в подмастерья. Целью семьи была вовсе не любовь, которая мыслилась, скорее, приятным бонусом, а выживание, объединение состояний и рождение детей. Но в 18 веке люди начинают жить чуточку лучше, и тогда же рождается идея любви как основы счастливого брака. Руссо заговорил о том, что между матерью ребенком есть особая связь, и он же начал пропагандировать грудное вскармливание.       Вот вы смеётесь, а в 18 веке ломались копья: многие аристократки и богатые горожанки не хотели портить фигуру и нанимали кормилиц. Руссо в ответ заговаривал о безнравственности и навешивал чувство вины, с его точки зрения, мать должна была учить ребенка чувствовать и давать опору, и вообще, заменять собой весь мир. А как возможно научение чувствовать? Через тактильный контакт. В наши дни, когда господствует концепция разделенного родительства, и когда мы считаем, что ребенка учит чувствовать каждый значимый для него взрослый, это кажется, мягко говоря, странным, но в восемнадцатом веке мысль об эмоциональной связи между матерью и ребенком была революционной. Так что Жан-Жак Руссо, каким бы мудаком он ни был, создал современную концепцию детства как совершенно особого периода в жизни человека. Раньше считалось, что ребенок — это такой недоделанный взрослый, которого не должно быть видно и слышно. Девятнадцатый век, конечно, шатало от убеждений, что детишки — это ангелы, к обратному полюсу, что дети — это испорченные исчадия Сатаны. И всё это уживалось не то, что в рамках одной эпохи, а внутри отдельно взятой головы.       Руссо же породил вторую концепцию, которую потом гнусно оборжали антропологи в двадцатом веке. Это идея о естественном человеке, который хорош вот просто так по определению.       Просвещение — это очень интересная и ебанутая эпоха. Если классицизм противопоставлял порядок хаосу, то Просвещение во главу угла ставило, в общем, типичную дихотомию между природой и цивилизацией. Идея Руссо заключалась в том, что современные культура и цивилизация глубоко порочны и развращают человеческую и особенно детскую душу. По мысли Руссо, любой человек изначально хорош и добр, а уж потом воспитание и социализация превращают человеческую личность в душевного инвалида и нравственного калеку. Подобные идеи могут показаться сейчас полным бредом, так как у нас иной опыт взросления. Для начала, у каждого из нас три родителя: мать, отец и государство, которое персонифицируется через воспитательницу в детском саду и педагогический коллектив школы. И мы знаем, что дети — это не мелкие демоны или ангелы, а детёныши приматов, склонные к подражанию и стайному поведению. Но я попрошу ещё раз делать скидку на время и эпоху: воспитание в предреволюционной Франции восемнадцатого века действительно было во многом безнравственным и калечащим, и как здесь не начать идеализировать «благородных дикарей»? По мысли Руссо, чтобы не погубить детскую душу кошмарной семьёй, было достаточно изолировать ребёнка на несколько лет от дурного влияния его старших и перевесить функцию воспитателя на общество и государство. Отчасти эта идея руссоисткой педагогики была реализована в Российской Империи в Смольном институте благородных девиц и других учебных заведениях. Что из этого вышло — вопрос отдельный и очень спорный.       Пушкин, само собой, эту идею переосмыслил. Что такое естественный человек с его точки зрения? Это человек, который живёт в ладу с собственными убеждениями, сердцем и душой, в жизни которого всё происходит своевременно, а осень и весна не попутана местами.       Татьяна у Пушкина не только естественный человек, но и подлинный, в отличие от Онегина, романтический герой. В чём же заключается её исключительность?       Начнём с того, что «она в семье своей родной казалась девочкой чужой». Отдельность, отверженность, меланхолия — это часть романтического видения мира. Татьяна не играет с другими детьми, она не берёт в руки кукол. Стереотипная девочка в литературе о детях той эпохи должна была с куклой не расставаться. Татьяна любит уединение и прогулки, но главное — она читает.       Необычное занятие для барышни девятнадцатого века, круг чтения которой обязана была контролировать мать. Для нашего времени, где стопроцентная грамотность — это норма по умолчанию, чтение — самое обычное занятие. Но не для девятнадцатого века, хотя проблема годных женских персонажей стояла уже тогда. В повести хорошей писательницы девятнадцатого века Каролины Павловой «Двойная жизнь» главная героиня Цецелия — глубоко несчастная светская девушка, находящаяся всецело под контролем и диктатом её матери, которая дочь, конечно, любит, но при этом калечит и дущит.       Мать — типичная светская женщина — старается оградить Цецелию от влияния порока и сомнительных книг, по меткому выражению Жорж Санд она «воспитывает из дочери ангела, чтобы потом муж перевоспитал её, как кобылку». Цецелия лишена малейшего намека на свободу, а ещё у неё нет характера. Цецелия — это такая идеальная белая стена, на которую читательница может проецировать себя и свои ожидания, она начисто лишена любых зачатков индивидуальности.       Характер Татьяны у Пушкина решён и разработан совершенно иначе. В отличие от Онегина и Ленского, у её семьи есть разработанная история и прошлое. Судьба матери Татьяны отчасти предвосхищает судьбы её дочери, а отчасти противопоставлена ей: Прасковью Лапину выдают замуж «не спросясь её совета», Татьяна выходит замуж по своему свободному выбору. Цецелия — пассивный участник собственной жизни, как бы наблюдатель со стороны; Татьяна — активный творец и, насколько позволяют сословно-гендерные рамки, и действующий персонаж.       Литературный генезис образа Татьяны как бы распадается на две части: с одной стороны, мы имеем «мечтательница нежную», книжную барышню вроде Грибоедовской Софью, с другой — «прекрасную дикарку», которая «дика, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива». А с чего печальна? С того, что её душа на интуитивном уровне (привет ранним немецким романтикам) слишком хорошо знает горести земной юдоли. (Здесь главное не спрашивать, как и откуда).       Татьяна, в отличие от Цецелии, читает книги, её чтение никто не контролирует.       Но что это книги?       Круг чтения Онегина и Ленского обрисован и понятен: это типичная литература раннего и позднего романтизма. На их фоне чтение Татьяны несколько архаично.              Она влюблялася в обманы       И Ричардсона и Руссо.              И дальше:              Воображаясь героиней своих возлюбленных творцов,       Кларисой, Юлией, Дельфиной»…              Её любимые герои:       Любовник Юлии Вольмар,       Малек-Адель и де Линар,       И Вертер, мученик мятежный,       И бесподобный Грандисон,       Который нам наводит сон.              Действие романа начинается летом 1819 года. В этом списке нет ни одного современного романа. А что есть?       Юлия Вольмар — это Юлия, или Новая Элоиза Руссо 1761 года. Малек-Адель — герой очень слабого романа Софи Коттен, 1805 год; Густав де Линар — герой повести баронессы Крюднер — 1803 год. Ричадсоновская «Кларисса, или история молодой леди» — 1748 год (её Пушкин назвал «скучной дурой»), его же «История сэра Чарльза Грандисона» — 1753. «Страдания юного Вертера» И.В.Гёте вышли 1774 году. «Дельфина» Жермены де Сталь —1802 год. То есть всё это книги с историей, с литературными новинками и современной литературой Татьяна познакомится в библиотеке Онегина, пока же её чтение носит архаичный характер.       У любого литературного направления есть свой метасюжет. Метасюжет сентиментализма повествует о двух вещах: социальном неравенстве, непреходящей ценности чувства и любовном треугольнике. У нас есть бедный, наделённый всеми талантами и достоинствами молодой человек, который занимает на социальной лестнице положение много меньшее, чем главная героиня — богатая наследница, тоже наделённая всеми талантами и достоинствами, ну и её муж, который либо любит, либо не любит, но уважает жену. Поздравляю, перед вами сюжет абсолютно нечитаемой во всех смыслах «Новой Элоизы» Руссо, по которой ухитрялись фанатеть лучшие умы своей эпохи и двух соседних. И здесь я ещё раз подчеркну то, насколько важен контекст времени. У женщины 18 и 19 века, в отличие от мужчин, практически нет права на индивидуально-личностное, а не родовое бытье. Мужчина мог реализоваться в гражданской карьере, в творчестве, в службе армии или на флоте, в религии, наконец. У женщины сфера реализации личности — это либо монастырь (куда брали отнюдь не всех), либо любовь. И вот этот выбор себе возлюбленного вопреки воле отца и сословных интересов, а по одной склонности сердца как запрос на субъектность, независимость и свободу, будет постоянно встречаться почти во всех значимых произведениях 18 и 19 веков.       Как все эти книги попали к ней? (Непраздный вопрос, особенно учитывая, что в романе «Кларисса Гарлоу» содержится, например, откровенная эротика (и откровенная порнуха с изнасилованием), которую в 19 веке давать невинным девушкам — такое себе). Ричардсона и Руссо, скорее всего, привезла Прасковья Ларина, которая «была сама от Ричардсона без ума», другие завезены книготорговцами, как, допустим, Мартын Задека…       Пушкин откровенно высмеивает метасюжет этих книг:              Свой слог на важный лад настроя,       Бывало, пламенный творец       Являл нам своего героя       Как совершенства образец.       Он одарял предмет любимый,       Всегда неправедно гонимый,       Душой чувствительной, умом       И привлекательным лицом.       Питая жар чистейшей страсти,       Всегда восторженный герой       Готов был жертвовать собой…              Однако во времена Пушкина и чуть раньше по ним фанатели и горели примерно как мы по новеллам и дорамам:              Роман классической, старинный,       Отменно длинный, длинный, длинный,       Нравоучительный и чинный,       Без романтических затей.              А здесь Пушкин опять и снова играет с читательским ожиданием.       Так вот, это то, что Татьяна знает и читает. На начало действия романа — это её единственный культурный багаж. И когда Онегин приехал с визитом, а на неё безжалостно принялись вешать социально-гендерные ожидания, все вокруг принялись «Татьяне прочить жениха», надо ли удивляться, что юная и неопытная барышня семнадцати лет по уши влипла в нарративную ловушку безответной любви. Во влюбленности Татьяны в придуманного, созданного её воображением Онегина очень, вот просто очень много социального давления и ожидания, от которой она просто не сумела увернуться по малоопытности, и всё это заполировывается её юностью и тем, что «душа ждала кого-нибудь». Пушкин, конечно, в этом месте очень смело показывает разбойничью рожу любви.       Кстати, по поводу возраста Татьяны. Вопреки диким современным теориям, ей не тринадцать, а семнадцать лет. На взрослые танцы и балы пускали с шестнадцати, кроме того, у нас есть знаменитое пушкинское письмо к Вяземскому, где чётко сказано: «Письмо семнадцатилетней женщины, к тому же влюбленной».       И тем ужаснее, что единственный человек, с которым Татьяна может поговорить о своих чувствах, становится няня, которая живёт вообще-то по крестьянской, а не по дворянской норме. И в голове у Татьяны перемешивается транслируемая высокой французской книжной культурой идея, что любовь — это единственная возможная свобода для женщины; история её семьи, где мать выдали без любви, и история няни, которую родители вообще ни о чём не спросили, и где за само слово «любовь» её бы сжила со свету свекруха.       Надо ли удивляться, что героиня написала очень стереотипное, больше подходящее героине французского романа письмо, составленное сплошняком из цитат? Ю. М. Лотман в своих комментариях разбирал каждую строку, я не буду акцентировать на нём внимание, скажу только, что Пушкин свою героиню защищает и говорит о том, что она имеет право на своё чувство, потому что оно, при всей его несуразности, живое, это не механистическая игра в любовь светских дам и господ, у которых маска приросла к лицу. И да, героиня имеет право и на свои глупости, и на свои чувства, и на свои страдания. Да, она видела Онегина один раз в жизни и понятия не имеет, что он за человек, ну так и чума не разбирает, магистр или не магистр:              Счастливой силою мечтанья       Одушевленные созданья…       …В единый образ облеклись,       В одном Онегине слились.              Пушкин, по-доброму посмеивается над этой донкихотовской намечтанной влюбленностью, которую лично я считаю попыткой найти себе смысл в жизни и найти себе то, что можно любить (и чем здесь Татьяна хуже какого-нибудь рыцаря с куртуазной любовью к недоступной Прекрасной Даме), так вот, Пушкин в конце припечатывает:              Но наш герой, кто б ни был он,       Уж верно был не Грандисон.              (Ага, морализаторская Мэри-Сья, которую Ричардсон создал, когда фандом принялся фапать на Яо, то есть на Роберта Лавлейса — ту ещё сволочь и сукина сына).       И, в общем, с самого начала Пушкин говорит нам, что из этой истории и этого письма вообще не выйдет ничего хорошего.              Татьяна, милая Татьяна!       С тобой теперь я слёзы лью;       Ты в руки модного тирана       Уж отдала судьбу свою.       Погибнешь, милая; но прежде       Ты в ослепительной надежде       Блаженство тёмное зовёшь,       Ты негу жизни узнаёшь,       Ты пьёшь волшебный яд желаний,       Тебя преследуют мечты:       Везде воображаешь ты       Приюты счастливых свиданий;       Везде, везде перед тобой       Твой искуситель роковой.              О роковом искусителе разговор, как водится, впереди.