Локус контроля

4      Как только дом Ванцзи перестал быть запретной территорией, а встречи тайными, А-Юань изменил в нем все. Начал с того, что перебрался жить к Ванцзи. Никто не понял даже, как это случилось, как-то само собой произошло. Семья же должна жить вместе, разве не так, однажды то ли спросил, то ли заявил мальчишка, и вот уже он перетаскал все свои вещи в цзинши, и затем там откуда-то материализовалась вторая кровать, второй письменный стол со всеми сокровищами, ширма, учебники и игрушки. Ванцзи ни слова против не сказал. Скорее наоборот, Сичень видел в его глазах удовлетворение.      И началось. В их детстве так не было! Им бы никто не позволил украсить потолок бумажными птицами, а стены цветными рисунками! А Ванцзи сам собирал мобили и бережно вешал на стены смешные картинки А-Юаня, периодически меняя экспозицию, а снятое педантично складывая в папочку, и подписывая даты своим как и прежде, идеальным почерком.      Когда мальчик решил потренироваться в резьбе по дереву на ножке табурета, Ванцзи вместо наказания помог ему довырезать узоры на остальных трех ножках. А потом они вместе перепортили ещё немало мебели, но упорно продолжали пользоваться своими уродцами.      Позволил заставить подоконники горшками и вскопать грядку под окном, когда у А-Юаня был период увлечения земледелием. И потом послушно ел выращенные морковку и горошек.      Не только разрешил, но и сам принял участие в порче белых стен, и в последующие несколько лет стены цзинши, причём не только внутренние,  были в цветах, облаках, горах, деревьях и волшебных животных, пока обоим не наскучило, и стены, к радости старших клана, снова не стали конвенционально белыми.      После каждого живописного приступа своего сына терпеливо отмывал и собственного хохочущего мальчика и приглашённых звезд из числа местных детей, и прятал остальных малышей от родительского гнева.      А-Юань легко завёл себе друзей среди ровестников. Детей его возраста в Облачных Глубинах было совсем немного, и довольно быстро большинство из них сконцентрировалось вокруг обаятельного и изобретательного сына Ханьгуань цзюня. Мальчик обладал не только легким нравом но и мощной харизмой, и конечно же стал лидером стайки малышей. И в тихой обители на постоянной основе поселился беззаботный детский смех.      И Ванцзи не просто терпел это, а снова поощрял! Его дом превратился в балаган, в филиал детского сада, в котором постоянно шумела и творила невообразимое по меркам Гусу безобразие стайка малолетних сорванцов. А Ванцзи то и дело выгораживал опять учудивших что-то воспитанников. А то и чудил вместе с ними.      Когда Сичень впервые это увидел, то побежал отчитываться младшего брата вперёд дяди. И ушёл ни с чем, записав, чтобы не запамятовать новоявленную педагогическую истину от Лань Ванцзи: "Если не можешь прекратить безобразие, возглавь его"      Вот так и получилось само собой , что занятия с самыми младшими детьми стали обязанностью Ванцзи после выхода из заточения.      Сичень был рад этому, ведь слишком хорошо понимал, что теперь в клане очень мало обязанностей, которые были бы не просто по душе его брату, а еще и по силам. Почти ничего, с чем он мог бы теперь просто физически справиться.      Как то раз, зайдя к нему в неурочное время, он застал Ванцзи на маленьком заднем дворике, упражняющимся с шестом. Брат не заметил его, и продолжил тренировку. Увиденное не удивило Сиченя, он подозревал о чем-то подобном, хоть надеялся все же на лучшее.      Но к сожалению даже простые комбинации гуньшу Ванцзи не давались. Он ошибался, спотыкался, терял равновесие, ронял цимэйгунь. Останавливался, стискивал зубы, кривясь от боли подбирал палку и начинал заново. И снова оступался и падал. Тело не слушалось и предавало его раз за разом. Так и не завершив ни одной формы, бледный и задыхающийся он убрел домой, тяжело опираясь на свой шест.      Сичень проглотил душившие его злые слезы, хотел догнать брата и утешить, но слов утешения не нашёл, и тихонько, чтобы остаться незамеченным, ушёл прочь. Да и чем утешить Ванцзи, если он по прошествии нескольких лет не в состоянии сладить с простой палкой! Что тогда говорить о мече?       Дядя почти в то же время, может быть парой недель позже, пригласил Сиченя на чай, не как Главу,  конечно, но как племянника. И очень долго, несвойственно себе, мялся и подбирал слова.      С тех пор, как Ванцзи очнулся,  Лань Цижэнь не навещал его, и по завершении заключения продолжил избегать встреч. Сичень не одобрял дядиных действий,  но и не винил, не ему обвинять кого-то в малодушии. И вот оказалось, что Лань Цижэнь не только наводил справки через целителей и А-Юаня, но и, попирая правила клана, тайком наблюдал за младшим племянником. И тоже видел его больше похожие на пытку провальные тренировки.      Дядя был горяч и вспыльчив, бескомпромиссен и непреклонен в суждениях. А ещё очень сильно травмирован историей старшего брата, их с Ванцзи отца. И искренне любил племянников, фактически положив жизнь на их воспитание, и сделав все, чтобы уберечь свою маленькую семью от беды. И теперь мучился тем, что не просто не уберег, а жизнь младшего, которого так сильно любил, разрушил своими же руками.      - Я ведь мог повлиять на совет, мог смягчить наказание. Хотя бы попытаться, - не поднимая глаз оправдывался дядя.      - Или поддержать Ванцзи. Я тоже мог бы, - у Сиченя был свой список вины.      - Это полностью моя ответственность! - воскликнул Лань Цижэнь.      - Вы забыли, наставник, кто держал кнут? - Сичень был уверен, что и в следующих воплощениях не забудет.      Откровенный разговор принёс им обоим хоть небольшое, но облегчение, однако они  вынуждены были признать, что наказание было чрезмерно жестоким, и настолько сильно искалечило Ванцзи, что Путь Меча более недоступен ему.      Впредь Сичень не нарушал установившийся режим, и приходил к брату только в оговоренное время, не имея сил разделить и поэтому не желая более видеть не предназначенное ему горе.      Тогда он уверенно говорил, что тем самым оберегает личные границы брата, и даже самому себе не был готов признаться, что попросту скрывает за мнимой заботой собственное малодушие. И обиду, к ужасу своему, не только на себя, но и на него, как в детстве обижался на сломанную игрушку, что не выдержала натиска детской любви. И конечно же на покойного Вей Усяня, если бы не он, ах, если бы не он...      Младший брат однако и сам не давал ни малейшего повода проявить по отношению к себе какую бы то ни было жалость. На людях он был практически таким же как и до мятежа и наказания. На фоне широких белых одежд излишняя бледность и худоба не бросались в глаза. Когда он неспешно шел по обители, спокойный и уверенный в себе, ослепительно красивый, с идеальной осанкой и плавными движениями, никому и в голову бы не пришло заподозрить, что с ним что-то не так.      Только Сичень знал, куда смотреть,  чтобы увидеть страшное: слишком неспешный, неуверенный и осторожный шаг, слишком прямая, застывшая в вынужденном положении спина, слишком плавные, экономные движения. И даже маршруты, покороче и поровнее. Или чтобы на пути было, где не привлекая внимания передохнуть... Все это Сичень не мог не замечать, и каждый раз, когда видел брата, с тоской вспоминал, что меч тому больше не удержать.      Так что дети действительно были лучшим выходом. Дядя полностью разделял мнение Сиченя и поддержал назначение брата перед советом.      А вот совет старейшин потребовал личного разговора, а проще говоря допроса. Не смотря на принятое и исполненное наказание, не все простили Ванцзи. Удивительно, что больше всего недоверия высказывали те, кого и рядом не было с Луанцзан. А те, кто был,  не перестали его бояться.      Вопросов к Лань Ванцзи было два, наставничество у самых младших и статус А-Юаня. Записи о нем пока не было сделано, и положение его оставалось неопределенным. Воспитанником его в клан готовы были взять, а вот признать наследником согласны были только узнав кто его биологическая семья. Разумеется, ребенка Вень не допустили бы и воспитанником. Сичень понимал, что брат не солжёт о происхождении мальчика, но и правду не скажет, а значит опять будет конфликт.      Так и вышло, Ванцзи стоял перед советом на коленях, упрямо опустив голову и наверное в десятый уже раз монотонно повторял, что считает этого мальчика своим сыном и не откажется от него, что этот ребенок круглый сирота, попал в клан совсем маленьким, к тому же потерял память, что дети невинны, и поэтому происхождение ребёнка значения не имеет.      Сколько это могло бы продолжаться, неизвестно, старшие клана и между собой редко приходили к соглашению, а упрямство фирменная черта всех Ланей, так что спорить они могли наверное до тех пор, пока брат не упал бы без чувств. Но страх старших победил, и прозвучало ещё одно, из того, чего Сичень больше всего опасался, заговорили о доверии. Можно ли доверять Ванцзи, тем более детей, если он упорствует и скрывает от старейшин клана информацию, а репутация его и без того уже так сильно запятнана. И конечно,  о каком усыновлении в таком случае может идти речь? Как можно ему, пособнику зла, доверить хотя бы одного ребёнка?      И тогда брат сделал именно то, чего Сичень и боялся. Так же тихо и спокойно сказал, что не оставит сына ни при каких обстоятельствах, и коли клан не готов принять его ребенка, он вынужден будет оставить клан. И потянулся к ленте...      Сичень задохнулся от ужаса и вскочил.      Но один из старейшин опередил его. Незаметный старичок, из тех, кто крайне редко приходит на советы, исключительно по требованию, и не вступает в дискуссии. Однако сейчас этот человек пришёл сам. И очень шустро очутившись около коленопреклоненного Ванцзи, властным жестом перехватил его руки и озвучил то, что должен был сказать сам Сичень.      Старик веско заявил, что за прошлый проступок второй молодой господин Лань наказание уже понёс в полном объёме, и к этому возвращаться никто не имеет права, он чист теперь и перед кланом и перед отдельными людьми, и перед небесами, в этом ведь суть наказания, и оно свершилось, очищение кровью пройдено, поэтому высказывать ему недоверие попросту оскорбительно, и бесчестит только говорящего. И за такое тоже должно держать ответ со всей строгостью. А то, как Лань Ванцзи отстаивает своего мальчика не только вызывает уважение, но и позволяет думать, что и остальные дети получат такую же защиту и преданность.      Тут же разомкнул уста дядя, и довольно резко заявил, что вопрос приёма в семью касается только непосредственно семьи, и это не предмет обсуждения совета клана. Совет просто поставили в известность. Дядя лукавил, клан и есть семья, конечно, но сейчас это лукавство было необходимо. И он продолжил, добавив, что решение о наставничестве можно  вынести на обсуждение, но справедливо будет, если решать станут те, кто непосредственно заинтересован, то есть семьи детей и старшие учителя. Которые как раз присутствуют тут, надо же как удачно совпало!      Шокированные старейшины допустили голосование, и решение оказалось единогласным. Сичень тут же подтвердил, и подписал оба распоряжения, пока никто не опомнился и не передумал.      И недовольные старейшины, перестав замечать раздражающего упрямца, приступили к обсуждению следующего вопроса. А Ванцзи так и стоял на коленях посреди зала. Не смотря на то, что ему уже недвусмысленно показали на дверь, его вопрос решён, пожалуйста  проследуйте к выходу, Ханьгуань цзюнь.      Сичень снова не успел понять в чем дело, когда тот самый старейшина, который вступился за брата, Лань Кан, вспомнил наконец Сичень, снова проворно подскочил к нему и совершенно бесцеремонно ухватил под руку, буквально силой поднимая с колен, приобнимая второй рукой и утаскивая за собой. И зажурчал не давая опомниться: "Позвольте задать вам пару вопросов, уважаемый наставник, я прадед одного из ваших бандитов, хочу уточнить кое-что, да не спешите дорогой мой Ханьгуань цзюнь, сделайте милость, пойдём помедленнее, я стар уже, позвольте деду за вас подержаться" И вцепился в младшего брата, как в добычу, крепко держа обеими руками. Странно, что Ванцзи позволил это, и даже не попытался вырваться из неожидано крепких объятий старика.      Только когда они скрылись за дверями главного зала, Сичень наконец осознал, то, что посторонний человек заметил сразу: у Ванцзи попросту не было сил подняться с колен... И шебутной старикашка кинулся спасать, действительно силой поставил на ноги, да так и не отпустил брата, а на лестнице чуть ли не под руку ему подлез, подстраховал и не дал оступиться, когда того ощутимо повело... И как виртуозно все провернул, не унизил, лишнего внимания к немощи не привлёк.      Сиченю стало ещё и стыдно, он чувствовал как горит лицо и не сомневался, что цепкие взглядом старики заметили его оплошность. Сиченю впервые стало неприятно, раньше он никогда не тяготился своими обязанностями главы клана, но сейчас первый раз испытывал новое чувство, которое идентифицировал как отвращение.      А ведь совсем скоро предстоял очередной совет кланов, на который он впервые после катастрофы в Безночном городе планировал взять Ванцзи...     Вечером, закончив наконец заседание совета, он поспешил к младшему брату, хотел попросить прощения за свою вопиющую невнимательность, но Ванцзи опередил его.      Как только Сичень вошел, брат, склонившись в поклоне, куда более глубоком, чем мог себе позволить, не поднимая глаз, стал виниться за свою слабость, за то, что так сильно подвёл и клан и семью, и старшего брата тем, что сначала не совладал с душой, своими действиями вынудил наказать, а потом не справился с телом, так и не сумев восстановиться, и теперь всем приходится смотреть на его неподобающую заклинателю слабость.       И попросил по возможности позволить ему в дальнейшем не появляться на публике, чтобы не ставить никого в неловкое положение необходимостью лицезрения немощного калеки.      Сичень растерялся. Брат впервые заговорил о том, что произошло, и в его словах было столько боли и горечи!  На этот раз он все же поднял Ванцзи, обнял и конечно же заверил, что младшему брату нет никакой необходимости сопровождать его на встречу кланов, и у совета старейшин к нему больше нет вопросов, так что он может полностью сконцентрироваться на своих малышах, его никто более не тронет.      Брат окаменел в его объятиях, не обнял в ответ, глаз не поднял, лишь едва слышно прошептал слова формальной благодарности. И только отчаянно колотящееся сердце, бешеный ритм которого Сичень чувствовал обнимая, выдавало  истинные чувства... Сичень смутился, опустил руки и наверное опять упустил момент.      На самом деле Ванцзи более никак не показывал, что он как-то переживает о своих утраченных возможностях. Но тут Сичень признавал, что по брату вообще что бы то ни было перестало быть заметно. После того разговора он закрылся так, что даже Сичень более не мог ничего по нему прочесть, и какие-то чувства позволял себе  демонстрировать только перед своими воспитанниками.      Если не считать этого разговора и  подсмотренной тренировки, последняя вспышка эмоций, которую видел Сичень, случилась ещё во время заключения, и это было очень страшно. Такого чудовищного срыва не было ни до ни после, вообще никогда. Чем руководствовался брат, Сичень мог только догадываться, и разрывался между стыдом за свои чувства, понимая, что обижается за то, что Ванцзи, измученный тоской, болью и чувством вины, искал утешения не на груди брата, а на дне бутылки, и сочувствием к его мукам. Алкоголь младший брат совсем не переносил, и знал об этом. А значит намеренно отпустил вожжи. И устроил дебош, сбежал, разнес хранилище артефактов, нашёл веньское клеймо и покалечил себя, будто мало ему боли. И потом наконец лежал на коленях у Сиченя и плакал... А тот не знал, что делать, и как облегчить чужие страдания. Наутро Сичень просил брата никогда больше так не поступать. Тот конечно обещал, но чувств с тех пор совсем не показывал, так что Сиченю оставалось только догадываться, какой огонь на самом деле горит в его душе. Но обещание брат сдержал и больше не срывался. Никогда.