Ходить по небу

Серёжа наблюдает за спящим Олегом и водит пальцами над новыми кровоподтёками, лишь самую малость не касаясь горячей кожи. Олег рядом, жив и будет в полном порядке, Серёжа больше никогда и никому не позволит их разлучить, даже самому себе. И всё-таки он уже давно не чувствовал себя таким беспомощным. Слишком свежо воспоминание, как на мгновение, когда Серёжа с лёгкостью раскидал наёмников, в глазах Олега зажёгся огонёк надежды, который сразу же потух, стоило ему понять, что это всего лишь он. Несколько лет, которые они провели наедине друг с другом, так и не смогли приглушить боль от потери, что их теперь всегда будет только двое, и Серёжа ничего не мог с этим поделать. Раньше, много раньше, ещё когда он никогда не оставался один, то, стоило Птице перехватить контроль, как Серёжа чувствовал себя так, словно его заперли в комнате с зеркалами Газелла вместо стен. Словно со стороны он наблюдал за тем, с каким восторгом Олег смотрел на Птицу, как ввязывался ради него в опасные и рисковые авантюры, как он горел рядом с тем, другим, совершенно забыв про Серёжу. Птицы уже давно нет, но почему-то именно сейчас Серёже кажется, что он снова в той комнате. Он ведь так старался, пытался всё больше и больше походить на Птицу, перенимал его сумасшедшие замашки и идеи, душил в себе проклятую Тряпку с его трусостью, жалостью и состраданием, выпестовал в себе равнодушие и жестокость к чужакам, — хоть бы раз Олег посмотрел так же на него самого. Но тот на каком-то непостижимом интуитивном уровне, соседствующим с его безграничной удачей, всегда чётко знал, кто перед ним, и никогда не ошибался. Серёжа был его любимым младшим братом, которого нужно было оберегать и защищать. Птица просто был его. Хотя скорее это Олег принадлежал Птице — и ни капли этому не сопротивлялся. Все эти годы Серёжа жил, зная, что еле живой Олег бросился тогда в Сибирь в надежде, что найдёт там Птицу, — а нашёл его, да так и не смог больше бросить последний осколок прошлой жизни. Серёжа был тихим и громким, рациональным и психованным, затворником и авантюристом: Олег говорил «ты всё, что у меня осталось», обнимал его, спал с ним в одной кровати и никогда не переступал черту. Мягко отстранялся, пытаясь игнорировать любые поползновения, лишь однажды будто бы между делом обронил, что после Венеции у него уже не стоит — врал, конечно же, но не мог же Серёжа взять его силой. Птица бы взял, но Серёжа не был им, как бы ни воображал. Выжидая назначенное приспешником Дагбаева время, Серёжа примерил линзы, которые Олег прятал среди своих вещей, и замер, впервые осознанно разглядывая себя в зеркало. Каков был шанс, что это сбило бы Олега с толку? Смог бы он поверить, что Птица снова ожил под давлением и от страха за его, Олега, жизнь? С отвращением Серёжа грубо вытащил линзы, так, что заслезились глаза, и неаккуратно бросил их обратно. Уж если и увидеть этот взгляд не из зеркальной комнаты, то на себя, а не на подделку собственного же отражения. Олег хрипло дышит и дёргается во сне: Серёжа осторожно кладёт ладонь на его пылающую грудь и прижимается к его спине, стараясь не потревожить рану, — Олег подстраивается под ритм его дыхания и снова затихает, неосознанно вцепившись в его ладонь. Серёжа знает, что — кто — ему снится, но всё равно не отнимает руку.