And so long to devotion

Хонджун прогуливает школу потому, что ненавидит свой класс. Уен прогуливает просто потому, что ему скучно на уроках. — Я и так все знаю, — объясняет он Хонджуну. — Откуда? — спрашивает Хонджун. — В детстве меня похитили инопланетяне и вживили чип со всеми знаниями Вселенной, — Уен кружится вокруг фонарного столба, ухватившись за него обеими руками. Его тело согнуто в почти прямой угол, задница отклячена, а подошвы кед плотно прижаты к основанию столба. Он вертится туда-сюда, опустив голову между рук и смотря на свои ноги. Отросшие волосы летят в противоположную сторону от той, куда Уен направляет свой вес. Небольшие локоны, уложенные на пробор посередине лба, постоянно цепляют его нос. У Уена занос один и девять метра, прямо как у трамвая. Только, в отличие от трамвая на повороте, в самой крайней точке своего кручения он не удерживается и падает на траву, истошно вопя, все еще под углом девяносто градусов и с вытянутыми руками, словно кукла с заедающими суставами. Хонджун прогуливает школу потому, что его задирают за тонкую фигуру и манерность, обзывают геем. Педиком. Как там говорят? Старшая школа — самое прекрасное время, когда можно насладиться последними годами детства перед вступлением во взрослую жизнь? Поскорее бы уже вступить в нее. — Стоит ли обращать внимание, если слова это просто слова? — спрашивает Уен, присаживаясь на бордюр пешеходной дорожки рядом с Хонджуном. — Им не важно, правы ли они. Главное, что они получили от тебя ответную реакцию, которая подпитывает их собственное эго. — Все равно обидно, — надувшись, отвечает Хонджун, а потом принимается снова посасывать рассеченную губу. Даже если их слова правдивы. Со вздохом он кладет подбородок на подтянутые к груди колени. Они разъезжаются, поэтому Хонджун держит собственные ноги за оголившиеся щиколотки. Школьные брюки, и так коротковатые ему, задрались чуть ли не до середины голени, а края низких носков обхватывают резинками ступни прямо под косточками. От нервозности Хонджун щипает еле заметные волосы на ногах и тянет их, пока они не выскальзывают из хватки его пальцев. Уен роется в рюкзаке Хонджуна, достает теплую бутылку воды. Пластик уже весь исцарапан, так давно Хонджун носит ее, каждый день наливая литр воды из крана с фильтром. Также каждый день он думает о том, чтобы наконец выкинуть ее, ведь на бутылках пишут срок годности не самой воды, а пластиковой упаковки. После «дня смерти» пластик начнет разлагаться, его микрочастицы будут попадать в воду, а вместе с водой и в организм, вызывая рак или что похуже. — Я подарю тебе новую бутылку, — говорит Уен, запрокидывая голову и выливая воду себе в рот, не касаясь губами горлышка. Вдруг у Хонджуна появляется ранее не существовавшее желание, чтобы Уен все-таки коснулся. Ему неизвестно, как реагировать на такое. Поэтому он протягивает руку в безмолвном жесте просьбы тоже дать попить; в большой ладони Уена бутылка кажется поллитровой, он аккуратно отпускает ее, потому что пластик слишком мягкий и легко сминается от любого нажатия, как только убеждается, что Хонджун держит крепко. Пальцы Хонджуна растягиваются только на полбутылки, но ему этого хватает. — Бля! — орет Уен, когда направленная струя воды, выдавленная Хонджуном, прилетает ему в лицо. Вся его белая футболка под расстегнутой школьной рубашкой вымокает, прилипает к груди и животу, а с подбородка стекают ручейки. Словно собака, он трясет головой, брызгаясь во все стороны. Хонджун пытается спастись от воды, выставив ладони между ними. За ладонями он не видит, как Уен приближается. Его щекочут до полусмерти, заваливают на землю, а когда Хонджун сдается, Уен ложится сверху, полностью поглощая его собой. Для вида Хонджун возмущается, что теперь тоже весь мокрый, получая в ответ: — Это и был мой план. Под Уеном тепло и приятно, несмотря на затрудненное дыхание. Нос Хонджуна упирается Уену в шею, его руки крепко держат Уена за талию. Он делает еле заметные вдохи и выдохи, старается запомнить запах Уена: сладковатый запах тела, смешанный с пряными духами и соленым потом. Семестр только начался — погода жаркая. — Слезь с меня, — приказывает Хонджун, тыкая Уена в бок. Уен не двигается. Тогда Хонджун набирает полную грудь воздуха и с силой выдыхает Уену в шею, заставляя его за секунду вскочить на ноги. — Ты что делаешь! — возмущается он, держась за участок, куда пришлась атака. — Это подло! — Да, я подлец. Подло ли это — молчать? Молчать о своих чувствах и желаниях? О снах и мечтаниях? О невыносимой тоске, исчезающей, только когда Уен оказывается в поле зрения? О настоящей причине постоянных придирок Хонджуна? — Если в течение полутора часов после облучения тебя вырвет всего один раз, то можешь радоваться, — выдает Уен, свисая вниз головой с турника на детской площадке. Его волосы подметают грязный песок, пока он качается на металлической трубе, держась за нее коленями и руками. — Доза была совсем малой и ты обязательно выживешь. Потом тебя может тошнить и будет болеть голова. Где-то через три дня пройдет. После этого наступит скрытая фаза. Ты будешь чувствовать себя нормально, но твоя иммунная система сильно ослабнет на пару недель. Тут главное не подхватить ничего. Спустя месяц ты сто процентов вылечишься и не заработаешь никаких последствий. — А если не совсем малая доза? — Хонджун сидит на втором турнике, такой же высоты, чтобы можно было выполнять всякие гимнастические трюки и подтягивания. Со своего места он видит живот Уена и его раскрасневшуюся шею, на которой проступили вены. Уен горько смеется. — Тогда без врачей тебе крышка. Врачи могут спасти человека от поражения радиацией, но кто спасет Хонджуна от облучения широкой улыбкой и режущим уши смехом Уена, когда он рассказывает наитупейшую на свете шутку? — Ты не поверишь, Хонджун-а! — Хонджун слышит Уена раньше, чем видит. Ему так лень реагировать на крики: нежиться в поле под теплым солнцем слишком приятно. Он закрывает глаза, лишая себя возможности наблюдать за проплывающими по небу белыми облаками. Недалеко звучит скрежет тормозящего велосипеда Уена. Ему правда стоит смазать цепь. — Там, в автомате! — речь Уена прерывается ямкой, в которую он попадает ногой и чуть не падает. — Там были чипсы невыпавшие! И я сбил их газировкой! Вин-вин! Как только Уен шлепается на траву рядом с Хонджуном, тот переползает к нему на сложенные лотосом колени и открывает широко рот. У Уена очень сконфуженное выражение лица. — А-а-а, — в открытую намекает Хонджун, показывая пальцем в рот. — Чипсы. Класть сюда. Уен так глупо хихикает, что Хонджуну хочется вывернуть себя наизнанку. Или, по крайней мере, закричать. Вместо этого он продолжает лежать с раскрытым ртом. Чипсы медово-яблочные. Газировка виноградная. Вот бы еще знать, каков Уен на вкус. Наверное, такой же сладкий. Однажды Уен приносит с собой плеер, украденный у старшего брата. Точнее, выменянный на обещание убираться вместо него целый месяц. Хонджуну не нравится такая музыка, и, как признается Уен, ему тоже, но они все равно сидят, слушая весь день долбящие биты хауса, транса и техно. Все лучше, чем в очередной раз драться с кем-то, кто решил обозвать Хонджуна. Ни с того ни с сего осмелев, Хонджун даже кладет голову на плечо Уену, украдкой рассматривает его профиль, чаще всего останавливаясь на ресницах и родинке под глазом. Осень незаметно подходит к концу, зима предупреждает о своем прибытии холодными ветрами. В последний день перед календарной сменой сезонов Хонджун сидит с Уеном в маленькой японской раменной на окраине города, хозяин которой снисходительно относится к прогуливающим школьникам, потому что сам таким был. Главное оплатить обед. — Не хочешь встречаться со мной? — спрашивает Уен из ниоткуда. Последней темой разговора было выведение золотых рыбок, прежде чем им принесли заказы и они стали молча есть. Хонджун думает, что ему послышалось. — Что? — уточняет он с набитым ртом. — Давай встречаться, — уже предлагает Уен, ковыряя пальцем углубление в столе, откуда выпал сучок. — Зачем? — молодец, Хонджун. Задал самый подходящий вопрос. — Просто так. — Просто так не буду. Только за деньги. Хозяин, работающий одновременно и поваром, и кассиром, и официантом, встревоженно оглядывается на них из-за стойки, отреагировав на громкий смех. Уен утирает слезы то ли от очередной несмешной шутки, то ли от острого рамена. Скорее всего, второе. — Зачем? А как по-твоему, почему люди встречаются? — Чтобы не быть одинокими. Бинго. Поздравляю, Хонджун, ты раскрыл секрет отношений всех людей на свете. Ведь это так просто! — Я думаю, это помогает им определить отношения с другими людьми, расставить границы с выбранным партнером и осознать собственные чувства, — объясняет Уен, тыча в Хонджуна палочками. — Вот как понять, когда ты смотришь на меня таким взглядом, ты хочешь поцеловать меня или ударить? Хонджун сразу же переводит взгляд на гравюру позади Уена. В ответ Уен наклоняется вбок, перекрывает обзор своей головой, заглядывает Хонджуну в глаза. У него уже настолько длинные волосы, что он собирает их в небольшой хвостик. Если распустить, то челка полностью скроет его лицо. — Ладно. Вопросительно-насмешливо поднятая бровь Уена заставляет Хонджуна волноваться на пустом месте. Вытерев вспотевшие ладони о брюки, он еще раз открывает рот, стараясь теперь сформулировать красивую фразу. — Я согласен с тобой встречаться, потому что ты мне нравишься. Доволен? — в итоге вышло как-то не очень красиво. И все равно Уен расплывается в радостной улыбке. — Очень доволен, — отвечает он. Несмотря на многочисленные прогулы, Уен сдает все экзамены на высший балл. К сожалению, через поцелуи Вселенские знания не передаются, потому что у Хонджуна еле получается перейти порог. Он не особо расстраивается, и так не имеющий никаких амбициозных планов на будущее. Просто жить уже хорошо.