And so long to devotion

Ты мне доверяешь? Конечно, Уен доверяет. Поэтому в данный момент он стоит, привязанный к дереву посреди опушки, абсолютно голый и ослепленный. Хонджун заколдовал его глаза так, что Уен, сколько бы ни моргал, видит лишь темноту в солнечный день. Теплый летний ветер приятно обдувает его нагое тело, трава щекочет ноги, а кроны деревьев шумят настолько громко, что Уен, увлекшись, не слышит, как Хонджун подходит к нему. И это с его-то тонким слухом. Сначала у Хонджуна была всего одна пиявка, потом их стало две, а через какое-то время появилась литровая банка. Полуторалитровая. Трехлитровая. Пятилитровая. Сейчас у него уже целый пруд пиявок, и они все его питомцы, каждую из которых Хонджун различает и называет по имени. Недавно он похвастался, что натренировал их слушаться куда ползти и когда кусать, а еще наделил способностью светиться в темноте. Как единственный мазохист, знакомый Хонджуну, Уен вызвался быть испытуемым новообретенных умений пиявок. По идее, они должны светиться с наколдованной слепотой. Уену бесконечно нравится, что Хонджун общается только мысленно. Хонджун умеет разговаривать ртом, Уен даже слышал его голос несколько раз, но чужие фразы в голове, прерывающие собственные рассуждения, чувствуются намного интимнее. Также приятно представлять, что Хонджун может читать мысли, хотя это неправда. Ладонь ложится Уену на грудину, Хонджун медленно тащит ее вверх, пока не обхватывает основание шеи, совсем легко. Ничего нового не происходит: все так же дует ветер, шелестит листва, кора давит на позвоночник, а кожа Уена, охладевшая на открытом воздухе, нагревается в единственном месте — где его касается Хонджун. Шевеление появляется чуть позже; пиявки холодные и скользкие, прямо из банки, которую Хонджун чуть не забыл дома, но вспомнил, как только закрыл входную дверь. Спасибо, что не когда Уен уже был привязан к дереву. Они ползут по Уену, прихватывая его кожу присосками, спускаются с шеи на грудь, на живот, на бедра, облепляют его, образуя полукольца вокруг тела, не доходя до спины, а чернота такая густая, что Уен не понимает, открыты ли у него глаза. Моргнув пару раз, он вертит головой, но рука Хонджуна прижимает его к дереву. Сейчас все будет. Пиявки кусают разом. Кольцо вокруг бедер, кольцо над пахом и тазовыми костями, кольцо выше пупка, кольцо по диафрагме, кольцо над сосками, кольцо под ключицами. Жжется практически невыносимо, словно Уен нырнул в лес крапивы прямо так, голым, и из него вырывается болезненный стон, а от напрягшихся мышц, кажется, чувствуются все несколько тысяч зубов кровопийц. Спустя полминуты неприятные ощущения проходят. Рука Хонджуна тоже пропадает. Уен остается один, посреди ничего, с чувством, как из его тела постепенно высасывается кровь. Становится легко, не только в голове, но и вообще везде, — он еле стоит на ногах. Он пытается сосредоточиться на чем-то другом: сырая земля под ногами, сырая кора на спине, сырые следы от касающихся кожи мокрых пиявок. Посмотри. Сначала Уен усмехается, потому что Хонджун сам лишил его способности видеть, а потом открывает глаза. Все еще черно, но на самом краю зрения мелькает слабый свет. Тело Уена подсвечивается розовым, голубым, желтым, зеленым, где, по ощущениям, находятся пиявки, будто он увешан цветными гирляндами, только лампочки шевелятся, и свет внутри них тоже плещется, и иногда от них становится жарковато. Легкая боль накатывает волнами, но исчезает так же быстро, как и появляется, оставляя после себя чувство неги расслабившихся мышц. Это не они светятся, а ты. Пиявки начинают отваливаться одна за другой. Комочек цветного света, плюхнувшись на землю, извивается, пока червь не переворачивается на живот, уползает обратно в банку — Уен определяет это по звуку плещущейся воды. Кровь не останавливается. Там, где была розовая пиявка, кровь тоже розовая. Где голубая — голубая. Где зеленая — зеленая. Где желтая — желтая. Разноцветные струйки, стекающие по всему Уену, позволяют ему увидеть собственное тело в слабом свечении. Отваливаясь все быстрее, совсем скоро на Уене не остается пиявок, только ранки от укусов и отказывающаяся сворачиваться светящаяся кровь. Готов? Солнце ослепляет. Отвернувшись и зажмурившись, Уен ждет, когда глаза привыкнут снова видеть мир. Первое, что предстает его взору, — это алая кровь, которой он залит. Тело в крови, трава в крови, и она все течет, пока Хонджун не касается его плеча. Крови больше нет, но ранки зудят, отчего Уену оказывается довольно сложно одеться. Хонджун ноет, что банка стала раза в три тяжелее, но Уен ему не верит.