Небольшая передышка

Его было чертовски мало и чертовски много. Мало — всегда, много — сейчас. Он был везде, забился в порах, осел в носу как надоедливый запах, пробрался в сознание. Их нелепый как сперва, так и сейчас броманс уже давно пересёк черту, которая его определяла. Было слишком хорошо, чтобы останавливаться на достигнутом, они лучше всех прочих понимали друг друга. Вот и в данный момент ни один не вдавался в подробности. Блондин смотрит на русского устало, но с вожделением кратким движением языка увлажняет собственные пересохшие губы. Второй едва ли откапывает в памяти воспоминания многолетней давности, когда взгляд был почти таким же. Почти. Тогда Герберт ещё не был так измотан жизнью, предавался гедонизму как мог, хоть и был достаточно здравомыслящим, чтобы его гедонизм не пересёк черту. Сейчас же лицо его изрезала усталость складочками у глаз и парой между бровей, пока еле заметных. Огонек запрятался где-то в глубине его фиолетово-красных, но всё таких же невероятных омутов. Альбиноса в своей жизни Вознесенский встретил только один раз, и этот раз стал роковым. По-хорошему роковым. Он лишь со стороны казался довольно хрупким, но на самом деле был вполне себе сильным, сейчас же его руки обвивали торс, гладили, ласкали, крепко прижимали к себе, одновременно вжимая в стену позади. Кто бы мог подумать, что напряжение с работы Кайзер станет снимать именно таким образом. Он говорил, что ему придется участвовать в судебном процессе, как медицинский эксперт, проводивший вскрытие и снимавшим побои, и был вполне уверен в себе, но вот сторона защиты подготовилась отлично. Адвокат в буквальном смысле цеплялся к каждому слову. Например, когда Райнхард сказал, что удар «вероятно» был нанесен, сразу послышались попытки поддеть его: «Вы неуверены в своей компетенции в этом вопросе?». Многостраничный доклад ему приходилось перечитывать ни раз, а всё из-за того, что благодаря одаренной стороне защиты судебный процесс затянулся на несколько дней. И каждый день он ужасно уставал, каждое его слово подвергали проверке, будто ток через него пускали, проверяли, выдержит ли. Самое ужасное было то, что в своей профессии немец был молодым экспертом, а это значит, что ни веса, ни авторитета он никакого не имел. Его крутили как могли и выворачивали внутренностями наружу. Но сегодняшний день был последним. Подсудимого признали виновным, и всё же юного судмедэксперта это потрепало знатно. Сейчас он отдавался лишь чувствам. Думать не хотелось обоим от слова «совсем». Слегка выступающие клыки сперва нежно, опробывающе коснулись чужой шеи, будто дикий зверь обхаживал незнакомую ему территорию. На самом же деле очень даже знакомую. Герберт прелюдии полюбил со временем, когда прежнего пыла стало поменьше, а низменное желание удовольствия переросло в желание испытать всю грань разнообразных чувств. В этот раз он сразу перешел к делу и как только за ним закрылась дверь, грубо впился поцелуем в губы шатена. К кровати они не спешили, а потому любая поверхность потенциально могла быть использована, будь то стена или стол. Сейчас же под руку — а точнее под спину Василия — попался дубовый шкаф, который их страсть своей строгостью и отстраненностью слегка глушил. Тишина помещения наполнилась учащенным дыханием, банальными звуками поцелуя, которых уже никто не смущался и у каждого пульсом, который отдавался в висках. Руки переместились с русского торса на пояс брюк и под напором тонких пальцев те поддались, съехав по бедрам. Пряжка ремня с металлическим звоном стукнулась о пол, и владелец этих многострадальных брюк спокойно перешагнул через них, внутри сгорая от такого резкого напора партнёра. Предвкушение засело где-то в животе, свернулось там клубком и затянулось в сладостный узел, потихоньку тлеющий от тепла. Он бы никогда в этом не признался, но Райнхард в медицинском халате был блядски сексуальным. Он редко заставал его в нём, но когда заставал, то всегда глазел на того, как на восьмое чудо света. Чертов альбинос в чертовом белоснежном облачении. Мечты перфекциониста. И хотя мужчина перфекционистом не был, он обожал эти моменты. Вознесенский всё-таки дошел до постели, слегка наклонив голову в бок и взглянув на младшего с придыханием. Сдержится или сорвётся? Закинул ногу на ногу, томно опустил взгляд, приковывая его к полу, приоткрыл губы как бы невзначай, облегчая себе дыхание. Сорвётся. Немец валит того спиной на мягкую поверхность, для опоры ставя колено между чужих ног. С его языка срываются слова одновременно о ненависти и любви, чаще всего о том, что ему надо было подождать, а не начинать проделывать свои техники соблазнения. Губами припадает к чужой шее, оставляет несколько смазанных мокрых поцелуев и спускается ниже, ведь рубашку предварительно расстегнули, особое приглашение и не нужно. Начиная с ключиц, можно было оставлять желанные следы, в основном укусы, на засосы времени не было, он торопился. Руками Василий потянулся к чужой ширинке, рассегивая, но не спуская брюк. Пальцы наконец обвили член. Альбинос распахнул глаза, резко вдохнув, но более не издав звуков, только дыхание сбилось ещё сильнее. Крайняя плоть податливо скользила по головке, оголяя её, блестящую от естественной смазки, то больше, то меньше. Герберт сжал руку в кулак, жмурясь и смыкая ровные ряды зубов на коже партнера. Рука мгновенно сдернула оставшийся низ с того и принялась ответно ласкать, но уже более грубо и менее сдержанно. Им обоим хотелось бы чего-то большего сегодня, начиная временем и заканчивая возможностями, но мы не всегда получаем то, что хотим, поэтому приходится наслаждаться имеющимся. Особенно это понимание приходит тогда, когда снизу хлопает дверь и слышится детское «Мы пришли!». Но в том, как сильно невыносимы иногда бывают младшие братья, они согласятся лишь по пути на первый этаж. А сейчас остается жить моментом, хватая те глотки кислорода, которые жизнь предлагает тебе в качестве малюсенькой передышки и небольшого личного счастья.