2
Тим смотрел в окно из своей комнаты, на кажущееся бескрайним тёмное поле подсолнухов, закрытых до самого утра. Ничто не изменяло их покоя, ничто не предвещало скорой беды — но мать отметила этот день красным кружком, обвела в календаре на кухне, и Тим подметил, что в ночной синей мгле, какая расстилается в воздухе только холодными последними ночами августа, среди затаившейся массы цветов нет-нет но мелькнёт какой огонёк. Что это может быть? Тим, сложив на груди руки, задумчиво наблюдал за этим, думая, на что похожи эти тонкие золотистые огни, подобные искрам из разожжённого камина: на первое эхо пламени? Ему казалось, некий тёплый свет освещает поле, озаряя в нём узкую тропу. И вдруг его осенило. Тропа, ну так оно и есть! Всё, на что похожа эта нить — на дорогу, ведущую к старому дубу. Неужели Салли Хэрроу там? Тамара пила снотворные. Так полагалось. Он спрашивал, когда придёт пора рассказать историю и ей тоже, но родители всё говорили — рано, и Тим доверял им. Он-то знал историю от начала и до конца, и понимал, кому стоит верить в этом Богом проклятом месте, от которого Он отвернул Свой взор, а кому — нет. Как Салли могла протянуть руку этому неживому чудовищу? Как могла сбежать этой ночью из дома вместе с ним? Тим не хотел это принять. Он-то был ей другом столько лет — неужели теперь их дружба для неё пустой звук? — Ты ей нравишься, — шепнула у него за спиной бабушка Эм. Губы её, холодные и синие, полуразложившиеся, истлевшие, проваленные в полость запавшего рта, говорили то, что Тим так хотел бы сейчас услышать — и утешиться этим. — Ты ей нравишься, мой дорогой. — Она там, снаружи, — сказал Тим не без волнения в голосе. — А я здесь. Торчу в своей спальне, под защитой этих старых стен, пока она бродит по полю с существом, которого надо поостеречься. Бабушка Эммелина стояла в углу тёмной комнаты. Свет не был зажжён, но её глаза, бликующие тусклой белизной по забельмевшей радужке, совсем как глаза ночного хищника, не выражали никакой эмоции, и в то же время не разгоняли тьму, а только обозначали очертания исхудалого лица. Возле неё такими же точками светились глаза ещё троих мертвецов, навестивших Тима в ту ночь. — Но я только вчера ночью помог ей убраться оттуда, — с горечью сказал Тим. — Только вчера… — До часа затмения солнца осталось пять дней, — прошамкала бабушка Эм совершенно бесшумно, но Тим услышал её речь так же ясно, как если бы она говорила в полный голос. Она стояла позади него, достаточно далеко, однако ему казалось, что она шепчет ему прямо на ухо. — Наш враг силён и опасен, он набирает мощи. Он будет испытывать девочку Мейсонов. Не думай, что можешь так легко справиться с ним. — Я не думаю, — возразил Тим, задумчиво глядя на затухающие в ночи огоньки в поле. — Я просто не знаю, что за свет источают эти цветы, и куда пугало повело Салли Хэрроу теперь. И почему мать и отец не помогают ей… — Ночь — его время. Не спеши. Пока минуты и часы работают на нас. Когда оно уговорит её забрать из земли то, что принадлежало ему, начнётся совсем другая игра между нами, и времени у него станет больше, — беззвучно сказала бабушка Эммелина. — Тогда ты должен будешь хорошенько слушать меня, мой милый, если хочешь действительно помочь той девочке. В отражении окна Тим видел всё новые и новые открывающиеся глаза-точки за своей спиной, и молча кивнул, хотя тревога стиснула его сердце, нехорошо, недобро — но что ему было делать, если он теперь слышал, как и все они?3
— Так значит, я должна выкопать это из земли? — растерянно повторила Салли. Полночь кивнул, деловито оперевшись о своё колено локтями, и склонился к ней. — Так точно, омаште! — А ты сделать этого не можешь, поскольку… Он вздохнул и убрал у Салли из рук полотенце, сбросив его на землю, и порывисто встал, взяв её за руки и поднимая следом за собой. — Я ведь уже всё объяснил Салли Хэрроу. Почему Салли Хэрроу не торопится мне помочь? — Потому что для этого лучше всего разобраться в деталях дела, — улыбнулась она. — Нежели чем действовать опрометчиво. Ты просишь меня достать из земли, из места, на которое здесь укажешь, то, что принадлежит тебе, и отдать это. Тогда ты… — Тогда я стану чуть свободнее, и у нас появится больше времени, — кивнул Мистер Полночь и сжал её руки в своих. Салли смутилась, опустив взгляд. — Ну, решайся! — Будто у меня есть выбор. — А если выбора нет, о чём тогда думать? Салли хитро прищурилась, и ей почудилось по наклону его головы, что он прищурился в ответ. — С тобой непросто, Полночь. Ты не хочешь быть искренним. — Трудно быть искренним и излагать свою просьбу, когда меня сковали по рукам и ногам всеми запретами, — усмехнулся он и взглянул на небо. — Но поторопись, время не ждёт. Мне пора вернуться на свою крестовину. — Что спрятано там, под ивами? — не выдержала Салли. — Не навредит ли мне это? Мистер Полночь устало сгорбился и устремил свой невидящий взор мимо неё. Он замолчал, ненадолго — но так, что Салли встревожилась. Но Полночь ответил: — Там спрятана часть меня, и от неё не будет никакого вреда. Нет, Салли. Я бы никогда не сделал тебе ничего дурного. — Ты обещаешь? — быстро спросила она и тут же смутилась. Судя по голосу, Полночь улыбнулся. — Чем может поклясться полевое пугало — всем клянусь. Я бы сделал всё сам и не беспокоил тебя, но не могу. Мне нельзя даже мизинцем прикоснуться к тайнику, охраняемому покойниками двух семей: словно что-то невидимое отводит мои руки, плотное, как стена. Но если ты решила отказать мне, я пойму. Он был печален и поник, опустив плечи. Салли могла бы поклясться: будь его лицо открыто, и она увидела бы на нём высшую степень человеческого сожаления, но вместе с тем — решимости, несмотря на то, какие сложности повлекут последствия этого разговора. За спиной Полночи, точно призрачные искры, в воздухе плыли крохотные светлячки, озаряя его фигуру приятным, слабым золотистым свечением. И таким он был волшебным, этот миг рядом с ним, и так хорошо и покойно стало Салли, сытой, приласканной и обогретой, что она подумала: как можно бросить его в беде? Тем более, в беде этой замешана и она тоже, и лучше бы им держаться, наверное, вместе. — Хорошо… — задумчиво сказала Салли и поднялась. — Тогда что ж, пойдём. Приступим к делу, раз времени у нас немного. — Очень немного, — кивнул он, взволнованный и обрадованный. Она отряхнула пальцы от крошек, оставшихся с пирога, и заторопилась к дереву, на которое уверенно указал Мистер Полночь. Они зашагали к нему, и возле его ствола Салли обнаружила схороненную у земли короткую лопату. — Я всё разрою, — обещал Полночь и взялся за дело. — Но, когда мой черенок коснётся этого, дальше действовать будешь ты. — Я поняла. Он работал быстро, и очень скоро между старых корней ивы образовалась глубокая небольшая яма. Когда железная лопата стукнулась обо что-то там, под землёй, Полночь и Салли переглянулись. На плечо ему слетела Стекляшка. Он передал лопату. Салли налегла на неё, но как же нелегко было вынуть новую горсть почвы, словно что-то мешало ей, сопротивлялось, не давало случиться задуманному! Салли вспотела, а озеро и лес становились холодными, зобкими; поднялся ветер. Мистер Полночь, покачав головой, снял с себя плащ и накрыл им плечи Салли. От этого она лишь вздрогнула. — Я неживой, — признал он, отступив назад, — а ты — вполне себе. Так будет теплее. — Спасибо, — поблагодарила она, радуясь, что он не увидит её красных щёк. Наконец, дело было сделано. Отбросив лопату, Салли опустилась на колени и принялась разрывать землю руками, счищая её с какой-то жёсткости. Оказалось, это была крышка сундучка или небольшого ящика. — Вот оно, то, что нам надо, — сказал Полночь, стараясь сдержать волнение. — Салли, скорее, мне надо быть на своей крестовине, только если мы не успеем. Она взглянула на небо. По узкой малиновой полосе вдали, могла бы сказать, что наступило три часа — этакий ночной рубикон, когда тьма уступает место рассвету. Салли кивнула, расчистила землю с крышки, углубила ямку вокруг неё и обнаружила, что ящик закрыт на замок. — Разбей его, — бросил Полночь. — Ударь по нему лопатой! Она так и сделала, пусть неловко, но сильно. Крэк! Ржавый замок треснул, Салли откинула крышку… Сперва, в ночи, она не могла разобрать, что таилось там, в ящике. Она коснулась переложенного стухшим, старым сеном холщового мешочка длиной с её локоть и отошла в сторонку, к бревну, чтобы там положить его к себе на колени и развернуть ткань. Ноша её была странно тяжёлой, и на ощупь казалась мягкой и плотной одновременно. Полночь взволнованно поспешил за ней. Он остановился возле Салли. — Ну же! Она замешалась лишь на мгновение, прежде, чем откинула края свёртка — и остолбенела. На коленях её лежали печень, почки и желудок. Салли была этим так ошарашена, что ничего не сказала, и даже не ощутила ничего вроде тошноты или омерзения. Ткани у этих органов казались такими сырыми, влажными и удивительно свежими, точно их только что вынули из тела. Пугало велело: — Замри теперь. Сама по себе, на груди его, поперек всего туловища — от горла до паха — холстина начала расползаться, одна нитка за другой. Затаив дыхание, Салли наблюдала за тем, как соломенная плоть пугала отверзлась, будто кто-то кроил её незримой рукой. Она увидела, какой он изнутри, и по спине пробежали мурашки. Пугало был весь набит соломой и оплетён тугими тёмными стеблями, скрученными друг с другом узлами. В глубине его нутра поблёскивали острые серебряные иглы и булавки, виднелись шпильки и занозы. Он развёл в сторону руки, обратив ладони вверх, и тотчас поднялся холодный ветер с воды. Он вздохнул под полой рваного плаща на плечах Салли, тронул рыжие пряди из её косы, и, вдохнув его полной грудью, она ощутила странный сладковатый привкус на губах. Медленно, совсем как живые, стебли — длинные и гибкие, подобно лозам — заворочались и слепо поползли из тела Полночи. Свежо запахло жимолостью. Несколько быстрых сороконожек скользнули из соломы, разбегаясь, кто куда. Лозы разворачивались из общего тёмно-зелёного клубка, который ворочался и кишел внутри пугала, и Салли, робко сжавшись, увидела, что они потянулись к внутренностям на бурой, окровавленной ткани у неё на коленях. Среди мелких, тонких усиков были и шипы, словно у розы. Лозы обхватили печень, затем мягко сжали подобные влажным бобам почки. Последними они захватили и втянули в пугало лёгкие. Внутри него, среди костей, поросших стеблями и лозами, что-то защёлкало, зашевелилось. Он распрямился и сделал глубокий вдох, когда расправились его лёгкие, оплетённые лозами, подобно грудной клетке. Медленно, неторопливо, холстина вновь начала срастаться сама по себе. Нитки сплетались друг с другом, пока не закрыли зияющую дыру в теле Полночи, будто рану. И он, задрожав, вдруг снял перчатки. Как давно он не видел своих рук? Салли не знала ответа. Но, когда он посмотрел на них — смуглые, грязные, мозолистые, с длинными, сбитыми пальцами в занозах и царапинах — то отпрянул, сперва не веря своим глазам. — Всеотец, — выдохнул он, сжав пальцы левой руки в кулак и снова разжав его. Затем он проделал то же самое с правой. Взволнованно подняв взгляд на Салли, он тихо сказал: — Ты сделала это, омаште. Ты взаправду помогла мне. Что ж, теперь у нас больше шансов победить их. — Что это было, Полночь? — едва прошептала она в ответ. — Что я только сейчас увидела? — Всему своё время, — покачал он головой. — Но ты вернула меня — мне самому. Я никогда этого не забуду. — Они это отняли у тебя, Полночь? Ты был когда-то живым? — Был, — эхом откликнулся он и опустил голову. — Салли, слушай. Теперь я должен буду снова просить тебя о помощи. Мне понадобится весь день, чтобы окрепнуть. Я буду спать, а ты — действовать, иначе мы не справимся с мертвецами. — Что я должна делать? — серьёзно спросила Салли. — Кое-что, в чём я снова тебе не помощник. Но на этот раз тебе придётся быть храброй. Намного храбрее, чем ты была раньше. Салли серьёзно кивнула. Она, кажется, была готова. Полночь подал ей руку. Впервые она коснулась бы его кожи — не перчаток, не мёртвой куклы из сена, тряпок и соломы, а человеческой ладони — и, замешкавшись, Салли вдруг поняла, что теперь у неё нет другого выхода, кроме как быть заодно либо с ним, либо со своей семьёй. Обратной дороги не было. И, оперевшись на его руку, Салли встала, чувствуя, как Полночь пожал её пальцы. — Я словно заново с тобой знакомлюсь, — шутливо сказал он. — Как приятно наконец всё чувствовать, Салли Хэрроу. Теперь, кажется, я понимаю, что нам надо поторопиться прочь отсюда. У самой воды действительно очень холодно. Пойдём.4
Они шли между закрытых подсолнухов. Салли держала Мистера Полночь под руку и внимательно слушала, что ей предстояло наутро. Полночь ступал легко и бесшумно, и Салли казалось, что цветы почтительно расступаются перед ним, чтобы он не шелестел стеблями и травой. Ворона сидела у него на плече, поблёскивая крохотными чёрными глазами-бусинками. — Так значит, — задумчиво сказала Салли, — мне предстоит отправиться в Лебанон. — Всё верно, — кивнул он. — В старую аптеку на улице Вест-Роуз. Она ещё цела: если что-то поменялось бы, я бы это узнал. Стекляшка говорит, там, рядом с ней, разбили большой парк. — Стекляшка — твои глаза и уши, — пошутила Салли. — Так и есть. Оставаясь прикованным к своей тюрьме и неподвижным, я всё вижу и слышу, и, даже если думаешь, что я покинул тебя, это не значит, что не наблюдаю, — заметил Полночь. — Завтра ты не будешь одна, я обещаю. — Что мне нужно найти в той аптеке? И как меня отпустят бабушка с дедушкой? Ведь они говорили: если сбегу, меня схватят, а тогда ничего хорошего не жди… Полночь задумчиво потёр подбородок. Быстро взглянув себе под ноги, Салли Хэрроу обмерла: земля внизу мелькала с поразительной быстротой, и она поняла, что ноги их даже не касаются почвы, а подсолнухи скользили справа и слева, как бескрайнее море. Мистер Полночь был невозмутим. — Так обхитрим их. Скажи, что ты одумалась. Скажи, что поедешь к Каролине Браун. Хочешь, чтоб она рассказала тебе историю. А когда вернёшься назад, притворись, что всё в порядке. Притворись, что действительно стала одной из них. — Кто такая Каролина Браун? И как они мне поверят? — усомнилась Салли. — Ещё одна слышащая, — сказал Полночь. — Запомни: чтобы всё прошло, как надо, тебе нужно быть там не раньше одиннадцати часов и управиться до полудня, а затем покинуть аптеку. Как бы она ни задерживала тебя, что бы ни говорила — не оставайся. — Хорошо, но почему? Полночь остановился, мягко положил руку ей на плечо, сжал пальцы. — Не могу пока сказать, прости. Ты должна довериться мне, ведь другого выхода у нас нет. Но то, что ты найдёшь в аптеке, невероятно ценно — и, если ты не добудешь это, всё пропало. — Хорошо. Они пошли молча, некоторое время слушая дыхание ветра по полю. Наконец, Полночь продолжил: — Запомни, они хранят это в старых рецептурных шкафах в глубине зала. Прячут в сосуде Гигеи. — Что это за сосуд такой? — нахмурилась Салли. — Наверняка, в аптеке их много. Как мне понять, какой именно нужен? — Ты узнаешь его сразу, по змее. Не открывай то, что найдёшь: дождись ночи, — наущал Полночь. — Иначе всё будет напрасно… Ох, Салли! Смотри, какой зачинается рассвет там, на востоке. Они добрались до дома Мейсонов, и Салли мягко опустилась на землю, как и Мистер Полночь. Всё небо было заткано багряным, как грудка малиновки, и только чёрные тучи ползли с холодного севера, чтобы принести вслед за собой ветер и дождь. Салли уже чувствовала его горький вкус в воздухе, но рассвет был действительно красив, и она подумала — как часто вообще встречала с кем-нибудь рассветы? Был ли до сих пор рядом с ней человек, который сказал бы ей такие слова? — Знаешь одну индейскую сказку? — задумчиво спросил Полночь. — Про женщину, дочь Отца-Небо, который отдал её замуж за юношу, храбрейшего воина из своего племени. Салли покачала головой. Она уже видела тёмные окна фермы, и ей очень не хотелось возвращаться туда. Но Полночь обнял её за плечо и привлёк к себе, и ей стало теплее на душе, и кажется, уже не так страшно. Он тихо рассказывал: — То было время, когда на свете царил один только день и жаркое солнце, а ночь дремала в глубине чёрных вод. Вот юноша и дочь Отца-Неба поженились, отгуляли свадьбу, и юноша захотел возлечь со своей женой. Она же спать не ложилась. Он спросил — отчего? Тогда она ответила: я не ложусь с тобой потому, что нет ночи. Салли улыбнулась: — А она хитрая. — Как же иначе, — откликнулся он. — Что поделать? Пришлось молодому мужу отправиться в путь по Большому Озеру, чтобы пробуждать ночь ото сна. Он дошёл до самого края мира, и добрался до Солнца, потому что только оно, и его жена, бледноликая Луна, и их сыновья, Первые Звёзды, знали, как достать ночь со дна озера. Юноше пришлось пройти много испытаний и спасти сыновей Солнца от хищных диких птиц, прежде, чем оно закатилось за горизонт и подняло оттуда ночь, набросив её на весь мир… — Так он и вернулся к своей возлюбленной? Закатный алый свет слабо коснулся Полночи, и он застыл, не в силах оторвать взгляд от неба. — Да, — сказал он задумчиво. — Он пробудил тьму, чтобы каждую ночь проводить с той, кого любит. Помоги мне развязать вот этот лоскут на лице, Салли. Он склонился к ней, и она, аккуратно поддев ногтем туго спелёнатую ткань на его подбородке, оттянула её подальше. Салли услышала вздох, овеявший кожу, и увидела под грязной холстиной смуглый подбородок и тёмные губы. Они были плотно сомкнуты, и голос по-прежнему звучал из клюва Стекляшки. — Спасибо, — с нежностью сказал он и отнял руку Салли от своей маски. — Я уже жду следующей ночи. — Я тоже, — призналась она. — Но боюсь не справиться. — Не бойся. Всё будет хорошо. Помни, что ты теперь не одна, — подбодрил её Полночь и привлёк к губам бледную ладонь, усыпанную веснушками. — И, надеюсь, что я не один тоже. А потом поцеловал в самую её сердцевину, наблюдая за взглядом Салли Хэрроу — удивлённым, влажным, с маленькими искорками, живо поблескивающими возле зрачков. — Давно не было такого, чтобы на меня так смотрели, — сказал он, и Салли показалось, что голос стал ниже, мягче. И она совсем не была против, когда Полночь поднял её на руки и легко взбежал по полевым подсолнухам, податливо подставляющим свои жуткие выпуклые глаза вместо цветков с семенами под подошвы старых ботинок. А потом он перемахнул на отвесную стену дома, так, точно ему это не стоило никаких усилий, и спустил Салли на подоконник, в открытое окно. Сам он остался снаружи — только шепнул, придвинувшись к ней очень близко: — До следующей ночи, Салли. Ты меня спасла. Она покачала головой. Что-то в глубине души подсказывало, что она может поступить неправильно. Что-то боязливо ворочалось там, в самом потайном уголке сердца. Но она коснулась его ладонью под подбородком и притянула к себе: — Ошибаешься. Это ты меня спас. Она поцеловала его первой, но быстро, бегло, лишь скользнув теплом своих губ и дыхания по его губам — плотно сомкнутым, почти неживым. Она услышала тяжкий вздох, поднявший широкую грудь: вздохнул Полночь так, словно это далось ему с большим трудом. И Салли услышала прежде, чем он выпрямился и соскользнул вниз, в поле: — У твоих губ вкус персикового пирога, омаште.