Пугало исчезает в полночь

Салли хорошо помнила тот день, когда впервые испугалась Мистера Полночи. Ей было семь. Родители отправились на ферму к дедушке с бабушкой на машине, по дороге купили хот-доги в местной забегаловке — хотя хорошо знали, что Мередит будет очень уж ворчать: зачем это кусочничать на заправках и в здешних тошниловках? Неужели нельзя малость потерпеть до дома? Салли съела хот-дог, оставшийся на спинке языка смесью самых приятных вкусов: кетчупа и горчицы, солёного огурца, нарезанного тонкими ломтиками, и подкопчённой сосиски пополам с нежной булочкой. Хот-дог стоил дёшево, не больше полутора долларов, но всем Хэрроу показался едва не пищей богов. Их семейный «Форд» ехал по дорожной колее вдоль поля, засеянного нарядным подсолнухом. Тут и там цветы клонили к земле чёрные, полные блестящих семян, налитые головы, осенённые жёлтыми лепестками. Светило солнце, стоял жаркий летний полдень. В машине играло радио, местная волна — передавали кантри, будто могло быть что-то другое. Но настроение было слишком хорошим, чтобы ворчать на это, хотя любителей кантри в семействе Хэрроу не наблюдалось. Сытая и довольная, Салли, высунув локоть в окно, устав с дороги, наблюдала за стремительным мельканием поля справа, больше похожего на золотое море. Под колёсами тёмно-серого отцовского «Форда» вилась ржавая пыль, а над ними по бледно-голубому небу величаво плыли огромные, как дома, белые облака. Ветер приятно ласкал вспотевшее блестящее лицо. Вдруг что-то мелькнуло в подсолнухах. Салли, разморённая ярким солнцем в душной машине, сперва вздрогнула, но сразу решила, что ей это померещилось — будто бы кто-то может бежать так быстро, чтобы нагнать «Форд», который отец вёл, как всегда, на приличной скорости, словно его кто-то неустанно подгонял. Но ничего необычного больше не было. Салли вновь спокойно задремала. Сквозь дневную грезу мир был зыбким и расплывчатым, похожим на неясную картинку сквозь мутное стекло. Земля шуршала под колёсами, подсолнухи хлёстко стегали железные бока у «Форда»… Салли почти провалилась в сон, когда мельком уловила движение там, в глубине поля. Что-то стояло на крестовине, чернело вдали. Салли сообразила, что это было старое пугало бабушки и дедушки: значит, они оказались совсем близко к ферме. Салли спросонья глядела на него, и странным было то, что даже так она хорошо видела его. Вокруг пугала в небе вились вороны, заполняя воздух гвалтом. Папа не замедлил скорости. Эту часть дороги «Форд» проехал стремительно. Салли только проводила пугало взглядом… и, высунувшись в окно, заметила, как оно повернуло голову ей вслед. Теперь она смотрела ему вслед снова, только несколько лет спустя — и чувства у неё на сердце были совсем другими. Страх никуда не делся, но теперь она не знала, был ли это страх перед ним, а не за него. Она провожала взглядом чёрную рослую фигуру, исчезавшую вместе с ночью, и со странным трепетом наблюдала за тем, как подсолнухи закрывают свои жуткие веки-лепестки, прячут под покровом чёрных семян огромные влажные глаза, составлявшие их сердцевины. Вместе с ним потустороннее свечение с поля, волшебное и тёплое, ушло, и на небе занялся рассвет. Но даже он был лишь тенью былой красоты по сравнению с тем, как преображалось поле, когда на нём было пугало. Пугало Салли Хэрроу. Она затворила окно и, подумав, не стала запирать его. Больше она не боялась, что кто-то придёт к ней с поля. Салли усмехнулась, проведя рукой по затылку и шее и поёжившись. Так непривычно! Столько лет она дрожала от страха перед неизвестностью, прячущейся снаружи, а бояться нужно было того, что находится в доме. Едва подумав об этом, она подняла взгляд на дверь, и улыбка её померкла. Комод стоял на прежнем месте, приставленный в качестве баррикады, но всё же оказался сдвинут — а дверь возможно было приоткрыть, хотя бы на узкую щель. Салли смотрела в полоску тьмы из коридора и вслушивалась в тишину оттуда, выжидая, когда в ней что-то мелькнёт. «Если я ничего не слышу, — подумала она, — вовсе не значит, что там никого нет». Салли вспомнила, что говорил ей Полночь про Каролину Браун, слышащую, к которой она должна была отправиться добровольно. С тревогой, стиснувшей грудь, словно в тиски, Салли присела на край постели и растерянно посмотрела на носки своих кроссовок, испачканных в земле. От её одежды теперь несло рекой и илом, а ещё — жирной, горькой землёй с поля. Как же провернуть всю эту историю с Браун и аптекой? Салли с тоской перевела взгляд в сторону в безмолвном поиске ответов на свои непростые вопросы. Прежде она могла посоветоваться хотя бы с подругами, но теперь их не было рядом, и объяснить всё это им она бы не смогла, или с мамой, пусть они не были особенно близки. Так вышло, что Салли всегда держала дистанцию с родителями и не была уверена, что те взаправду знали, какой она человек на самом деле. Они жили своей жизнью, она своей. Салли пугало, что они, оказывается, многое скрывали от неё столько лет. Но плохо было то, что она не могла поговорить хоть с кем-нибудь о том кошмаре, который так стремительно поглотил её жизнь. Одинокая, растерянная, она не знала, что делать и кому верить. Коснувшись кончиками пальцев губ, Салли вспомнила Полночь, и его прикосновения, и его запахи. И самое главное — странное ощущение, что он был более живым и настоящим, чем все прочие живые и настоящие люди, которых она знала целую жизнь. Но ведь он верит ей и ждёт помощи. Правда, ждёт. — Хорошо, — прошептала она и первым делом поднялась, пройдясь по комнате взад-вперёд. — Хорошо… так и быть. Хорошо. На самом деле, ничего хорошего в её положении не было, но она попыталась выкинуть из головы любые тревоги хотя бы на минуту, чтобы голова соображала более ясно. Подойдя к шкафу, Салли взяла с полки белую тонкую кофту и прямые штаны, какие носила на занятия спортом. Затем подошла к туалетному столику и как следует причесалась щёткой возле зеркала. На своё бледное и испуганное отражение, спорящее с огненной шевелюрой, она совсем не смотрела. После Салли прибралась в комнате, с трудом подвинула на место комод и рассовала вещи с пола и кровати по ящикам. Все эти дни ей было не до того, и в спальне царил бардак, но теперь Салли пыталась прийти в порядок и успокаивала себя, как могла, скучными, привычными делами, которые приводили в порядок всё вокруг неё. Как бы страшно ей ни было, но она не даст разрушить свою жизнь, и не позволит себе бросить Полночь. Он нуждался в её помощи. Он говорил ей это там, на поле. А она нуждалась в нём. Правда же? Обычные заботы немного отвлекли её и развеяли тревогу. Так, незаметно, наступило настоящее утро. Салли выглянула в окно и увидела, как дедушка Роб открыл двери амбара и вошёл туда. Внизу, на первом этаже, послышались шаги и стук кухонной утвари. Обычные звуки обычного зачинающегося теннессийского дня. Салли сглотнула вязкую слюну. Бабушка с дедушкой проснулись и ведут себя, как прежде — вроде бы, но она не обманывалась тем, кем они были: теперь уже нет, сэр. Перед тем, как спуститься на кухню, Салли осторожно открыла дверь и выглянула в коридор. Там было пусто и тихо, и солнце из круглого окошка в конце него мягко рассеивало тёплый жёлтый свет здешнего солнца по стенам и полу. Салли заперлась в ванной комнате, чтобы наспех принять душ. Затем переоделась в чистое и завязала в хвост влажные от пара волосы. Она старалась делать всё как обычно, но чувствовала себя заманенной в западню. Хорошо, теперь она будет умнее и постарается, чтоб они тоже сыграли по её правилам. Почему бы нет? Булавку Полночи она предусмотрительно застегнула на рукаве свежей кофты, ближе к коже. Когда она сделала это, стало самую малость спокойнее. Из кухни по дому плыли вкусные ароматы бабушкиных оладий и поджаренного бекона. Как бы Салли ни боялась того, что должна была сделать, но от запаха этого просто слюнки потекли. Сбежав вниз по лестнице, она мельком поглядела на ряд фотокарточек в рамках, густо висевших на стене, и остановилась на втором пролёте между этажами, с удивлением заметив на одном из снимков девушку из своего сна. Она была одета в строгий костюм из юбки и жакета, отделанный тонкой вышивкой по самому низу. На светлой блузке к самому горлу прилегали оборки на воротничке, который застёгивался на жемчужную пуговку. Её гладко причёсанную голову с волосами, убранными в узел, прикрывала круглая крохотная шляпка без полей в тон костюму. Девушка стояла на крыльце дома, близ колонны, и держала в руке свежесрезанную ветку дикой розы: бутоны на ней почти не раскрылись, острые листья смотрели в стороны и немного вверх. Салли всмотрелась в знакомое лицо, отчасти так похожее на её собственное — только оно было куда более изящным и точёным, с лукавым изгибом тонких бровей, и губы её были тоньше и меньше, что придавало чертам строгости и делало лицо породистым. Единственное, что простило её — нос и щёки, щедро осыпанные веснушками, и Салли припомнила, что волосы у незнакомки из сна рыжие, как у неё, разве что в золотой отлив, а не в тёмный. Морган, — припомнила Салли имя и вздрогнула. Морган Хэрроу. Она снилась ей. Салли сняла рамку со стены и, отогнув картонку сзади, вынула снимок из-под стекла. На обратной стороне было что-то написано, но почерк оказался неразборчивым, а чернила выцвели. Но Салли увидела, что края фотокарточки были загнуты, а сам он был кем-то порван. Теперь в руках своих Салли держала только одну его часть. Любопытно, а где другая и кто на ней запечатлён? Салли с трудом всмотрелась в поистрепавшийся край. Там была видна только часть чьей-то руки: возле Морган стоял человек, но кем он был, раз его так жестоко разорвали, даже не боясь испортить снимок? Салли аккуратно сложила его и спрятала в карман, а затем спустилась по ступенькам и прошла в столовую. Мередит уже накрыла на стол. Было время завтрака. Дедушка Роб снаружи возился в амбаре, потому что двери были настежь распахнуты, а его самого не видать во дворе. Мередит стояла к Салли спиной, тихонько что-то мурлыкая себе под нос. На ней были ношеные джинсы и вязаная кофта, поверх она носила фартук. Лица её Салли не видела, но было в том, как она отворачивалась, низко клонясь к кухонному столу, что-то неприятное и зловещее. Что-то, чего Салли объяснить себе не могла, но чувствовала так же, как животные чувствуют близость бури: ей было тревожно, а всё тело распирал страх, такой сильный, что у Салли даже заболел живот. Она села за стол, не отрывая пристального взгляда от бабушкиной спины — и вдруг Мередит как ни в чём не бывало произнесла: — Что же тебе, понравился соседский пирог? Ответить на это было нечего, потому что Салли никак не смогла бы найти правильных слов на такой вопрос. Поэтому она сказала: — Доброе утро, бабушка. И стиснула руки под столом у себя на коленях, совсем как в детстве, когда нашкодила и напряжённо ждала наказания. Мередит всё возилась напротив, сжав плечи и низко опустив голову, а потому ещё больше прежнего казалась ей зловещей сгорбленной птицей. И на человека она была похожа меньше всего. Так, просто что-то, что надело кожу и кости её бабушки, как костюм. Напевая себе под нос незнакомую песенку, Мередит старательно взбивала яйца в стеклянной миске большим венчиком, а потом постучала по краю, чтобы с него стекли остатки желтка. — Ты могла бы просто попросить, и я приготовила бы тебе персиковый пирог, дорогая, как тогда, — сказал она мягко. — Помнишь? В детстве. «Она всё знает» — подумала Салли, но виду не подала. Кивнув, она почему-то подумала также, что Мередит, вполне возможно, даже не оборачиваясь это обязательно увидит — и не ошиблась. — Тогда вечером испеку его, обязательно испеку. После того, как мы сделаем то, что давно должны были, верно же? То, что о чём я тебя так просила. — Верно, — сказала Салли и как ни в чем не бывало продолжила. — К тому же, за прошлую ночь я всё обдумала. Бабушка Мередит издала «м-мгм» — что-то среднее между согласием и ободрением, но ничего больше не произнесла, но Салли чувствовала разлившееся в воздухе напряжение, густое, терпкое — черпай ложкой, захлебнёшься. Она оставила яйца в покое, убрала их в сторонку и на разогретую сковороду положила два широких ломтика бекона. Они аппетитно зашкворчали в растопленном масле, и запах поплыл такой вкусный, что у Салли живот заболел уже не от страха. Мередит вооружилась деревянной лопаточкой и ловко перевернула оба ломтика, когда они уже достаточно поджарились. — И решила, что хочу быть со своей семьёй, и что это правильно, — осторожно заключила Салли. — Я пораскинула мозгами, насколько разумно дружить с пугалом с поля. — Совсем неразумно, милая! — сказала Мередит, и Салли почудилось, голос её звучал теперь даже растроганно. — Когда я была юной, мы хотели его сжечь. Но… — она усмехнулась, дёрнула плечом. Что-то в её старом теле хрустнуло, как вывихнутая косточка, и она с трудом закончила. — Но всё пошло не так. С ним всегда всё идёт не так. Мы были детьми и боялись его. Облили бензином, сумели бросить горящую спичку… а огонь на нём не занялся. На некоторое время они замолчали: только шкворчал бекон на сковороде. Салли стало тошно. Она представила, как Полночь, безмолвный и привязанный к своей крестовине, пылает, словно факел, и вместе с тошнотой этой её обуял гнев, зато лгать было теперь куда легче: — Единственное одолжение, о котором я хочу спросить… может ли кто-то другой, кроме вас, рассказать мне историю? Кто-то не такой близкий. Не тот, кого я знаю целую жизнь. — Зачем это, милочка? — вкрадчиво спросила Мередит. — Чем я плоха, как рассказчица? Салли покачала головой, вновь не усомнившись, что бабушка всё прекрасно видит. Она не хотела спрашивать, как именно, потому что боялась узнать на это ответ. — Это единственная моя просьба, — заметила Салли, и голос её стал твёрже. — И я хочу провести свой последний день не здесь. — Дорогая, — смягчилась Мередит. — Не будет этот день для тебя последним. Ты не потеряешь себя, не станешь кем-то другим: ты останешься собой, Салли, деточка. Просто будешь видеть и знать немного больше, но ведь это только к лучшему? Иметь общую точку зрения с нами. Со своей семьёй. — Я хочу съездить в Лебанон, чтобы немного развеяться. Я не сбегу, — упрямо продолжила Салли. — Обещаю. Да и остальные не дадут этого сделать. Но решиться так сразу мне было тяжело, и я хочу быть подальше… подальше от него. И она поглядела в окно, туда, где безмолвно ждало усеянное цветами поле. Из амбара вышел дедушка Роб, вывез что-то на тачке и свалил в подсолнухи, а затем поволочился обратно. Голова его была прикрыта соломенной шляпой, из-под неё солнце роняло на его плечи сетчатую тень. Мередит залила яйцом бекон, и оно громко зашипело на сковороде, дало в воздух пар. Покрошив туда немного зелёного лука, Мередит принялась орудовать лопаточкой в золотисто-жёлтой, цыплячьего цвета, массе, а потом повернулась к Салли — такой, какую та всегда знала: с мягкой улыбкой, с лицом, потерявшим чёткость линий и овала, но всё ещё тёплым, красивым и родным. — Главное, что ты сделаешь это, дорогая. Сделаешь, — эхом откликнулась она. — И посмотришь на всё нашими глазами. Знаешь, что? Я, пожалуй, придумала, кто сможет с тобой потолковать, дорогая. Живёт в Лебаноне моя кузина, миссис Браун. Почтенная женщина преклонных лет, приятная и обходительная. Салли поняла сразу: Полночь всё предусмотрел. Она не была уверена, что ловушка захлопнется, но так и вышло. — Она не обидит меня? — Что ты, милочка, нет! Она знает историю лучше многих из нас, и расскажет её так увлекательно, что пальчики оближешь. Ты всё сразу поймёшь. А после, когда вернёшься домой, мы обязательно придумаем, как прижать его к ногтю, так ведь? Она мягко рассмеялась, сняла лопаткой глазунью и уложила её на тарелку с опрятным голубым краем. Уместив поверх ломтик бекона, Мередит опустилась против Салли, поставила перед ней тарелку и улыбнулась, широко и радостно. Но улыбка показалась Салли странно непохожей на обычную бабушкину, почти что неживой, и с зубами заострёнными, как у пираньи, похожей больше на мёртвый камень, чем на рыбу. — Так, бабушка, — сквозь силу улыбнулась Салли в ответ и начала есть.

*

Дедушка Роб хотел отвезти её в Лебанон, но Салли возразила. Неожиданно, Мередит вступилась за неё. — Оставь её в покое, — проворчала она, как делала всякий раз, если дедушкина забота была слишком уж навязчивой. Такое нередко случалось и прежде, и Салли этому всегда умилялась. Всегда, но не теперь. — Нынче у нашей девочки важный день. — Неужели? — он вытер руки о тряпку, которую ему подала супруга, и Салли подметила, что на тряпке той остались бурые следы. — Ну-ну. Что ж, юная леди. Я слышал, ты всё-таки приняла важное решение, да? — Так точно, сэр, — откликнулась Салли, всё думая, как он мог услышать их разговор, ведь он был снаружи и работал в амбаре. — Ну, что ж, — произнёс он и пожал плечами. — Одна ты туда не доберёшься, дорогуша, а ваши новомодные такси здесь не ездят, так что, может быть, спросишь у своих друзей, готовы ли они составить тебе компанию? — Тим и Тамара? Этого ещё не хватало! Дедушка Роб улыбнулся, и в его тусклых голубых глазах появилось странное змеиное выражение. — Разве не приятно провести свой последний беззаботный день вместе с теми, с кем делила приключения в самом детстве? Ну же, Салли, выбирай. — И он, вытерев тряпкой руки, после которых на ткани остались бурые разводы, как от гнилой свёклы, и легонько пожал её плечо. Салли едва сдержалась, чтобы не отстраниться. — Или я, или они. И, конечно, это были они. Хотя Салли знала, что Тиму рассказали историю, но Тамара… Тамара не была в курсе всего. Интересно, почему они так её оберегают? Отчего ей так повезло? Почувствовав укол почти что зависти, Салли насилу дождалась Миллеров. Мередит позвонила им сама, предложив переодеть в доме кофту, испачканную дедушкиной рукой, но Салли не захотела туда возвращаться: от одной мысли об этом её пробирала дрожь. Куда ей податься после того, как всё будет кончено? Останется ли её жизнь такой же ясной и простой, как прежде? Салли знала, чем хотела заняться, и знала, что всего через пару недель должна вернуться к себе в город и оттуда отправиться в колледж. Но теперь, когда стало ясно, что родители тоже замешаны во всём, Салли боялась встречи с ними. Единственное, что приходило ей в голову — обустроиться в учебном кампусе. А как быть с вещами? Не может же она приехать на целый год без всего необходимого багажа. На всё новое её карманных денег и сбережений не хватит. Она сидела в тени террасы и легонько пинала носком кроссовка камушки в пыльной земле, обдумывая своё горестное положение, когда на черной «Тойоте» мистера Миллера приехал Тим. И он был совершенно один. Блистая улыбкой, Тим припарковал тачку возле дома и вышел из нее, помахав Робу Мейсону, который возился с грядкой тыкв неподалёку. — О, Тимми! Привет! — он махнул рукой в ответ, оперевшись о мотыгу. — А где же твоя сестрёнка? — Тамара приболела, — бросил Тим. — Привет, Салли. Что-то ты тоже неважно выглядишь. Она ничего не сказала: молча прошла к сиденью возле водителя и открыла дверь, задумчиво взглянув в окна на втором этаже дома. Там толпились неясные, смутные тени, очертания силуэтов тех, кто всегда жил на ферме. По спине Салли пробежали мурашки, пальцы так и остались на хромированной ручке джипа. Вся она, от макушки до ступней, словно заледенела, превратившись в статую — и неотрывно глядела на десятки лиц с тускло горящими глазами в каждом окне. Откуда их здесь так много? И кто повинен в смертях стольких людей за столько лет? Это были вопросы, на которые, уверяла себя Салли, она не хотела знать ответ. Быстро сев в машину, она подождала, пока Тим подойдет к Робу и о чем-то обмолвится с ним парой слов. Это её обеспокоило, но выхода не было: придётся поехать в Лебанон с Тимом, хочется этого или нет. Он присоединился к Салли, подмигнул ей: — Всё в порядке, получил указания от твоих. — Не сомневаюсь, — проронила Салли. Джип вывернул на дорогу, подняв рыжую пыль, взметнувшуюся клубами из-под колёс прямо к солнцу, и покатил вдоль поля в противоположную от ферм сторону, туда, откуда Салли приехала в начале своего отдыха. Теперь ей казалось, что это было так давно! И что она почти целую вечность живёт на ферме. Время, чрезмерно стремительное в обычной жизни, теперь мучительно тянулось: казалось, с момента приезда прошло не несколько недель, а несколько месяцев — столько всего случилось. Салли задумчиво смотрела на край поля и на мелькавшие вдоль дороги тяжелые головы сливочно-жёлтых и солнечно-жёлтых подсолнухов, смешанных в золотое море разных оттенков. Она нарочно отвернулась от Тима, кажущегося таким родным с его-то растрёпанными вихрами, в пахнущей мятным чаем клетчатой голубой рубашке и тёртых джинсах. Это был тот парень, к которому Салли всегда питала особую приязнь. Парень, который когда-то в детстве был её первой любовью. Сколько страниц личного дневника она исписала в свои-то одиннадцать лет, вспоминая Тима Миллера? И как обрадовалась бы его компании, только его, без Тамары, будь всё иначе… На какой-то момент эгоистичная, капризная злость обуяла её, и она малодушно подумала: «Если бы не Полночь…». Но затем что-то ужалило в грудь, повыше сердца, как ядовитая игла, и Салли стыдливо оборвала себя и прижалась лбом к пыльному оконному стеклу. Оно холодило кожу так, что становилось почти неприятно, и Салли это нравилось. «Ну и хорошо, — решила она. — Ну и пусть. Нельзя обманываться, что всё могло быть иначе, не помогай я Мистеру Полночи. Кто знает, может, всё складывается наоборот лучшим образом. Не будь его рядом, и я давно ходила бы такой же, как они, с промытыми мозгами». Тим заметил: — Жарко, да? Солнце припекало грудь, лицо и руки, и озаряло своим беспокойным, лихорадочным жаром всё до горизонта, но Салли лишь лениво пожала плечами. Тим включил холодный обдув на панели и покрутил колёсико радио на магнитоле. Из неё зашипело, закоротило отрывками музыки и слов. — Что-то очень тихо мы едем. Мне даже непривычно, городская девчонка. Обычно тебя не заткнуть. — Нет настроения говорить, — ответила Салли. — Может, потому, что лучше по ночам высыпаться в своем доме, а не бродить по полям с невесть кем? Салли резко взглянула на него. Он лишь безобидно улыбнулся, выставив локоть в приоткрытое окно. Вторая рука лежала на потрёпанной оплётке руля. — Что? Я говорю правду. Серьёзно, не смотри на меня так! Я рад, что ты образумилась и едешь в Лебанон: мне всё рассказали. — Вот как? Вы так это называете? Образумилась? — Да. А как иначе? — он поморщился. — Знаешь, на твоем месте я бы тоже сначала обделался и, наверное, попытался сбежать. Со мной-то всё было по-другому, случайно. Но поживи как ты, и… Салли всё молчала. Тим осторожно продолжил: — Выглядит со стороны это всё, прямо скажу, жутко и странно. И тебе, должно быть, кажется, что плохие ребята здесь — мы. Но, Салли… Она вскинула брови, ожидая, что ещё он скажет, однако Тим захлопнул рот так крепко, что дрогнули мышцы лица, и на миг его перечеркнула яростная судорога. Он боролся с собой недолго, желая произнести что-то, что уже касалось истории — однако сделать этого не смог. Лишь успокоившись, он по-прежнему повёл машину, однако смотрел на дорогу мрачнее прежнего. По радио что-то тихо бормотали. Салли прислушалась: это были слова проповеди. Ну где ещё, кроме как в Теннесси, будут проповедовать в автоэфире? Салли саркастично улыбнулась. — Вот в этом и загвоздка, да, Тим? Ты теперь заодно с ребятами настолько хорошими, что тебя буквально ломает изнутри, если ты говоришь не то, что им нравится. Он поджал губы и лишь покачал головой. — Ты не права. — Ты тоже, — с вызовом сказала Салли. Джип всё ехал по пыльной дороге вдоль поля, и Салли сперва подумала, что они здесь совсем одни на много миль вокруг, но вдали показалась крыша ещё одной соседской фермы — и от сердца отлегло. Присутствие других людей её ободряло. Жалко, что с ними нет Тамары! Тим ведь соврал, что она чувствует себя плохо. Хотя, может, и нет. Вдруг они тоже рассказали ей эту чёртову историю, и она стала такой же жуткой? Они проехали мимо двухэтажного старого дома, окружённого полем, и Салли сама не заметила, как робкая улыбка угасла и сползла с её губ. У подсолнухов, близ амбара, выстроились в ряд четверо: трое взрослых и один ребенок. Широко разинув рты, похожие издали на чёрные пропасти, и вытянув руки вдоль бёдер, они застыли, пристально глядя куда-то в поле. «Словно издают безмолвный крик, или пытаются что-то проглотить» — содрогнулась Салли. Тим проводил их глазами, и они ответили тем же, пристально наблюдая за джипом и не меняя позы: разве что головы вслед ему повернули. Салли вжалась в угол кресла, глядя на затылок Тима, который не смотрел на пустую, ровную дорогу. «А что, если он обернётся и разинет свой рот точно так же, как они?». Их лица она не могла забыть. Бледные, нечеловечески напряжённые, с провалами рта, открытого так широко, что это выглядело неестественно. Это было страшно. И Салли убоялась. — И тогда Иисус сказал ученикам Своим: Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш дал вам Царство Небесное выше всех благ, — голос проповедника был скрипучим и низким. Он вибрировал в чёрной коробке магнитолы, точно был прямо там, живым и настоящим, совсем как голос Полночи у Стекляшки в клюве. Он был здесь и сейчас, в их машине, этот голос, и от дрожи его дрожали даже кресла джипа. — Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе дома неветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах, куда вор не войдёт. Миновав чужую ферму, Тим медленно посмотрел на дорогу, и ничего, что напугало бы Салли, не случилось — он казался обычным, разве что очень серьёзным. Радио заговорило громче: — Ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет, и дыхание. Салли… Салли! Салли! Не дай ему задышать, иначе попадёшь в геенну огненную, в огонь неумолимого пламени, пожирающего внутренности, и в пасти Балама, и Суккорбенота, и Верина, и Ветиса, и Гериона. Сгинешь ты, сгинешь, отступница от Бафомета, сгинешь в круге солнца с поставленной точкой внутри, сгинешь, преступившая гептаграм… — Выключи! — выкрикнула Салли. — Выключи немедленно! Тим повернул колёсико, но из радио донёсся такой ужасающий вой, что от испуга Салли подскочила — и заслонилась рукой, точно что-то неведомое и незримое впрямь способно было ей навредить. Тим странно взглянул на неё, выключил магнитолу насовсем и глубоко выдохнул. Поехали в тишине. — И ты говоришь мне, что я странный? — упрекнул он и отвернулся на дорогу. — Но не я шарахаюсь от проповеди, как одержимый. Да что с тобой, Салли?

*

Лебанон был небольшим городком, примыкающим к фермерским участкам, которые простирались на многие мили вокруг. Только он и поля, поля хлопчатника и подсолнухов, засеянные кукурузой и пшеницей, и бесконечные, ровные ряды зелёных табачных кустов, а чуть дальше — виноградники, увитые густыми кудрявыми лозами. Дальше, за Лебаноном, были другие места, большие и маленькие — Нашвилл, Чаттануга, Вайола, Коттидж-Гроув. Но Лебанон оставался городом фермеров и земледельцев, маленькой окраиной на периферии штата Теннесси. Домов в центре было много, почти все — в два-три этажа, сложенные из красного и белого кирпича. Построенные в старом американском стиле, уютные, массивные, незатейливо украшенные арками, деревянными балками и такими же прочными колоннами, они делали и площадь, засаженную деревьями, такой же уютной. Подступал осенний зной, в воздухе стоял жар, отражавшийся от асфальта. Солнце, болезненное и золотое, с белым ободом, казалось, пульсировало между облаков. Тим проехал площадь и направился по второстепенной узкой улочке, засаженной каштанами, а потом остановился у ряда невысоких домов, выставленных бок о бок, окно в окно. Салли взглянула на них и без труда нашла нужное ей место. Так, значит, вот она, улица Вест-Роуз. Салли поглядела на вывеску с надписью «Аптека» и поёжилась. Любопытно, как Полночь предусмотрел, что бабушка пошлёт её именно туда, где ей и нужно быть? Неужели всё просчитал? И если да, кто она такая в их большой игре — верная помощница, друг или пешка? — Не хочешь немного поразвлечься до того, как пойдешь туда? — запнувшись, спросил Тим. Салли показалось — с некоторым сочувствием. — Честно говоря, предпочитаю разбираться с проблемами сразу, как появляются, — заметила она. — А эта мне досаждала и без того долго. — Понимаю, — теперь Тим был словно задумчив и глядел на Салли почти с удивлением. — Я, конечно, не ожидал, что ты сделаешь это добровольно, городская девчонка, особенно после всего, что было. Я, честно говоря, даже не знал, что ты не поддалась ему. Что оно не уговорило тебя. — Полагаю, ты бы тоже бунтовал и сбегал из дома, если б у тебя был выбор, — невозмутимо сказала Салли и постаралась не подать виду, хотя была очень взволнована. — И я не поддалась. Взгляд у Тима смягчился, он протянул руку и положил её на ладонь Салли. — Я рад. Салли хотелось выдернуть ладонь из его, встряхнуть ею, вытереть о джинсы. Вроде бы это был Тим, её Тим, тот парень, с которым она дружила с детства — и глаза его были точно такими же, лучистыми и задорными, тёплыми, его глазами, но Салли им уже не верила. Даже глаза Пугала, расшитые нитками, казались ей честнее. «Так они не поняли, что я вернула Полночи его внутренности!» — поняла она и не стала отстраняться. Уж играть с ними, так по-крупному. Мельком посмотрев на приборную панель, Салли поняла, что в запасе у неё оставалось полчаса. Полночь велел убраться из аптеки, когда будет двенадцать: что случится после этого, она не знала и проверять не хотела. Сухо улыбнувшись Тиму, она сказала: — Скоро я вернусь. Но понимала, что взаправду не знает, вернётся или нет. Тим хотел пойти с ней, но она возражающее покачала головой и остановилась у его окна, обойдя джип. — Лучше подожди меня здесь, хорошо? — Хорошо, — согласился он. — Салли, я тебе зла не желаю, поверь. — Верю. Лгать ему не было противно. Салли вспоминала густые тени в окнах собственного дома, и ей становилось очень не по себе. — Тогда, — сказал он и ободряюще сжал её предплечье в последний раз, — удачи. Скоро плохое кончится. История сделает так, что в твоей жизни отныне всё будет только хорошим. Салли не стала возражать: она отступила по дороге на тротуар, повернулась к аптеке и поглядела на её узкую, высокую дверь, выложенную стеклом. Идя к ней, Салли сказала себе под нос: — Ничто не может сделать всё в жизни хорошим только по щелчку пальцев, Тим.

*

Внутри было свежо и прохладно, и большой зал был погружён в приятный полумрак, тянувшийся из дальних стеллажей, поставленных во множество рядов друг против друга. Салли насчитала восемь рядов и прошла по полу, выложенному тёмно-зелёной, бутылочного цвета плиткой. Она не тешила себя надеждой подойти к стойке орехового дерева бесшумно: когда она вошла, над головой звякнул серебряный колокольчик. Тем не менее, так сразу к ней никто не подошёл. В больших арочных окнах, не самых чистых и вдобавок украшенных крупными буквами «Аптека города Лебанон: 1917», Салли видела безлюдную улицу. Город казался мухой, замершей в янтаре. Оставшись одна, Салли решила осмотреться. Это была обычная старая аптека. В таких ей доводилось бывать и прежде: они все, конечно, чем-нибудь да отличались, но не настолько, чтобы не уловить общий их принцип. Вот большой зал с низкими стеллажами, на которых выставлены товары вроде микстурок от кашля, пастилок для больного горла, мыла, дезодорантов или кремов для рук. Только здесь привычный вид у товаров оказался несколько иным. На полках стояли флаконы из тёмного стекла, залитые воском или заткнутые пробкой. Мыло Салли тоже нашла, но старомодное на вид. Рядом с этими предметами были другие, поновее и посовременнее, но всё выглядело так, словно простояло здесь уже очень, очень давно. С интересом Салли взяла пузырёк аспирина и поглядела на бумажку с выцветшими чернилами. Какой-какой это год изготовления? — Могу ли я быть вам полезной? — послышался голос за спиной, и Салли вздрогнула, развернувшись на пятках. Позади неё за стойкой стояла немолодая уже женщина с седыми волосами, гладко убранными в узел на затылке. Она носила уже несвежий белый халат. С золотистых узких очков на шею опускалась цепочка, украшенная барочным жемчугом. Маленькие, подслеповатые глаза прищурились на Салли: поджав тонкие губы, женщина сказала: — Очевидно, это тебя я жду, так ведь? «Значит, Мередит уже связалась с ней», — мельком подумала Салли, но вслух сказала простое «да». — Ну-ну, — убрав со стола ключ, старуха вышла из-за стойки, толкнув воротца. — Дай-ка я погляжу на тебя поближе, маленькое отродье Хэрроу. Салли смутилась, взглянула на неё исподлобья, припоминая имя, забытое из-за растерянности. А имя ей было — Каролина Браун. Она выглядела такой безобидной, такой хрупкой и болезненной, что казалось, вот-вот сделает неосторожный шаг и рассыплется на части, как сломанная шарнирная кукла. Голова её медленно покачивалась при ходьбе, крючковатые пальцы напоминали Салли когти. Птичьи когти не хуже тех, что были у Стекляшки… Я буду рядом, — так сказал Мистер Полночь, и где же он? Салли нервно перемялась с ноги на ногу в ожидании, когда старуха Браун к ней подползёт. У той на ногах были свободные кожаные туфли на толстом каблуке — таких уже не продавали в магазинах, их явно делали задолго до того, как Салли вообще появилась на свет — надетые поверх плотных шерстяных чулок, облепивших костлявые ноги. На улице стояла адская жара, привычная для теннессийской осени, но здесь, в аптеке, было так зябко, что Салли успела продрогнуть. Холод исходил от пола, выложенного плиткой, и от выкрашенных в блёкло-голубой цвет стен, и от молчаливых огромных окон, и от шкафов, и от старых напольных часов в футляре красного дерева в тёмном углу, возле кадки с пальмой. Всё здесь казалось замершим во времени, всё было покрыто пылью. Салли только теперь это заметила. Старые товары на полках, лекарства со сроком годности, истёкшим уже давным-давно. Грязные окна и засохшие цветы в больших кадках… а ещё — если приглядеться — длинные ногти на руках Каролины с чёрной корочкой под ними. Она подошла ближе. От её кожи пахло чем-то тошнотворно-сладким, приторно-неприятным. Это был запах перхоти, покрывавшей седую голову корками под жидкими волосами, зачёсанными назад, и запах больных стариковских зубов, и запах сношенной кожаной обуви, из которой вынули потные ступни. Салли ощутила всё это разом, удушливой волной, и отшатнулась к стеллажу, избегая прикосновения Каролины. А та уже протянула ей навстречу сухую руку, покрытую пигментными пятнами и — о Боже — край её халата задрался и обнажил запястье с глубокими язвами, похожими на загнившие рубцы. Каролина Браун хотела дотронуться своими длинными пальцами до лица Салли. — Как там поживает моя дражайшая кузина? Впрочем, будто это меня действительно интересует, я же знаю, что от меня требуется, — сказала она и нахмурилась. — Стой спокойно, Хэрроу, я хочу на тебя поглядеть поближе прежде, чем сделаю, что должно. — Не нужно меня трогать, — ощетинилась Салли и отступила дальше. — Пожалуйста. Ей нужно было придумать какой-то способ, чтобы избавиться от мерзкой старухи Браун. Но какой? Салли подумала только об одном: грубо оттолкнуть её и пробежать мимо, за стойку. На стороне Салли — молодость и скорость. Вряд ли Каролина Браун сможет её преследовать! Внутренний голос прежней Салли, доброй Салли, вежливой Салли упрекнул: разве тебе не жаль её? Посмотри, какая она старая. И другой добавил: и жуткая. Да, и вправду, посмотри. Посмотри на эту жуткую старую каргу. И нет, Салли, это не просто карга, а настоящая ведьма, и уж точно у неё недоброе сердце. Богом клянусь, в её глазах есть что-то нечеловеческое. Приглядись. Приглядись же! Салли так и сделала, чувствуя, как заледенели руки. Мир за окном потерял всякие краски, показался пустым и ненастоящим, как грубая декорация, нарисованная на куске картона. Всё смолкло и стихло. Даже воздух потерял вкус и глубину, и каждый вздох ощущался как наждак, царапающий лёгкие. Как она могла прежде не заметить этого? Как же сразу она не увидела, что у Каролины Браун — совершенно козьи прямоугольные зрачки? — Мередит всё рассказала, — неодобрительно сказала старуха. — Ты якшалась с кем не следует. В мои годы таких, как он, мы вешали на дубах. В мои годы таких, как он, мы обливали бензином, а мои братья лет в одиннадцать-двенадцать подносили к ним спичку. В мои годы… Она покачала своей большой головой, похожей на крупный цветок на слишком тонком стебельке. Салли почудилось, вот-вот она оторвётся и покатится по полу, как капустный кочан, но страх смешался в ней с гневом. То, что она говорила, было страшнее любых мертвецов, восставших из своих могил: это взаправду происходило здесь, в Теннесси. — Но ты, вроде как, образумилась, — продолжила Каролина. — Да, — прошептала Салли одними губами. — Верно. — Ну раз так, — она вперила в неё свои прямоугольные зрачки, — тогда ты знаешь, что сейчас будет. Пойдём со мной, отойдём от окна вот сюда, в уголок. И я поведаю тебе то, за чем ты пришла. Вдруг в глубине стеллажей за стойкой послышался оглушительный грохот: такой сильный, словно кто-то перевернул целый шкаф. Старуха стремительно вскинула подбородок и так резво обернулась на шум, что Салли стало не по себе. А правда ли она немощна, или просто хочет таковой казаться? — Кто это там? — проскрипела она, но ответом была только тишина. Старуха пожевала губы и спросила громче. — Кто ко мне забрался? Она равнодушно отвернулась от Салли и поспешила на шум, полагая, что та никуда не сбежит. — Лучше выйди сразу, — сказала она, и в её сухом, тонком голосе послышалась угроза. — Или ты пожалеешь. Она шустро завернула за стойку и исчезла за ближайшим стеллажом, даже не посмотрев на свою гостью. Где-то там, в глубине аптеки, снова зашумело и зашуршало. Салли выдохнула. Вдруг над головой её пролетела большая чёрная ворона. Хлопая крыльями под самым потолком, она опустилась прямо на плечо Салли и глухо каркнула: — Что же ты стоишь? Помнишь, о чём я тебе говорил? Сосуд Гигеи… — Стекляшка! — обрадовалась Салли. — Так это ты набедокурила и отвлекла эту старую ведьму? — Я, я, — проворчала она голосом Полночи. — А теперь торопись, она не так уж нелепа и беспомощна, как ты себе вообразила. У неё есть козырь в рукаве, который тебя удивит. К тому же, уже почти полдень, а что я говорил про полдень? — Что я должна убраться из аптеки. — Именно! Салли устремилась к стойке. Она замерла перед закрытыми воротами и нерешительно коснулась их, чтобы толкнуть. — Ну же! Не медли! — прошептал Полночь, и Салли, набравшись смелости, на вдохе зашла за них. Со всех сторон её окутала оглушительная тишина. Стеллажи, сделанные из тёмного ореха, высились один ряд за другим, подобно стенам лабиринта, и отчего-то Салли почувствовала себя в западне. Она поглядела за спину и нерешительно отступила к воротам. — Салли… — едва не жалобно позвал Полночь, и Стекляшка слетела с её плеча, спорхнув на одну из открытых полок, заставленных разнообразными коробками. — Сюда. Она пошла вслед за вороной, но прежде, чем сделать первый поворот за стеллаж, уходивший высоко под самый потолок, беспокойно посмотрела назад. Как странно. Солнечный свет словно избегал больших аптечных окон, и зал окутала холодная тьма… — Я с тобой, — шепнул Полночь снова. — Ну же! Она сделала несколько шагов и прошла до Стекляшки, но та вновь вспорхнула и, опустившись на пол, вороньим важным шагом посеменила по плитке за угол. Салли — за ней. А свернув, не сдержала испуганного вздоха — и остолбенела, глядя на лабиринт из огромных шкафов, которые устремлялись ввысь, в ещё одну полосу густого тумана. Стекляшка взмахнула крыльями и опустилась на полку справа, шагах в десяти от Салли. — Как я найду путь назад? — Очень просто, — сказал Полночь. — Я выведу тебя отсюда. У нас осталось очень мало времени, поспеши! Поворот за поворотом, они шли в абсолютной тишине — теперь молча. Были слышны только тихие шаги Салли, и больше ничего. Здесь было холодно, как в подземелье. У Салли быстро замёрзли руки. Наконец, до неё донёсся звук падающих капель, и она с изумлением увидела, что по одной из стен течёт вода, так, словно они действительно находятся где-то глубоко под землёй, и теперь сюда просачиваются грунтовые воды. — Долго нам ещё идти? — шепнула Салли. Стекляшка не ответила. Она летела вправо, прямо, затем влево, и снова вправо, и всё сворачивала. Она то двигалась вперёд, то, казалось Салли, возвращалась назад, а лабиринт был каким-то бесконечным, и самое страшное — все полки, шкафы, стены и пол были из поворота в поворот абсолютно одинаковыми. «Сколько их здесь?» — подумала Салли. Уже не десятки, а целые сотни, и запах от них был, совсем как в больнице: так пахнут лекарства. Салли на мгновение прикрыла глаза и вспомнила: да, и вправду, так пахли сердечные капли у Мередит в комнате. Чем дольше они шли, тем плотнее сгущался давящий, почти живой и осязаемый полумрак. И даже старого образца круглые лампы на потолке светили всё тусклее и тусклее. Наконец, когда глаза Салли, едва привычные к темноте, перестали улавливать хотя бы какую-то разницу в поворотах и окружении, Полночь хрипло сказал: — Это здесь. Салли оживилась и снова свернула вслед за Стекляшкой. Она вся напряглась в ожидании чего-то необычного или пугающего, но в новом ряду не было ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Салли в недоумении остановилась, однако ворона — нет. Она опустилась на полку возле одного из шкафов и выкатила пернатую чёрную грудь. — Это здесь! — возбуждённо повторил Полночь. — Скорее, возьми флакон — и помни, не открывай его до ночи, или… Но договорить он не успел: соседний стеллаж с оглушительным грохотом рухнул, отчего Стекляшка взмыла в воздух. Салли закричала, и крик её, как упругий мячик, отскочил от стен и пола, отразившись сотнями эхо. — Это она! — выкрикнул Полночь. — Салли, хватай то, за чем пришла, и беги, иначе… Что-то сбило Стекляшку на холодную плитку: чья-то бледная, изъязвлённая рука. В пыли, поднявшейся вместе со щепками, досками и серебряными осколками стёкол, заворочалось длинное, худое тело, и Салли увидела мелькнувший белый халат, ставший похожим скорее на тряпку, криво надетую на странное существо, которым некогда была Каролина Браун. У него было её лицо и её тело, и волосы, забранные в узел, отливали яркой белизной, прямо как начищенный металлический шлем. Она стояла на четвереньках, прогибаясь животом вверх, так неестественно, что казалось, кто-то жестоко переломил ей позвоночник. Её тяжёлая голова трепыхалась на тоненькой шее. Смрад исходил такой, что у Салли заслезились глаза: тварь показалась ей чем-то средним между сороконожкой и тараканом, только вот конечности были человеческими, все шесть: четыре руки и две ноги с вывернутыми коленками, глядящими вверх. Чулки облегали косточки, как хитин — тараканий панцирь. Это была, несомненно, Каролина Браун. Пусть даже какой-то одной своей частью. Что-то дрогнуло и заворочалось сбоку. Салли, поражённая видом жуткой твари, покрытой язвами и струпьями, сперва совсем позабыла про Стекляшку — теперь же вспомнила о ней. Её словно из кошмара пробудил голос Полночи, который доносился очень-очень тихо из чёрного клюва: — Салли, сосуд Гигеи, СКОРЕЙ! Салли бросила быстрый взгляд на рецептурный шкаф, и мёртвые глаза Каролины Браун с козьими зрачками воззрились туда же. Мешкать было поздно. Салли напружинила ноги, бросилась вперёд. С диким сиплым воем тварь ринулась ей наперерез. Она была проворной, даже проворнее Салли, но той удалось увернуться — и тварь врезалась в стеллаж, разбив одну из витрин. Сверху острейшими осколками на неё осыпалось стекло, и она замешкалась. Тогда-то Салли подбежала к полкам и лихорадочно заскользила по ним пальцами. Флаконов было множество. — Какой из них, какой? — в панике вскричала она. Тварь уже развернулась и прыгнула на Салли, желая вцепиться в неё и подмять под себя, и той пришлось отскочить вбок. — Сосуд Гигеи, Салли! — ответил Полночь. — Ну же! Чаша… И Салли поняла. Сосуд Гигеи — медицинский символ, змея, обвивавшая чашу! В груди лихорадочно заколотилось сердце, ладони стали мокрыми, Салли почти не видела перед собой ничего, кроме заветных полок, и даже Каролина Браун словно исчезла из поля зрения. Салли показалось, в тот миг страх отступил, и осталась только решимость. Она бросилась навстречу твари и, улучив момент, вновь ловко увернулась от неё, предоставив ей врезаться в тяжёлый стеллаж и обвалить его на себя. Покуда Каролина с рыком трепыхалась под обрушенным шкафом, Салли осматривала полки: — Не то, не то, не то… вот оно, вот! Полночь! Среди множества флаконов-близнецов из толстого, тёмного аптечного стекла был один — такой же, заткнутый пробкой, с налепленной выцветшей этикеткой — на котором была изображена та самая чаша. Чернила почти потеряли насыщенность, и Салли едва различила нужный оттиск на бумаге. Она схватила флакон с полки, для чего пришлось подпрыгнуть — и, сжав его в ладони, крикнула: — Он у меня, скорее! Тварь зарычала ещё пуще и перевернула шкаф. В её дьявольских глазах было много ярости, а ещё — растерянность. То, что было — или притворялось — Каролиной Браун, бросилось на Салли, лязгая челюстями, однако на лицо ей спикировала чёрная тень. Стекляшка, впившись в неё когтями, хлопала крыльями и оглушительно каркала. Она не отпускала тварь, даже когда та полоснула по её боку когтистой рукой, неуклюже кружась на месте. — Убегай отсюда! — услышала Салли и тут же попятилась. — Скорее, осталось совсем мало времени! Беги! И, развернувшись, она побежала, почти не помня себя и не зная обратной дороги. Она просто закладывала один поворот за другим, и сделала несколько таких — вправо-влево-вправо, петляя, как заяц, когда за спиной послышалось хриплое дыхание, и ноздрей её коснулся смрад. То была тварь, и она нагоняла Салли, только уж очень шумно, будто в повороты совсем не вписывалась. Салли позволила себе обернуться лишь на одно мгновение и увидела, что по лбу Каролины прямо на плитку стекала чёрная кровь прямо из раскровленных глазниц. Это Стекляшка постаралась! Она вырвала твари глаза! — Вперёд, вперёд! За мной! Ворона — встрёпанная, помятая, взъерошенная, но живая и невредимая — пролетела над головой Салли, коснувшись её рыжей макушки крылом, и Салли бросилась следом за ней. Она не слушала яростный рык и хриплое «Стой, мерзкая стерва!» у себя за спиной: слова, срывавшиеся с губ ослеплённой Каролины Браун, лишённой своих козьих глаз, казались принадлежащими не человеческому языку, а какому-то другому, которого Салли не знала, но боялась — потому что на нём говорило только самое тёмное зло. Салли бежала так быстро, как могла: шкафы и коридоры, их сплетения и рукава — всё слилось в одно сплошное грязно-коричневое пятно. Только Стекляшка впереди имела значение и ледяной холод флакона, обжигающего ладонь. За другим поворотом показался свет. Он был далёким, маленьким, тусклым, похожим больше на слабый луч фонаря в кромешной мгле — но Салли поняла, что это и есть аптечное окно, и в душе её появилась надежда. Они почти выбрались, почти справились. Нужно лишь совсем немного усилий, и тогда… Что-то грянуло в воздухе, и завибрировало, и сделало его густым и вязким. Салли не поняла, что это было — но потом сообразила: это только первый удар из часовых двенадцати. Наступил полдень. — Слишком поздно! — расхохоталась старуха позади и полоснула по ноге Салли когтем. Салли Хэрроу боли не почувствовала: только споткнулась и полетела на пол, почти инстинктивно прижав флакон к груди. Она упала и проскользнула по плитке, залитой водой, дальше, к шкафу, ударившись о него спиной и затылком, и на языке сразу стало вязко. Бом-м-м! Это был второй удар. — Ты опоздала! — выкрикнула Каролина Браун. Бом-м-м! Прозвучал третий, такой сильный, что он откликнулся в самом сердце Салли страшным, гулким эхом. Стекляшка бесстрашно бросилась на тварь, терзая её когтями и клювом так яростно, что та жалобно взревела и закружилась, пытаясь стряхнуть с себя ворону. Бом-м-м! Салли насилу поднялась и тут же упала, не сразу поняв, почему не может бежать: только тогда она поняла, что ей рассекли ногу. Голубая джинсовая ткань намокла от крови и стала багряной: за Салли по плитке потянулся длинный тёмный след. Бом-м-м! Салли подтянула ногу и попыталась снова встать, но Каролина Браун впилась в неё когтями, острыми, как бритвы, и дёрнула к себе. Салли вскричала, бессильно царапая пол ногтями и лягаясь свободной ногой. Бом-м-м! Бой часов был подобен звуковой волне: на мгновение Салли словно бы глохла, в то время как старухе он был нипочём. — Думала, можешь обмануть меня? — прорычала она. — Обмануть нас всех и помочь ему? О нет. Такого не случится, потому что никто из Мейсонов никогда не помогал ему. Даже она. Даже она от него отвернулась. Хочешь ты или нет, мерзкая девка Хэрроу, но ты услышишь историю, как и должна была. Я не буду убивать тебя, не беспокойся. Я просто сделаю всё по правилам. Бом-м-м! Её обескровленное лицо было всё ближе. Бом-м-м! Салли задыхалась, чувствуя себя мушкой, попавшей в тугую, тесную паутину. Бом-м-м! — Тот, кто идёт против семьи, никогда не преуспеет, — проскрипела Каролина и схватила Салли за подбородок, а после впечатала её всей массой своего отвратительного тела в плитку. Салли застонала от боли и страха, пытаясь сопротивляться — но её крепко спеленали две другие пары рук. — Никогда! Бом-м-м! Бом-м-м! Но между одиннадцатым и двенадцатым ударами что-то переменилось, и Салли заметила движение сбоку только лишь периферией зрения — а потом старуху столкнули с неё. — Лучше не иметь никакой семьи, чем такую, — каркнула Стекляшка. Салли раскашлялась, делая глубокий вдох и подымаясь на локте. Тогда-то она и увидела в сгустившейся темноте Мистера Полночь: он подошёл к ней и встал рядом; всё, что смогла сделать Салли — ухватиться за его ногу в рваной брючине и прижаться к ней, словно в поисках защиты. Тварь из аптеки, подобно таракану, перевёрнутому на спину, барахталась возле одного из шкафов, стремясь подняться, и почти сразу сумела сделать это. — Ты, — прошелестела она. — Хоть я и слепа, но мгновенно тебя узнала. — Ну здравствуй, — проронил голос Полночи откуда-то сверху, с недосягаемых для твари полок. Она беспомощно огляделась. — Каролина Браун. Праведница из Лебанона. Жила ли ты сообразно делам своим безгрешным? Он опустил руку, и Салли услышала металлический лязг цепи, на которой он держал острый серп. Тогда тварь резко повернула голову на этот звук и бросилась на Полночь, но он отступил в сторону, увлекая её дальше от Салли — и Каролина проскользнула мимо него, промахнувшись. Он увернулся до обидного легко и взмахнул серпом, который голодно впился глубоко в костлявое тело твари, а потом потянул на себя за цепь, наматывая её на кулак. — Ну где же Бафомет? — эхом откликнулась Стекляшка. — И Баал? Тварь ринулась на Полночь, но он завёл другую руку за пазуху своего плаща и достал второй серп. — И Вельзевул? И Маммон? Где все они, пусть принимают твою душу! Взмахнув им, Полночь разрезал пополам воздух проклятой аптеки — и одним ударом снёс Каролине Браун голову. Тело её врезалось в шкаф и завалилось набок, суча конечностями и конвульсивно содрогаясь, и чёрная кровь с шипением выливалась на плитку, прожигая её. А голова, изрыгая проклятия — скользнула по полу, но быстро смолкла, когда Полночь неторопливо подошёл к ней и наступил ботинком прямо на хрупкий череп, втаптывая кровь, и мозг, и кость. Салли не могла сдержать дрожи. По-прежнему стиснув флакон в руке, она смотрела на Полночь снизу вверх, не зная, то ли наброситься на него с руганью за то, что отправил её сюда — то ли благодарить, что спас. Но он вытер каблук ботинка от серой жидкости и пучка седых волос о низкую полку шкафа, убрав оружие в ножны на бёдрах, а затем обернулся и быстро подошёл к Салли, обнял её и помог встать. Тотчас Стекляшка слетела ему на плечо. — Всё потом, — сказал Полночь, точно зная, что чувствует Салли. — Когда уйдём отсюда. И сделать это лучше как можно скорее.