Пугало исчезает в полночь

Она проспала ещё несколько часов до самого рассвета, а когда открыла глаза, он был рядом — живым и настоящим, а не утратившим способность двигаться полуночным пугалом. Спина его подымалась и опускалась от ровного дыхания. Грязные волосы, которые не мешало бы хорошенько помыть, беспорядочно разметались по подушке. Салли поедала его взглядом, потому что не думала, что он действительно оживёт — однако сегодня он был даже человечнее вчерашнего. Это было так непривычно, что Салли сперва не решилась даже пошевелиться. Но Нил лежал рядом на животе и спал, совсем как обычный человек, уткнувшись носом в собственное предплечье под здорово поношенной рубашкой. Утренний тёплый свет из маленького грязного окошка приятно озарял его силуэт и золотил кожу. Стекляшка, нахохлившись, сидела на подоконнике, мерцая крохотными чёрными глазками, укрытая аспидными перьями. Салли с интересом поглядела на свою ногу, теперь уже не забинтованную. От страшной раны на ней был не менее страшный шрам, похожий на тот, что оставляют после себя сильные ожоги. Она снова задумчиво взглянула на Полночь и бережно коснулась его волос безо всякой брезгливости, любовно зачесав их на висках наверх, чтобы открыть лицо. Она знала, что он спас её, хотя ничего, кроме ошеломляющей боли, не помнила — впрочем, и та отступала назад, в дымку тех воспоминаний, которые со временем сотрутся, но не забудутся, потому что вспоминать их слишком мучительно. Так избирательно и работает наша память, пряча под толщей призм восприятия самые страшные события. С трудом, Салли воскресила в памяти то, как очнулась и увидела перед собой лицо Полночи: он тогда крепко обнял её и так же крепко поцеловал в лоб, глаза его были красными и воспалёнными, щёки — гладкими и мокрыми, и губы — запёкшимися, горячими. Она поняла, что Полночь плакал, плакал горько и навзрыд, и перепугалась, но не за себя. За него. Затем она заметила позади Джона Ли: тот выглядел бледным и усталым, но отсалютовал ей, правда, без тени улыбки на лице. Полночь закрыл её собой ото всех, встал, поднял Салли на руки, и она спрятала лицо у него на груди, чувствуя слабость столь сильную, что веки её смыкались словно сами по себе. Она почти не ощущала веса собственного тела, которое ей будто не принадлежало, но постоянно улыбалась, убаюканная его присутствием и приятным, пронизывающим до последней косточки теплом. Как он донёс её в комнату, и как лёг рядом, и говорил что-то или нет, Салли не знала: она провалилась в сон без сновидений, такой, который способен исцелить лучше любого лекарства. А теперь, проснувшись гораздо бодрее, чем прежде, увидела, что Полночь был здесь, возле неё. Она легла и оперлась о локоть, задумчиво разглядывая его лицо — такое спокойное и умиротворённое, красивое и некрасивое одновременно, взрослое, но с почти что детским, безмятежным выражением, что улыбка сама коснулась её губ и тут же погасла, стоило вспомнить о своём ночном кошмаре. Перед глазами Салли встали жуткие образы мёртвых лошадей с раздутыми боками, лежавших на земле среди голого, залитого лунным светом поля, и их остекленелые глаза. Она помнила тот ужас, который накатил на Морган Мейсон, когда та подслушивала разговор отца и кузена… и помнила разговор Нила с Гэри Мейсоном. Тогда Салли задумалась, хочет ли рассказать Полночи о том, что знает тайну его личности. Салли замешкалась. Да, она доверяла Полночи, как никому другому — во всяком случае, отныне. Эта ночь дала многое понять о нём, однако Салли по природе своей была подчас не в меру осторожна. Вот так после школы она отправила документы не только в Коллеж Карри, куда ее зачислили, как она того и хотела, но и в Бостонский колледж, и в Ноксвилл в Теннесси. Она всегда была предусмотрительна и старалась не принимать решений сгоряча. Она только казалась шумной и беззаботной, когда того хотела — но мало кто знал, что внутренний голос всегда усмирял её пылкий нрав, и часто это шло на пользу. И теперь что-то внутри шепнуло ей: обожди, ты всегда сможешь сказать ему, что разгадала его маленький секрет. Сперва разузнай всё, что можешь. В этой игре ты пока что пешка. Пешкам можно иметь и собственные тайны, чтобы не покинуть доску раньше времени. А если она пешка, тогда какой же фигурой был Полночь? И, если на то пошло, того ли он цвета, что и она, или всё-таки нет? Да и потом, не то чтобы ей нравилось сознавать, что когда-то давно Полночь, её Полночь, был Нилом Блэкмором, который дорожил другой девушкой оберегал её, только её — пускай и чрезвычайно на Салли похожую. Она честно попробовала выкинуть это из головы, но теперь оно не давало ей покоя. Морган Мейсон. Кто ты такая, Морган, и что сделала в прошлом Нила такого важного, раз снишься почти каждую ночь? Салли подумала, что могла бы спросить у самого Полночи о Морган, но всё же заколебалась… и поджала губы. Согласившись с осторожным голосом, с той Мисс Разумность, которая никогда прежде её не подводила, Салли вдруг почувствовала у себя на шее что-то холодное — и задумчиво коснулась пальцами серебряной цепочки, на которой висело неровной формы кольцо, потускневшее от времени. Что это и откуда? Она озадаченно нахмурилась и подняла кольцо на уровень глаз, чтобы разглядеть его пристальнее. Средней ширины ободок без любых следов гравировки или пробы, и серебро уже потемнело… Она не знала, кому оно принадлежало, и хотела снять с шеи цепочку, когда услышала шумный вздох. Это проснулся Полночь. Он открыл чёрные глаза, исподтишка наблюдая за ней, и совершенно не смутился, когда она улыбнулась ему в ответ. — С добрым утром, — сказала она и только тогда заметила, что голос немного осип: возможно, после того, как она едва не сорвала его из-за криков. Прочистив горло, она хотела было продолжить, но Полночь её опередил: — Как себя чувствуешь, омаште? Она дёрнула плечом, желая сказать «в порядке», но на самом деле не знала, действительно ли это так. Пока она пыталась найтись с ответом, Полночь, коснувшись её лица ладонью, притянул Салли к себе и одним быстрым движением навалился сверху, пригладив рыжие волосы на лбу. Салли оробела, поменявшись в лице, потому что в глазах его видела столько обожания, что в груди тепло ёкнуло. Кажется, теперь и отвечать было не нужно. Прикасаясь к нему, она ожидала чего-то похожего на то, что испытывала во сне — это были растерянность, удивление и будоражащая, странная для Салли гордость, потому что он целовал её и был с ней. Салли быстро поняла: это были не её чувства, а чувства Морган Мейсон. Сама она ощутила только тихую радость и обняла Полночь в ответ, после положив руки на его крепкие узловатые предплечья. — Я подумал, что насовсем потерял тебя, — сказал он, и взгляд его стал печален. Печальна стала и Салли, чуткая к его душевной боли. — С тобой не должно было случиться этого: только не так скоро. Где-то я, видимо, ошибся, и это стоило мне самого страшного. Прости меня, омаште. Салли смутилась: как бы там ни было, его вины она не видела, и только спросила: — Такое уже бывало когда-то? Помедлив, Полночь кивнул. — Да; много лет назад. Тогда прошло не меньше недели, прежде, чем это вызрело и убило носителя. Точнее сказать… — он нахмурился, опустив взгляд. А когда поднял, в глазах его появился странный блеск. — Мы с Джоном не успели ничего сделать, и единственное, что оставалось — закончить с ней иначе. Оба замолчали. Он не решался продолжить, Салли — подбодрить. Они были вместе, слушая пробуждающуюся природу за окном, зыбкую в своем летнем полусне, и наконец Салли упросила, заглянув ему в лицо: — Расскажешь об этом? Он помрачнел, что-то обдумывая. Тогда она сжалась в тени Полночи, а он, задумчиво поглаживая её огненные волосы, неохотно начал: — Джон женился на ней. На Кларе Миллер. Это было сорок лет назад, не меньше; ему было тогда двадцать, ей и того меньше. Я мало что знаю о них: тогда я был только пугалом, которое сходило только на час после полуночи и час после полудня, а всё остальное время я висел на своём шесте и слушал, что говорят люди, изредка проходящие мимо. Но они, честнее будет, говорили очень мало, особенно о Джоне и Кларе. Я знал, что они любили друг друга и верили, что всё будет в порядке здесь, на его ранчо, потому что эта земля — не то место, где Слышащие хотели бы находиться, — он обвёл взглядом стены дома, и Салли повторила вслед за ним, окинув глазами комнату. — Джон тогда позаботился об этом, как мог, и как заботились до него родители, и более старшее поколение, до тех пор, пока все не уехали в резервацию в Теннесси. Остался только Джон Ли. Клара, как и ты, быстро сообразила, в чём дело, и сбежала от собственной семьи к нему. Без благословения родителей, без доброго напутствия, она вышла замуж за Джона, обручившись с ним в местной церкви в Лебаноне. Тогда ещё зло не пустило свои корни так глубоко, как сейчас, и не все там были Слышащими. Да и сейчас остались другие люди, обычные люди, но их, конечно, с каждым годом всё меньше. — Это ведь её кольцо? — тихо прервала его Салли. Полночь, коснувшись её груди, поднял кольцо в пальцах и кивнул, задумчиво разглядывая его. — Да. Клара не смогла носить кольцо, когда стала тем, во что Слышащие пытались превратить тебя. Джон снял его после, когда я… — он замолчал и поморщился. — Когда я всё закончил. — И я стала бы тем же, чем была Каролина Браун? Полночь заколебался, сощурившись. — Сложно сказать, да или нет, Салли. Возможно, однажды ты стала бы такой, как она, но не сразу, а со временем. Так происходит со всеми ними. Существу внутри нужно вызреть в тишине и покое, и до некоторых пор ты бы просто жила, ведомая их желаниями и стремлениями. — Ты говоришь так, будто проклятие это — живое. — Так и есть. Это похоже на жизненный цикл цикады… — он помолчал, стараясь подыскать нужные слова. Салли насупилась, пытаясь понять, что имеет в виду Полночь. — Цикады спят в земле долгие годы. Какие-то — тринадцать лет, другие — семнадцать, все по-разному, но когда приходит нужное время, они пробуждаются всем своим роем, чтобы прожить короткий жизненный цикл. Люди даже не подозревают, что они зреют и крепнут под землей, а когда те однажды выползают оттуда, все думают, что это настоящее нашествие и едва не кара Божья. Никто не думает о том, что это обычный жизненный цикл у цикад, только и всего. Так и с тобой. Это спало бы долгие годы до тех пор, пока не вызрело и не потребовало бы пробудиться — чтобы противостоять любому своему врагу, будучи сильной, зрелой особью. — Врагу? — эхом повторила Салли. — Например, тебе? Он согласно кивнул. — Я взаправду их страшный враг. И наверняка стал бы врагом для тебя тоже. — Нет, — возразила Салли и стиснула пальцы на его предплечьях. — Даже если бы им это удалось, этого не случилось бы. Я бы не смогла тебе навредить, даже пальцем не тронула бы. Ты мне очень дорог. — Ты мне тоже дорога, — тихо сказал голос из Стекляшкиного клюва, а сам Полночь поджал губы. — Если бы это произошло, для меня было бы всё кончено. Они замолчали, чувствуя, что подступились к очень скользкой теме, и обоим страшно было продолжать её, но молчать они не могли, как и отпустить друг друга. Они понимали очевидные вещи и не желали играть в поддавки друг с другом, и времени на то, чтобы замалчивать вспыхнувшие чувства, тоже не было. — То, что ты сделал с этой штукой во мне… — Салли замешкалась, не зная, готова ли это узнать и услышать. — Я помню только страшную боль, и то, каким нестерпимо огненным ты казался. — Я способен на многое, Салли, — осторожно подбирая слова, сказал Полночь. — В том числе, сжигать этих тварей. Я действительно сжёг твоё проклятие. Но прости меня. Я не хотел, чтобы тебе было больно. — Это ерунда, — мягко покачала она головой и снова обняла его, уткнувшись лицом в плечо. — Мы снова вместе, и я в порядке, это ли не главное? — Главное, — откликнулся он и обнял её в ответ, прижавшись губами к макушке и мягко баюкая в своих руках. Они не считали минут, которые пробыли так, вместе, пока наконец Салли не отпрянула и не пожаловалась с улыбкой: — Я хочу есть. — Я тоже, — вдруг признался Полночь и неловко опустил взгляд. — Вот уж не думал, что это со мной когда-нибудь случится. Опять. — Ты оживаешь, — заметила Салли. — Конечно, тебе нужна еда. Затем, демонстративно прижавшись носом к его шее, она шутливо добавила: — И ванная тебе нужна тоже. Полночь широко улыбнулся и закатил глаза. — Понемногу оживаю, конечно. Но до затмения… не до конца, — сказал он. — И это хорошо. Нам пригодятся мои способности, потому что осталось только две ночи, омаште, в которые анагопта постараются нам препятствовать. — Что за анагопта? — Салли легонько отстранила Полночь от себя, села на кровати и сладко потянулась. Он опустил руку на её шрам, рассеяно поглаживая его пальцами, и Салли ощутила только приятное тепло — а больше никакой боли. — Мы, чероки, так зовём Тех, Кто Слышит, — поделился Полночь, продолжая в задумчивости ласкать её рану, — и тех, кто поддался проклятию. — Надо запомнить это слово, потому что звать их мерзкими зловредными тварями не всегда хочется, да и выговаривать долго, — рассмеялась Салли и положила ладонь на его руку. В доме Джона Ли было очень тихо, и стояло такое раннее утро, что сизые сумерки ещё не до конца уступили небо рассветному солнцу. Они были рядом, Полночь и Салли, и могли не говорить друг другу, что полюбили, и могли не произносить всех этих громких слов: он был им чужд, а она боялась их услышать, потому что и без того всё в её жизни стало слишком зыбким и поменялось очень стремительно. Но Салли Хэрроу первой подалась ему навстречу, обняв ладонями лицо, и уронила Полночь на спину. Он послушно поддался и лишь ответил на поцелуй, с которым она прильнула к его губам. Теперь Салли хорошо почувствовала, какими мягкими и тёплыми они стали. На секунду ей вдруг стало страшно, что он поцелует её точно так же, как Морган — и в груди разнылось от неясной, смутной ревности, которую она со стыдом ощутила, как укол — но Полночь был с ней ласковее. Он положил ладони ей на поясницу, и Салли прогнулась навстречу ему. Она скользнула рукой под его рваной рубашкой, лаская тело — тоже живое и человеческое, и остановилась, когда нащупала вдоль прямых мышц пресса шрам. Полночь беззвучно вздохнул и прикрыл веки: теперь он показался таким доверчивым и беззащитным, что Салли стало даже не по себе. Она скользнула выше, повела пальцами по шраму, поднимавшемуся между грудей. Она хотела спросить, откуда он, но Полночь увлёк её в более глубокий поцелуй и перевернул под себя, сжав в крепких объятиях одной рукой и нависнув сверху. Другой он мягко массировал её голову, и пальцы путались в рыжих волосах. Прижавшись к крылу его носа кончиком своего, Салли притёрлась щекой, ластясь, словно кошка, и провела по шраму вниз, чувствуя, как под её прикосновениями Полночь поджал живот. Разведя колени в стороны, Салли скрепила ноги в замок на его ягодицах. Не желая ничего говорить, она разорвала поцелуй и прижалась губами к его скуле, затем — к шее. Она обжигала его не хуже, чем он её, когда изгонял анагопта из раны. Салли улыбнулась, когда опустила руку ниже. Шрам неровной дрожью обрывался на лобке, покрытым дорожкой волос от капли пупка между туго набрякших мышц. Салли, зажав кожу на шее Полночи губами, скользнула за пояс его брюк рукой и, остановившись там, не решаясь прикоснуться дальше, почувствовала, что в ответ он сжал её бёдра в ладонях, притянув к себе так близко, словно хотел слиться воедино, не будь между ними одежды. Он спрятал лицо на её плече, прерывисто, рвано выдыхая. Салли прильнула к нему, как могла. — Они нас убьют? — спросила она шёпотом, боясь отпустить его от себя. Полночь, подняв на неё осоловевшие глаза, покачал головой. — Нет, — голос его был тихим и сиплым. — Нет. Я им не дамся и тебя не дам. Мне нужно будет кое о чём подумать, чтобы всё прошло ладно… но клянусь всем святым, что есть — они тебя не получат. Она поцеловала его вновь, и в этом было столько отчаяния, что Полночь болезненно нахмурился. Он накрыл Салли собой, не желая оставлять её одну в тот миг, когда ей так страшно. Положив руки ему на рёбра, она ощущала, как он дышит, и успокаивалась. Страх отступал. «Он не может быть плохим», — мучительно ясно подумала Салли, а вслух прошептала ему в губы: — Совсем рассвело. — Вижу, ваштела, — взгляд его стал печален. Короткие минуты абсолютного счастья, далёкого от всех трудностей и невзгод, прошли: так показалось Полночи. Он поднялся и сел, сгорбившись и опустив руки себе на колени. Но Салли тут же села рядом и с нежным смехом обняла его поперёк талии, лукаво заглянув в лицо: — Есть у меня кое-какая идея насчёт того, чтобы самой обо всём разузнать, — поделилась она и легонько пощекотала Полночь. Он дёрнулся, улыбнувшись. — Но прежде хочу знать, как много времени после полудня у нас есть? — Совсем немного, — неохотно сказал он. — Как и вчера, около часа. Может, немногим больше. — Тогда надо действовать быстрее, — заметила Салли. — Я хочу поехать в Лебанон. Мне понадобится компьютерный класс, чтобы найти старые подшивки городских газет… — Или библиотечный архив, — подсказал Полночь и тут же выпрямился. — Я не отпущу тебя, ваштела, теперь нет — даже не проси. Она растаяла от этих слов, положила голову ему на плечо. — Я и не прошу отпускать, — сказала она. — Поедем туда вместе? — Что? — Полночь вскинул брови. — Одной мне страшно, — пожала плечами Салли. — Джона я не знаю и не доверяю ему. — Это зря, — упрекнул Полночь, но она коснулась его щеки и повернула лицом к себе, ласково поцеловав в кончик носа. Полночь смутился и замолчал. — Мы успеем, — заверила она. — Приедем к самому открытию библиотеки: но нужно всё разузнать у Джона, если он в курсе, что к чему. — Возьмём его машину, — задумчиво сказал Полночь, уставившись вбок остекленелым взглядом, — но я водить не умею. Во всяком случае, эти машины. — Я умею, — успокоила Салли. — Когда я всё разузнаю, будет легче. Мистер Полночь вдруг замешкался, серьёзно посмотрев на неё. На его волевом, с резкими чертами лице появилось нерешительное выражение. — Может быть, тебе будет лучше уехать отсюда, — сказал он. — А когда всё кончится, мы встретимся. — Нет, — возразила Салли, холодея. Она сжала его рубашку в пальцах. — Это не выход. И я тебя не оставлю. — Просто я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. И не хочу, чтобы они тебя достали. — И я этого не хочу. Вот поэтому мы помогаем друг другу, — сказала она. — Нам нельзя разлучаться! Мы сильнее вместе, чем порознь. — Я бы упросил Джона Ли отвезти тебя в безопасное место, — нерешительно продолжил Полночь. — А есть ли такое без тебя? — выпалила Салли и встревоженно выпрямилась, убрав от него руки. — Ты что же, хочешь бросить меня, Полночь? Ты же обещал не бросать! — Нет, — покачал он головой и обнял её снова, прижав к себе и погладив по затылку. — Вовсе нет, омаште, ну что ты, что ты. Ни за что. — Ни за что, — повторила она и закрыла глаза, стиснув руки вокруг его шеи так же крепко. — Раз мы это решили, как считаешь, хорош ли мой план? — Хорош, — тихо сказал Полночь. — Но, если ты остаёшься, знай, что дальше будет хуже: опаснее и страшнее. Готова ли ты к тому, что увидишь и узнаешь? — Узнаю о них всех, об этих Слышащих? — она поморщилась и невесело усмехнулась. — Они моя семья, что ещё мне остаётся; я этого не боюсь. — Узнаешь обо мне, — произнёс Полночь и сжался всем телом, так, что Салли это почувствовала. Заколебавшись, она отпрянула от него и поглядела в его потемневшее, хмурое лицо, полное тревог. Что он скрывал от неё? Чего боялся? И почему это так обеспокоило его только теперь? Салли не знала, но готова была рискнуть. Потянувшись к нему и коснувшись подбородка, она запечатлела на смуглой щеке поцелуй и ласково сказала: — Что бы ты ни сделал, и что бы там ни было в твоём прошлом — я с тобой. — Берегись, Салли, — вздохнул он. — Порой чужие секреты могут больно ранить, а некоторые из них даже убивают. — Но ты ведь не дашь мне умереть? — улыбнулась она и тут же услышала: — Не говори так. Никогда. — Хорошо. Тогда вопрос решён. А теперь пойдём, — она нарочно переключила разговор на другую тему, — включу тебе воду в душе — ты ведь хочешь искупаться? Полночь медленно кивнул. — Пожалуй, да. Давненько я этого не делал, весьма. И не помешала бы целая одежда. В своей я буду очень выделяться в Лебаноне. — Я этим займусь, — успокоила Салли и сказала куда мягче. — Всё будет хорошо. Мы должны верить в это, потому что больше верить нам не во что. Потому что кроме тебя, у меня никого нет. И потому, что ты лучшее пугало во всём Теннесси, хотя выглядишь уже не так импозантно, как прежде. От шутки лицо его просветлело, он улыбнулся. Салли показалось, с улыбкой этой утро стало только краше, и поднялась, потрепав Полночь по волосам. Она неторопливо дошла до двери, лишь слегка припадая на раненую ногу, и повернулась на короткий миг прежде, чем выйти. Всё ещё сидя на постели, Полночь задумчиво стянул рваную рубашку, но не бросил на пол, а аккуратно сложил рядом с собой. Но когда он посмотрел на Салли, дверь за ней уже закрылась.

2

Чета Миллеров не покидала дома в эти дни: они остались с Тамарой, обеспокоенной отсутствием брата. Ей пришлось дать прошлой ночью большую дозу снотворного, чтобы она проспала покойно всё время до позднего утра, ведь больше они не чувствовали себя хотя бы в малейшей безопасности — потому что Каролина Браун была мертва, из-под дуба выкопали потроха этого мерзавца Полночи, а их Тим куда-то пропал. Но они, хотя сердца их и болели, знали от мертвецов, тихо шепчущих о былом и грядущем, что Тим жив: пока жив. Что с ним и где он, они не могли сказать. Что-то мешало им выбраться наружу и помочь ему. — Это чёртово пугало, — жёстко сказал Флойд Миллер по телефону. Он звонил Мередит поутру, как-то вошло у них в привычку, особенно накануне Пляски Солнца. — Оно украло нашего мальчика и держит его при себе, уж я это знаю. — Ничего, дорогой, — успокоила его Мередит. — Мы-то знаем, как вызволить нашего Тимми. Я готова спорить на кости своей матери — Тим знает, что делать, и думаю, Салли тоже при нём. Одно меня радует: дети наши так и остались неразлучны. Глядишь, у Тима получится привезти её обратно. Но я на это не рассчитываю, и тебе не советую. Мы, мой дорогой, должны действовать сами. — Джекки видела в аптеке кровь, — пораздумав, сказал Флойд. — Вряд ли это кровь старухи Браун: та совсем раскисла, когда индейский дьявол повыпустил из неё кишки и отсёк голову, и цвет у неё не алый, так что, думаю, это была кровь именно что Салли. — Хорошо! — обрадовалась Мередит и переглянулась в своём доме с Робом, подмигнув ему. Тот отвлёкся от чтения газеты и кивнул в ответ. Они уже научились понимать друг друга с полуслова за столько-то лет: это ли не любовь? — Если это так, то очень скоро Салли станет одной из нас. Ты же не видел трупа? — Нет, Мередит. — А внутри Каролины? — Там тоже пусто, — поморщился Флойд, вспоминая жутко искажённое, переломанное тело старухи Браун, которое ему пришлось вскрыть большим мясницким ножом, чтобы удостовериться — та не сожрала девчонку Мейсонов. Мередит тихонько вздохнула, в голосе ее послышались печальные нотки. — Я не хотела доводить до этого. Не хотела делать больно моей девочке. Но раз она связалась с красным ублюдком с поля, чего было ещё ожидать… всё ради её блага, в конечном счёте. — А если она не успеет, Мередит? — сидя в кресле с телефоном в руке, Флойд тревожно постучал кончиками пальцев по подлокотнику. — Если всё же он сделает с ней то же, что с остальными, и прикончит? — Не сделает, — усмехнулась Мередит. Она знала вес своим словам и понимала людей, а особенно мужчин. И несмотря на то, что Мистер Полночь уже давно человеком не был, но это ничего не меняло в его отношении к Салли. — Сейчас он оживает, да и девочка наша здорово задурила ему голову. Он с ней носится, поверь мне, дорогой, и скорее из кожи вон вылезет, чтобы помочь, но не станет убивать. Вовсе нет. — Вовсе нет, — повторил Флойд. — Что ж, Мередит. Спасибо, что утешила. — Это лишь немногое, что я могу сделать для вас с Джекки, — с сочувствием сказала она. — Я уже позвонила дочери: она тоже беспокоится за Салли, но все мы сами выбираем свою судьбу. Главное, чтобы детишки не натворили ошибок, за которые потом придётся расплачиваться всей семье. — Минула уже сотня лет, — заметил Флойд. — За Тимми я уверен, а Салли, надеюсь, с радостью приняла дар Каролины и будет одной из нас. — Одной из нас, — заключила Мередит. — Мы не остановимся и продолжим искать. В Лебаноне все тоже ищут Тимми. Когда мы узнаем, где они, сразу отправимся туда. А пока надо пораскинуть мозгами насчёт всех возможных мест. Нужно обрыскать берег реки, и старые заброшенные фермы, и каменный карьер. Мы их найдём. — В этом я теперь не сомневаюсь. Ох, Мередит, спасибо. Ты всегда умеешь нужные слова найти. Они тепло распрощались и повесили трубки. За всю ночь ни Миллеры, ни старики Мейсоны не сомкнули глаз. Салли и Тим пропали, и обе семьи это беспокоило: они ведь были их детьми, и кроме того, если Салли не претерпит изменения до Пляски Солнца, придётся что-то решать с ней — чего Мередит очень не хотела. Ведь это была её единственная внучка. Она вслушалась в утреннюю тишину дома. Ни единого шороха не донеслось до её уха, ни единого шёпота. Но она знала, что мертвецы всё знали, и со вздохом села на диван рядом со стариком Робом. Подняв взгляд от газеты, он мирно заметил: — Ничего, дорогая. Мы пытались по-хорошему, мы попытаемся по-плохому, но, как бы там ни было, птичка всё равно прилетит в родное гнёздышко. Не бывало ещё такого ни с кем, чтобы не прилетала. — Надеюсь, да, — тяжело вздохнула Мередит. — И Морган поможет ей с этим. — Морган уже помогла Дженнис, — успокоил муж и стиснул её колено, сжав руку поверх полотняных светлых брюк. — А Дженнис помогла тебе. Лучше скажи, достаточно у нас бензина и угля? — На долю пугала хватит, — улыбнулась Мередит, взяв в руки вышивку, и супруги рассмеялись, так беззаботно, словно были юны и веселы, а впереди их ждала жизнь долгая и счастливая. — Пока что он жжёт нас, Роберт, но скоро настанет день, когда он сам вспыхнет, как головёшка. — Я об этом позабочусь, — обещал он и сузил глаза. — Ради нашей Салли. — И ради Мейсонов. — Да. Ради всех нас.

3

Тим уже давно не спал. Время было слишком раннее, чтобы бодрствовать, и обычно он бы видел десятый сон в своей постели — только вот сегодня постелью его был пол возле железной печи в доме старого ублюдка Джона Ли, в то время как Полночь вместе со своей ручной вороной унёс Салли в отдельную комнатку и заперся вместе с ней ещё с ночи. Тим и без того ненавидел его, но теперь ненавидел ещё сильнее. И теперь, лёжа на спине, он буравил потолок взглядом, улавливая их тихие голоса по ту сторону стены. Джон Ли сидел в кресле возле окна, и ружьё было возле него, на коленях. Он очень устал и давно отвык от таких событий, но Полночь был сильно вымотан после Пути Круга и уснул так крепко, что его было не добудиться. Джон Ли хорошо понимал: сегодня Полночь всё равно что болен после того, что сделал. И зная, на что способны Слышащие, старик не спал, сварив себе чёрный крепкий кофе, а вот теперь малость рассеял внимание, задумавшись о своём. В отличие от немёртвого ублюдка, он не умел видеть и слышать так же чутко, и Тим, крепко зажмурившись, за два часа до рассвета стал ждать. Но они всё не приходили, и он по-прежнему был один. До тех пор, пока не услышал тихий, нежный смех Салли за дверью. Его ужасно обожгло яростью. А когда перевёл взгляд вбок, то увидел Эммелину. Она стояла возле окна и улыбалась ему. Её платье было испачкано в земле, и оно давно истлело на грузном бледном теле. Два года назад они похоронили её, но она оставила историю и частичку себя жить внутри Тима. В её глазах, горевших крохотными точками, как глаза крысы тёмной ночью, было неподвижное, выжидающее выражение, как у богомола, застывшего перед броском на добычу, и она смотрела на Тима, хорошо зная, что тот моментально увидит её. Салли что-то ворковала за стеной. Заслышав её голос, Эммелина заулыбалась ещё шире. Когда она вышла из тени, из пыльного тёмного угла, где серебрилось паутинное кружево и ночью из-под половиц выбирались крохотные, шустрые мокрицы, Тим вздрогнул, потому что ему показалось, что мокрицы теперь ползли только из-под её ног, и при свете солнца она, его бабушка Эм, выглядела ещё более пугающей и жуткой, чем ночью. Уже давно её плоти коснулось тление; запавшие губы сильно открывали дёсны, отчего её улыбка казалась оскалом жуткого скелета. На голове остался только бурый пучок волос — остальные же выпали, оголив череп. Тело казалось настолько дряблым, что Тим поразился, как она ухитряется ходить так, чтобы оно не расползалось на части. С каждым шагом на половицах оставались влажные отпечатки похоронных туфель. Но хуже всего были её глаза — глубоко запавшие в чёрные глазницы, горевшие оттуда белым светом. Тим покосился на Джона Ли, но тот совершенно не замечал бабушки Эм. Она была так близко к нему, что могла бы пройти расстояние в пять-шесть шагов, забрать его дробовик и сделать отверстие в черепе, но пока… пока не стала бы, потому что он был всё ещё здесь, пускай и смертельно усталым. Эммелина Миллер добрела до Тима и, придержавшись за печь, наклонилась к нему так низко, что её мягкие, дряблые губы, похожие на перепрелое тесто, коснулись его уха. Она обдала его запахом земли, могилы, сырости и червей, и он знал, что черви были в её плоти — до сих пор поедая её. Сглотнув закислевшую слюну, чтоб не сблевать, Тим едва сумел задержать дыхание. — Осталось только два дня, Тимми, — шепнула она голосом, похожим на шелест гнилых тыкв, распадающихся на куски от малейшего прикосновения к ним. — И всё. Другого времени не будет, иного пути — тоже. Ты же не хочешь, чтобы девчонка через два дня сгорела вместе с ним? Тим молча покачал головой. Конечно, не хотел. Салли, что бы она ни думала о нём, всё равно оставалась его подругой, его городской девчонкой — притом хорошей, может быть, даже чересчур. Он понимал с самого начала, что с ней не будет легко, но чёрт возьми, не настолько же! — Вижу, теперь у тебя есть надзиратель, — неприязненно улыбнулась Эммелина. Шёпот её был похож на шуршание разбухшей, мёртвой плоти о песок. Тим ничего не ответил, только моргнул — так выразительно, что это заменило ему кивок. Волосы, спускавшиеся на шею, немного взмокли, кожа под ними вспотела. Сейчас, при свете дня, бабушка Эм пугала его. — Здесь, на этой земле, у меня болят все кости, но это ничего. Нам нужно только немного времени. Тим, не уверенный в том, что у них было это время, нахмурился. Ни Миллеры, ни Мейсоны не подозревали, что всё развернётся таким образом — чёртов Полночь помогает Салли! Помогает кому-то из них! Он должен был убить её, чтобы она не мешалась под ногами, вот что. Хотя бы одна его попытка — и Салли была бы уже с ними. Тим не верил, что пугало было добродушным существом: он знал о нём правду и знал, как много крови осталось на его руках. Тогда какую же игру он затеял? Чего именно хотел на самом деле? Эммелина стояла на границе света и тени, там, где из окна солнечный луч падал на половицы. Она не смела ступить в бесконечную пелену солнца — пока не смела, однако скоро всё это могло измениться, и Тим чувствовал: перемены близки. — Помни, — прошамкала она, тяжело двигая утратившим чёткие очертания, прогнившим ртом, - мы всегда рядом. Мы живём в тебе. Будь терпелив, мой мальчик. И по делам твоим воздастся. Что-то зашевелилось за её спиной, и Тим увидел позади, в тёмном углу, тихое свечение покойницких глаз. Она пришла вовсе не одна. На руках его встали волоски. Он ощутил одновременно страх перед их немой, зловещей мощью — и восторг, потому что теперь знал: его врагам несдобровать. Загоралась одна пара тусклых глаз за другой, и там, в доме Джона Ли, теперь тоже было неспокойно.

4

Салли осторожно прикрыла за собой дверь и бросила быстрый взгляд на Тима — он, сидя на полу, дремал у очага, по-прежнему привязанный к нему, а затем перевела глаза на Джона Ли, который устроился к ней полубоком, уронив голову на спинку кресла, и, кажется, отдыхал. Салли тихо-тихо прошлась до кухонного стола, ступая так осторожно, чтобы никого не разбудить. — Он притворяется, — вдруг сказал Джон Ли, и Салли подпрыгнула на месте. — А я не сплю. Он со вздохом прислонил к стене возле окошка ружьё и, повернувшись к Салли, выразительно посмотрел на неё. Тим всё так же сидел с закрытыми глазами, однако теперь Салли думала о нём совсем иначе. Она знала: он хорошо их слышит и внимательно слушает. — Ну, — сказал Джон Ли, — как там Полночь? Он ведь тебя спас. Правда, едва не смыл мой дом слезами, но это пустяки. Салли покраснела, но, приняв нарочито спокойный вид, взяла стоявший на полотенце помытый стакан, налила себе воды из чайника и залпом выпила. Ею овладела такая сильная жажда, что она размечталась о содовой с холодными капельками по стенкам, со льдом, перестукивающимся в стакане… Даже горло засаднило. — Вижу, нога тебя беспокоит куда меньше, — заметил Джон Ли. — Да, — Салли сполоснула стакан в раковине и, скрестив на груди руки, поглядела на старика, неподвижно сидевшего теперь в своём кресле. Раннее солнце уютно согревало его кожу, коричневую и тёмную, покрытую глубокими морщинами на щеках, озаряя её красивым оранжевым цветом. — Спасибо вам, мистер Ли. — Лучше зови меня просто Джон. — Хорошо, Просто Джон, — улыбнулась Салли, и он усмехнулся тоже. Девчонка — палец в рот не клади, откусит: такие ему нравились, без жеманства, без ханжеских замашек. — А где Полночь со своей ручной пернатой тварью? — Ах да, — спохватилась Салли, будто о чём-то вспомнив. — Джон, хотела спросить: у вас не найдётся для него чистой и целой одежды? Его собственная малость… — она постаралась не ехидничать, но Джон Ли уже усмехнулся. — …поизносилась… — Ой, какая неожиданность, — в его шутках не было никакой злости, и Салли это нравилось. — Ну надо же, отчего бы это? А выглядела совсем новенькой. Ай-яй-яй. Даже не знаю, смогу ли найти что-то подходящее и такое же красивое, как было. Но я постараюсь. — Спасибо, — Салли подавила улыбку. — Кстати, могу я взять у вас немного продуктов? Хочу приготовить завтрак. Старик только вскинул брови, когда она подошла к холодильнику. — Завтрак? — Ну да, — растерялась Салли и замерла на месте. — Завтрак. Всем нам нужно что-то поесть. Но если с этим какие-то проблемы, то… — Никаких проблем, — покачал головой Джон. А про себя добавил: «Просто завтрак в этом доме женщина делала последний раз сорок лет назад, да и я ел его не один точно тогда же». Но, ничего не сказав, он взял ружьё, прошёл до Салли, показал, где и что на кухне лежит — и в каких шкафах — а затем предупредил: — Я ненадолго отлучусь, но, если он будет вести себя не как пай-мальчик, — Джон кивнул на Тима, — пали прямо по нему. Поняла? Салли нерешительно кивнула. Тогда Джон показал ей, как снимать предохранитель и хотел было рассказать, как целиться, когда Салли обронила: — Дедушка меня учил стрелять из охотничьего ружья. Всё в порядке, Джон, я умею. — Это славно, — глазом не моргнув, ответил он. — Но дедушка ведь не учил тебя, как стрелять по друзьям детства, правда? Хлопнув Салли по плечу, он отошёл к шкафу, в котором долго возился прежде, чем что-то нашёл. Тем временем, Салли, покосившись на Тима, оставила ружьё возле себя, прислонив его к шкафчику, и принялась изучать содержимое старенького небольшого холодильника. Взяв всё нужное — несколько яиц, молоко, масло — она закрыла дверцу. Да, у Сонуки было негусто продуктов, и Салли подумала, что было бы неплохо купить ему ещё еды, когда всё закончится, если, конечно, после всей заварушки они останутся живы. Ещё раз внимательно посмотрев на Тима, она вымыла руки, вытерла их чистым полотенцем и, убрав лишнюю посуду со стола в сторону, начала готовить. Джон, сложив в стопку кое-какую одежду, прошёл мимо и только хмыкнул, глядя на то, как Салли разбивает яйца, отделяя желтки от белков в разных мисках. Когда он исчез за дверью, ведущей в спальню, в большой комнате стало до неприятного тихо, хотя снаружи, из-за стекла, доносились птичьи трели. Салли разбила восемь яиц и отложила скорлупки возле раковины, чтобы влить к желткам молоко. Взяв пакет, она проверила срок годности и нашла на узенькой полочке, повешенной на стене, солонку. Она взяла из глиняного стакана вилку и начала взбивать желтки, когда услышала позади себя шаркающий звук, который издаёт только человек, переступающий с ноги на ногу. Салли встрепенулась и, резко обернувшись, принялась разглядывать комнату. Тим безмятежно дремал, даже не шевелясь — во всяком случае, даже если он только делал вид, что спал, Салли это устраивало. Внимательно посмотрев ещё раз тут и там, она прижала к груди миску с желтками и, повернувшись лицом к комнате, прислонилась бедром к столу, продолжив работать вилкой. Пускай было тихо и пусто, Салли знала, что не ослышалась. Прошла пара минут, когда Салли отставила миску в сторону и на мгновение отвернулась, чтобы влить вспененные желтки к белкам. Вдруг кто-то снова шаркнул ногой. Салли порывисто поглядела назад. — Джон, — мигом позвала она, не желая искушать судьбу, и взяла ружьё. — Полночь! Но они не отвечали, и дверь у них была плотно закрыта. Секунды потянулись так медленно, что Салли стало не по себе. Она сделала шаг от кухни и снова услышала тот же звук. Теперь уже она ясно уловила движение в тёмном углу возле комода. Казалось, там сгустились все тени маленького дома Джона Ли. Облизнув пересохшие губы, Салли осталась на месте, потому что увидела: в углу что-то шевельнулось. — Полночь! — снова позвала она голосом, полным тревоги. Темнота не была пустой. В ней кто-то стоял, так показалось Салли. Она хотела перевести взгляд на Тима, но вдруг поняла, что не хочет этого делать и выпускать из виду угол. Вдруг нечто выйдет оттуда, пока она не будет смотреть? Вдруг оно только этого и ждёт? Салли крепче стиснула ружьё. Прошло две или три секунды, показавшиеся ей невыносимо долгими, и она, терзаемая мучительным страхом перед тем неизвестным, что было в одной комнате с ней — оно теперь замерло, но Салли чувствовала его голодный, злобный взгляд на себе — жалобным голосом снова позвала: — Джон?! — Что такое, Салли? Дверь открыли, в комнату вошли двое. Салли почувствовала, что её плеча и талии коснулись руки, и с облегчением выдохнула: это были руки живые и тёплые, и голоса — тоже знакомые. Она опустила ружьё. Рядом с ней встал Джон Ли, уперевшись руками в бока. Полночь остался позади. До Салли донёсся запах мыла. — Ты звала, — коротко сказал Джон. — Что стряслось? Салли сперва хотелось сказать, что ей просто почудилось… и что ничего особенного не произошло — возможно, она только лишь испугалась темноты, но… — Там кто-то был, — вместо этого заявила она. Джон забрал у неё ружьё, Полночь стиснул руку на плече. — Я слышала какие-то шорохи. — Дом старый, здесь много чего надо бы починить, — неуверенно сказал Джон, прекрасно зная, что это все полная хрень, эти его пассажи про гнилые доски и перекрытия. Но на девчонке не было лица, и он не хотел напугать её ещё больше. — Молодец, что забила тревогу. Ну-ка, поглядим теперь вместе, чего это там тебя вздумало пугать. — Да, — холодным, низким голосом, полным вибрирующей ярости, сказал Полночь. Тим сглотнул: от этой интонации ему стало не по себе. — Поглядим, что там. Джон порыскал в верхнем ящике кухонного стола и нашёл фонарик. В тёмный угол, куда свет из окон не доставал и где всегда роились тени, он направил яркий луч, разогнавший тьму — и успокоился. Салли тоже выдохнула. — Ничего, — с облегчением сказала она, обернувшись к Полночи и без смущения обняв его. — Боже. Я так перепугалась. Вот же глупая, — и она рассмеялась. Теперь, когда он и Джон были рядом, бояться оказалось нечего. Может, ей и впрямь показалось! Но Полночь продолжал буравить взглядом угол и, поджав губы, не улыбнулся. Стекляшка, севшая на потолочную балку, каркнула его голосом: — Глупец здесь только тот, кто пытается нажить себе врагов и неприятностей в моём лице. Я умею быть и хорошим врагом, и большой неприятностью: а тот, кто ищет, тот всегда находит. — Ладно, — неуверенно сказал Джон Ли. — Раз ничего не стряслось, расходимся по делам. А что ты здесь готовишь? — Омлет, — Салли отпрянула от Полночи и вдруг заулыбалась. — Симпатичный наряд, кстати! Он переоделся в свободные синие джинсы, уже порядком выцветшие и подхваченные простым кожаным ремнём, и белую футболку с поблёкшей от времени надписью, здорово растянувшейся на широкой груди: «Нюдсы слали в две тысячи семнадцатом. Пришли лучше деньги». На ногах так и остались его ботинки. — Джон дал свою одежду, — смутился Полночь. Салли быстро взглянула ему за спину, на ухмылявшегося во весь рот Джона Ли, и улыбнулась ещё шире. — Всё в порядке? — Да-да, — спешно сказала она и кашлянула, отойдя в сторонку, к кухне, но не сдержалась и снова быстро взглянула на Полночь. — И футболка так тебе к лицу. — Давненько я не носил чего-то чистого, — признал Полночь и поглядел на надпись у себя на груди. — Правда, я не вполне понимаю, зачем кому-то слать мне свои обнажённые портреты. Джон Ли поперхнулся смешком и прошёл к двери, на ходу доставая сигареты. Он ужасно хотел покурить, но всю ночь вынужден был дымить возле приоткрытого окошка, потому что не мог оставить Тима. Тим больше не притворялся, что спит: лениво прислонившись плечом к печи, он с угрюмой, яркой, какая может быть только у молодых юношей, ненавистью уставился на Полночь. — Как ни обряди тебя в современные одёжки, — лениво сказал он, — так и останешься полевым чучелом. Кстати, выглядишь отстойно. — Спасибо, — сдержанно ответил Полночь. — Но, как полевое чучело, заявляю, что отделаю тебя даже так. Как прошла ночь? — Получше, чем у тебя, — огрызнулся Тим. — Не думаю, — усмехнулся Полночь и сощурился, медленно подойдя к нему. Он присел напротив на корточки. Волосы его, чёрные, гладко зализанные назад, опускались до лопаток и были ещё мокрыми после душа, со смуглой кожи сошли пот и грязь, и он выглядел свежее обычного. Взгляд, особенно ясный и пугающий, был взглядом крупного хищника, которого Тим пытался укусить, зная, что, если укусит Полночь, хватит челюстями сразу пополам. И хотя он надел потёртые и поношенные шкурки обычного парня со среднего Запада, но его лицо было лицом человека не из этого времени — а возможно, такого же древнего, как земля, на которой стояли фермы и дома. Улыбка у Полночи была почти бритвенной по остроте. — Я неплохо поспал эту ночь на кровати, впервые за до-о-олгие годы, — протянул он, — а вот ты, гляжу, хорошенько расположился на полу. Не замёрз? — Мне любезно одолжили плед и подушку, — буркнул Тим. — Я уступил свои Салли, — сузил глаза Полночь и издевательски склонил на плечо голову. — Если ты голоден, советую закрыть рот и быть вежливым мальчиком. Ты же вежливый мальчик? — Только не с тобой, — тихо сказал Тим. Тишину, кроме их разговора, разбавляло постукивание венчика о керамические стенки миски, где Салли усердно взбивала желток и белок. Она молчала, не желая вмешиваться между ними и доверив переговоры Полночи. С Тимом общаться она совершенно не желала, и не потому, что боялась его. Вовсе нет. Она испытывала к нему отныне слишком сложные чувства: и жалость, потому что вряд ли он добровольно выслушал историю и примкнул к Слышащим, и смущение. После слов Полночи — тем более. Мистер Полночь встал и отряхнул руки. Отойдя от Тима, подтянувшего колени к груди, он прошёлся по комнате, разглядывая особенно пристально оплывшие свечи на комоде. Стекляшка вспорхнула на кухонный стол возле Салли и повернула свою чёрную круглую головку с умными блестящими глазками: — Тебе чем-нибудь помочь, омаште? — спросил голос Полночи, пока сам он деловито вертел в руке деревянную фигурку в виде рук, сложенных в молитвенном жесте. Салли нежно пощекотала Стекляшкины перья на спине. К её изумлению, ворона легко далась ей. — Не стоит. Отдыхай. Впрочем, можешь накрыть на стол. — Один момент. Она нашла большую тяжёлую сковороду и поставила её на огонь, растопив на поверхности немного масла. Когда оно уютно зашкворчало, Салли вылила взбитые желтки, с лопаточкой наготове ожидая, когда они схватятся. Полночь прошёл так близко, что коснулся её бедра своим. Встав позади, он потянулся за тарелками и тихонько втянул воздух. — Вкусно пахнет? — спросила Салли, запрокинув голову и заглянув ему в лицо. — Хочешь, перекуси чем-нибудь. — Пожалуй, воздержусь. Лучше подожду это. — И он впился глазами в омлет, который Салли легко перевернула лопаткой, а затем вылила сверху густую белковую массу. Спохватившись, Полночь взял стопку тарелок и понёс к столу. Впрочем, ему пришлось почти сразу возвращаться за приборами, но вилок нашлось только две — и он взял ещё две ложки. Вернулся Джон Ли: от него сильно пахло дешёвым табаком; поправив рукава рубашки, он удивился: — Вот это вы здесь хлопочете. — Будете чай или кофе, Джон? — Лучше кофе, чёрный. Салли кивнула, накрыв крышкой омлет: — А ты, Полночь? — Я… — он разложил тарелки, все четыре, и глубоко задумался. На лице его отразилась такая нерешительность, что Салли и Джон с улыбками переглянулись. — Не знаю, Салли. Я совсем забыл вкус и того, и другого. Тим закатил глаза, но ничего не произнёс. — Тогда лучше чай, — сказала Салли. — Я тоже его буду. У вас же есть где-нибудь пакетик, Джон? — Найдётся… Омлет был готов: Салли велела всем садиться за стол. Среди разномастных тарелок — две в голубой цветок по ободку, ещё одна просто белая, а последняя оказалась бирюзовой с кракелюром — она поставила доску с нарезанным хлебом, вряд ли свежим, но тем, что оказался в доме, и обнесла всех напитками в таких же пёстрых кружках. Джон Ли, отвязав от печи Тима, любезно качнул подбородком и пригласил на завтрак, но красноречиво отодвинул свой жилет и показал ему за краешком спрятанный в кобуру револьвер «Смит и Вессон». Тим, поджав губы, молча сел, куда было сказано, а Джон Ли устроился возле него и положил револьвер на стол. Салли лишь едва вздрогнула, завидев это, но виду не подала. Она поднесла сковороду к тарелкам, обмотав ручку толстым полотенцем, и принялась раскладывать омлет. Полночь топтался рядом, пока наконец не взял у неё сковородку, услужливо придерживая. Когда все устроились, Салли посмотрела на мужчин и задумалась над тем, какая же, право, странная компания собралась нынче в доме у Джона Ли: старик-индеец, который прежде невзлюбил Полночь за то, что тот не спас его жену, и Слышащий Тим Миллер, который ненавидел их всех, и сам Полночь — дай ему волю, одним махом прикончил бы бедолагу Тима. Салли, устроившись рядом с пугалом, вскинула брови, не понимая, почему они не едят. — Не бойтесь, — неловко сказала она, — готовлю я нормально, не отравитесь. Хохотнув, Джон Ли покачал головой и взялся за вилку, заметив: — Вообще-то, мы с моим другом Мистером Полночью всего лишь ждём, когда женщина первой преломит хлеб, так сказать. — Ой, — смутилась Салли, — раз так, конечно, преломлю, и поскорее, а не то Полночь слюной изойдёт. Он шутливо пихнул её в бок локтем. Тим только фыркнул. Салли подцепила вилкой дымящийся пышный омлет, по виду скорее похожий на яблочную запеканку или сливочный пирог — с белой высокой начинкой и аппетитным золотистым желтком внизу. Когда к столу подлетела Стекляшка, опустившись на спинку стула Салли, девушка взяла кусочек омлета и отломила хлебную корку, бросив их на пол: пускай Стекляшка тоже пирует. Тим, фыркнув, опустил голову низко к столу и начал есть, быстро орудуя ложкой. Джон Ли, подув на омлет, попробовал и задумчиво кивнул: — А это очень хорошо. Да, давненько я так не завтракал. — Спасибо! Полночь не решался притронуться к своей тарелке, поедая её беспокойным взглядом, пока остальные завтракали. Он робко взял на ложку омлет и остановился. Тогда Салли с мягкой улыбкой погладила его по предплечью, обтянутому белой тканью, про себя подметив, что футболка ему малость тесновата: — Ну же, — ласково сказала она, точно маленькому, — не робей. Он был человечнее любого человека в тот момент. Для всех завтрак был обычным делом, а для него — очень особенным. — Ладно, — решился он. Сунув ложку в рот, с мгновение Полночь замер, не жуя, а затем, распробовав, изумлённо расширил глаза. Джон Ли не выдержал, рассмеялся. — О-о-о… — Хорошо или плохо? — Салли была само терпение, пристально наблюдая за выражением его стремительно меняющегося лица. На нём отразилось настоящее удовольствие, едва не блаженство. Прежде не чувствуя вкуса и в пище не нуждаясь, теперь он вспоминал, каково это. — Вкусно… — он прожевал и неловко проглотил, дёрнув кадыком. Затем помассировал горло и, покачав головой, взял ещё кусок. — Очень вкусно… Это была первая еда, которую он попробовал с тех пор, как умер. Салли понимала это. Понимали и остальные, но Тим не желал смотреть и слушать. То, с каким теплом Салли прикасалась к нему, и то, как они говорили друг с другом, ему опротивело. Отвернувшись, он с вызовом бросил вилку на стол и, встав, прошёл обратно к печи, демонстративно усевшись возле неё на пол. Салли замерла и впервые за это утро посмотрела ему в лицо. Ах вот оно как. Джон Ли ничего не сказал, только продолжил уплетать свой завтрак за обе щеки. Даже не дрогнул и сам Полночь. — А что это за омлет такой? — только и спросил Джон. — Никогда такого не видел и не пробовал. — Тает во рту, — поддержал Полночь. — И вид необычный. — Это омлет «Пуляр», — сказала Салли и бросила ещё хлеба Стекляшке. — Мама готовит его по праздникам. А вот у бабушки он совсем не получается. Французский старый рецепт. Мама ещё до моего рождения стажировалась в Марселе по работе, там и научилась… Она запнулась и вдруг опустила глаза себе в тарелку, поглядев на располовиненный омлет. В горле встал ком. Да, и вправду, она его так любила: это было мамино фирменное блюдо, и вкус его был вкусом дома. Когда она сказала про бабушку и маму, потеплевшее от доброты Джона и Полночи сердце теперь больно защемило. Это утро, по-настоящему чудесное и по-странному домашнее, помогло ей хотя бы на короткое время отвлечься от того ужаса, в который обратилась её жизнь. Она вспомнила всё, что случилось в последние дни, и только теперь, на миг остановившись в бесконечном бегстве от разных опасностей, поняла, как сильно любит своих родных — и как сильно скучает по ним. Какими бы они ни были, что бы ни хотели с ней сотворить, она не могла до конца так запросто возненавидеть их. И Тима не могла тоже, и чету Миллеров. Она помнила всё, что было, и плохое, и хорошее, и не умела хладнокровно вычёркивать людей, которыми дорожила, из своего сердца, хотя им пришлось смолкнуть и потесниться. Теперь в нём был и Полночь. Вот только что делать с этим всем самой Салли? И ведь теперь она ничего не смогла бы изменить. Ее мама и папа, вечно занятые, всегда такие бодрые и деловые, но любящие, отныне для неё — Слышащие, и были такими всю её жизнь. Ее бабушка и дедушка хотели обратить её в жуткую тварь, не принадлежавшую себе. Парень, который так нравился ей, силой желал привезти ее домой, туда, где всё было бы только хуже. Салли незаметно шмыгнула носом и, опустив глаза, продолжила есть, подняла вилку — и застыла, не в силах проглотить даже кусочка. Полночь и Джон Ли поглядели друг на друга. В холодных, потусторонних глазах мертвеца с поля Джон увидел много боли. И поразился, потому что в его мире люди болеют душой так сильно только за себя. — Ешьте, — сдавленно сказала Салли и быстро извинилась, утерев мокрый краешек глаза рукой. — Скорее, пока не остыло. Когда Полночь накрыл её руку, лежавшую на столе, своей большой ладонью, смуглой, изрезанной временем, и старыми шрамами, и тяжкой работой, и бережно сжал, Салли не выдержала. Всё, что случилось в ней, было похоже на взведённую пружину. Могла бы она плакать раньше, выплакалась бы, но чего-то не хватало. Может быть, даже такой мелочи, как мамин омлет. Джон Ли, тихо положив вилку на стол, стиснул пальцы в замок и поставил локти на стол, опустив на руки подбородок. Он задумчиво, с тяжелым сердцем смотрел, как совсем юная, усталая, растрёпанная рыжая девчонка, зажмурившись, разрыдалась во весь голос. Лицо её исказила кривая, некрасивая улыбка. Из носа потекло. Веки, щёки, мочки ушей покраснели, губы распухли, запеклись. Слёзы были такими, словно у неё кто-то умер, и Джон Ли узнал в этом плаче себя, когда потерял жену. Потерять маму, понимал он, ничуть не менее тяжело. — Инила, омаште, инила, — печально сказал Полночь и, пригрудив Салли к себе, растёр её плечи. Она разрыдалась ещё пуще, не в силах даже пошевелиться. Вся тяжесть сделанного выбора пришла вместе с пониманием, что анагопта не оставят её семью, и не будет в её истории такого конца, который она могла бы назвать счастливым. — Хечегла у ваште. — Ничего уже не будет хорошим, — тихо сказал Джон, однако Полночь бросил на него тяжелый взгляд, и он поджал губы. Салли не знала, сколько так она проплакала, но долго ей не дали. Полночь, воркуя на тсалаги, придвинулся ближе. Стекляшка, точно совсем разумная, прыгнула на спинку стула Салли и легонько ущипнула её за рубашку клювом. Полночь, взяв вилку сам, аккуратно отрезал омлет и поднёс его к губам Салли. — Поешь, омаште, — любовно сказал он и коснулся её виска губами. — Я больше не смогу. — Сможешь, — сказал он и улыбнулся. Улыбка вышла совсем грустной, но Полночь был рядом, и это утешало Салли. — Я не справлюсь. Их всех больше, считай, нет для меня, я не смогу больше так. — Ну что ты, Салли, — пробормотал он. — Ведь скоро нам выбираться в дорогу, а куда ты поедешь совсем без сил? Ваштела, пожалуйста. Она сжала плечи и совсем сникла. Слёзы капали в тарелку. Наступило время взросления и выбора, и Салли свой выбор совершила. И если он правильный, почему тогда на сердце ей так больно? Прижав её ближе, Полночь произнес, и сказанное поразило Джона Ли и Салли так, что оба посмотрели прямо ему в серьезное лицо, в заблестевшие глаза: — Первый кусок всегда горький. Потом будет легче. Может, всегда теперь память о матери будет солона от слёз. Но если ты бросишь это здесь и сейчас, боль разрастется из плохого воспоминания. А плохое быстро затмевает собой хорошее. Однако… — он помедлил, по-доброму улыбнулся. Салли с надеждой посмотрела на него, будто думала, что он способен сказать что-то, что изменит всё и избудет её страдания. — Когда тарелка опустеет, тебе станет малость лучше. Ничто из твоих воспоминаний не будет осквернено: наоборот, оно обрастет чем-то новым, чем-то добрым. Мы с Джоном будем здесь, мы теперь тоже часть твоей памяти. Пусть боль никуда не уйдет, пусть угощение у судьбы недоброе, пусть хочется всё бросить и отступить — но оно кончится, как заканчивается всё хорошее и всё плохое. И каким бы оно ни было, мы это пройдём вместе с тобой. Она ела с его рук и взаправду горько плакала. Тарелка пустела. Уставшая и обессиленная, Салли понемного отогревала сердце, потому что, как и говорил Полночь, они с Джоном Ли, и это утро, и вкус любимого маминого блюда тоже стали её новым воспоминанием, расцветившим боль старого. Когда она закончила, Полночь быстро доел сам и велел собираться. Тим Миллер молча наблюдал за Салли. Он не улыбался, хотя очень хотел бы, потому что теперь знал, что именно ему нужно сделать.

5

Джон Ли внимательно выслушал план Салли и Полночи. Салли изложила его наедине, выйдя наружу и оставив Полночь с Тимом. Стояло прекрасное, хотя и очень раннее, свежее августовское утро. Джон снова с наслаждением закурил. Дым красиво вился между его длинных, мозолистых пальцев, оплетал губы. Когда Салли смолкла, Джон Ли спросил: — Ты умеешь водить машину? — Да, у меня дома своя тачка, — быстро ответила Салли. Джон снова затянулся, затем неторопливо продолжил: — Вам нужно вернуться лучше всего к полудню — или немногим позже. Полночь ещё не совсем ожил. И после вчерашнего не так силён, как мог бы быть. Салли кивнула, но Джон Ли беспощадно заметил: — Он взял то, что было в тебе, на себя, и сжёг это, потому что иначе не мог. Помни о том, чтобы сегодня сберечь его: ведь завтра времени не останется. — Так ли я должна узнать эту историю? — задумалась Салли. — Если с ней сопряжено столько рисков. — Вы так или иначе рискуете. Но ты должна знать, что произошло, чтобы их победить. — Я не знаю, хочу ли, — честно сказала Салли и, собравшись с духом, быстро сказала. — Что, если события прошлого таят в себе что-то ужасное, с чем я не справлюсь? — Боишься, что бросишь его, когда узнаешь правду? — прямо спросил Джон и посмотрел ей в глаза своими, чернее чёрного. — Бывают такие истории, Салли, где нет добра и зла. И бывает так, что одно борется с другим за свою правду. Салли обмерла. Она ждала, чем он закончит. Но Джон Ли вынул руку из кармана джинсов и с усмешкой бросил ей, изумлённой, ключи от машины прямо в руки. Салли едва успела их подхватить. — Но это не тот случай. А теперь поезжай. Вы оба должны быть готовы к тому, что случится. Минет две ночи, и чем бы то ни было, но это закончится на долгие годы, если победят они. Или навсегда, если у него хватит духу сделать то, что должно. Было только восемь часов. Полночь сидел на диване, закинув каблук ботинка себе на колено, и легонько покачивал носком, когда Салли и Джон вернулись в дом. Она кивнула ему, и он всё понял, тут же поднявшись. Они ни слова не сказали друг другу, не желая, чтобы Тим узнал об их задумке. Полночь помедлил. — Я возьму свои серпы, — сказал он. — И плащ. На всякий случай. — Ты в нём будешь, конечно, совершенно неприметным, — с доброй насмешкой заметил Джон. — Ничего, — успокоил Полночь. — Всё лучше, чем ходить безоружным. Он сходил в спальню и забрал оттуда плащ, а также ремни на бедро и плечи, к которым в кожаном креплении он пристёгивал старые серебрёные серпы. На ходу накинув ремни на плечи, он пристегнул вторые к ноге наподобие пистолетной кобуры — и облачился в свой плащ. Теперь, с новой одеждой, он выглядел малость получше, однако Салли спросила ножницы и быстро подрезала его грязный, рваный край, так что он стал Полночи едва ниже колена. Тим глядел на них с мрачным непониманием. Что они задумали, он не знал. — Так-то лучше, — пробормотала Салли, разгладив воротник и поправив плащ на его груди. — Только не застёгивайся, а то будешь выглядеть совсем странно. — Поезжайте, — это был Джон Ли. Он стоял у двери, скрестив на груди руки. — И возвращайтесь поскорее. — Береги себя, — серьезно сказал Полночь. — Прости за то, что снова втянул тебя в это. — Я был втянут потому, что родился на этой земле, — заметил Джон Ли. — Прятаться — не выход. Я пробовал: не вышло. Если бы я не прятался, может, всё сложилось бы иначе. Да и потом… стряпня Салли мне, к тому же, понравилась. И я надеюсь на ужин. Салли и Полночь с улыбками переглянулись. — Ужину быть! — тепло сказала она и, не сдержавшись, крепко и порывисто обняла старика. Тот со смешком похлопал её между лопаток. Тогда Салли шепнула. — Спасибо за её вещи. Джон Ли сдержанно кивнул и подал руку Полночи. Когда тот пожал её в ответ, Джон произнес: — Токша акэ, Вичаша вакахапи. Но тот лишь покачал головой и сказал что-то ему на ухо, отчего Джон Ли переменился в лице и застыл, глядя совсем иначе в мягкое лицо Полночи. Попрощавшись, они с Салли вышли из дома и направились к старому коричневому пикапу, который стоял в тени высоких дубов. Стекляшка сидела у Полночи на плече, сам он широким шагом шёл по пыли. Нагнав его, Салли повисла на руке, с любопытством спросив: — Что такое ты сказал ему, м? — Пустяки, — бросил тот. — Скорее, поедем. Салли открыла ключом дверь, скользнула на место водителя. Полночь устроился рядом. — Ну, пожалуйста! — упросила она. — Или это какой-то секрет? — Вовсе нет, — смягчился он и вздохнул. — Всего лишь назвал ему имя, которое долгое время было моим до того, как я стал Мистером Полночью. — И ты скажешь его мне тоже? Салли сунула ключ в замок зажигания и завела машину, хотя вышло не с первого раза. Она попробовала снова. Когда двигатель заработал, Полночь убрал рыжую прядь от её лица, задумавшись о чём-то своём, и сказал: — Ха-Ваока, Салли. Так меня звали мои люди. Ночной Охотник. Она повернулась к нему, посмотрев так, словно увидела впервые. А потом, кивнув и подумав, что Полночь когда-то тоже потерял всё, чем дорожил, и даже имя, осторожно выехала со двора, развернула пикап и направилась по дороге между дубами в Лебанон. У них было только три часа.