цикл

раннее утро. звон домофона, и совсем не трезвый голос в трубке телефона. каждый божий день всё циклично. такси возле его дома, домофон и пьяный глеб. уже привычка. собственная аддикция даже. саша уже не представляет жизнь без этого. сколько еще викторов так делал раз? неизвестно. младший потерял счет, и, честно находить его не желал. ему удобно чувствовать свою нужность, хотя бы посредством отрезвительной хаты на ночь. нажатие кнопок, совершенно невнятная речь в ушах, — саша уже не слушает. выучил как отче наш. снова что-то про любовь. снова что-то про то как он нужен. этой ночью он поверит в это, на вечер сделает вид, что все это было лишь глупым и пьяным недоразумением. открывается дверь в двести пятую квартиру. первое, что отмечает саша: — глеб сегодня не вмазан, что очень странно. дорогой, неужели, мы ломаем наш ебучий цикл? сегодня только алкоголь. насколько крепкий уже не важно. этого достаточно. викторова шатает из стороны в сторону. пьяница со стажем, а берёт со всего будто в первый раз. неизвестно в каких количествах, но точно не вагон палённой водки. хотя, и в этом стоит сомневаться. глеб непредсказуем. кто же знал, что сегодня в нём не будет веществ? разве что иисус. — саш... — глеб смотрит куда-то выше ясюкевича. ну или второй просто вырос. в двадцать три года это еще возможно? — саш, прости.... меня. я, я... я последний мудак. только не слёзы. больше себя саша ненавидел только слёзы глеба. нет. он не считал это слабостью, или чем-то еще. ему было элементарно тяжело на это смотреть. тяжело — не смотри. но он так не мог. викторов — для него всё, или даже чуть больше. да, ему больно от каждого поступка второго, но он будет ему опорой, даже если в глубине души, в трезвости — глеб его попросту ненавидит. а ненавидеть есть за что. бледной рукой саша проводит по мокрым щекам, вытирает всю ту боль, что находится где-то в глубинах трезвого рассудка. рассудка, что видно только в этих отрицательных эмоциях. если ему нужно, саша стерпит. саша любит. саша простит ему сейчас, но врядли простит себе потом. он изменяет, но только себе. измены всем, кроме него. — саш... я тебя люблю, прости меня, — очередной всплеск эмоций. и саше хочется верить, и он верит. верит до вечера, — останься со мной, прошу. и хочется. и останется. и будет. будет всегда. всегда, пока тот в нем нуждается. саша смотрит на него, как на мокрого пса, которого хочется согреть и прижать. но младший не сделает этого. не нарушит пространство глеба. не посмеет, пока тот этого сам не захочет. и глеб хочет. весь дрожит, и робко прижимается к саше. жмётся, будто за ним стая лабрадоров, а он маленький терьер. ищет спасение и защиту. спасение от себя. что-то шепчет на ухо, а следом целует где-то за ухом. ну или пытается. глаза у викторова стеклянные. и сам он треснувший: толи от перепадка температур, толи от душевных ран. ясюкевич не подает ни единой реакции. лишь закрывает дверь, что дается довольно сложно, с прицепившимся к нему глебом. в уши льются какие-то клятвы. саша уже их слышал, поэтому не вслушивался ни в этот ни в прошлый раз. одним разворотом младший ведет глеба в гостиную. там довольно большой диван. второй его любит. ну диван. хозяин квартиры аккуратно укладывает викторова на кровать, попутно что-то отвечая, так как старший стал жаловаться, что саша слишком сухой и молчаливый. рандомные слова, лишь бы не слышать эти пьяные и тупые упрёки. внезапно глеб хватает ясюкевича за футболку в области плеч, и жадно целует, совершенно не обращая внимания на действия саши, вырваться из этой крепкой хватки. целует жадно и дико, до прокусанных в кровь губ. через время опухнут. через время закровоточат. глеб хочет — глеб получит. саша обязан быть ему нужным. старший встает и садит ясюкевича на диван, попутно садясь на его колени. шепчет в губы о том, как желает его в этот момент, и кусает. говорит и кусает. в одно мгновение на саше уже нет футболки. где она — не имеет значения. губы глеба оказываются на бледной шее саши. кожа синеет. позже будут фиолетовые пятна. поцелуи спускаются ниже, пьяные и смелые руки изучают все тело. в трезвом состоянии он бы себе такого не позволил. не хочет разрывать зрительного контакта, но целовать тело своего спасателя? тоже хочется. одно из двух: убийственный стеклянный взгляд или удовольствие? одно другому не мешает. на то глеб и глуп, и пьян. саше сложно. жарко и холодно. жарко, потому что давно хотел почувствовать на себе глеба. давно у него не было чего-то такого. давно не было глеба. давно не было этой любви и ласки своеобразной. холодно — глебу это лишь развлечение. а потому руки младшего просто вжались в диван, а сам он способен издавать только тихие вздохи, пока кареглазый не упрекнёт его. тем временем, викторов снимает спортивки с саши, ведь не пальцем деланный. если пьяный — не значит, что недееспособный. укладывает, что есть силы того на кровать, а сам принимается выцеловывать все то, о чем бы даже не посмел подумать в нормальном рассудке. саше приятно. но он будто потерялся, и не понимает, как себя вести. сам на удивление себе стонет. слегка дёрнул ногой. улыбка глеба стоит караты бриллиантов. тем более такая улыбка. глебу мало. он стягивает с саши боксеры, проводит рукой по всей длине, из головки члена выделился предэякулят. набравшись смелости, хотя, именно смелости в довольно радостном глебе было хоть отбавляй, старший взял длину в рот наполовину. остановился, прислушался к своего возлюбленному, тот издал томный вздох, похожий на пищание. услышав хоть, что-то, викторов работает ртом, потому что голова отключилась как только он переступил порог этой блядской квартиры. рукой поддерживает член у основания, проводя особые махинации на головке языком, вбирая длину глубже в рот, заглатывая глубже. саше уже не сдерживает себя. стон за стоном. все те же бледные руки, что вытирали слезы со щёк этого змея искусителя, сейчас цепляются в тщетной попытке за волосы, пытаясь насадить его глубже. и получается, на удивление. глеб покорен, пусть и сам этого хотел. в помощь идет рука. пусть и инициативу проявил сам викторов, но довести все до грандиозного финала ему хотелось только лишь для своего сашеньки. пусть он этого даже не вспомнит, но пока помнит — сделает. ясюкевич мечется по поверхности дивана, хватаясь за все, что можно уцепиться. голос срывается в немых криках. вроде и кричит от удовольствия, а вроде и пытается сдержаться. себя не слышит. в мгновение в глазах тысяча и одна звезда, и будто отпускает. тяжелое дыхание, и конец в рот викторова. тот все глотает, слезает с дивана и пластом ложится на пол. всю энергию вложил в это. и доволен собой, пока помнит, конечно. саша пытается отдышаться. смотрит на настенные часы — шесть тридцать утра. впереди еще сон викторова. впереди еще попытки забыть сегодняшнее утро. а пока что можно забить на это. и поразмышлять и насущном. даже если он его не любит на трезвую, то на пьяную — он будет самым важным персонажем его бездарного чтива. и пусть это только до вечера. обязательно наступит следующее раннее утро, и все вернется на круги своя. бесконечный цикл, который невозможно оборвать, да и тяжело. что для саши, что для глеба. сотая попытка не увенчалась успехом, а значит пытаться нет смысла. важно, что саша любит, а любят ли его в ответ — не имеет значения.