***
Итадори, Нобара, Маки, Инумаки, Панда, Юта и внезапно прилетевший с задания Хакари сидели в просторной комнате Оккоцу. Кто-то в обнимку с газировкой и чипсами, кто-то начищал оружие. — Брось, откуда малышам знать? Тем более в этом году их курирует Кусакабэ, раз Годжо вечно в разъездах, — отмахнулся Панда. — Лосось, — подтвердил Инумаки. — Ну какой же ты все-таки дурак, — снова начал Хакари. — Как можно было этого не увидеть? — Да я не разглядывал! — крикнул Юджи, чуть не поперхнувшись. — Может, это вообще был не учитель Годжо! — А кто? — разъяренно пихнула его Маки. — Да откуда мне знать?! — У него были светлые волосы или белые? — подала голос из телефона Мива. — Э-э… — не понял Итадори. — А какая разница? — Как это какая?! — гаркнула девушка из динамика. Парни недоуменно посмотрели друг на друга. Нобара и Маки устало переглянулись. — Вот же вы идиоты, — закатила глаза Маки. — Волосы Годжо ни с какими не спутаешь, тем более он здоровый, как баран. Ну и? Ты его видел, Итадори? — Ну, Кугисаки сказала, что да, — тупо хмыкнул он. Нобара предупредительно погрозила ему молотком. — Я предположила, придурочный! Если ты не видишь разницы между светлыми волосами и белыми, то тогда это действительно может быть кто угодно! — Ты же говорила, еще Инумаки! Тоге недоуменно подскочил, отчего-то краснея и вопросительно показывая на себя пальцем. — Боже, ну что вы… — вздохнула Мива в трубку. Хакари, прожевавший чипсину, широким жестом захапал себе Инумаки и громко проговорил: — Не нервничай, кукла! Мы сейчас без труда это выясним! — и повернулся к в ужасе побледневшему пареньку. — Тоге, золотце, ты вчера ни с кем в коридоре не сосался? Инумаки грозно окинул его взглядом, но краска со щек так и не ушла. Глаза паренька не предвещали Хакари ничего хорошего, но старший словно в насмешку потряс его. — Точно? Может, подзабыл чутка, а, лососевый? — Перестань ты! — злобно вступилась Нобара, когда Инумаки предупредительно отодвинул ото рта край воротника. Хакари, на недюжинное удивление всех присутствующих, сразу отпустил Тоге и, развалившись в кресле еще больше, закинул горсть острых чипсов в рот. — Ладно, предположим, это все-таки Годжо, — выдохнула Маки. — Как же… так… — растерянно вымолвила Мива. — Ну а что ты хотела? — встрял Панда. — Все равно бы замуж он тебя не взял. — Заткнись ты! — Меня больше интересует, с кем он… ну… — вставил неуверенно Итадори. — Сосался? — чавкая, спросил Хакари. — Проводил время? — тактично вставил Панда. Все покосились на Хакари. — Ты вообще что тут забыл? — спросил Юджи. — Мне скучно было, — хмыкнул он, мазнув взглядом по коленкам Нобары. Как бы они ни отнекивались, любопытство все равно брало верх. — Может, это Акари? — Кто это? — спросила Мива. — Она в паре с Идзити работает. — Не, точно не она. — Она вроде замужем. — Она пока помолвлена. — С кем? — Да мне откуда знать? — Ладно, это не она. Тогда кто? Все замолчали. Лишь Хакари и Панда шумно жевали. — А если это врач Секо? — вдруг спросила Кугисаки. — Они давно знакомы и дружат крепко. — Это мысль, — согласилась Маки, наконец отставив копье. — Мне кажется, нет, — сказал Панда. — Почему это? — Ну она… какая-то слишком безразличная и депрессивная для него… — Да все наши учителя депрессивные, — гавкнула Мива внезапно. Все согласно закивали. — Ну ему нужна такая… ну вот… чтобы волосы вот и-и… ну вот она такая вся была… — задумчиво говорил Панда, неразборчиво обрисовывая в воздухе какую-то женщину. Юджи почему-то гипнотизировано подхватил движения Панды и тоже стал выводить силуэт в воздухе. Девушки смотрели на него и Панду как на идиотов. Руки Итадори существенно лучше рисовали образ женщины, чем лапы зверя. И, когда он обвел в пространстве очертания красивой груди и бедер, Хакари, куривший в приоткрытое окно электронную сигарету, задумчиво-скучающе наблюдая за художествами бывшего сосуда, глухо кинул: — Мей Мей? — Нет, — практически сразу же ответили хором девушки. — Воняет, убери это, — недовольно сказал Юджи, опуская руки. Старший ухмыльнулся и выпустил дым в лицо паренька, тот закашлялся. — Убери эту дрянь, — скомандовала Кугисаки, махая у себя перед носом ладонью. Хакари недовольно хмыкнул, затягиваясь, выпустил дым в окно и спрятал сигарету в карман. Спустя несколько минут раздумий Нобара обронила: — Может, это кто-то из первокурсниц?.. В этом году много красивых… — Годжо, конечно, дурак, но не педофил, — ответила Маки. Девушки поникли. — Ты совершеннолетняя? — внезапно спросил Хакари, пристально глядя на Кугисаки. — Я же третьекурсница, как ты думаешь? Хакари ухмыльнулся, куда-то вбок кинув: — Супер. После победы над Сукуной на восстановление привычных вещей ушло около полугода. И бывших первокурсников — Юджи, Мегуми и Нобару — восстановили сразу на третий курс, потому что необходимо было еще получить некоторые теоретические знания и сдать экзамены. Мегуми, по заверению Годжо, проходил обучение дистанционно и ни капли не отставал от плана. К счастью, бывшим второкурсникам и третьекурснику Хакари повезло не возвращаться за учебные парты. Они все остались работать в техникуме. Хакари наотрез отказался курировать какой-либо курс, поэтому часто ходил на задания и изредка проводил тренировки, чтобы не сталкиваться с выговорами директора. Маки тренировала все время, она обучала ребят рукопашному бою и владению орудиями. Пусть иногда и в шутку даже друзей. Инумаки обучал контролю проклятой энергии. Преподавание давалось ему труднее всего, ведь некоторые студенты поначалу смеялись над его особенностью и не понимали его реплик, тогда на помощь приходил Панда. Юта курировал второй курс. Что касалось третьего курса, то это было абсолютное исключение из правил. Все, что делали Кугисаки и Итадори, — вовремя прикидывались учениками перед младшекурсниками, тренировались отдельно и ходили на задания. По сути, никакой учебы у них не было, только Нобара один день в неделю заставляла Юджи читать учебники, чтобы никто из них не провалил экзамены. — Дело не только в красоте, — подал голос Юта. Все синхронно посмотрели на него. Оккоцу все это время хоть и расслабленно, но все же тихо сидел на своей кровати. Рядом с ним, в кресле возле прикроватной тумбочки, расположилась Маки, Итадори дожевывал сладости возле. На полу возле кровати сидел Панда, рядом Кугисаки. И почти напротив нее в кресле возле окна вальяжно полулежал-полусидел Хакари. Мива фантомно присутствовала, устроившись голосом в телефоне в центре этого молодого магического круга. — Не могу говорить и за девушек, но допускаю, что каждый ищет себя в состоянии умиротворения с человеком, который нравится или в которого влюблен, — говорил Юта. — Я предполагаю, что Годжо и эта девушка влюблены. Нужно искать ту, к которой Годжо проявляет особое отношение. — Но что в понимании Годжо «особое»? И, по твоему рассуждению, Юта, он нашел кого-то, кто не интересует его в плане красоты? — переспросил Панда. — Я говорю о том, что тот самый может казаться нам абсолютным. А другие и вовсе не поймут. Все странно молчали и думали. Только Инумаки, привыкший наблюдать, ясно увидел, как тепло зацепились взглядами Маки и Юта, как Хакари задумчиво смотрел на губы Кугисаки, которая опустила взгляд в пол. Как Итадори, словно складывая сложные уравнения, таращился в потолок. А Панда горько зажмурился. — Ну и как нам ее вычислить? — после долгого молчания спросил Итадори. — Может, позвоним Мегуми? — спросила Маки. — Он откуда будет это знать? — Может, он уже давно догадывался, кто она. В конце концов, он же дольше всех знает Годжо. Юджи достал телефон. Все придвинулись ближе. — Положите меня рядом! — взвизгнула Мива, и Кугисаки переложила свой телефон. Фушигуро не поднимал лишь несколько секунд, а потом хрипло ответил: — Да? Слушаю. — Привет, Фушигуро! — радостно выпалил Итадори. — Тут такое важное дело! Все наперебой рассказывали, что случилось и кого они ловят. Мегуми только слушал и изредка переспрашивал, а потом заговорил: — Мне уже пора идти, но я так и не понял, почему вы там такое устроили. — Ну! — раздраженно гавкнули Нобара и Маки. — Это учитель Иори, это же очевидно. — Разве она не в Киото? — недоуменно спросил у всех сразу Юджи. — Она не появлялась уже несколько недель. Старшие говорили, что директор дал ей отпуск. Еще я как-то заходила к нему по делам, но его тоже нет. Ваш директор послал к нам учителя Секо и учителя Мей Мей, — подала голос Мива. — Не припомню, чтобы Гакуганджи был так щедр на большой отпуск, — задумчиво проговорил Панда. — Да какая разница? Это получается, что учитель Иори действительно могла оказаться здесь, — сказал Итадори. — Мы не можем знать наверняка, — подал голос Юта. — Мегуми, ты уверен, что это учитель Иори? — снова спросила Маки. Фушигуро фыркнул. — Разве могут быть еще варианты? Мегуми больше не мог разговаривать и, пообещав, что скоро перезвонит, отключился. Все окаменели и таращились перед собой, а потом заговорила Маки: — Это действительно очевидно. Все согласно закачали головами.***
— Так будет гораздо безопаснее! — Я не буду жить в твоей квартире! Это нелепо! В общежитии бесчисленно много комнат. И ты мне надоел за столько времени! — Как ты можешь так говорить? Ты ранишь мою бедную душу! Хватит так издеваться надо мной! — Я в твои няньки не нанималась! — Ты такая мнительная! Не знаю, каких пошлостей ты там себе напридумывала, я думаю лишь о деле и исхожу из здравого смысла, Утахиме! Если мы это время будем жить у меня, то сможем как можно больше думать о работе! — Ты идиот? Все, что нам нужно делать, — это мониторить новости и ездить в участки, если придется. Все это можно делать отсюда. — Здесь так много всего! Меня может отвлечь каждый звук! Подумай о продуктивности! — Тогда ты со спокойной душой можешь ехать в свою прекрасную квартиру и не отвлекаться ни на что, а я останусь здесь в своей бывшей комнате. — Утахиме, ты не знаешь, о чем говоришь. Нынешние первокурсники — очень громкие ребята. — Все, закройся, — терпение наконец начало покидать девушку, — я остаюсь здесь. Поздним вечером, когда Годжо и Утахиме выспались и привели себя в порядок, они сидели в конференц-зале и ждали, когда вернется Идзити. Он должен был связаться со Столичным полицейским управлением. Иори сейчас выглядела как обычно. Она снова надела свою обычную форму мико, белый бант и сделала уравновешенное выражение лица. Двойная порция американо клубами горячего пара вырывалась из глиняной чашки, наполняя все помещение строгим ароматом. Яркий механический свет сильно резал глаза, а безразлично лежащие на столе бумаги выглядели странно забытыми. Сатору не мог не заметить изменений в ее состоянии. Неприятная тревожность скреблась под грудиной. Он не мог понять, что происходит. И, хоть Утахиме на первый взгляд вела себя так же, как и всегда, слишком долгий тоскливый взгляд в темные окна, в которых нечего было разглядывать, и хрустящее молчание придавали аморфному беспокойству форму. Он сделал что-то не так? Годжо, все это время лежавший в кресле, похвалил себя за то, что теперь надел на глаза повязку. Прежде чем лезть с расспросами, он мог спокойно рассмотреть ее и хотя бы попытаться разобраться. Девушка невидящим взглядом смотрела в черное окно на блик от потолочного светильника. В хрупких ладонях остывал кофе. За несколько минут она не сделала ни одного глотка. После разговора с ним замолчала. Словно бы ушла в спящий режим. Она не реагировала на звуки, не рассматривала картину, не пересматривала свои записи в блокноте. Просто потонула в небытие. Утахиме отчаянно желала выкинуть все мысли из головы. Да так, чтобы остался лишь сквозняк. Чем больше она выращивала искусственную злость на Годжо за то, что заставил открыться полностью, тем больше понимала, как это нелепо: винить его во всем. Сколько можно бояться и прятаться? «Ты останешься без сил. Ты останешься... без сил. Ты знала, на что шла», — повторяла она себе. Ей хотелось, чтобы глаза высохли. И не видела она больше ни бумаг, ни кофе, ни окна, ни проклятого света, ни длинных рукавов косодэ. Хотелось лечь на пол и бить затылком по нему, чтобы отключиться и не представлять всего того, что с ней будет. Мозг радушно принимал непрошеные образы и симуляции. Утахиме практически сдалась под их напором и разрешила себе если и не отмахиваться, то просто осторожно осматриваться в них. Вот проклятая энергия в ее животе померкла, оставив пепелище. Вот первая надежда умерла, вот вторая, вот третья и все последующие. Вот она до конца осознала, что чуда не случилось и договор сработал. Вот она стоит пустая, без сил и будущего, без воли к жизни и желания бороться дальше. Куда идти? Где дорога? Почему свет погас? А вот она смотрит на остальных. И жалость к ним и себе, и зависть, и обида, и принятие, и злоба, и тоска до краев заполняют ее и давят, и давят вниз. Что... делать? Что теперь делать? Больше она ничего не представляла. Только поняла ясно: жизни больше не будет. И боялась только, что голова жутко пошутит: обесценит все, что она делала до этого. Все, ради чего жила, рассыплется и станет неважным. И силы будут потрачены зря, и поймет, что зря старалась и отнекивалась. Нужно было жить так, как велели. И ничего бы не было. «Если не знаешь, что делать, выход один», — без спросу, как топором, резануло в голове. Годжо беспокойно приподнялся, когда Утахиме болезненно вздрогнула и моргнула, в страхе осмотрелась. Дышала глубоко и осторожно, словно в ожидании, когда ее найдет кто-то ужасный. И в секунду, когда Сатору собирался спросить наконец, что с ней происходит, в комнату вошел Идзити. — Добрый вечер! Я... Я все узнал и договорился, — запинаясь начал он. Утахиме с силой стряхнула с себя наваждение и сосредоточенно протянула руку к креслу, приглашая Идзити присесть. Годжо заметил. Киетака Идзити бы предпочел все что угодно, кроме такого вечера. И хоть ему казалось, что Утахиме устроила допрос, на самом же деле она задала лишь пару вопросов и с вежливой улыбкой отпустила его отдыхать, пожелав спокойной ночи. Когда Киетака ушел, Сатору еще минуту молча наблюдал, как Иори делает записи в блокноте. — Это твой дневник? Девушка бросила на него недоуменный взгляд, миновав прикрытые повязкой глаза. — Нет, это рабочие заметки, ты разве не понял еще? — А дневник у тебя есть? — Нет, зачем он мне? — Жаль. — Почему? — спросила Иори, не поднимая головы от записей. — Хотел бы прочитать. Тонкая рука остановилась на середине слова. — Зачем? — Хочу, — просто бросил Сатору, вальяжно перемещаясь на кресло за ее спиной. Утахиме сидела за большим столом и специально не стала поворачиваться к нему. Годжо уселся так удобно, будто и не собираясь уходить. Он смотрел на ее сосредоточенную спину, быстро двигающийся из-за письма локоть, блики лампы на жестких волосах, знакомый до тошноты бант и мог бы пустить мысли в приятное русло, но нутром чувствовал, что что-то бледное и уязвимое начинает покрываться трещинами. Что-то вот-вот должно было расколоться. Утахиме корила себя за реакцию и то, что много лет не может перевоспитать это. После стресса она всегда злилась. Отчаянно и рьяно сдерживая гнев и с силой нажимая на ручку так, что бумага начала скулить, она сжимала зубы и молила, чтобы Годжо ничего не спрашивал. Чтобы дал ей время успокоить ужас под маской ярости, чтобы все это не вылилось на него. Левая рука, придерживая блокнот, начала трястись. И Утахиме судорожно стряхнула ее вниз, сжала и разжала кулак и снова тряхнула. Годжо молчал, подсознательно притаившись. Он сам удивлялся и, кажется, сам себе завидовал, потому что стал понимать ее куда лучше. Девушка готова была обернуться, кинуть в него ручку, и блокнот, и стул, крикнуть, чтобы не таращился. И не молчал. Пусть говорит, ему ведь явно есть что сказать. И вот правая рука начала трястись. Легкие желали больше воздуха, а губы от злости закусывались сами собой. Она уже даже не понимала, что пишет. «Успокойся, успокойся, успокойся», — как мантру повторяла она себе. Она зажмурилась, выдыхая. Рука и дальше писала что-то. Уровень беспокойства Сатору возрастал так быстро, что он еле-еле сдерживался, чтобы не подойти и не дотронуться до нее в надежде снять напряжение. Но одновременно боялся, что его порыв не утихомирит ее, а наоборот, сорвет чеку. И Годжо не знал, что произойдет. Мысли в голове уже не помещались. Череп хотел расколоться. Сведения из полицейского управления, догадки о местонахождении Эндо, Гакуганджи, дожидающийся суда на острове, дети, которые еще только могут пропасть — все это постепенно становилось бесцветным в ней и уступало по яркости и освещенности убийственной театральной постановке. В ней с деревянным молотком правосудия Гакуганджи уводят в темный коридор, а потом Утахиме чувствует, как в животе растекается что-то вязкое, воздух начинает холодить ее внутренности и она падает замертво. Сатору резко выпрямился в кресле и пересел на самый край, когда тонкая рука выронила ручку и Утахиме окаменела. Она дышала быстро-быстро, но так незаметно, что он почти не мог разглядеть, как колышется одежда. Иори как в сачок пыталась поймать бабочки здравых мыслей, пытаясь понять, что с ней происходит. Но шоу в голове, как на кассете, прокручивалось снова и снова. Вот и сердце стало слишком большим для груди и теперь специально перебежало в еще меньшее по площади горло, чтобы стало еще хуже и ритм оглушил. Утахиме старалась дышать, но чем больше вдыхала, тем больше понимала, что воздух в помещении закончился. «Что... ч-что проис-сходит?...» — она не могла понять, говорит вслух или кричит. Как же страшно. «Ус-спокой это... Успокойся... Успокойся...» Годжо в ужасе смотрел, как она перестала дышать, судорожно ладонью хватаясь за стол, словно бы боялась упасть. Он не знал, что делать, за что хвататься: за нее, за воду, за телефон службы спасения. Утихни уже. Дыши. Успокойся. Их не разделяло и четырех метров. И в момент, когда он услышал сдавленный хриплый вдох и сорвался с места, все комнату и его голову пронзил злобный, словно рвущийся из самого нутра и сдерживаемый зубами, голос Утахиме: — Успокойся. Сатору замер прямо на ходу в одном шаге от нее, и лишь одного сантиметра не хватило, чтобы рука коснулась худого плеча. Она расслабилась и сутуло прислонилась лопатками к спинке стула. Годжо почувствовал, как ледяная волна бежит от макушки до пяток. Взгляд его наконец сфокусировался, и техника увидела. Золотистая энергия внутри ее, еще секунду назад разбушевавшаяся в неконтролируемом ужасе, сейчас выглядела содрогнувшейся. И ее стало меньше, словно бы что-то невидимое откусило кусок и оставило за собой вибрацию. На задворках сознания Сатору спросил себя, что это, и заметил, как странно работает эта ее новая техника. Но сейчас всю его голову занимала тишина, оставшаяся после ее команды. Годжо осторожно и тихо присел на одно колено сбоку ее стула. Никогда, никогда Сатору не ощущал такого всепоглощающего испуга. Он широкими глазами осматривал Иори. Она сидела расслабленно, руки безвольно сложив на коленях. Голова была слегка наклонена, локон, чуть выехавший из тисков банта, немного закрыл шрам на лице. А глаза, величественные в своей бесстрастности, остановили взгляд на том самом блике от лампы в окне. Жуть пригвоздила его к полу. Янтарь ее глаз погас. Под тенью безразлично хлопающих ресниц они виделись ему блеклыми и желтовато-серыми. Как у настоящего чучела дикого зверя. Такого же красивого, но гулко пустого. — Утахиме?.. — севшим голосом позвал Сатору: так аккуратно, как будто пытаясь написать что-то на взмокшей бумаге. Иори повернула голову, и ее зрачки, как маленькие черные дыры, заглотили его. — Да? Глухой вопрос о самочувствии зацепился за зубы. Годжо физически ощущал, как его рука тяжелеет, но все-таки потянулся к ее лицу. Щека была холодной и нежной, он большим пальцем погладил кожу. И вопрос снова захотел вырваться, ведь Утахиме не отпрянула и даже не вздрогнула, но Сатору лишь сильнее сжал зубы, понимая наконец, что не все в порядке. Все не в порядке. Очень сильно не в порядке. — Что такое? Голос ее был таким же мелодичным и чуть низковатым, очень приятным и спокойным. Но говорила она без каких-либо эмоций. Не было даже оттенка, ни одного полутона. Годжо повел быстрые зрачки от ее глаз до рук. Она приказала себе успокоиться, и... все. Ее же команда выстрелила в голову и оставила это. Что это такое? Утахиме никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас. Словно бы зудящая давящая боль, которая отравляла жизнь, наконец стихла. Шум в голове растаял. Все ее чувства, тот ужасный ураган, в котором она уже сама не различала ничего конкретного, кто-то собрал, сжал в невидимой руке и закрыл в стеклянной банке. И теперь она смотрела на все это месиво и звенела по стеклу ногтем. Она не лишилась чувств и даже не утихомирила их. Она всего лишь смотрела на них со стороны, ощущая в себе только тишь и безразличие. В голове царственно уселись мысли: все, что ее терзали. И все вдруг стало таким понятным и простым. Доброты или жестокости в них не осталось, одни только сухие твердые доводы. — Что случилось? — четче повторила Иори. Еще минуту назад она бы ощутила раздражение из-за того, что Сатору может видеть ее глаза, а она в очередной раз разглядывает нити в повязочной ткани. Но теперь она лишь знала, что чувствовала бы. Годжо разглядывал ее так сосредоточенно, что буквально забыл ответить. Поэтому вздрогнул, когда холодные пальцы строго стянули его повязку к шее. Иори сделала это специально, чтобы понять, что с ним. Парень с неприятным трепетом и разочарованием ощущал кожу ее пальцев у кадыка. Ему казалось, что у него что-то украли. Увели из-под носа самое важное и дорогое, то, что он до онемевших пальцев держал. Как маленькую-маленькую птичку, ревностно и влюбленно укрывая в нагрудном кармане. Но все пропало, убежало, делось куда-то, и он не заметил этого ни одним из своих Шести глаз. Чувства Утахиме стали такими понятными ей. Вот перед ней в коленях сидит Годжо Сатору. Признанный Сильнейший маг человечества, самый раздражающий и наглый из всех мужчин, которых она знала, человек, не знающий горечи поражений и бремени бессилия, человек, в присутствии которого маятник ее спокойствия все прошедшие годы вытанцовывал кульбиты, которого она презирала всеми силами души и завидовала его незаменимости, тот, кто считал ее никчемной слабачкой, мужчина, с которым пару недель назад она не желала иметь ничего общего, смотрел на нее своими быстрыми ртутными зрачками с таким отчаянием и тоскливым горем, словно бы у него отняли сердце. Она непременно бы обеспокоилась. Будь ей не все равно сейчас. Она словно со стороны смотрела на то, как крохотная Утахиме, та, которую она оглушила собственной командой, сбитыми в кровь кулаками бьет стенки ее сердца, заставляя высвободить из стеклянной банки чувства. Эти чувства целебным заклинанием убрали бы боль из его глаз, и они снова бы засияли только для нее. Она сделала бы что угодно, чтобы на его лице переливалась только искренняя улыбка. Годжо сказал бы ей что-нибудь нелепое и подал руку, которую она бы приняла, и все внезапно стало бы подъемным. Сатору сказал бы, что они вместе справятся со всем, что она больше не одна, что он ни за что не даст ее в обиду, что она в безопасности и может доверить ему всю себя. Ледяное онемение, тяжелое и перехватившее его горло, давило сразу на все органы. Он не мог отвести взгляд от безразличных глаз Утахиме. И с ужасом, тихим, оттого еще более пугающим, догадывался, что теперь она останется такой навсегда. — Нет... Нет, нет, — обронил он отрешенно. Иори еле заметно поджала губы, взгляд ее потух еще больше, но жестоко-устало. Это так сильно вонзилось в надрывно прыгающее сердце Годжо, что он болезненно опустил взгляд в пол и зажмурился. Может, это проклятье? Все это время сидело в ней? Или кто-то управлял ею издалека? Может, это Эндо?.. С самого начала стал контролировать ее? Чтобы вывести Годжо из строя?.. Потому что если так, то паразит победил. — Верни ее, — неслышным шепотом говорил он в темноту от зажмуренных глаз, — верни ее мне... «Ты блядский кусок дерьма! Ты должен был это предотвратить! И снова ничего не смог!» — собственный рев в голове оглушил, и он порывисто выдохнул. Но сразу вздрогнул, широко открыв глаза, так резко, что картинка реальности вернулась только спустя пару секунд. Нежно и холодно Утахиме касалась его щеки. Большой палец ее слегка поглаживал, а острый длинный ноготок чуть царапал кожу. Она легко и напористо приподняла его лицо за подбородок, Сатору повиновался. Еле живой, издевающийся над ним своей бесстрастностью, взгляд пристально разглядывал его губы и, кажется, боролся с чем-то. — Годжо, — на удивление слабо начала она, — я... хочу спать... И рука ее ослабла, и Годжо поймал родное бессильное тело.***
За все прошедшие недели это был первый красивый закат. Гакуганджи любовался красотой дикой глуши с берега залива, в волнах которого недавно скрылась лодка Сано Одо. С каждым новым набегом воды на камни надежда в старческой жесткой груди крепчала, а нутро заполнялось сладким ожиданием триумфа. Скоро ни одной из его проблем не будет в живых. На острове было прохладно лишь к вечеру, но сейчас почему-то погода благоволила его духу сильнее. Есинобу позволил себе расслабиться. Трость в руках стала сильнее трещать от того, что тело грузно клонилось к земле. Ветер бродил по берегу и мистически скрывался между деревьев. Красно-розовые разводы на небе отражались в соленой воде, и все пространство становилось одновременно густым и жидким, красным и статичным. Все словно стало двойственным. Было так непривычно тихо, и у Гакуганджи наконец перестала болеть голова. Словом, он вообще чувствовал необычайный подъем сил и настроения. Впалыми глазами оглядывал окрестности, за столько времени надоевшие так сильно, что невозможно было ошибиться в последовательности. Дальше по закругленному берегу, примерно в километре от тропы с пляжа в лес, находилось какое-то жалкое подобие порта. Одно-единственное административное здание, громко называющееся почтой, стояло абсолютно неправильно симметрично среди всего природного хаоса. Это была бетонная коробка в один этаж, пара-тройка человек там работала, выполняла все функции сразу, контролируя маленькую деревушку на другом краю острова. Лодка с почтовыми отправлениями появлялась раз в неделю. Гакуганджи ходил к пристани всего пару раз узнать расписание работы. Как же замечательно складывались обстоятельства. Есинобу отдал письмо для Сано Одо вечером два дня назад, а сегодня он сам явился в эту богом забытую дыру. Мелкие камешки успокаивающе шуршали под ногами. Старик неспешно семенил вглубь леса, туда, где мертво стоял его дом. Как только деревья стали расти чаще, и все пространство заполнили кровавые густые сумерки, и мох стал отражать легкое свечение, Гакуганджи вдруг почувствовал странный жар. В январском лесу стало так влажно и душно, что он напрягся. Быстрая капля пота убежала за воротник, морщинистая рука протерла шею и лоб. Может, его продуло или температура поднялась? Он пошел дальше чуть быстрее. Ведь в доме обычно прохладно, там он скорее придет в себя. Странный кислый запах заполнил его нос, а во рту собралась вязкая слюна, он прокашлялся. И замер. Сумерки стали багровыми, ощутимыми на коже мерзким мокрым налетом. И звуков не было. Пространство застыло. Старое злое сердце трепыхнулось жалостливо и пропустило удар. И вдруг ему подумалось, что не может быть в лесу так тихо, и душно в январе не бывает, и лодка с письмами уплывет на Хонсю только через четыре дня, и Сано Одо не мог приехать так скоро. — Давненько не виделись, — тишину иглами пронзил вкрадчивый и насмешливый голос, — папа. Все разом ухнуло в груди. Трость выпала из рук, и хромые трухлявые ноги порывисто побежали. Глубокие всхлипы-вдохи старика тонули в густом барьере, он хватался руками за стволы деревьев, падал, сердце больно стучало в горле, глаза от ужаса не видели дороги. Черный кошмар полностью заполнил тело, не осталось ни крови, ни костей. Только ужас. Смерть пришла раньше. Как же так, старик? Как же так? В глазах чернело, грудь болела. Он слышал лишь шаркающие шаги сзади, медленные и ленивые. И сколько бы он ни бежал и ни падал, шаги не отдалялись. И следовали по пятам. — Куда опаздываешь? — ухмыльнулся кто-то над ухом, и Гакуганджи плашмя упал на камни. И закричал самым истошным испуганным воплем. — Ну-ну, — надменно произнес голос, — ты же сам мне говорил: кричать нет смысла. Папа, забыл, что ли? Под ногти больно впивались мелкие осколки камней и хвойные иголки. Старческие руки лихорадочно сжимали все подряд, колени скользили по влажному мху, подняться не получалось. И проклятая энергия одним мгновением сожралась техникой его сына. А Есинобу до сих пор ни разу не взглянул назад. — Пошел прочь! Уйди! — в истерике закричал Гакуганджи. — Чудовище! — боязливый взгляд наконец нашел вытянутую фигуру Такеши Эндо. Черные глаза, душащие и глубокие, горели животным светом. Жаждали смерти и отмщения. Все замерло в оцепенении. А потом звериный оскал исказил измученное томлением и мечтой об убийстве лицо сына.***
В теплом полумраке комнаты Годжо в студенческом общежитии бродило еле слышное тиканье часов. В общежитии Сатору оставался довольно часто, особенно когда не хотел идти в серую токийскую квартиру. Здесь у него было все необходимое, а главное — отдаленность. Он облюбовал эту комнату еще в студенческие годы. Расположение на последнем этаже дарило его душе ощущение какой-никакой свободы. Иногда он даже завидовал Секо или Кусакабэ, потому что им думать, снимать напряжение помогало курение или выпивка. Сатору расслабляться не умел и не знал как. Судя по тому, что вдалеке в городе наконец прекратился рев ночных байкеров, уже давно перевалило за полночь. Голова его так устала, что впору было бы применять технику. Стоя у окна, горбато навалившись на стену, он невидящими глазами смотрел в единственное горящее окно Яга. Сатору чувствовал себя раненым и почти убитым. Словно кто-то проткнул его сердце штырем и издевательски тряс орган перед его же глазами. Голые стопы его и пальцы рук были холодны, хоть в комнате было тепло. Годжо с обреченным печальным томлением ждал утра, когда Утахиме проснется. Какая бы надежда ни теплилась в его груди о том, что ее техника не может так поступить с хозяйкой, все равно мысли не давали расслабиться и думалось, что этот кошмар навсегда оставит ее лишь бледной тенью той Утахиме, которую он... — Учитель, — в комнату тихо-тихо поскребся кто-то. Годжо устало повернул голову на еле-еле видную щель света из общего коридора. — Учитель, вы спите? — даже шепот Итадори был громким. Сатору оторвался наконец от стены и подошел к двери, чуть шире раскрывая ее, но недостаточно, чтобы Юджи мог сунуть в комнату нос. — Привет, Итадори, — выдавил Сатору, слегка щуря глаза от света. Юджи удивился усталому тону учителя и похлопал ресницами. — Что-то случилось? — А, нет, все отлично. Я просто... — Юджи отвлекся за секунду и застенчиво улыбнулся. — ...вчера узнал, что вы вернулись из отпуска, и я хотел поздороваться... — Да, я... — виновато бросил Годжо, облокачиваясь плечом о дверной косяк. — Я хотел сразу, но были дела. — Нет, ничего, — замахал руками Итадори и сразу добавил, словно бы хотел сказать это с самого начала: — Я хотел поговорить. Годжо не нужно было говорить несколько раз, поэтому он без слов отошел от двери, засунул ноги в тапки, накинул толстовку и направился к уже вот-вот пожелающему беспардонно всунуть голову внутрь Итадори. Но юноша смиренно стоял в коридоре и внимательно разглядывал потолочные светильники. Сатору в последний момент кинул повязку на стол, посчитав, что она надоела. Проходя мимо кровати, тело замерло само собой лишь на пару секунд. Рука безвольно потянулась к темным раскиданным по свёрнутой в рулон толстовке волосам. Пальцы его погладили их трепетно и печально. Душа Годжо болела от тоски. Утахиме спала так крепко, что за прошедшие несколько часов не двинулась ни разу. Годжо позволил себе снять с нее хакама и обувь, оставив в косодэ, чтобы было не так жарко и удобнее. Она лежала лицом к стене, дышала глубоко и тихо. Сатору подушечками пальцев погладил линию челюсти и шею, думая, что этот простой жест поможет немного облегчить тянущее ощущение внутри. Но он только хмурился сильнее, чувствуя еще более сильную горечь. Но сделал еще хуже, не выдержав. Он наклонился и поцеловал ее в висок, жмурясь от сердечной боли. Итадори был не таким тупым, каким его все считали. И хоть он точно не знал, почему учитель Годжо застрял в недрах своей комнаты больше, чем на пару секунд, что было вообще ему не свойственно, но все равно заметил, как устало и отрешенно Сатору закрыл дверь и засунул руки в карманы спортивных штанов. — Пойдем, что ли, в спортзал, — хмыкнул Годжо и пошел вперед. Юджи кивнул и поспешил следом. Годжо сказал включить только одну лампу. Юджи щелкнул выключатель, и зал озарился сонным светом, таким тусклым и желтым, что Итадори показалось, что время здесь замедлилось. В самом углу лампа светила желто, а из окна напротив ярко светила луна, заливая островок паркета серебристым цветом. Годжо развалился на матах, складывая руки в замок за головой. Итадори плюхнулся рядом, повторяя его позу. — Ну что? — спросил Сатору, разглядывая лампу. Она больно резала светом глаза, но Годжо упрямо не отводил их. — Да я... Я просто хотел поболтать, — признался Юджи. Сатору усмехнулся. — А вы чего не спали? — Бессонница. Помнишь, мне тридцать уже? — Да-а... — протянул юноша на полном серьезе. — Старый вы, конечно. Годжо фыркнул. — А ты чего не спал? Время пить молоко с печеньем и ложиться в колыбельку прошло давно. — Я думал, — ответил Итадори. Он разлегся на мате, как звезда, раскинув в стороны ноги и руки. — Да? — ехидно переспросил Годжо, слегка склоняя голову к ученику. — Не похоже на тебя, конечно. — Я хотел спросить, — вставил Юджи, даже не обратив внимания на колкость, — как там Фушигуро? — Вы разве не созваниваетесь каждый день? — Да... — замялся парень, — но... он не... Ну, вы же знаете, он не особо разговорчивый. Я спрашивал, как у него дела, а он всегда отвечает одно и то же и только устраивает мне допрос... Можно подумать, я не вижу, что он мне зубы заговаривает. — А он что отвечает? — Ну, что у него все нормально, тренируется там, книжки эти дурацкие читает. Я их, между прочим, тоже читаю... Когда Нобара заставляет. — Не припомню, чтобы Мегуми врал когда-либо, может, он все-таки отвечает тебе правду? — Но я... Я спрашиваю, как у него дела... на самом деле. Годжо замолчал, повернув голову к Итадори. Хоть Сатору звонил Мегуми не каждый день, он получал все те же ответы, что и Юджи. Хоть и не спрашивал прямо, всегда виляя, расспрашивая о тренировках, о том, что говорит врач. Как проходит лечение и получается ли у него приручать еще тени. Фушигуро делится наблюдениями о своем физическом состоянии и состоянии его проклятой энергии охотнее, чем своими внутренними переживаниями. И все время до одного разговора Сатору сильно переживал о нем. Но потом Мегуми сказал сам, видимо, сильно уставший от конспирологических вопросов Годжо. «Все со мной нормально, угомонись уже. Ты сделал то, что должен был сделать», — сказал ему тогда хмуро Фушигуро, а потом, опешивший от виноватой тишины на другом конце провода, добавил с улыбкой: — Я уже был готов сдасться. Но ты вытянул меня. А значит, что есть шанс вернуть мои тени. Так что... Так что спасибо, Годжо. Спасибо, что не позволил мне умереть». Объяснить Итадори, что, несмотря на все случившееся, Мегуми пребывает в довольно оптимистичном расположении духа, было труднее, чем казалось на первый взгляд. Фушигуро даже в радостные моменты производил впечатление, словно у него каждое утро начинается с жуткой долбежки дрелью. И с недавних пор Сатору становилось легче от того, что его дети искренне расположены к нему. — Я же говорю, Юджи, — мягко улыбнулся Годжо, наконец ненадолго прикрывая глаза, — Мегуми не стал бы врать нам. Итадори недовольно выдохнул, но ничего не сказал. Молча они пролежали несколько минут. Юджи думал обо всем на свете и ни о чем одновременно. Ему на самом деле становилось спокойнее, когда Годжо возвращался в стены техникума. И сейчас он чувствовал себя хорошо. В закрытых глазах Сатору танцевали белые пятна. Ему все еще было плохо, но он был искренне благодарен Юджи за то, что он решил поговорить именно сейчас. — Юджи, — внезапно хрипло начал Сатору, — если бы можно было вернуться в тот день, когда ты проглотил палец Сукуны, что бы ты сделал? Итадори не раздумывая ответил. — Я бы все равно проглотил его. Без его сил мы бы не смогли спасти ребят. Но потом попросил бы, чтобы меня казнили. Годжо обдумывал это несколько секунд, четкость зрению вернулась, но глаз он пока не открыл. — Ты жалеешь, что стал магом? И Сатору внезапно захотел удариться головой обо что-нибудь тяжелое. Какова вероятность того, что один ненужный вопрос всколыхнет ужасные переживания, которые, как предполагал Сатору, Итадори так и не смог пережить? И вряд ли сможет. Юджи молчал минуту, а потом голос его стал серьезным. И Годжо внезапно вспомнил, что Итадори больше не маленький. — Я жалею. Если бы у меня был выбор, я бы обошел этот мир стороной. Но я все равно ни на что бы не променял возможность встретить всех вас. Годжо слушал внимательно и его слова, и тишину после них. — Я думаю, если бы мы жили в обычном мире без проклятий, все было бы гораздо лучше. Никто бы не умирал молодым, не жертвовал собой, не становился пушечным мясом. Я бы был пожарником, и все были бы теми, кем хотели. И все были бы счастливы, — вдруг добавил парень, а потом повернулся к хмурому учителю. — А вы бы кем были? Сатору тоскливо смотрел в пустоту, горькие воспоминания, которых не существовало, заполняли его голову. Он все так же преподает детям. Все покидают его школу и вступают в самостоятельную жизнь, пользуясь знаниями, которые он им дал. Дети вспоминают его и заходят иногда. Их не убивают, они не вынуждены переживать абсолютный ужас из раза в раз. Потом он идет домой. Там всегда уютно и спокойно, его ждут и любят за то, какой он есть. И там она. Уставшая вернулась с работы, но ей хватает сил рассказать, как прошел ее день. Как они вместе готовят ужин и шутливо дерутся подушками. Как она зачитывает ему вслух первую страницу купленной недавно книги, а Сатору не слушает сюжет, только наслаждается переливами ее чарующего голоса. Как они гуляют по выходным, как они смеются, как печально обнимают друг друга, прощаясь утром, как Годжо шутливо пугает ее, выскакивая из-за угла, как она вопит и ругается, как она поет, когда готовит или убирается, как Годжо жульничает в играх с ней, как они обсуждают все на свете и долго молчат после, легко касаясь рук друг друга. Как жизнь идет своим чередом, как холода заканчиваются и снова наступает тепло, как с каждым днем они узнают, как прекрасна жизнь в любви и заботе, как понимают, что в полной темноте обязательно зажжется свет. Такой была бы настоящая жизнь, полная красок, эмоций и чувств. — Учителем, — слабо ответил Годжо, — кем мне еще быть?