Укажи на юг

Холодные рассветные лучи пощекотали черные ресницы, и тяжелые веки Утахиме наконец открылись. Сразу она не поняла, где находится. Белый потолок без единой трещинки разрезали блики. Чувство, будто она парит над собственным телом, а оно само приросло к постели, немного обеспокоило. Девушка зажмурилась несколько раз, сглотнула и пошевелила тяжелым языком. Силы в кулаке не хватало, даже чтобы ощутить острые ногти в ладони. Казалось, ее тело расслабилось настолько, что больше и не нуждалось в движениях. Иори подвигала глазами, замечая детали помещения. Стены комнат в общежитии техникума были одинаковыми, поэтому ей сразу подумалось, что она у себя. Но потом взгляд зацепился за верхушку шкафа, которого у нее не было, полку с двумя фотографиями и солнечными очками рядом, аккуратно висящий на плечиках пиджак от формы, аскетичный стол, на котором одиноко и близко друг к другу умещались еще одни солнечные очки и знакомый ей белый бант. Девушка слегка пошевелила головой, затылком чувствуя, что волосы ничего не держит. Глаза пошагали дальше. Возле окна на кресле небольшой аккуратной стопкой лежали ее вещи. Она собрала все маленькие бусинки сил и приподнялась на локтях. Воспоминания о прошлом дне доползали так тяжело, что приходилось напрягать и без того слабую голову. «Что случилось?..» — единственный вопрос засел в голове. Последнее, что помнила, — как что-то записывала в блокнот. За секунду, за которую она свешивала ноги вниз и морщилась от того, как неприятно теплые ступни коснулись холодных татами, в голове проносились воздушные мысли. Эмоциональный механизм, до сегодняшнего утра не подводивший ее, неприятно скрипел внутри. Словно ржавый и еле-еле живой. Утахиме хмуро уставилась в окно. Такие странные неприятные чувства тыкали ее голову, словно дети палками незнакомого зверька. Они перепутались и толпились друг около друга, вдавливались и мельтешили. Беспорядочные мысли заплясали в голове, и Иори было тяжело поймать за хвост хотя бы одну. В целом она чувствовала себя хорошо, но то, что творилось внутри, ничего, кроме недоуменного вопроса, не вызывало. От избытка мельтешащих эмоциональных частиц и вопросов она помотала головой. Такие странные ощущения. Словно бы робота спустили до базовых настроек и засунули в него программы, которые оказались слишком недоработанными. Или как будто Утахиме в пьяном бреду сложила пазл, а сейчас оказалось, что большую его часть она перепутала местами. Тиканье часов методично вклинилось в канитель мысленных ходов. Лабиринт, в котором она сама заблудилась еще на старте, только разрастался. Желтые глаза нашли тоненькие стрелочки на циферблате. Почти полдень. Помимо прочего, Утахиме насторожилась оттого, что практически не помнит вчерашнего вечера. Она поднялась на ноги, чуть шатаясь, снова повертела головой. Какое же странное ощущение... Такая устойчивая апатия внутри была совсем ей несвойственна. К тому же все эти роившиеся чувства, они бегали и кружились... где-то и в чем-то... Она смотрела на них со стороны. И спокойствие это было искусственным, будто введенным вместе с уколом. «Что, если это Эндо? — внезапно хлопнуло у нее в голове. — Добрался так скоро? Отключил эмоции? Зачем?» Если это паразит, следовательно, он уже покопался в ее голове и узнал, где Гакуганджи. А где Годжо? Директор Яга? Они знают? Маленькие ручейки недовольства и тревоги наконец побежали вокруг ее пластмассового равновесия. Утахиме стала одеваться, быстро стыкуя дальнейший план действий. Когда она рассказывала свои догадки насчет предположительных действий Эндо, сама она была вовсе не уверена в них. Они лишь казались самыми вероятными, но доля сомнений всегда была. Но теперь, раз уж она поняла, что какое-то воздействие явно было и уровень ее энергии слегка понизился, вероятность того, что Такеши Эндо залез в голову вчера вечером, была очень высока. Чего не поняла Утахиме, так это зачем было отключать ее чувства. Неужели в ее голове Эндо так уж путался с ними и не мог отыскать нужную информацию? Девушка так сильно погрязла в вопросах, что почти забыла, что находится в комнате Сатору. Она крепко затянула пояс и наконец обратила внимание на все вокруг. Есть ли возможность вернуть хоть какие-нибудь чувства подручными средствами? Фотографии на полке горели для нее подсказкой. Она встала на цыпочки, чтобы рассмотреть каждую. На первой была изображена вся их студенческая компания. На ней все были живы и улыбались, кроме Утахиме, конечно. В тот момент Годжо сказал ей что-то на ухо, отчего все повеселели, а она только стала более раздраженной. Секо тоже улыбалась ей из рамки, и Хаибара, и Нанами, и Гето, и Сатору. Рядом стояла фотография со дня тридцатилетия Годжо. На ней в центре стоял Сатору с дурацкой улыбкой, такой до нелепости широкой, что можно было подумать, что рот его вот-вот порвется. На нем не было повязки, только очки. На голове прелестно сидел девчачьих цветов обруч с золотыми циферками «3» и «0» на маленьких пружинках. Годжо в две охапки своих широких ручищ обнял усмехающегося Мегуми, хохочущего Юджи, чуть раздраженную Нобару, тепло улыбающегося Юту. В ногах лежал Панда в круглых праздничных очках, на его мягком пузе разместилась широко улыбающаяся Маки, она поднимала вверх вилку с клубникой в сливках. Фото делал Инумаки, его счастливое лицо было впереди. Все они стояли прямо на тренировочном поле. И фото было сделано случайно, потому что где-то за ними можно было разглядеть закатившего глаза Хакари и смешно застывшего директора Яга. Утахиме внимательно осмотрела каждого на двух снимках. И вспомнила, что у нее тоже дома стоят фотографии. Только их было немного больше. Была точно такая же со всей их студенческой компанией, сделанной много лет назад. И было еще несколько с ее детьми. С еще короткостриженной Мивой, не таким большим Тодо, которого Утахиме придерживает за плечо, как совсем маленького мальчика, а он стеснялся; отдельная фотография с редко улыбающимся Кано, с еще живой Май, которая в шутку накрасила губы помадой Нишимии. Отдельная фотография со всеми ее студентами, сделанная после бейсбольного матча. Первого, на который Утахиме повела их в Киото. Еще была фотография с директором Яга. Сделана была в день, когда Утахиме получила право называться магом. Иори на снимке так искренне и смущенно улыбалась, держа в руках пластиковый документ и показывая его в объектив. Яга, стоящий рядом с ней, выглядел вовсе не таким суровым, как обычно. Напротив, легкая спокойная улыбка украшала его анатомически грозное лицо. Иори очень дорожила этими фотографиями и всеми счастливыми воспоминаниями, гораздо более редкими, чем все остальные. В жизнях магов с лихвой хватало всякой дряни, поэтому эти маленькие жемчужины счастья каждым сохранялись и были любимы. И чем ярче перед глазами прыгали снимки, тем явственнее она ощутила, что у нее украли все. Сердце девушки заныло, хотя и мозг не понял, от чего именно. Ей срочно нужно было вернуть то, что забрали. Утахиме казалось, что ее сверхчувствительный слух пропускает помехи, потому что то слышит часы, то нет. И среди этих помех она схватила еще одну живую эмоцию за хвост: тоску. Все быстрее и быстрее голову стали посещать мысли о Годжо. Она со странным недоумением обнаружила, что внутри при его упоминании громыхает такая огромная пустота, что становилось даже не по себе. Всю эту голодную пропасть еще вчера наполняли чувства. Утахиме еще раз пробежалась глазами по фотографиям, его очкам на столе, легко тронула ткань пиджака. И с еще большим недоумением обнаружила, насколько гигантскую площадь занимал в ее груди Сатору. Она повернулась к кровати и обнаружила, что всю ночь спала на свернутой толстовке. Конечно, ведь Утахиме помнила, что он спит без подушек. Девушка шагнула к кровати, широким движением схватила вещь и поднесла к носу, так глубоко вдыхая запах, словно пытаясь им одним заполнить выбоину внутри. Ароматы хвои и малины вытянули еще больше воспоминаний о нем. Вот она смотрит на его избитое лицо с высоты обрыва, вот они вместе сидят и выжидают лучшего момента на стройке, и он прижимает ее к себе, защищая, хоть и не имея никаких сил, вот она накрывает его трясущейся рукой, вот она в лифте впервые идентифицирует его запах, видит, какими темными могут быть его светлые глаза, вот он рассказывает ей стихотворение на английском без единой запинки, она ошеломлена и взволнована тем, что может не помочь ему, вот она применяет на нем свою странную технику, ей страшно, что из-за нее он не очнется, вот они в отеле говорят о детях, она ревет, ей так плохо, Сатору успокаивает ее, качает, как маленькую, и целует... Брови сильно нахмурились. Утахиме швырнула толстовку на кровать. Это были ее чувства. Целиком и полностью, беспрекословно принадлежащие ей. И их посмели забрать? Маленькие спички чувств, да, в основном негативных, но уже горящих стойким гордым огоньком, только больше убедили: она настоящая никогда бы не отказалась от своих чувств и решений. Все это делало ее тем человеком, которым она была. С холодным презрением к вору ее личности Утахиме заплела волосы наверх, привела комнату в порядок и решительно направилась в кабинет директора.

***

Годжо удалось поспать лишь около двух часов. С ядовитым сарказмом он думал, что вечная тревожность передалась ему от Утахиме как грипп. И этому он был не очень рад. С самого утра он и Яга обсудили последние новости, вовремя подоспел Идзити. Парень привез копии дел о пропавших за последние две недели. Их было всего пять, поэтому Масамичи и Сатору разобрались с ними меньше чем за час. Словом, дела, очевидно, никак не были связаны с выходками паразита. Годжо еще раз обсудил все детали дела с Яга, они поразмышляли над его способностями и тем, как все-таки еще можно его найти. — М-да, — недовольно цыкнул Сатору, — на то он и «особый уровень». — Когда его назвали «неуловимым», никто не шутил. — На самом деле, — задумчиво протянул Годжо, — я думал, будет гораздо проще. Яга вопросительно посмотрел на него. Сатору вальяжно сидел в кресле, неспешно тарабанил пальцами по полицейским папкам с делами и смотрел в окно как-то слишком пусто. Утахиме рассказывала, как тяжело было найти хоть какие-нибудь зацепки в Миядзаки, но так или иначе, как бы сложно ни было, они справились. Ведь нашлись пути, решения, догадки, люди, дети, информация и цель. Все это привело к результату. Но неизменным оставался тот факт, что Эндо просто позволил им найти детей. Он первым пришел посмотреть на Утахиме, назвал ей свое имя, играл с силами Сатору, забавлялся каждый раз, когда Иори готова была выть от безысходности, сам оставил им ключ. Подвесил, как награду, на веревочке. И испарился, словно бы его и не было. — Вы нашли детей, — отозвался Яга, — более того, они целы. — Нам просто повезло, — бросил Годжо. — Не обесценивай ваш труд, — строго отозвался директор. Парень неторопливо поджал губы, соглашаясь с ним. Но потом после недолгого молчания продолжил негромко и шершаво: — Знаешь... Мне почему-то кажется, что все это, — Сатору описал пальцем небольшой круг в воздухе, как бы говоря обо всей этой миссии, — один большой спектакль. — Хорошо, что ты тоже это сказал, — хмуро ответил директор. Сатору съехал хрустальными глазами с окна на бывшего учителя. — Ты прошел это сумасшествие с держанием детей в подвале, убийствами и вынужденной фальсификацией его дела, и... не кажется ли тебе, что изоляция Гакуганджи — это именно то, чего на самом деле добивался Эндо? — задумчиво спросил Масамичи. Годжо скрипнул зубами. Ему не показалось. Они все попались на крючок. — Мы все еще не знаем, какие свойства у его сил, — злобно и горестно прошипел Сатору. Был ли вообще смысл так долго издеваться над детьми? Возможно ли, что паразит исключил из уравнения сразу несколько переменных, чтобы получился пример, с которым справится первоклассник? Все, что ему нужно было сделать, — это занять делом Сильнейшего и правую руку Гакуганджи, которые могли все испортить, убедить директора Масамичи Яга, что в это дело нельзя привлекать больше людей, и до смерти напугать своим приближением Есинобу, чтобы он сам рассказал обо всем случившемся и в итоге был выслан на практически необитаемый остров. И все это по-прежнему было догадками, становилось мерзко только от того, что разгадки никто может и не узнать. В уставшем измученном сердечными переживаниями теле Сатору снова вспыхнула ярость. Эндо снова обвел их вокруг пальца. «Я убью тебя», — снова пронеслось ядовитое обещание. Годжо хорошо помнил глазную боль, убитую Ханако, избитых детей, поникший взгляд Аоки, бессильную Утахиме, которая в одиночку справилась с той жуткой псиной. Сатору помнил все. И ему было плевать на Гакуганджи, на цель его недожизни, на его психованного сына, какое-либо подобие взаимоотношений между ними, причины и следствия. Годжо желал проделать в Эндо дыру, чтобы из него выбило внутренности, голова превратилась в кашу, а глаза лопнули. Отправить старикашку на суд и разорвать контракт между ним и Утахиме. Пусть головой Сатору и понимал, что это невозможно. Но он не перестанет пытаться исправить все это. Он непременно что-нибудь придумает. При этом, возможно, к кровавым планам пришились дополнительные ярость и усталость от всего того, что происходит с ним из-за Утахиме. Черт возьми, как же она вымотала его душу за один несчастный месяц. Он никогда и не предполагал, что способен на такие переживания. Переживания, касающиеся женщины. Тоска и отчаяние больше не умещались в его груди и перемалывались в едкую таблетку злости. Она работала внутри него по космическим законам: чем меньше была по размеру, тем больший урон собиралась нанести всем вокруг. И, чтобы не зацепить кого-нибудь случайно, Сатору решил, что направит всю эту зловещую мощь на Эндо Такеши. Словно бы это он виноват, что сердце Сатору оказалось так слабо перед Утахиме Иори. Но это того стоило. Годжо только недавно признался себе, что понял это еще после их первого странного поцелуя. Все, чему его сердце и душа подвергается из-за нее и ради нее, — все это он прошел бы еще раз, если бы это потребовалось. — Какими бы свойства его сил ни были, что-то из плана все же можно оставить, — вывел из раздумий Яга. — Нужен еще один человек, чтобы поимка паразита прошла успешно. — Да, ты прав, — отозвался Годжо. — Но что нам все-таки делать с советом? Даже если нам удастся поймать их обоих и отправить на суд, придется признать еще и фальсификацию дела. — Что ж, это неизбежно, — согласился директор. — Но все же я очень сомневаюсь, что Эндо доживет до суда. — Ну, тогда и Гакуганджи тоже, — слегка раздраженно хмыкнул Сатору. — В этом суде вообще нет особого смысла. Хрыч умрет в любом случае. — Почему мне кажется, что ты больше себя уговариваешь? — срубил Масамичи. Годжо лишь мельком взглянул на бывшего учителя. — Сначала я думал... Я хотел все сделать как положено... — Но? — Но теперь хочу, чтобы все это осталось в тайне. — Почему же? Ты же знаешь, что за фальсификацию вина полностью будет лежать на мне. — Дело не в этом. Вернее, не совсем в этом. Яга отчетливо видел, как Годжо не желает говорить об этом, следовательно, это касалось чего-то очень личного. Поэтому Яга решил надавить. — Это как-то связано с тем, что Иори еще нет? Годжо раздраженно закусил щеку изнутри и почувствовал кровь на языке. С одной стороны, он так не привык кому-то показывать свои дыры и позволил себе сделать это лишь Утахиме, а с другой, ему так чертовски хотелось, чтобы именно Яга помог разобраться со всем. — Ты сегодня мало спал? Неужели болеешь? — Да не болею, — ядовито шикнул парень. — Ты говорил сам мне не так давно, что избрал путь либерализма, — сурово говорил Яга, откинувшись в кресле. — И хотел все делать по закону. Яга помнил, каким был Годжо раньше. Как бушующий ураган максимализма и нигилизма, юный Сатору мечтал не подчинить себе очевидно уродливую магическую систему, а попросту сломать ее. А что будет дальше, его не интересовало. С течением времени Годжо менялся и шаги к другой дороге делал ненасильственные и осторожные, хотя и периодически ловил разные мысли. После победы над Двуликим Яга полностью убедился, что Сильнейший готов менять систему, кирпичик за кирпичиком отстраивая фундамент, следуя закону. И надо признать: пусть и все маги помнили бесчинства совета, после того, как Годжо подтвердил свой статус, перепадов их настроения стало наблюдаться все меньше. Но многие знали, что, стоит Сатору исчезнуть, все вернется. Все играли спектакль. Пока главный актер на месте, все придерживаются своих ролей. И, пока главный актер играет по правилам, все остальные не меняют их по ходу действия. — И что же ты говоришь теперь? Хочешь, чтобы Гакуганджи остался безнаказанным? — Мне плевать на него, — наконец одернул поток вопросов Сатору. — За фальсификацию нам всем максимум дадут выговор, может, отстранят от работы на какое-то время. Это все просто херня. — Так в чем же дело? Если тебе плевать, то можно отправить Есинобу на суд. — Дело в ней, — тихо сказал Годжо. Он упрямо смотрел в окно, подперев ладонью щеку. И, хоть поза была расслабленной, Яга ясно видел, что натянут он как струна. Директор молча ждал, пока новые слова наконец покинут его глотку. Годжо пожевал губы, недовольно выдохнул и всеми пальцами вцепился в кресло. Нервы его трещали. — Если придется все вскрывать, Утахиме вынуждена будет рассказать о своих способностях. — Все еще не вижу особой проблемы. — Они не такие, как... — выпалил Годжо, ерзая в кресле. Голубые глаза, уставшие и хрустальные, выдали отчаяние Сатору. Он насильно напустил спокойный вид и снова развалился в кресле. — Они другие. Клянусь, будь она врагом, я бы уже умер, и никто не понял бы даже. — Я очень плохо осведомлен об этом. О них знаешь только ты и Гакуганджи. — Этот придурок даже не понимает... эту силу, — слова действительно давались ему с трудом. И Яга подумал было уже, что есть крошечная вероятность, что Годжо может завидовать или опасаться, но, стоило парню продолжить, директор понял: Сатору видел больше и не знает, что это такое. — Насколько она велика? Сатору бросил знающий взгляд на директора. — Бесконечно. — Что случилось? — наконец в лоб спросил Яга. Он прекрасно видел, как этот вопрос болит для Сатору. И решил больше не медлить. И Годжо рассказал все по порядку. Исходя из всего, что вывалил Годжо, этой неизвестной техникой Утахиме может быть втянута в жуткие неприятности. Сатору был уверен на сто процентов, что Гакуганджи на суде раскроет ее секрет и все, что она просила не говорить о своих командах, подведет ее к тому, что судить могут начать ее. Зная придурочный совет, дело может дойти до смертной казни за измену или что угодно. Но насчет этого Годжо не волновался: если такое случится, в эту же секунду от совета останутся лишь угли. К тому же, учитывая осторожные отношения с Сатору, который уже полтора года стоит на страже законов и их честного выполнения, существовал куда более возможный вариант развития событий. После казни Есинобу Утахиме останется без сил, но еще и изгнанной из магических кругов. Сатору после вчерашнего вечера даже предположить не мог, насколько мало останется от нее после всего, что ей может светить. Поэтому он хотел все сделать тихо. Была вероятность, что Эндо и Гакуганджи ликвидируются самостоятельно, поэтому у нее останется лишь ее обычная жизнь. Она хотя бы сможет жить в магическом мире. Вместе с ним. И дальше будет преподавать. И никто не узнает. И по-прежнему будет магом, только без способностей. Годжо говорил очень быстро и сбивчиво, а потом осекся, внимательно смотря на хмурого, сурового Яга: — Что мне делать? — отчаянно выпалил он. — Что мне делать, Яга? Масамичи в задумчивости молчал. Дела обстояли куда хуже, чем он предполагал. Насколько он понял, способности Утахиме могут действовать даже на нее саму. И если они так велики и опасны, то, возможно, будет даже лучше, если она останется бессильной. Это была самая рациональная его мысль, но сердце его поддалось отчаянию. Утахиме была сильно дорога и ему. Их связывали очень теплые и доверительные отношения, и какими бы опасными силами она теперь ни обладала, Яга не мог спокойно думать о том, как это повлияет на нее. Он сам видел, как она прокладывала себе дорогу. Как много отдала магии. Магия была ее страстью, ее смыслом, бедой и слабостью, ее жизнью. И все это она очень скоро должна была потерять. Яга сжал зубы, внимательно всматриваясь в ртутные зрачки Сатору. В голове образ Утахиме всегда оставался тем, каким и был много лет назад. Когда она еще была похожа на активного воробья, который мечтал летать в большом небе. И эти воспоминания и образы сильно стянули сердце. Мужчина не нашелся с ответом, лишь бессильно покачав головой. Сатору болезненно моргнул. «Как же все болит», — надрывно подумал он. — Я хочу знать, что это был за договор, — силы в голосе его не было, Годжо отрешенно пускал мысль в пространство. — Но она ничего не говорит, как бы я ни выведывал. — Суть ничего тебе не даст, Сатору. И пытаться его разорвать бесполезно. Если что-то постоянное и есть в магическом мире, то это узы контракта. — Я обещал себе, что она не будет бессильной. — Идиот ты, — безжизненно ответил Яга, смотря в ту же точку, что и бывший ученик. Они молчали несколько долгих минут. И было так паршиво обоим, что практически отяжелел воздух. Масамичи внутри почти согласился с предложением Сатору все сделать тихо и не привлекать к Утахиме ненужного внимания, вот только назревал еще один немаловажный вопрос. — Как объяснить всем вокруг, куда пропал Гакуганджи? И, только спросив это вслух, Яга вдруг понял, что они обсуждают. Со стороны все выглядело так, будто они будут покрывать убийство. Яга с тяжелым сердцем посмотрел на молчащего Сатору. Годжо тоже вместе с вопросом понял, что, как бы ему ни хотелось все тихо провернуть, суд обойти не удастся. — Годжо... — начал было Масамичи. — Я понял, — слабым голосом перебил его Сатору и поднялся. В дверь постучали, и широкие лучи света из коридора осветили танцующие в воздухе пылинки. — Добрый день, — вкрадчиво поприветствовала мужчин Утахиме. — Прошу прощения за вторжение. Яга машинально легко кивнул девушке. Она закрыла за собой дверь и остановилась у самого стола. Мужчина видел, как желтые глаза остановились на приросшем к полу Годжо. Они стояли практически напротив, разделенные лишь углом стола. Яга не увидел в ней признаков бесчувствия скорее потому, что Утахиме и в обычном состоянии не выглядела особенно эмоциональной. Но все же сдержанный ровный взгляд очень уж сильно контрастировал с выражением лица Сатору. Годжо жадно впитывал каждый блик ее радужек. Пытался уловить перемены. В надежде искал хотя бы тени былых чувств и эмоций. Но Утахиме выглядела такой жестоко холодной. На самом деле Сатору единственному казалось, что медовый оттенок ее глаз выцвел. Яга же был больше удивлен, что Годжо даже не смог прикрыть рот. Слова словно бы застряли у него на приоткрытых губах, но так и не пожелали озвучиться. — Если позволите, сразу к делу, — сказала девушка, бескомпромиссно теряя зрительный контакт с Сатору. — Мне кажется, Эндо покопался у меня в голове и узнал, где Гакуганджи. — Что? — гаркнул Яга, вставая из-за стола. — Я совершенно не помню вчерашнего вечера, а сегодня чувствую себя не совсем обычно, — ровно продолжила Иори. — Словно мне отключили эмоции. Годжо, смотревший на нее до этого беспокойно и рвано, болезненно моргнул и перевел взгляд на Яга. Директор поджал губы, возвращая его Сатору. Утахиме заметила это и непонимающе мазнула взглядом по одному и второму. — Иори, — начал директор, — боюсь, Эндо тут не при чем. — Что вы имеете в виду? — не поняла девушка. — У Сатору лучше получится объяснить, — ответил директор и словил от Годжо кивок. — Я оставлю вас пока. Утахиме проводила директора недоуменным взглядом и повернула голову к Сатору со щелчком дверной ручки. Годжо собрал всю свою голову в кулак, настойчиво игнорируя усталость. — Как себя чувствуешь? — Хорошо, — машинально отозвалась Иори. — На нас вчера напали? — Нет. — Ты не ранен? — спросила девушка ровно. Годжо не мог разобраться в собственных эмоциях. С одной стороны, точно держал их под контролем, а с другой, они были так сильны, что вот-вот готовы были хлынуть. — Почему ты спрашиваешь? — Что значит «почему»? — Это значит, что я хочу знать, с какой целью ты интересуешься, не ранен ли я, — как Годжо ни старался, раздраженная надменность все же скользнула в голосе. Иори даже не моргнула. — Я предполагаю, почему ты задаешь этот вопрос. И я... Я уже чувствую какие-то эмоции... — Какие? — ...очень слабо, но чувствую. — Какие эмоции, Утахиме? Сатору грузно опустился в кресло и вперил взгляд в ее ровную фигуру, глядя снизу вверх, но все еще будто стоя выше над ней. Он и сам не мог понять, почему так себя ведет. — В основном не особенно приятные, — ответила Утахиме, все еще не двинувшись с места. — Смотря на меня, ты испытываешь не особо приятные эмоции? — допытывался он. — Нет, это было утром. — Ладно, хорошо, — Годжо еле-еле успокаивал гнев, — тогда какие эмоции ты испытываешь сейчас, смотря на меня? Утахиме запоздало моргнула, словно бы старый телевизор пропустил помеху. Да, она в общем и целом примерно разобралась с наличием чувств и с тем, что желает их вернуть, но с немедленным функционированием еще возникали вопросы. — Так с тобой все нормально? — зачем-то спросила она еще раз. Годжо надменно фыркнул, закинул ногу на ногу и издевательски холодно ухмыльнулся. — Нет, со мной не все нормально, семпай. Отвечай на вопрос. Иори снова стала ощущать тоненькую ниточку эмоции, на этот раз новой. Вина легонько пощекотала где-то у нее за ухом. Головой понимала, что, скажи она правду, Годжо, скорее всего, будет больно, поэтому еще секунду молчала. — Утахиме, — тихо засмеялся Сатору, — не верю, что тебе нечего мне сказать. Ну же, не молчи. Она ровно вглядывалась в колючие глаза парня, не желая открывать рот. Ниточка вины делала уже не первый круг вокруг шеи. — Что ты чувствуешь сейчас, смотря на меня? — снова повторил Годжо. — Ничего, — железно бросила она, не заметив, как дрогнули его искусственно веселые зрачки. Сатору усмехнулся и размял шею. — Тебе стоит злиться на того, кто применил это. — Ну я и злюсь. — Ты на меня злишься. — Ага, — кивнул он и встал во весь свой невозможный рост, вмиг возникнув перед девушкой как гора. Утахиме недоверчиво нахмурилась. — Что ты... — начала она, но осеклась о внимательный злой взгляд Годжо. — Что я? Я ведь все равно никак тебя не касаюсь, а? — Я не помню... — Ну так вспоминай, — прошипел Сатору, пряча пальцы в карманах брюк. Он с близкого расстояния наблюдал, как лихорадочно замельтешили глаза девушки, пока она пыталась разобраться в произошедшем. — Годжо, я не помню... — Вспоминай, семпай. Ну же. — Нет ни одного восп... — Да как же нет-то? Я тебе даже подсказку дал! Ты же умная, догадайся. — Какую еще подсказку? — ниточка недовольства обвилась рядышком с виной. Утахиме еще больше не понимала, почему Годжо так зол. Помимо прочего, она заметила синеватые круги под глазами и красненькие прожилки на белках. — Годжо, я не понимаю, — настойчивее повторила она. Он только высоко поднял плечи. — Ну что же я сделаю? — Просто расскажи, что произошло. — Не-е, это такой шанс! Проведем же эксперимент! — весело выпалил он, хоть и чувствовал себя слишком паршиво. — Что ты говоришь? — Ладно-ладно, отгадай загадку. Кто из нас двоих не желает подпускать никого к себе? Утахиме недоуменно подняла на него голову. — Чего молчишь? Знаешь же ответ. Правильно: Утахиме! Следующая загадка. Кто из нас двоих может отключить чувства из-за того, что не может справиться со страхом? Кому дана такая сила? Глаза Иори в удивленном страхе расширились. — Что ты так не справляешься? Конечно же, это Утахиме! А давай еще загадку, а? Кто... — Годжо... — слабо вставила она. — Не перебивай! Мы же играем. Кто теперь считает себя пустым местом для тебя? — Это не... — Ой, а вот тут уже я! — Годжо, ты не... — повторила она. — О, а давай еще загадку?.. — Нет! Ты зол на меня, потому что я — что? Я не понимаю. — Почему так? — выпалил Сатору. — Почему ты просто сразу не сказала мне? Я ничего не значу для тебя? — Я... не хотела такого, — все новые и новые эмоции приклеивались к ней. И все они были мерзкими. — Ты мне не доверяешь? — Доверяю! Конечно, доверяю, — твердо сказала она. И почувствовала, как водная тихая гладь спокойствия рябью расходится вокруг чего-то теплого. Сатору так хотелось дотронуться до нее. Так просто смахнуть ладонью это наваждение. Забыть эти сутки как страшный сон. — Я заметил сразу, но... но не стал бы навязывать тебе себя, — истинная тревога и трепет наконец поменялись со злостью, и сердце его заныло снова. — Я ведь рядом. И ты могла... Ты могла... Сатору пытливо и чувственно, как маленький раненый мальчик, ищущий дверь из темной кладовки, всматривался в стеклянные глаза Утахиме. — Я ведь всегда рядом, Утахиме. В ее глазах отражались все его эмоции. Они были зеркалом его горя. Но за их пленительным светом Сатору находил лишь собственное бессилие, и, хоть она сказала, что некоторые чувства стали возвращаться, это никак не облегчило его состояние. Он понимал, что нет смысла сейчас задавать ей вопросы о чувствах к нему, но не мог, не мог пересилить себя. Надежда была до того больной, что все остальные дела отошли на задний план. Ему было больно, и очевидно, что теперь ей все равно. Но Утахиме удивила его, как и всегда. Тоненькая рука робко тронула пуговицу в самом верху его живота. — Прости меня, — сказала она негромко. Медовые зрачки сосредоточенно рассматривали ткань его рубашки. Утахиме понимала головой все, но давить из себя эмоции и чувства было куда тяжелее, чем кажется. Она знала, почему Годжо никак не может унять свой накал. Ведь предполагала, что сейчас ее тоненьких чувств было еще слишком мало, чтобы он нашел их отражение в ней. Она не хотела бы причинять ему боль, она знала это, была убеждена, что в нормальном состоянии ей самой было бы плохо от того, что он так подавлен. Сатору уже и не удивился скорости, с которой его обида потупилась. Утахиме теребила ногтем пуговицу и глаз не поднимала. — Я сейчас ничего не чувствую к тебе, но... но я знаю точно, что ни на что и никогда не променяла бы твое место в моем сердце, — продолжала она, внимательно следя за пуговицей. — Ты очень... очень... — голос ее почти потерял силу, но она упрямо продолжала, — очень дорог мне. Уставшее сердце Годжо выписало кульбит. Как это было странно: дождаться этих слов от нее пустой. — И чувства не покинули меня... Просто они... — ей не хватало слов. Любой звук казался ей фальшивкой. И поэтому она решила, что не словесное проявление будет говорить куда лучше. Рука ее невесомо переместилась за спину Сатору, она придвинулась ближе и щекой прижалась к его еле дышащей от шока груди. Годжо в ответ обнял ее так крепко, согнувшись и словно закрывая от всего, что есть на свете. Глубоко вдохнул ее запах, сосредоточился на тепле ее тела, и уже ее безразличная натура казалась ему не такой бессердечной. — Я могу попробовать сказать себе команду, чтобы... — начала она глухо, говоря прямо ему в черные складки рубашки. — Ну уж нет, — возразил Сатору, положив щеку ей на макушку и внимательно разглядывая взглянувшее в окно солнце, — никаких команд себе больше, если не хочешь, чтобы я вообще перестал спать. — Но мне не нравится, что я ничего к тебе не чувствую. — Тогда я снова буду вести себя неотразимо, чтобы даже твое черствое сердце восстало из мертвых. — У меня не черствое сердце, — строго сказала Иори. — Оно самое безжалостное, — усмехнулся Сатору и поцеловал девушку в макушку. Утахиме не совсем поняла, что он имеет в виду, но и обидеться не могла по очевидным причинам, поэтому просто промолчала и крепче его обняла. Никто из них не знал, сколько времени прошло, как они обнимались и немного покачивались из стороны в сторону до момента, когда Яга тихо не открыл дверь. Они не отпрыгнули друг от друга, как укушенные, не засуетились, просто нехотя выпустили друг друга из объятий и расселись по своим местам. Яга хоть и удивился, что воочию увидел такое взрослое проявление любви, но виду, как и всегда, не показал.

***

Учитывая новую версию событий, времени не оставалось совсем. Конечно, все мысли касательно паразита все равно были лишь гипотезами, но все коллективно решили, что наведаться к Гакуганджи не будет так уж бессмысленно. Исходя из первой версии, Яга для сохранения целостности ума решил отправиться в «командировку» в Киото, оставив за старшего Оккоцу Юта. При второй версии нельзя было отправлять Утахиме и Сатору одних. Нужно было найти кого-нибудь подходящего. Того, чьи способности сильно давили бы на слабости Эндо и того, кто смог бы держать язык за зубами. Годжо направлялся к тренировочному полю, где еще утром поздоровался со всеми учениками и поболтал об «отпуске». Юджи крутил в руках брелок с крошечным кубиком Рубика из шоколадного подарка, который ему отдала Нобара, и задумчиво таращился на первокурсников в отдалении. Парень по обыкновению выглядел непринужденно, но Годжо за несколько лет довольно неплохо изучил мальчика, чтобы сказать, что он обеспокоен. — Итадори! — помахал рукой Годжо, натянуто улыбаясь. Парень подскочил и подлетел к учителю. — Если вы про тот склад, — затараторил Юджи взволнованно, — то я полностью все построю обратно! Просто мы с Пандой поспорили, кто сильнее вдарит... Ну короче... Короче, там совсем немного отвалилось... И орудий там не было, просто какой-то... Годжо вообще не понял, про что говорит Итадори, и сильно хлопнул по плечу парня, утягивая его по тропе в лес. — Расслабься, не тараторь, — начал Сатору весело и успокаивающе. — У меня к тебе одно дело. Сатору старался держать ровный настрой, пока рассказывал обо всем Итадори. Яга сам предложил его кандидатуру, на что Годжо категорически плохо отреагировал. Все его естество противилось тому, что хоть кто-нибудь из его учеников будет подвергнут такому риску. Особенно после всего, что сделал с маленькими детьми Эндо. Но полчаса аргументированной беседы с Яга убедили его, что Итадори имеет достаточно сил и опыта, чтобы быть помощником в этом деле. К тому же, кто бы что ни говорил, Итадори был отличным вариантом еще и потому, что ни за что не позволил бы себе подвести Годжо. И имел важное преимущество: физическую силу, которую плохо переносит паразит. Юджи ни разу не перебил рассказ учителя, лишь его выражение лица в одну секунду могло выражать все эмоции сразу. Сатору старался рассказывать все как можно более понятно, стараясь не акцентировать внимание на страшных деталях о детях, и в глубине души надеялся, что Итадори ничего не поймет, откажется или еще что-нибудь, что полностью отобьет аргументы Яга. И, выслушав все, Итадори задал лишь один вопрос: — Когда выезжаем?

***

Утахиме внимательно слушала Годжо, записывала что-то в блокнот. Разум ее работал как никогда хорошо. Весь день она думала обо всем на свете, была даже согласна с Яга, когда он предложил в качестве помощника Итадори. Но при этом и понимала, что будь она сейчас эмоционально здорова, ни за что бы не согласилась с Яга, как бы это ни было разумно. Она не врала себе, мысли об эмоциях были совсем не на первых местах в ее голове. Без чувств ей жилось куда проще и спокойнее, но желание вернуть ее прежнее состояние все же никуда не делось. Она могла бы снова дать себе команду, но все же послушалась предостережения Сатору. Нутром знала, что его состояние — полностью ее вина. Поэтому думала, как лучше все провернуть. Для нее было бы куда лучше оставить пока спокойствие, пока все это не закончится. Они бы поймали Эндо, закончили суд над Гакуганджи, и она бы наконец пережила потерю сил. Ее странная техника развеялась бы сама собой, и кто знает, может быть, ей было бы не так больно осознавать закончившуюся жизнь. Но рваная пустота, которая управляла разумом чуть лучше, чем все остальное, подгоняла ее разобраться с собственным сердцем как можно быстрее. Пусть ей будет плохо, пусть она будет умирать от тоски по силе, которая потухнет, пусть ее эмоции будут делать только хуже, она не будет показывать это Сатору. Пусть ему будет не больно от того, что она бесчувственная. Пусть ее чувства спасут их обоих. Она поставила на них все. Ей было даже завидно. Сатору проделал титаническую работу над собой. И по итогу оказался куда более самодостаточным, дисциплинированным и стойким, чем она. Утахиме всю жизнь боялась думать о будущем, жила прошлым и иногда настоящим. Делала все ради доказательства. Но кому и ради чего?.. Мысли о дальнейшей жизни пугали ее, и, как бы Утахиме ни привыкла решать проблемы, а не ныть из-за них, бороться за все, переступать страх, все равно взять ответственность за собственную жизнь ей не хватало духу. Ее борьба была инертной, просто в духе ее характера. И почти не имела особой цели. Может быть, поэтому за прошедшие три года она не решалась осваивать свою новую силу? Потому что она бы повлияла на и без того темное будущее. Но чем больше она находилась рядом с Годжо, тем лучше осознавала, что бороться из-за прошлого и бороться ради будущего — это разные вещи. И теперь с чистой головой и рационализмом она не боялась задавать себе вопросы. Есть ли вероятность, что техника способна отменить действия контракта? Если да, то какова вероятность, что Яга и Итадори умрут? Возможно ли это? Почему техника появилась в таком возрасте и при определенных обстоятельствах? Почему, если она имеет абсолютный контроль над своей обычной проклятой энергией, это всегда работает по-разному и Утахиме не может контролировать ее? Почему тогда в отеле Нитинана она даже не поняла, что применяет технику на администраторе? Почему проклятой энергии всегда тратится разное количество? Столько вопросов, но ответов на них нет. Утахиме хотела бы злиться на себя, если бы была в состоянии, за то, что теперь перед тем, как потерять все, она решила изучить это. — Я надеялся, что это не коснется их, — закончил Годжо свой рассказ. Они сидели в ее комнате. Красный закат с фиолетовыми прожилками царственно вошел в светлую комнату. Белые стены окрасились румяным цветом, а кровать почему-то казалась мягче. Годжо раньше не бывал здесь. Но хотел бы посмотреть, как все здесь выглядело, когда Утахиме жила тут постоянно. Сейчас все было практически стерильно. Еще он хотел бы попасть в ее квартиру. Увидеть детали, которые бы рассказали о ней больше. Увидеть подтверждение хоть каких-нибудь чувств. Сатору за прошедшие несколько часов так разнервничался, что чуть ли не внушил себе, что Утахиме всегда была такой холодной. «Бред. Хватит надумывать. Мы разберемся с этим», — сказал себе строго Годжо. Тем более после ее слов утром ему стало куда, куда спокойнее. Сатору чувствовал даже некоторую гордость и ответственность за то, что услышал эти слова. Слова, поднявшиеся в цене в сто крат, которые она произнесла, будучи бесчувственной. — Я бы тоже не хотела втягивать в это детей, — наконец ровно отозвалась Утахиме. Она старалась реагировать на действия и слова так, как отреагировала бы еще вчера утром. — Я понимаю, что Итадори теперь силен, и Яга прав, и так мы быстрее закончим это все, просто... — Сатору рвано потер шею. — Просто... им не нужно это. Утахиме не нашлась с ответом, поэтому просто кивнула. Годжо сам не понимал, зачем пришел к ней. Все рассказать? Пожаловаться? Был ли в этом смысл, если ей должно быть все равно? Но так или иначе Сатору все равно оказался на пороге ее комнаты. И, бесчувственная она или нет, Утахиме все равно впустила его. Годжо сидел на кресле, устало облокачиваясь локтями о колени. Свет из окна не доходил до него. И темный угол практически слился с его собственным состоянием. Сатору ломано осмотрел сидящую за столом девушку. Выглядела она чрезмерно умиротворенно, даже величественно беспристрастно. Годжо понял окончательно, насколько чужое это состояние для нее. Хоть всем она и казалась размеренной и иногда вспыльчивой, Сатору знал ее. Нутром ощущал ее натуру, живую, голодную и трепетную. И злился на себя, что столько лет не замечал этого. Что пропустил так много. Он и не думал, что их диалог будет похож на нормальный, но Утахиме внезапно выверенно ровно села и спросила: — Я хочу разобраться, — начала она. Годжо даже встрепенулся, напрягся и сосредоточился. — Когда я... применила технику на себе, ты увидел что-нибудь? Желтые глаза не выражали ничего. Словно бы это и не она говорила, выглядела абсолютно как кукла. Годжо тешил себя лишь тем, что, раз уж она задает вопросы, интерес не пропал. А это было главным. — Видел, — ответил он, — и это было странно. Иори не задавала других вопросов, молчанием и заинтересованным, как она думала, взглядом показывала, что ждет. — Это не выглядело как применение обычной техники. Проклятая энергия была раздраженной. «Раздраженной?» — И после всего, — продолжал он, — словно бы откушенной. Едва-едва брови девушки нахмурились. — Словно твоя проклятая энергия болеет и сильно волнуется, когда ты применяешь технику. — Это действительно странно. Сатору впивался глазами в ее фигуру, жаждал, чтобы она продолжала говорить с ним. Он чувствовал практически физическую потребность в их взаимодействии. Утахиме заметила его взгляд. Из темноты угла они светились ярко. И решила поступить так, как и он. Ведь так бы она сделала, будь нормальной? — У меня накопилось много вопросов. Но главный из них — это почему я не могу контролировать эту силу так же, как и свою обычную? Годжо понимающе кивнул и со скрытой радостью и облегчением спросил: — Когда она у тебя появилась? — Чуть больше трех лет назад, после этой миссии, — Утахиме пальцем провела по закрытому воротником горлу. — За это время ты пробовала что-нибудь с этим делать? — Не так много, как до этого задания. Теперь не было ни одного случая, где бы техника не сработала. — Да уж, точно, — хмыкнул парень. — Раньше я пробовала, но в восьмидесяти процентах случаев у меня не выходило. Я не могла понять, сколько энергии нужно тратить, не могла даже управлять ею в те моменты. Сейчас техника работает, но беспорядочно. Я все еще не понимаю, сколько нужно энергии для ее работы. Но сейчас дело обстоит хуже еще и потому, что иногда это выходит само собой. Без моего ведома. — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Годжо. — Когда я только приехала в Нитинан, мне нужно было узнать, сколько времени я находилась под действием завесы. Я позвонила на ресепшен, администратор не имела права говорить этого, и я вспылила, и команда случилась сама собой, — говорила она. — И вчера... Сатору опешил. Даже упоминание больно резануло по сердцу. — Вчера я тоже не хотела этого делать. Не особенно помню, что именно было. Память вернулась частично, но я не собиралась даже. — Что вообще с тобой... — Такое бывало раньше, — перебила его Утахиме. — Это... такие приступы. Просто в один момент мне становилось очень... — Иори странно нахмурилась, чувствуя наконец что-то, что еще сама не поняла. — Очень плохо, — быстро закончила она. Годжо увидел, как она хочет соскочить с темы, поэтому быстро спохватился: — Постой-постой! Что значит «очень плохо»? Вот сейчас Утахиме поняла точно, что не хочет грузить его этим. Да и как бы он понял это? Сам ведь говорил, что никогда не чувствовал страха. — Дышать... становится тяжело, все трясется, — говорила она неохотно. — Реветь хочется. Это... довольно тяжело описать. Сатору напрягался еще сильнее. — И как давно у тебя это? — Не помню. С детства. Укол смятения и жалость больно втиснулись во внутренности Годжо. Она справлялась с таким с детства? И никого не было, чтобы успокоить ее? — Это все не имеет значения... «Поэтому техника сработала... Она велела себе успокоиться, потому что не знала, что еще можно сделать. И в этот раз все произошло буквально, — думал Годжо, — потому что ты была одна?..» Сатору снова ощутил горькую злость на себя за то, что стоял, как столб, вместо того, чтобы что-то сделать. — Это имеет значение, Утахиме, — строго возразил Сатору, не давая продолжить. И вместо глупых отговорок и предупреждений сказал просто: — Ты имеешь значение. Никто и никогда не был важен для меня так сильно, как ты. Поэтому, что бы ни произошло, я рядом. Утахиме всматривалась в серьезное лицо парня, его строгие глаза и понимала, что слышит правду. И догадалась, почему оставленная чувствами к нему пропасть в груди была такой грозной и тянущей. Она не могла вымолвить и слова. Его слова, слова, которые, казалось, она ждала всю свою жизнь, клещами вытянули из стеклянной банки слезы. Она сама не поняла, как глаза защипало, и все еще до конца не понимала почему. Сатору неспешно съехал с кресла и сел перед девушкой, скрестив ноги. — Ну давай проведем эксперимент, — губы его растянулись в полуусмешке. И в груди счастливо затрепыхало что-то только оттого, что Годжо ясно увидел, что влаги в ее глазах стало больше. И теперь они не казались ему такими блеклыми. — Я не хочу применять технику на тебе. — А хочешь применять на ком-то, кто еще и не знает про нее? Давай, семпай, выбора у тебя немного. Тем более ты можешь сказать мне сделать что-нибудь не смертельное. Утахиме недоверчиво сощурилась. — Ну, можешь и смертельное, конечно. Я все равно сделаю, что ты скажешь. — Если ты сейчас шутишь, то это не смешно. — Сейчас ты бы вряд ли оценила мои шутки по достоинству. — Я их и в нормальном состоянии не оценила бы. — Я же говорил, у тебя черствое сердце. С каждым словом ему становилось чуть лучше. С каждым взмахом ее ресниц надежда в нем возрастала. С каждым вдохом уверенность, что все можно исправить, капля за каплей наполняла его искалеченную этой девушкой грудь. — Ладно, — наконец произнесла она. — Давай же не терять времени!