Желая Артемиду

Истина – последний шаг прогулки по острию ножа, хрупкая грань между бегством от ада и его принятием. Майкл стремился к истине, но боялся ее, мчался за ней, но резко отворачивался, настигая, – продолжал балансировать. На ноже он стоял голыми ногами. Облезлый потолок с рыжими потеками по углам давил на него, тишина звенела, и как бы сильно он ни сжимал челюсти и ни жмурился, звон не утихал. В удушливой пелене сигаретного дыма и тревожных мыслей Майкл сел и огляделся, увидев свое мутное отражение в пузатом телевизоре – совершеннолетие он отметил намного раньше, чем Майкл. Протерев глаза, чтобы стянуть невидимую муть с головы, Майкл огляделся уже более осознанно. Сумрачная комната, едва освещенная одинокой лампой на прикроватном столике, напоминала декорации для низкобюджетного инди-хоррора, действие которого происходило в дешевом мотеле: скрипучие полы, едкий запах моющего средства, потрескавшиеся ручки, пластиковые цифры со стертой позолотой, из-за чего каждый номер превращался в один и тот же. Мини-отель назывался то ли «В гостях у Джо», то ли «В гостях у Бо», что-то про гостей, это точно. Майкл лег, закрыл глаза и с силой помассировал виски, надавил на веки в попытке прокрутить события прошлой ночи, как на кассете, но из памяти все подчистую стерлось – он до сих пор окончательно не протрезвел. Фред. Гроб, как пазл вошел в идеально ровную могилу. В дверь постучали. Сердце забилось быстрее, стены сужались, грозясь раздавить, голова кружилась до тошноты, точно он на огромной скорости катался на карусели. Стук раздался снова, на этот раз более настойчивый и нетерпеливый. Майкл не удивился бы, если бы на третий раз дверь вышибли ногой. Скатившись на пол, он выругался, прислонился спиной к кровати и спрятал лицо в ладонях. Все кружилось даже под темнотой век. Выдохнув, он поднялся на ноги и, опираясь на мебель, – деревянную, липкую, обитую тканью – добрался до двери и дернул ручку. На пороге стояла Шелли с расплывшимся лицом, как у неоткрытого персонажа в компьютерной игре, но длинные латексные сапоги блестели в слабом свете коридорных ламп. Шелли. Красивое имя. И значение у него было не менее благородное – жемчужная, однако оно ей не подходило, точно на овчарку натянули башмачки чихуахуа. Шелли не напоминала ни жемчуг, ни какой-либо иной драгоценный камень. Она была подделкой низшей пробы, и, подобно знаменитой тезке, превращала Майкла в монстра. – Приветик, американец, – прощебетала она одним из своих искусственных голосков и кокетливо помахала пальчиками, унизанными дешевыми кольцами. – Тебе… тебе не обязательно было так выряжаться. – Он прочистил горло, но его стенки все равно ощущались как листы наждачной бумаги. – Если бы вы, мужланы, не были такими долбанными фетишистами, – уже своим голосом ответила она и, кольнув карими глазами, толкнула Майкла плечом, вошла в номер. В конце коридора бешено мигала и зудела лампа, и в темноте, резко сменяющейся синеватым флуоресцентный светом, Майклу привиделся до боли знакомый силуэт. Он захлопнул дверь. Он не хотел видеть. – Неужто соскучился? – В настоящем голосе Шелли всегда сквозили обвиняющие нотки, и хоть Майкл не любил, когда она натягивала маску, в тот миг он предпочел бы притворство. Усевшись на диванчик, Шелли закинула одну ногу на другую. Пожалуй, ноги были лучшей ее частью, – больше ни у одной женщины Майкл не видел таких подтянутых, длинных и стройных ног, которые достались с такими минимальными усилиями (на фитнес Шелли точно не ходила). Впрочем, их красота быстро меркла на фоне ее нарочитой вульгарности и ошеломительной прямоты. – Думала, ты нашел себе девушку. Ну, из ваших. – Под «из ваших» она подразумевала богатых – она презирала всех, у кого карманы пухли от денег, даже Майкла. С минуту он апатично стоял у двери, не в силах пошевелиться и отвести взгляд от ее блестящих сапог. Шелли не вызывала в нем никаких особенных чувств, но ее появление разбавило мрак комнаты, как кисточка, испачканная красками и опущенная в стакан с водой, и он смотрел на нее, надеясь, что от мрака избавится и он. – Господи, какая духота тут у тебя, – возмутилась Шелли, стянула косуху – под ней оказался обтягивающий крошечный топ – и небрежно кинула в кресло. Майкл устроился возле Шелли на диване, сел на пятно, которое когда-то могло быть как выпивкой, так и кровью. Из бюстгальтера – большого, но ненадежного сейфа, – Шелли выудила пакетик с белым порошком и кинула на столик. Майкл пощупал его – шорох под пальцами – в тот миг он спутал бы даже перец с песком. Немного погодя, он нашел свой пиджак, достал деньги и передал их Шелли. С видом опытного дельца – каким она и была, ведь, по ее же словам, барыжила с тех пор, как ей стукнуло шестнадцать – она быстро перебила купюры длинными пальцы с черным облезшим лаком. – Не доверяешь мне? – Я никому не доверяю. Под тихий шелест фунтов Майкл откинулся на спинку дивана и, запрокинув голову, рухнул в темноту под веками, впал в медитативный транс, и все окружение, как и его мысли, приняло оттенок артхаусной драмы с элементами криминала: в мотель врываются наркодилеры, изрешечивают дверь и его тело из автомата, насилуют Шелли, убивают ее особенно жестоким образом. Забирают деньги и наркотики. Смерть – не великая потеря, а вот кокс жалко. Шелли, девушка-дворняга (так порой называл ее про себя Майкл), отлично знала законы реального мира. Майкл познакомился с ней благодаря Фреду – Шелли поставляла им наркотики, которые раз за разом смазывали и ослабляли и без того несформировавшиеся границы Майкла. С Шелли он потерял свою девственность и стыд, позже переспал с ней еще пару раз, а может, пару десятков раз, но никогда не воспринимал ее любовницей, ему вообще не нравилось думать о ней – въевшееся пятно на рубашке, которую ни постирать, ни выкинуть. Майкл давно не звонил и не писал ей, ведь все воспоминания о ней были мостиком связаны с Фредом, однако по этой же причине теперь он стремился к ней. Пересчитав деньги, Шелли встала и спрятала их в карман косухи, а после закурила, как обычно, держа сигарету между большим и указательным пальцем, сильно вдыхая. Ничего эротичного, как в старых фильмах и рекламе, – куря, она походила на уголовницу-рецидивистку, хотя Майкл сомневался, что Шелли когда-то сидела в тюрьме, разве что так, в обезьяннике за дебош по пьяни. Он никогда не спрашивал о ее прошлом, но порой представлял с сжимающимся сердцем, как она, еще совсем девочка: острые коленки, блеск в глазах, некрашеные волосы – бросает школу и за неимением иных вариантов сбегает из дома от отчима-ублюдка и матери-алкоголички, спит, где придется, мечется из одного клоповника в другой, доедает объедки, берет в рот за деньги у всяких отморозков, и, хоть он и не знал, правда ли это, но ссадины и шрамы по всему ее телу, вечно печальные глаза побитой собаки подсказывали, что он недалек от истины. – Я смотрю, наше расставание не пошло тебе на пользу, – с усмешкой отметила она, намекая на полупустую бутылку виски. – Что на этот раз? Она придвинулась ближе, пробежалась пальчиками по его груди и положила на нее руку, отчего он сжался, испугавшись, что она услышит учащенное сердцебиение, и решит, будто это неким образом связано с ней, с его симпатией, которой и в помине не было. – Ты же собирался соскочить? – Я не подсяду снова. Она улыбнулась снисходительно-знающей взрослой улыбкой и сбросила пепел на пол, по-бунтарски игнорируя пепельницу. – Неужто девушка кинула? – С чего ты взяла? – А по какой еще причине молоденькие мальчики так убиваются? Шелли едва перевалило за тридцать – она скрывала точный возраст, – но вела себя так, словно разменяла шестой десяток и не упускала случая напомнить, что у Майкла еще молоко на губах не обсохло. – Фред умер. Гром среди ясного неба. Земля разверзлась под ногами. Майкл никогда прежде не говорил об этом вслух. Простые слова – тяжкое значение. Пузатый экран телевизора дал трещину. В ванной сорвало кран. Днище кровати проломилось и вспороло матрас. Стены крошились и падали – за ними черная пустота, бескрайний вакуум неизвестности, как в космосе. Это должно было произойти, мир полыхал, все погибало, охваченное адским пламенем. Стоны и крики, вонь горящей плоти, собственной плоти – Майкл провонял смертью. Но комната, город, страна, как и прежде, жили своей никчемной безынтересной жизнью. Ухмылка соскользнула с позеленевшего лица Шелли, но от соболезнований она воздержалась, и Майкл мысленно поблагодарил ее за это. – В Афинах он даже не успел бы стать эфебом. – Опять эти ваши дурацкие словечки, – старчески-негодующим тоном отозвалась Шелли. Майк шмыгнул носом и вытер его рукавом. – Есть кое-что еще более паршивое… в последний вечер, когда мы говорили… – Он запустил пятерню в волосы и с силой потянул. – Я все испортил. Я охеренно плохой человек. – Ты себя переоцениваешь, дорогуша. Но да, со мной ты ужасен. Не позвонишь, не напишешь... – Я никому не звоню. Теперь мне все безразличны. – Прямо-таки все? А как же твоя малышка Кэти? Сколько ей уже? – Тринадцать. – И сколько еще она будет твоей малышкой? Втрескается в какого-нибудь пижончика в красном пиджачке и забудет о своем большом страшном брате. – Слишком хороша для этих ублюдков. Он сжал челюсти. Молчание висело над ним, как копье на ниточке, которая норовила порваться от любого опрометчивого слова, дуновения ветра. Шелли докурила, потушила окурок в пепельнице и обрубила нитку: – Так что случилось? Наконечник вонзился Майклу в грудь – он задержал дыхание. – Фред покончил с собой. Принял смесь снотворного и антидепрессантов и впал в кому, из которой так и не выбрался. Каждую ночь воображение Майкла рисовало яркие, пугающие картины того, как Фред носился по мрачному, извилистому, туманному лабиринту там, в мертвой глубине, и до сих пор пытался найти выход, не зная, что ему некуда вернуться. – Он даже... даже не оставил записки, – сдавленно произнес он, и только в тот миг окончательно осознал, что это не сон, он не очнется весь в поту посреди дня в измятых простынях и груде шелестящих книжек, задыхаясь от жары, – это произошло: Фредерик умер. Шелли задумалась, поджав губы, отчего стала настоящей собой – той Шелли, какой она была, когда музыка стихала, клиенты уходили, а наркотики покидали кровь: думающей и чувствующей молодой женщиной, у которой, в должных условиях, могло бы сложиться прекрасное будущее. – Думаешь, это из-за той девчонки? – спросила она на манер опытного детектива. – Девчонки? – Майкл поморщился, ведь единственной девчонкой, о которой он думал, была Грейс, чтоб его, Лидс. – Мэри Крэйн. Они же вроде мутили или как? Сейчас в Суррее не найдешь газету без ее фотки. – Не знал, что ты читаешь газеты. – Майкл рывком подвинулся вперед – в нынешнем состоянии это походило на полноценное упражнение – схватил пачку и, снова откинувшись на спинку, вытащил сигарету, долго не мог прикурить. – Голубоглазик покончил с собой… Я бы скорее поверила в то, что с собой покончишь ты. Майкл затянулся до жжения в легких. – Так почему он это сделал? Ты не хочешь выяснить? – Боюсь, если я открою эту дверь, назад дороги не будет. – Невидящий взгляд беспокойно забегал по темным пятнам вокруг. – Я не смогу управлять тем, что из нее выйдет. – Какие метафоры! Да ты прирожденный поэт, Майкл Парсонс. – Она шутливо ткнула его под ребра, и Майкл окатил ее взглядом «а ты дурочка, да?» – порой изо рта Шелли выскакивала отборная чушь, да такая, что свет туши. Шелли встала – латекс сапог неприятно заскрипел – схватила со столика бутылку, в ней все еще что-то плескалось, и сделала жадный глоток, виски потек в вырез обтягивающего топа, который скрывал меньше, чем открывал. Майкл словил себя на мысли, что хочет накинуть на нее свою рубашку и застегнуть пуговицы до самого ворота, так плотно, чтобы тот придушил ее. – Что же ты будешь делать? – спросила она внезапно гнусавым голосом, так, будто это был далеко не первый глоток, который она сегодня сделала. – Что ты имеешь в виду? – Не знаю, – повела плечом она. – Без него тебя будто не существует. – Осознав, как странно и двусмысленно это прозвучало, она добавила: – По крайней мере, ты сам так думаешь. – Он говорил, что без него я останусь навеки одинок. – Потому что ты заноза в заднице? Он полоснул ее суровым взглядом. – Потому что я уникален. – Он просто хотел, чтобы в твоей жизни не было никого, кроме него. Он хотел этого от всех. Она отставила бутылку, сделала пару дорожек и разровняла с помощью скидочной карты Tescо. Майкл подался вперед, завороженно наблюдая за ловкими движениями тонких пальцев, от предчувствия, предвкушения, нетерпеливого ожидания заслезились глаза, рот наполнился слюной, сердце забилось чаще. – Еще не поздно остановиться, – предупредила она, но это замечание прозвучало так же неуместно, как если бы она вылила воду в дырявое ведро, ожидая, что та не прольется на пол. – Разве ты не должна толкать как можно больше этой дури? – Не тебе. Белые дорожки подмигивали, зазывали к себе, как сирены на скалах, – вина душила, точно непутевого родителя, бросившего детей на произвол судьбы. Майкл порылся в заднем кармане, нашел мятую пятерку и скрутил Елизавету и Черчилля в трубочку. Нагнувшись к столешнице, он резко вдохнул: в носу запекло, глаза повлажнели, в затылке закололо, но морщины гнева и печали разгладились, он пьяно улыбнулся сам себе – обмяк, ошалел от кайфа, освежающей и вязкой эйфории. После долгого перерыва приход был таким сильным, что он погрузился с головой, сдавленно простонал и, закрыв глаза, откинулся на спинку дивана, качаясь на волнах наслаждения, в предвкушении всего, что это состояние может ему предложить. На потолке расцвели цветы, и он, потерявший чувство реальности, попытался дотянуться до них. Мысли, страхи, переживания – все исчезло. Он взмыл под потолок в лучистой радости, наконец получил те несколько секунд, о которых давно мечтал. Секунд тишины. Полной и всепоглощающей. Он едва ощущал, как Шелли сжала его колено пальцами. – Он был моим другом. – По виску потекла слеза. – Он был моим лучшим другом... – Знаю, мой мальчик. – Она погладила его по щеке и спустилась на колени, устроившись между ног. – Нет, – прохрипел он и ослабевшими руками взял ее за запястья в попытке поднять. Он отчаянно нуждался в заботе, в том, чтобы Шелли просто обняла его, прижала к груди и гладила по волосам, пока он не уснул бы в слезах, а вовсе не ощущать ее пальцы, расстегивающие его ремень, тянущие язычок молнии вниз. Стеклянный взгляд уставился на потеки на потолке, и Майкл представил себя этой рыжей размазанной линией, увидел все как бы со стороны: Шелли, возившуюся с едва живым телом, полоску кожи на ее спине, где из-под пояса юбки выглядывали, скорее всего, крылья бабочки, но он отчего-то видел их крыльями падшего ангела. Представил на месте Шелли Грейс Лидс – только так он мог переносить вечера, когда хотелось лишь пустить пулю в лоб. Он представлял ее во всех своих мечтах. Уже очень давно. Грейс. Та самая Грейс Лидс, которую он обещал себе ненавидеть. Он напрягся и схватил ее за волосы. Ее глаза, язык, теплый рот, влажный жар. Майкл содрогнулся – липкий, краткий миг. Поймав вопрошающие глаза Шелли, он встал, ушел в ванную и вытерся, а потом вернулся, расчертил еще дорожку и мигом вдохнул. Напряжение между ними рассеялось после четвертой дорожки, а может, и пятой, шестой?.. Вялые тела валялись на полу, хватаясь за животы, едва не задыхаясь от смеха, а смешило их все на свете: «Какой маленький телевизор, ты посмотри!» – Майкл постучал сухими костяшками по пузатому экрану. – «Просто крошечный». «Слышишь, как скрипит?» – сидя на кровати, Шелли подпрыгивала, и матрас действительно истошно скрипел, приводя их в неописуемый детский беспорядочный восторг, в котором они ползали на четвереньках, поддавшись всем порывам. Уголки рта Елизаветы опустились, Черчилль еще сильнее нахмурился. Вы не имеете права меня осуждать, ублюдки! Да я вас, да я вам… Что именно Майкл с ними сделает, он так и не придумал. Извилины в мозгу падали и рассыпались подобно костяшкам домино – одна за другой, голова трещала так, что он едва видел. Проблевавшись в ванной, он уснул на голой плитке – холод к щеке, дрожь на кончиках пальцев, кислота во рту. Очнулся, стоя на коленях у телека, прижавшись к экрану лбом. Майкл набрал Кэти сообщение – сине-белесый свет резал глаза – и проверил его с десяток раз, чтобы не выдать себя глупой ошибкой: «Я в порядке, нужно немного побыть одному. Справишься?», и получил ответ: «Конечно. Жду тебя. Береги себя». И как его тринадцатилетняя сестра умудрялась быть самой умной женщиной, какую он только знал? Прикончив бутылку, Шелли беззаботно посапывала, раскинувшись звездой на кровати. Расстегнутые сапоги, задравшийся топ, всклокоченные волосы, мерно вздымающаяся грудь – видя ее спящей, Майкл испытывал к ней нежность и вину за то, что пользовался ее положением. Он вдохнул еще одну дорожку, непривычно большую – потерял им счет – и вышел за сигаретами, по крайней мере так он объяснил себе желание сбежать. В конце коридора все так же моргал свет, но тут совсем потух, погрузив его в темноту, шедшую кругами и ромбами. Майкла бросало от одной шершавой стене к другой, словно неопытного моряка на корабле в шторм. Когда свет снова замигал, он обнаружил, что номера указаны не только на двери, но и на ковриках, будто на случай, если гость напьется настолько, что придется добираться ползком – учитывая его состояние, это имело смысл. От частого мигания подступил новый приступ тошноты, однако желудок давно опустел – внутренности вхолостую содрогались от спазмов. Побив себя по карманам, Майкл не нашел денег и поплелся обратно в номер в надежде их отыскать. Он никак не мог избавиться от ощущения, что из темноты коридора за ним кто-то следил, два голубых глаза – красивые и пугающие в своей холодности. И вот свет снова исчез, загорелась лишь последняя лампа в конце коридора. Вдали чернел силуэт. Майкл шагнул, но уперся в невидимую стену, по которой колотил, стирая руки в кровь, задыхаясь и мысленно прося прощения – продолжал биться за ней что есть силы, биться за этой вечной стеной непонимания, которая отделяла его от враждебного, а теперь и опустевшего мира. Ты приползешь, как сейчас, и будешь молить принять тебя обратно, ползать в ногах, задыхаться и захлебываться собственными слезами. Ты приползешь, потому что без меня ты не существуешь. И это было правдой. Фред был прав. Треск, грохот, шум – стена рухнула волной, и пена из осколков пронзила его насквозь, пробиралась все глубже с каждым вздохом, с каждым движением. Бессилие свалило его на пол. Из запястий, изрезанных вдоль, пульсирующими рывками билась кровь, темно-сангиновая, почти бурая, и его трясло, как в припадке эпилепсии. В густой жидкости шевелилось что-то живое, дергало лапками в отчаянной, но тщетной попытке спастись. Коридор расплывался перед глазами, кружился, замирал и двоился, будто в каком-то причудливом калейдоскопе или сразу в десятках зеркал в комнате смеха. Но никто не смеялся. Фред навис над ним, глядя сверху вниз. Я буду умолять! Я буду умолять, только прими меня обратно. Фред снова ускользал, и на этот раз навсегда. Все поплыло и исчезло, «вылилась внутренность вся, и глаза его тьмою покрылись».