Медвежья невеста

      Хельга не помнила, как выбралась из леса, помнила только, как бежала, не оглядываясь, сквозь лесную чащу, подгоняемая страхом. Только увидев впереди в долине частокол отцовской усадьбы, она остановилась и смогла перевести дыхание. Корзина с малиной по-прежнему висела у нее на руке, и в ней все еще было достаточно ягод, несмотря на то, что, увидев страшные глаза, Хельга взвизгнула, оступилась и упала прямо на зад в густую траву.       Она стояла, тяжело дыша и чувствовала, как по ее спине бегут мурашки от того, что за ней может быть погоня, сердце бешено колотилось, но разум уже брал свое. Поставив корзину на землю, она оглядела себя – рубаха порвалась на подоле и испачкана в малиновом соке, кафтан весь в лесной трухе, плат на голове сбился набок, лицо все красное, дыхание как у лошади после долгого бега. Если она явится домой в таком виде, матушка изведет ее беспокойством и попреками, а отец прикажет, чтобы кто-то из его людей всегда следовал за ней, куда бы она ни шла, и тогда прощай свобода. Поэтому Хельга заставила себя не думать о том, что осталось в лесу, а вместо этого пошла к дому, но не прямо, а сделала крюк влево, где был небольшой обрыв и родник с чистой водой, вытекавший из леса. Там она сняла плат и кафтан, умылась, чтобы охладить горящие щеки, пригладила волосы и снова покрыла голову, почистила одежду и только после этого неторопливо пошла по тропинке к воротам усадьбы. Обман ее удался: матушка легко поверила в историю, что она оступилась, не заметив ямку в земле, ягоды просыпались, одежда испачкались, и больше об этом не говорили. Остаток дня прошел в хлопотах по усадьбе: немного малины они съели на ужин с       молоком и медом, из остальной Хельга сварила варенье на зиму. Лишь поздно вечером, оставшись одна, она позволила себе задуматься о произошедшем. Сидя на краю постели рядом со спящей Альмой и глядя на затухающие угли очага, Хельга медленно водила костяным гребнем по волосам, и память ее раз за разом возвращалась к происшествию в лесу. Стоило лишь прикрыть веки, как она тут же видела перед собой эти глаза – черные, дикие, пугающие. Но что же она все-таки видела? Глаза походили на человеческие, но был ли то ирландец, движимый жаждой прогнать завоевателей со своей земли? Или какой-нибудь дух или демон, охраняющий лес, и в чьи владения она так неосторожно зашла? Что бы сделало с ней это существо, если бы она не убежала? Напало бы, убило, изувечило? А если это все же был человек? Впрочем, тут и думать нечего – безобидный путник, торговец или жрец не будет прятаться в лесу. Скорее всего, это был беглый раб, который легко задушил бы ее голыми руками, забрал все ценное и бросил мертвое тело на растерзание зверям и птицам. Но что-то мешало Хельга направить свою мысль по этому, самому простому пути: будь это беглый или разбойник, он, несомненно, погнался бы за ней и легко догнал, но даже сквозь свой тогдашний страх Хельга хорошо помнила, что не слышала за собой ни топота ног, ни треска ломающихся веток. Кто бы это ни был, он не стал ее преследовать, а остался там, в лесу. Со вздохом она отложила гребень, заплела волосы в простую косу без завязки и легла, но сон не шел к ней: куда бы ни смотрела Хельга – на очаг, на стену дома, украшенную толстой шерстяной завесой с вытканным узором или же в стропила крыши, видение не исчезало, а стоило закрыть глаза, как ей казалось, что горящий взгляд ее преследует. Наконец, ее все же сморил сон.       Следующие несколько дней Хельга внешне вела себя, как обычно – смотрела за Альмой, ткала, пряла, чесала шерсть, варила еду, пекла хлеб, вставала на рассвете, ложилась после заката – но не могла победить смутную тревогу, которая поселилась в ее сердце. Сначала это был только страх, но чем дальше, тем больше к нему примешивалось зудящее любопытство. Хельга хотела знать, знать доподлинно, что или кого она видела там, в лесной чаще, а образ черных глаз в зеленых листьях не отпускал ее, то являясь во снах, то заслоняя происходящее белым днем, стоило ей замечтаться. Она не знала, откуда в ней эта тяга, и почему она так сильна, но чем дальше, тем слабее становился голос разума, что ей не следует снова идти в то место в лесу, да и память о пережитом страхе становилась все более смутной. Видимо, так была она погружена в эти мысли, что не заметила, что одна из рабынь-ирландок, та самая Дейдра, что рассказала ей про заросли малины, исподволь наблюдает за ней. - Прости меня, госпожа Хельга – как-то робко обратилась она к ней, когда они обе перебирали сыр в холодном погребе.       Хельга обернулась к рабыне: из всех ирландцев, захваченных в плен ее отцом, она была самой смышленой и опрятной, быстро выучила их язык, и поэтому матушка допустила ее к приготовлению еды и закрывала глаза на то, что Дейдра носила уже второго ребенка от Кнута. - Что такое, Дейдра? - Позволь мне говорить. Я вижу, что ты после того, как побывала в лесу, уже который день сама не своя, хоть и делаешь вид, будто ничего не случилось. Скажи мне, прошу – не случилось ли там с тобой чего-то странного? - Почему ты спрашиваешь? – Хельга подозрительно нахмурилась, в голове тут же зароились подозрения – что, если рабыня в сговоре с этим беглецом или же их там целая ватага? – Ты что-то знаешь? Отвечай, пока я не сказала отцу! - Нет-нет, что ты, госпожа, я ничего не знаю! – Дейдра отпрянула в сторону, дрожа – Просто… Хоть я и христианка – тут она перекрестилась, Хельга уже знала, что этот знак у христиан служит от сглаза или же как свидетельство того, что они говорят правду – Но я знаю, что в наших лесах и холмах есть… Обитатели. Особый народ. - Что за народ? Я о них не слышала – Хельга все еще не верила служанке, но та испугалась вполне искренне. - В старину их звали Туата де Дананн – дети богини Дану. Они не людского рода, и про них всякое говорят – кто-то, что их можно увидеть при полной луне или накануне Дня всех святых, кто-то рассказывал, что видел их танцующими в лунном свете рядом с холмами, говорили так же, будто они крадут младенцев из колыбелей и многое другое, поэтому над детской зыбкой подвешивают скрещенные ветви бузины. Святые отцы учат, что это все происки дьявола – Дейдра вновь перекрестилась – Но кто знает… Вот я и подумала, госпожа, вдруг вы видели одного из них?       Хельга вздохнула и присела на узкую скамью рядом со столом, на котором стояли чистые кувшины для молока и сыворотки. - Не знаю я, что я видела… Только чьи-то глаза в зарослях малины на той полянке. - Глаза? Какие они были? - Большие, черные, дикие… Красивые – добавила Хельга уже вполголоса. - Господи, сохрани и помилуй! Должно быть вы и правда видели одного из них! Прошу вас, не ходите туда больше, госпожа Хельга! Они украдут вас, очаруют своим танцем и звуками свирелей и дудок, так что вы пойдете за ними, и протанцуете всю ночь, а наутро может оказаться, что прошло уже много лет, и ваши родители давно умерли, а дочь стала взрослой женщиной! Я слышала о таком… - Прекрати кудахтать – раздраженно бросила Хельга, вставая – Еще не хватало, чтобы рабыня указывала мне, что делать. Ты просто трясешься за свою шкуру – как бы мой отец ни узнал, что ты невольно подвергла его дочь опасности, и тогда он высечет тебя и сошлет пасти свиней вместо теплого места в доме. - Простите, госпожа, можете даже побить меня, коли хотите, но я это говорю только потому, что боюсь за вас. - Что еще ты о знаешь об этих туатах? - Больше ничего, госпожа. Говорили еще, что они боятся железа, поэтому в нашей стране всякий, кто идет в лес, берет с собой стальной нож или хотя бы гвоздь. - Ты когда-нибудь видела их сама? - Нет, упаси Боже, только слыхала о них. - Ладно, ступай. Ни слова моему отцу или матери об этом разговоре, иначе худо тебе придется – ты меня поняла, Дейдра? - Да, госпожа – Дейдра поклонилась и, подхватив кувшины, которые надо было вымыть к вечерней дойке, засеменила прочь, тяжело переваливаясь на деревянных ступеньках лестницы. Хельга осталась одна. Она задумчиво оглядела полки, на которых желтели зреющие сыры и глиняные лотки с мягким белым сыром, размышляя над тем, что сказала ей Дейдра. Что, если рабыня сказала правду, и она действительно видела в лесу одного из этого волшебного народа, похожих на альвов? Это объяснило бы, почему он или она – нет, скорее это все же был мужчина – не погнался за ней, не заговорил и не испугался сам, как сделал бы беглый раб или ирландский разбойник. А если нет? Что, если ей просто привиделось что-то в листьях малины – лесная дева или дух наслали на нее видение, недовольные, что она вошла в их лес и жадно собирает ягоды, забыв о почтении к тем, кто хранит его? Напугали, прогнали – и довольно. Любопытство снова зазудело в ней, как от укусов вшей в грязной постели. И был лишь один способ побороть его и вернуть желанный покой.       На следующий день погода стояла солнечная и теплая, и Вигдис выгнала слуг на солнце – сушить промытую овечью шерсть, других отправили стирать на реку, а сама она с дочерью поднялась еще до света – надо было напечь хлебов и сварить пива. Когда утренняя работа была закончена, солнце уже стояло в зените, а Хельга чувствовала себя усталой и потной, но ее желание отправиться в лес ничуть не ослабело. Около полудня хозяйка с дочерью и слугами присели наскоро поесть – каша, которую сварила всех Дейдра, свежеиспеченный хлеб и селедка. Маленькая Альма тоже не сидела без дела – с утра она помогала носить шерсть из дома и вытаскивала из нее сор и труху, а к обеду расставила миски и ложки и нарезала хлеб. После Хельга, которой стало жаль девочку, отпустила ее во двор поиграть под присмотром старухи, которая смотрела за всеми детьми в усадьбе, а сама стала спешно переодеваться. - Куда это ты собралась, дочь моя? – от Вигдис не укрылись ее приготовления. - Хочу еще раз наведаться в лес за малиной, матушка, а заодно погляжу, что еще можно там найти. Осень не за горами. - Хорошо. Возвращайся только до заката, чтобы твой отец не тревожился. - Я вернусь даже раньше – сегодня я вовсе не садилась за ткацкий стан.       Вигдис кивнула и ушла, а Хельга торопливо накинула кафтан на рубаху, опоясалась и проверила, легко ли выходит ее маленький нож из кожаного чехла. В корзине уже лежал приготовленный сверток – краюха хлеба и вяленое мясо в чистой тряпице – к нему она добавила кожаную флягу со свежим пивом и быстрым шагом вышла со двора, провожаемая взглядами работников.       Во второй раз дорога к прогалине с малиновыми зарослями оказалась уже легче и быстрее. Придя туда, Хельга поставила корзину на землю и тщательно огляделась, а потом обошла заросли со всех сторон, но все было тихо, сердце успокоилось, волнение прошло. Кто бы то ни был, сейчас его здесь не было, а тонкие ветви склонялись под тяжестью круглых алых ягод, и Хельга, не мешкая, принялась за работу. Солнце перевалило за полдень и теперь светило ей то в лицо, то в спину, запах вспотевшего тела ощущался острее, мешаясь со сладким ароматом малины и терпким, смолисто-травяным – леса. Страх ушел, на место ему вновь пришло ощущение свободы и одиночества вдали от множества глаз, на виду у которых она невольно жила. Наполнив корзину на две трети, она решила отдохнуть в тени и поесть. За прогалиной снова начинался лес, где наверняка найдется поваленное дерево или ровное сухое местечко.       Он спал, лежа на животе и подложив руку под голову. Из одежды на нем были лишь потертые кожаные штаны, обтрепавшиеся у лодыжек; босые ноги были грязными, а кожа казалась почти белой в полутемном после солнечной поляны лесу. Длинные черные волосы неровными прядями падали на плечи и спину. Его сон был глубок и крепок – в нем была невинность ребенка или зверя, не подозревающего о том, что за ним кто-то наблюдает.        Хельга остановилась как вкопанная, и задержала дыхание. Это мог быть только тот, кого она видела в кустах четыре дня тому назад. Никакой другой человек – если то был человек – не стал бы так спокойно и вольготно спать всего в лиге от усадьбы ее отца, если бы не считал этот лес своей вотчиной. Хельга беспомощно стояла и смотрела на спящего, не зная, что ей делать: если она побежит, то непременно поднимет шум, и тогда он проснется, но и стоять так было невыносимо. Она осторожно переступила с ноги на ногу, под ногой хрустнула веточка, а незнакомец всхрапнул, перевернулся на спину… И продолжил крепко спать, как ни в чем ни бывало. Теперь его рука покоилась на мерно вздымающейся груди – такой же белой, как спина, и безволосой, а другая лежала, вытянувшись вдоль тела, и Хельга заметила, что руки у него, несмотря на худобу, большие – широкие запястья, толстые длинные пальцы. Но куда сильнее ее заворожило его лицо. С первого взгляда узнала она этот изгиб бровей, так часто являвшихся ей во сне или за ткацким станом, стоило ли ей закрыть глаза, чтобы дать им отдохнуть. Глаза его сейчас были закрыты, и тень от густых, как у женщины, темных ресниц, падала на скулы, но Хельга не сомневалась, что, стоит ему открыть их, как она увидит все тот же пронзительный взгляд, который так напугал ее. Взгляд скользнул дальше – к большому прямому носу с круглым кончиком, который почему-то показался ей смешным, затем ко впалым бледным щекам и губам – полным и алым, как лепестки шиповника, и маленькому подбородку. И странное дело – что в любом другом мужчине показалось бы Хельга уродливым и женоподобным, спящего незнакомца, казалось, только красило.       Хельга почувствовала, как в горле у нее пересохло, и вспомнила о своей жажде и голоде, тело под рубахой зачесалось от засохшего пота, но она все еще не могла двинуться с места. Ее охватила странная тревога пополам со слабостью, она не знала, чего боится больше – того, что он проснется и заметит ее или же обратного. Не в силах совладать с собой, она медленно опустилась на колени, затем осторожно села на землю – незнакомец все так же крепко спал. Хельга, стараясь быть тише воды, ниже травы, положила перед собой на траву сверток с едой и вытащила из-под ягод кожаную флягу с пивом, чтобы промочить горло, но рука замерла, не донеся флягу до рта, потому что спящий вдруг зашевелился. Он моргнул раз, другой, потянулся, расправил и сжал пальцы на ногах, покрутил головой туда-сюда, широко зевнул – Хельга заметила, что у него нет передних зубов – и тут увидел ее.       Незнакомец вскочил так быстро, как только мог, пошатнулся со сна, но устоял, и, вытянув руку ладонью вперед, хрипло гаркнул: - Stаd! Ná teacht chugam!       С Хельги слетело оцепенение – фляга упала наземь, пиво полилось на траву, она вскочила и вытащила нож, готовая бежать или защищаться. - Stad! – повторил он, глядя на нее диким взглядом, и все так же выставив руку вперед, затем нахмурился, и она услышала уже на родном языке – Ты норманнка? Отвечай!       Во рту у Хельги пересохло так, что губы прилипли к зубам, и она могла только молча кивнуть. - Стой там и не приближайся – повторил незнакомец уже чуть спокойнее – И останешься жива – Он странно произносил слова и чуть шепелявил, но речь его была ей понятна.       Хельга заставила себя стоять спокойно и дышать глубоко. Кто бы он ни был, нападать на нее он не собирался – во всяком случае, прямо сейчас. - Кто ты? – с губ сорвался давно сидевший на них вопрос – Ты… демон? Или туат? - Кто? Tuatha Dé Danann? Еще чего! – он так искренне возмутился, что, не будь Хельга так испугана, то рассмеялась бы. - Тогда кто? – больше всего ей хотелось рухнуть на землю или бежать, как заяц, но она заставляла себя говорить, чтобы сохранять здравый рассудок. - Я… Не могу сказать. Но я не дух, нет. - Ты хочешь убить меня? - Пфф, да нужна ты мне! – забыв об угрожающем жесте, незнакомец махнул длинной рукой, а затем почесал нос – Так ты норманнка? – повторил он, словно забыв, что уже спрашивал – Как твое имя? - Да. Я Хельга, дочь Кнута. Усадьба моего отца в долине неподалеку. Он знает, что я ушла в лес, и, если я не вернусь до заката, он отправится искать меня со своими людьми и собаками. - Я ж тебе сказал – стой спокойно и не подходи близко ко мне – повторил он снова раздраженно.       Они оба застыли, стоя друг против друг, не зная, что делать дальше. В лесной тишине вдруг раздался новый звук – у беззубого незнакомца громко заурчало в животе. - У тебя есть еда? – спросил он почти жалобно, глядя на Хельгу. Яростный огонь в его глазах потух, брови поднялись вверх, взгляд стал грустным и просящим. - Забирай – Хельга снова ощутила, как страх сковывает ее, и не двигалась, пока незнакомец осторожно приблизился к ней, переступая грязными босыми ногами лесному покрову, наклонился, гибкий, как ива, быстро подхватил сверток с едой и тут же отпрыгнул обратно. Он поднес тряпицу к лицу, принюхался, и вдруг плюхнулся на землю, быстро развернул ее и жадно вцепился зубами в вяленое мясо. Хельга, у которой от долгого стояния вновь затекли ноги, без сил опустилась на землю. Ее рука нащупала кожаную флягу, в которой все еще оставалось немного жидкости, и, наконец, смогла промочить горло. Густое свежее пиво, хоть и нагревшееся на жаре, вернуло ей способность мыслить здраво. Незнакомец, кем бы он ни был, уже не казался ей таким опасным. Она тихо сидела, не двигаясь, как ей было велено, и смотрела, как он ест: жадно и торопливо, точно человек, который давно голодает. И то, по его худобе можно было бы понять это и так. Так кто же он такой? Человек? Если да, то что он делает в этом лесу? А если нет – то кто же он? - А как твое имя? – спросила она, продолжая беседу. - А? – он посмотрел на нее поверх краюхи хлеба. - Как тебя зовут? – повторила она. - Я не знаю – задумчиво ответил он, откладывая хлеб – В моем народе у меня было имя, но человеческим языком его не сказать. А мой… - незнакомец замолчал и закашлялся – Мой бывший хозяин звал меня bear или bearin – медведь по-вашему – пояснил он, снова вгрызаясь в сочную горбушку. Но это не имя, а кличка. - Тогда я буду звать тебя Бьорн. Бьорн, сын…? - Да тебе что за дело, чей я сын? – снова вспылил он. - Прости меня – Хельга смиренно потупилась, молясь в душе, чтобы ее слова его не разозлили. - Да чего там… Как хочешь, так и зови, если тебе надо. - Тогда просто Бьорн – более твердо сказала она. - А ты Хельга. - А я Хельга.       Бьорн вдруг широко улыбнулся, и как будто солнце выглянуло из-за туч в весенний день, такой веселой была его улыбка, и запихнул в рот последний кусок хлеба. - Мне пора идти, а то меня хватятся – осторожно сказала Хельга, все еще не смея встать с земли. - Да иди, я разве держу? - Как скажешь, Бьорн – она медленно, разминая затекшие ноги, поднялась и стала отряхивать подол рубахи от сора и земли. - Ты живешь здесь? - Нет… Да... Пока что. А тебе что до того? - Я хотела еще раз прийти сюда за малиной – объяснила Хельга – И если это твой лес, то мне следует спросить у тебя разрешения прежде, чем вторгнуться в твои владения. - Да чего… Приходи. Лес-то не мой. А можешь мне еще еды принести? Я тут мало что могу найти, охотиться тяжело… Я тебе за это все здесь покажу – и орешник, и грибные поляны, и ручей с рыбой! - Хорошо – Хельга так же медленно и осторожно кивнула – Я принесу тебе еды. Прощай, Бьорн.       Увлеченный еще одной полоской вяленого мяса, он лишь кивнул ей и махнул рукой вслед.       До дома Хельга добралась до заката, и, хотя весь вечер взгляд Дейдры мозолил ей спину, ни словом не обмолвилась о том, что было в лесу. Как и в прошлый раз, немного свежих ягод она отложила для себя и для Альмы – Кнут, как и подобает мужчине, не ел подобного, а Вигдис отказалась со словами, что ее-де с малины несет – а остальное сварила с медом и оставила котелок на огне, чтобы наутро переложить варенье в горшки и закупорить их чистым тряпьем, пропитанным воском. У нее уже не было сил под вечер садиться за ткацкий стан, поэтому Хельга села за прялку. Суровая нить скользила у нее между пальцев, а мыслями она была в лесу, не замечая разговоров, шума и пения вокруг. Вновь и вновь вспоминала она встречу с Бьорном – как мирно и безмятежно он спал, как слегка трепетали его ресницы во сне, как смешно улыбался он беззубым ртом, как ярко алели в тени леса его губы на бледном лице. Удивляла ее его ярость, смешанная с беспечностью – он, казалось, бы готов ударить ее, если она приблизится хоть на шаг, и в то же время он так легко позволил ей дать ему имя – а ведь всем известно, что имя дает власть. Но главное, что ощущала Хельга после этой странной встречи – это желание снова пойти в лес и увидеть Бьорна еще раз.