***
И вот, иду я, значит, по нашим коридорам, и что? Толку то от этого ноль! Иду и иду, как дурак или бродяга с улицы, которому одиноко и делать нечего, эх! Вдруг вижу свет! Он виден из каюты Асмадея. Ну и, я решил заглянуть, проверить, так сказать, вдруг этот немец что-то да удумал? А нет, он просто сидит над какой-то книгой, в очках, перелистывает страницы, смачивая при этом свои тонкие пальцы слюнями. Фу, какая гадость! Даже жаль, что он ничего не замышляет. Я бы узнал его план и всех спас, был бы полезным. Ну или хотя бы не так скучно было! Никогда не подумал бы, что плавание на пиратском корабле по такому огромному морю может быть такой скукой смертной! Хоть за борт бросайся и то веселее, чем тут торчать. Но так от скуки тоже не избавишься, если ты по глупости на мели стоишь. И ты, главное, это никак не изменишь, хоть на мачте можешь повеситься, скука от этого не пропадёт. И приходится просто ждать, убивать время. А время идет так медленно, словно издеваясь. И вот, смотрю я на Асмадея, а тот на меня голову повернул и спрашивает своим шепелявым и картавым голосом: — Сачем пришель? Что тебя надо? — его карие глаза будто стали чёрными, а от света свечи я мог ещё лучше разглядеть всю его злобу и неприязнь ко мне. Хотя Асмадей так на всех смотрит, он вообще нелюдимый! Стоп, это, получается, он на Немого похож? Нет, чушь собачья, Немой смотрит безразлично и ничего ему не интересно. Он сделает все, что от него требуется и не более! Сидит он в углу своей каюты, изредка в иллюминатор поглядывая, и все! Больше ему ничего не надо! А если мы в порту каком-нибудь остановимся, то он уйдёт в любой ближайший никому не нужный трактир, и будет пить и пить. Он этим мне маму мою напоминает. Она тоже много пила, но не как Немой. Моя мама когда пила, была громкой, кричала на всех, а ночью будила меня и говорила жалостливым голосом: «Сынок, принеси-ка маме чего-нибудь выпить!» — а если я ей отказывал, лицо её сразу менялось, становясь озлобленным, и напоминало дикого зверя. Она ещё начинала кричать, говорила какой я неблагодарный сын и что лучше бы я не рождался и много что ещё. Но я все равно её люблю! Она ведь такой стала из-за папаши моего. Эх, даже сейчас помню тот проклятый день! Помню как мама пьет, лежа на сене, а отец возле двери стоит с таким большим чемоданом. Я к нему подбегаю, спрашиваю, куда он уходит, а он в ответ лишь смотрит на меня своими зелеными глазами, да уходит молча. Я за ним бегу, кричу ему в след, а он идет и идет, а я догнать не могу! Будто ноги меня не слушались, а мой отец запрыгнул в карету и уехал. И как бы я быстро ни бежал, карету догнать мне было не под силу. А года через полтора мама так сильно напилась и на меня разозлилась, что на рынок меня продавать пошла. Там я капитана и встретил! Он мне показался таким чудным, вроде не знал он меня, а смотрел как на родного сына. Будто он искал меня долго-долго! И когда нашёл, так обрадовался, но старался, ради приличия, не подавать виду. Но глаза его все равно выдавали, и в них отражалась большая родительская любовь и опека. Не знаю даже, чем я её заслужил?***
— Ну, чего мольчишь, юнге? — голос Асмадея меня быстро из воспоминаний вывел. Он все также озлобленно смотрел на меня. А я молчу, не знаю, что сказать! Вот почему когда надо ни одной хорошей мысли у меня в голове нет, лишь какая-то ерунда в голову лезет! Ну что за кошмар? — А я, это, сплосить хотел, а чего ты такой злой, Асмадей? — ну я дурак! Зачем такое, как говорится, спрашивать? Ну злой человек без причины и что? Ему теперь и жить что-ли нельзя? — Ну у тебя и вопросы, юнге! — воскликнул Асмадей, убирая свои волосы с лица. Они вообще у него длинные, как у девицы какой-то! Из-за чего, когда я впервые его увидел, так громко смеялся! Может он поэтому на меня злится? — Ну у тебя и вопросы юнге! — снова повторяет Асмадей, разминая руки. — Ты б ещё спросиль, почему я не мечтаю? Кажется, у него сегодня хорошее настроение! Раз он не просто кричит, а пытается хоть как-то пошутить, хах, только ни черта не выходит у него. Хотя, вопрос интересный, чего это Асмадей не мечтает никогда? Вот даже Жанна такая серьёзная, а об отдыхе мечтает или о теплом пледе, чтобы можно было в нем укрыться и спать себе спокойно! Ой, чёрт, опять я в мысли начал входить, вот скоро как капитан начну в воспоминания проваливаться, причем, в самый неподходящий момент. Ой-ой, нужно срочно что-то да ответить этому стервятнику, а то подумает, что я его боюсь! Ага, щас, я только Винсента боюсь, потому что он не живой и не мертвый. — А я это и хотел сплосить, в-во! Вот чего ты такой, Асмадей, все влемя такой сельёзный и никогда не мечтаешь совсем? — мой голос предательски дрожит, а ладони мои мокрыми становятся. Неужели я и вправду боюсь этого старикашку? Я что, мышонок какой-то, который боится свою же команду! Ну нет, на такое я не подписывался! — Хах, — Асмадей усмехнулся. Кажись, понял, в чем тут дело, встал из-за стола и словно котенка усадил меня на рядомстоящую табуретку, а сам произнес: — Вольма-Вольма, слушай-ка ты меня, брат, внимательно! Я-то тебя снаю, как ты отвлекаться на всякий чушь любишь! Ты эти мысли ис голова давай-ка убирай, да слушай, что я тебе скажу, может в жизнь пригодиться! — Да слушаю я тебя! Слушаю! — возражаю я Асмадею. Эх, сейчас он опять свои лекции начнёт читать. Что на этот раз? Нельзя с Бородой пить? Нельзя на палубу ночью выходить? Нельзя к капитану за историями бегать и к доктору с ожогом заходить? — Мечты — это глупость, Вольма! — заявляет мне Асмадей, закатив глаза. Я понял, что скоро умру от скуки, если что-нибудь не сделаю. Поэтому я достал из кармана уголек и взял со стола Асмадея парочку чистых листов. Он не кричал, а значит был не против! Как говорится: «Не пойман — не вор!» — Рисовать, сначит, будешь? Ну-ну, ты все равно меня послюшай, — тот томно вздыхает, а я поднимаю на него взгляд. Сейчас он мне показался не вредным старикашкой, которым я вижу его постоянно, а скорее, мучеником, страдающим в одиночестве в чьей-то тени. — Вольма, мечты — это лишь пустой трата времени! Если ты чего-то хочешь достичь, то тебе нужна цель! Так поступают фсе всрослые люди, а ты скоро станешь им! «Вот что придумал, гад!» Хотел, было, я сказать, но из моего рта донеслись лишь неразборчивые звуки. Но взяв себя в руки, я громко и ясно сказал: — И что с того? Мечтать чтоль нельзя?! Вот капитан же влоде взлослый, но мечтает о ком-то или о чем-то и с ним же ничего не случилось! — мне показалось, что голос мой звучит как рёв льва, будто я сейчас самый сильный и самый смелый, будто герой в железных доспехах. — А может скоро слючится? Ты не заметиль, какой он странный сталь? Глядишь, и ф море выпрыгнет из-за мечты? — голос Асмадея был все такой же спокойный, но картавый и шепелявый. Мой пыл сразу пропал и почувствовал я себя таким маленьким и слабым, будто мышонок, которого вот-вот съест кот! Или коты, у нас же их тут два. — Видишь ли, Вольма, мечта рушат жизнь, — Асмадей мне показывает свою руку, на которой не было одного пальца, а потом указывает на вторую, на которой вообще их нет! — Видишь? Я потеряль свои шесть пальцев потому что мечталь. И вот теперь между нами нависла тишина. Ох, ненавижу я это чувство, когда хочешь заговорить, но не знаешь о чем! И тебе остается лишь нервно прикусывать нижнюю губу. Ах, ну что за кошмар? Но вот, собравшись силами я тихо спрашиваю, смотря на Асмадея, наверное, так, словно он мне родной дедушка: — А что с тобой случилось? И о чём ты так мечтал? — а он отводит взгляд, грустно улыбаясь, да говорит мне тихим голосом: — Снаешь, я ведь не сразу к вам попаль и перед этим я три года плаваль с одним капитаном! Я хотель чтобы он воспринималь меня как равного себе друга. Потом, я как какой-то собака вечно выручаль его, жертвуя каждый рас своими пальцами. Но однажды нас взяли в плен и ему, капитану, дали выбор: он или мы. А тот, не думая ни секунды, продаль нас в рабство, — Асмадей тяжело вздохнул и, посмотрев на меня своими уже потеплевшими глазами, продолжил. — Я, конечно, тогда выкупиль меня, но спился! И вот опять тишина. Мне было ужасно интересно, как же Асмадей к нам попасть смог, кто ему помог? Но вдруг ему больно об этом вспоминать и неприятно, а я тут со своими вопросами, спрашиваю у него, что да как! Но, не выдержав, я все-таки спросил: — А что же дальше было? — а он снова на меня смотрит и улыбается так тепло и по доброму, что сердце кровью обливается! Больно на него такого смотреть, прям без слёз не взглянешь! — А дальше, — говорит он, — Уайт меня ф баре каком-то нашёль. Капитан тогда ко мне подсел и смотрит на меня с добрыми глазами и без отвращения, да болтать начинает, а я с ним! Даже тогда и не поняль, что он пират, лишь свежая рана на глазу меня смутила. Но я спрашивать тогда его не сталь, мало ли что, как говориться? Да он и сейчас о ней не говорит.***
Ну вот опять тишина эта настала. Не знаю я, о чем и говорить! А потом чувствую, будто мне на палубу вот прям срочно… нет, жизненно необходимо, на палубу бежать. Я беру листки бумаги и, соскакивая с табуретки, говорю ему: — Спасибо, Асмадей! Но мне это дорисовать надо! — а тот лишь улыбается, а я от него, как от пожара бегу, аж сейчас стыдно как-то стало перед ним! Удивительная всё-таки в жизни эта штука, когда сначала ты человека не любишь, а потом в один день он становится для тебя совершенно другим.***
И вот прибегаю я на палубу и вижу капитана. Тот стояла у борта Воробья, да в море смотрел! Он что вправду из-за мечты прыгать в море собрался?! Я, конечно, подбегаю и только сейчас замечаю, что он смотрит вовсе не на море, а на того капитана с Испаньолы и он на нашего тоже молча смотрит. Они, кажется, хотят друг другу что-то сказать, но не могут. Эх, вечно эти взрослые все на свете усложняют! Может мне им помочь? Но как это сделать? Чем я им помогу, я даже не знаю из-за чего они поссорились. Это же надо, хотеть помочь, но не знать, как! И так вот всегда! И вдруг я вспоминаю, что у меня есть уголь и бумага. Я беру в руки и начинаю рисовать этих капитанов! Они там улыбаются и стоят возле друг друга. Почему я просто не напишу, что Вуда не хочет с этим Смоллеттом враждовать? Так я писать не умею, была права Жанна с Винсентом на пару, что умение писать важно! Эх, ладно, я складываю этот рисунок в воздушный корабль и запускаю его тому капитану. Этот кораблик приземляется возле него, он берет его, разворачивает, и начинает смотреть то на меня, то на капитана, то снова на корабль. А я ему кричу что есть мочи, чтобы он услышал: — Наш капитан хочет с вами помириться! — а на его лице даже улыбка на пару секунд появилась. Он смотрит снова на меня, а потом на капитана, который явно сейчас думал: «Откуда он знает?» Так капитан никогда эмоции сдерживать не умел! Ещё бы мне не знать, что ему надо. — Ну вообще-то да! Хах, пора бы уже завязывать с этой всей чепухой. Але-кхм, в смысле, капитан Смоллетт! — прокричал Вуда. И вот этот «Але», аха видимо его так и зовут, тоже немного улыбаясь говорит: — Да уж, прав ты, Вуда… Честно сказать, мне тоже это уже надоело. Может поговорим как-нибудь завтра? Скажем, вечером, без детских ушей, — он с усмешкой смотрит на меня, а я закатываю глаза, мол: «Нужны мне ваши старческие разговоры!»***
Эти двое недолго говорили, я вообще не вслушивался, ведь дело не моё. И вот, идем мы с капитаном в трюм, а тот смотрит на меня всю дорогу! Кажись, я всё испортил, ну ёшки-матрёшки! Вот надо было мне лезть! — Спасибо тебе, Волма, выручил. Если до порта дойдем, я тебе что-то куплю на рынке, — вдруг сказал Вуда. Он потрепал меня по голове и в хорошем настроении, немного пританцовывая и напевая какую-то морскую мелодию, ушел к себе в каюту, хах. Видимо, я не такой уж и бестолковый юнга!