Метаморфозы

Сердце было её самым большим предателем. Главным врагом, чьего дикого трепыхания Лиза боялась больше огня, больше льда, больше взгляда-прицела, находящего её «на счёт три».

Она не могла контролировать его бешеный отклик и громыхающий страх, разносящий рёбра в несуразицу: острую клетку с местом для пряток. Там оно пряталось и дрожало. Болело и сокращалось. Скрывалась за спинами тысячи фальшивых «я».

Это лишь воздух, из которого возводят замки;

из которого люди строят новых себя — тех, кого нет.

Тех, кто лопается о заострённые края костей и оставляет бесконечности из пустот, пропускающих через себя редкий, но меткий дротик, что заставляет биться жалкую трусливую мышцу в припадке.

Это всегда было неизбежно, просто Лизу никто не предупредил.

А сердце никто не научил жить с истиной, что торчала из неё отравленным дротиком, достигшим миокарда.

Когда листья под подошвой начали влажно хрустеть и небо резали на части ветвистые кроны, Лиза смогла опомниться. Над ней нависал ноябрь, сотканный из стужи и антрацита, разъедаемым редким холодным светом, что сиротливо натыкался на вездесущие кирпичики самарских панелек и о них же ломался. Расползался по открытым окнам. Слепил глаза, назойливо напоминая о своём существовании. Конец октября и начало ноября — сплошная мертвечина, когда всё еле дышит и замирает, начинает коченеть, бетонно промерзая. Хочется впасть со всем сущим в долгую беспробудную спячку, но вечно нужно куда-то идти, шатаясь между реальностью и плачевными мыслями, как котёнок, которого не могут до конца утопить. В Лизе ничего не звенело тревогой. От неё почти ничего не осталось. Ни осколочка. А если он и был, то точно куда-то встрял, мешая дышать во все лёгкие выхлопами машин и трескучим морозом. Она вечно моталась в беспамятстве, понимая пустотную бесполезность всех своих действий. Туда-сюда, как белочка в сансаре. Вечная недостаточность, скатившаяся в желание себя разодрать, лишь бы стать чуточку больше. Даже если всё нутро наружу. Но что делать, если вечно был кто-то сильнее? Лучше? Искуснее? Раньше Лиза не предполагала таких вариантов, но сейчас… Сама с ними познакомилась. С ней. Бороть — бесполезно, обогнать — что-то свыше. Что-то на невозможном. Это было так бесполезно — сдаваться, но всё равно идти, стагнируя, забывая где было завтра и когда будет вчера. Пути и маяки растерялись. Она просто шла. На автомате. По чутью, как диковатая собака. Лиза либо убегала, либо шла на таран. Не умела по-другому. Всё иное казалось слабостью. А слабой она себя считать не умела. — Лизок, ты чё замерла? — голос Лерки выдернул из мысленной путаницы, что тотчас выскользнула ментоловой дымкой в окно, открытое на проветривание. — Чё?.. Она не замечала временных течений и того, как быстро пронеслась четверть, накрывшая её тупыми проигрышами. И тройками в табеле. И последней пятничной физрой, на которой пацаны явно соревновались, кто пробьёт стену волейбольным мячом. А потом получит пизды от физрука. — Ясно, — трактуется как «заебла». — Так ты меня слушаешь? Слушать её было затруднительно — вокруг была какая-то какофония: Грибы из колонки, оглушающий смех девок, распоясавшихся, пока она молчала и сверлила зрачками грязное стекло. И почему в женских раздевалках всегда был какой-то срач?.. Все теснились на лавках, редко пихая более молчаливых (мышки, шерсть, пыль), что боялись и дёргались на визг авторитарщины их класса. Лизу они всегда предпочитали избегать. Она умела смотреть на всех (с одним исключением) как на мусор, который её жутко бесит. — Слушаю, — она мотнула головой, показывая, что ни разу не уязвлена, и затянулась. Лерка поморщилась, вздыхая. Понимает — бесполезно. Лиза либо орёт и бьёт, либо молчит и хер подступишься. Ей было плевать, что другим сложно. Лера помедлила, пока она её не расшевелила: — Ну? Говорить будешь? — Хотела спросить, какие у тебя планы на каникулы? Ну, на понедельник? Лиза прищурилась. Она ненавидела такие вопросы. У неё не было плана на день, а здесь на будущую неделю. Лиза нервничала. Не понимала, что от неё хотят. Что ей отвечать? Что она батрачит как чёрт в танцевальном зале, пока от собственного отражения не начнёт тошнить? На неё непохоже, но гуляла она редко. А Лерка часто её уламывала. — А что? — спрашивает Лиза, понимая, что явно проведёт все каникулы с Жанной, натирая новые мозоли от каблуков. Как-никак решилась идти на КМС и нужно было готовиться. Раз в искусстве не прёт, она будет выдирать победу зубами. Это у неё получалось лучше. Но Лерка захихикала. — Не говори, что сливаешься? В какой раз? Сотый? — поддёрнуло. И как она могла её поддёрнуть? Лиза закусила фильтр. Сигарета стала ломаной, как её эго. В такие моменты стыд бетонируется где-то внутри. — Ты охуела? — она скрипнула зубами, сжимая пожёванный фильтр уже пальцами. Всё лицо напряглось от злости. Точнее от того, что вызвало эту злость. Хотелось загрызть и Лерку, и себя. — А что? — она почти бесстрашно развела руками. — Ты постоянно со своими танцульками… — Ты это, не начинай. Эт искусство вообще-то, — красноречиво. Так, что Лиза чуть не проломила ладонью лоб. Искусство. Конечно. Кончик языка заболел под нажимом зубов. Ну и дура. Докатилась. Как назло из колонок зазвучал Фара. Мир не мог до неё достучаться, но продолжал устраивать демонстрации. Вызывать мурашки на коже. Лиза пряталась от неё. Но что-то безошибочно начало её ощущать в каждой клеточке. От ментоловой кнопки до легенды русского рэпа. Неужели, это всё совпадения? Лизу тянуло на эти совпадения. Ей становилось жутко. — Да выключите эти сопли, нахуй! — рявкнула и затрещала, перепугав Лерку. От неожиданности. Все задёргались, обрабатывая изречённую мысль, не зная, где вставить минимальное сопротивление. Зная, чем может это обернуться. Минимум — многоэтажкой из мата и унижений. Максимум — разбитый лоб о криво крашенную дверь. Её жертва давно не училась с ними — бежала из школы, забирая документы, даже не разбираясь. Лизе просто «везло». Мать не вызвали. Не позвонили. Всем остальным везло — потому что она хотя бы немного держалась. Вместо Фараона бетонные стены начали поглощать Бульварда Депо. Легко дребезжать. Лиза выдохнула с облегчением. — Ну, короче, — она снова впилась чернью глаз в Лерку, потерявшую свою улыбку между её психованными октавами. — Искусство это, ничё ты не понимаешь, челядь… — Да, куда уж мне, — фыркнула Лера, морща курносый нос. — Но, блин, Лиз, мы когда последний раз гуляли нормально?.. Она мысленно въелась в воображаемый календарь, но вспомнить так и не смогла. Единственное, кажется, что это было лето. И что Лерку стошнило от красной слабоалкоголки из бутылки-черепка. И додище её оштрафовали за езду на мотике без прав. Весело было. Тепло, лиственно, Лиза не проваливалась куда-то сквозь. Твёрдо стояла ногами на сухой земле и думала, что лето — это навсегда. Она хотела туда вернуться. Хочет до сих пор. Та память как перелом со смещением, когда кости в крошку и его не вправишь. Не вернешь кость на место, и частицы не срастутся воедино. Между ними кровь и кислород, потому что связующие мелочи исчезают на выдохе. Лиза не надышалась этой глупостью и запретом. А испытывая их дефицит, не веришь, что эти же глупости приведут к передозу. Последствия всегда остаются под завесой до самого финала. — Ты будешь меня уговаривать? — спрашивает Лиза, смотря на очертания многоэтажек в градиенте персидского индиго и графита. Лиза не любила обниматься, но почему-то стояла на месте: Лерка убеждающе коснулась ладонями её плеч и упёрлась подбородком в самую ключицу. Костью в кость. — Ну давай… Чё ты, блин… Весело ж будет. А без тебя скучно. И почему это всегда её покупало? Какая-то мизерная, очевидно лживая важность, но работала безотказно. Человек всегда тянет ладони к огню, что подожжёт рукава его свитера. А Лизе всегда не хватало тепла. На подоконнике завибрировал телефон. «Жанна» зациклилась на экране со злым смайликом и зелёным пистолетиком из эмодзи. Точно скажет, что с понедельника начнут тренировочный марафон. И так все каникулы. Лиза только подумала — уже устала. Ничего же не будет, если она разочек сольётся?.. Терять всё равно было нечего. Она ведь сдалась? Или это лишь противоречивое оправдание? Свайп влево и уверенное: — Ладно. Наверное, это та самая точка невозврата, где ошибка погоняет ошибку. *** Лиза помнила этот день слишком чётко. Небо в чернильной вате казалось ещё более темным на контрасте коньячного света фонарей в конце улицы. Окна многоэтажек зажигались по нарастающей — снизу вверх. Их редкий отсвет плыл в лужах потрескавшегося тротуара. И воздух был свежий. Предзаморозный. Лиза давно не дышала настолько свободно. Даже курить не хотелось. Только коленки мёрзли. Нужно же было надеть безразмерки в плюс два. В пакетах звякало стекло. — Блин, Лиз, неси аккуратнее, — Лера её почти умоляла, неся в руках такие же «Пятёрочку» и «Магнит». — Сама бы несла, раз такая умная… И чё это твой гандурас нам помочь не может? У него между прочим транспорт, — Лиза фыркнула, ведя уставшим плечом и рассматривая тонкие тени голых ветвей. Листья на этой улице благородно смели ещё в субботу. — Да у него забрали права, — звучит почти уязвлённо. Всё-таки иногда её бесили такие выпады в сторону своего парня, но ничего не могла ответить Лизе. А та и не думала останавливаться. — А чё он за тобой не пришёл? Помог бы унести эти торбы! Лерка молчала. А слабоалкоголки звякали, пакеты шелестели, натягивались. На нервы действовали. По улице ещё бегали дети, катались на скрипучей карусели и качелях, пачкая жопы кусочками ржавчины и облупленной краской. Но бегали. Весёлые. Радостные. Пропахшие ветром. — Он сказал, что занят, с Егоркой вроде, — наконец, говорит. — А это чё за хуй? — А нужно было гулять с нами… Друг его. Недавно переехал в Самару. В уник поступил, всё такое… Ой… Айфоновский рингтон разнёсся из кармана леркиной куртки, и они притормозили. Уже пальцы отваливались. То ли от холода, то ли от того, как их передавливали ручки. А может от всего и сразу. Не надо было идти за Леркой… Спросила бы адрес, да приехала на автобусе. Но жалеть было поздно. Они уже стояли посреди какой-то залупинской улицы и мёрзли, как щенки. Потерянные и паникующие. А воспоминания отчего-то трепещущие. Когда что-то происходит впервые, оттого незабываемо, навсегда весело и с тысячей историй, переплетённых с мелким вымыслом. Несмотря на то, что было потом, Лиза скучала по этому времени. Скучала по тому, как иней проникал под её тонкую кожу, замаскированную под панцирь; по тому холоду с запахом костров (точно таких же не будет никогда); по палёным «Лакост» и «Томми Хилфигер» на каждой вешалке в секонде; по жвачкам, перебивающим курево. По тому, как им повезло и леркин додик (ладно, вроде, его звали, Илья, и он был почти что самым нормальным) приехал за ними на Комсомольскую — самую окраину Самары. Ну, и в пизду же они зашли… Ещё и адрес перепутали, что остался где-то в подсознательных закромах, разбросанный по буквам и цифрам. Лиза не хотела собирать его по частицам. Никогда. Они ждали на холодной лавке, стопроцентно зарабатывая цистит, и Лиза делилась сигаретами с Леркой, что вечно сидела на безникотиновых вейпах. Толком не вспомнить, о чём они говорили, но почему-то этого всегда не хватало. Какой бы там Лерка не оказалась потом. Что бы между ними не случалось. Лиза вечно будет помнить гиений гогот и как она обнимала её под руку — берегла тепло, отдающее деревом и частичками стужи с примесью никотинового шика. А потом запахло бензином, и Лера сорвалась с места, летя в объятия своего Илюши, не успевшего высунуть полулысую башку с заднего сиденья. Лиза не имела права судить её за эти нежности, но, казалось, что ему нужно было не это. Не зря же он мимолётно нырнул ладонью под юбку? Что-то тревожно оцепенело, и взгляд отвёлся сам собой, чтобы не циклиться. Не думать о том, что выбивает из колеи. К счастью, с места водителя девятки показался неизвестный ей ранее парень. Светлый и серьёзный, высокий, почти под два метра ростом, старше её. Хотя они все были старше её. Тогда это не казалось чем-то странным. Оказалось, это был тот самый Егорка… И пока что, первые часы, уменьшительно-ласкательное производное ему подходило больше, чем само имя. — Помог бы, хоть, белоручка, — у него был мурашащий баритон, заставивший Лизу чуть призастыть, но передать ему пакеты. Она не понимала, почему так реагировала на парней. Что-то неосознанное и оленье рождалось в ней в такие моменты. — А ты уже сам справился, — хмыкая, выдал Илья, отрываясь от Леры и, наконец, забирая «пятёрочки» из её рук (да уж, джентльмен). — А вы не стойте, заплёвывайтесь! Разоделись же… Все притом, как забились, ёпт. Несмотря на какую-то сквозящую неправильность в этом человеке, Лиза ощущала в нём нечто доброе. Даже несмотря на то, что презрительно покрывала его конструкцией из мата с завидной регулярностью. За спиной, естественно. Все за спинами были смелее, чем в глаза. Зачем же она это делала — сложно сказать. Снова пустоты, которые хотят казаться чуточку больше… Лиза как-то быстро оказалась зажатой с двух сторон. Устроила ноги на напольном тоннеле. Дышала бензином, пахучкой «бабл-гам» и кокосом… Но не сразу обратила внимание. — А ты чё жопу не поднял, еблан? — ей богу, Лиза чувствовала себя самой настоящей барышней в компании пацанов, явно имевших диплом по забивной специальности. Это Лерка ей, кстати, рассказывала. Стенки на стенку и всё такое… Не зря она сжалась, когда Илья включил «бычий» режим. Слева кто-то засуетился, и Лиза невольно повернулась, посмотрев в глаза неизбежности. — А я свою лепту внёс. На мою хату же едем, — но единственное, что она запомнила — животные глазёнки и клыки. Что-то шакалье, неминуемо подозрительное. И он посмотрел на неё. Так, искоса, но запоминая. Ничего не говоря и не называясь. И она не назвалась тоже, ища рукой Лерку. Пугливо. Так, будто не за кого уцепиться. — Говно ты, Ванёк, — пробилось с передних сидений и провернулся ключ зажигания. — Пошёл нахуй, — он почти что дёрнулся. Лиза ощутила его взгляд тоненькой иголочкой между рёбер. Лишь бы не дрогнуть. Она чувствовала что-то странное, смешанное, но не могла объяснить до конца… Каждый зрительный мимолёт как лезвие у глотки. Каждое слово — попытка попасть по темечку кирпичом. Вот такой вот был, этот Ваня. — Фу, бля, скажи своей бабе не курить в салоне. Запахло дымом, и Лиза хотела сделать всё, лишь бы его не вдыхать. Скопытиться от асфиксии. Почему-почему-почему мир над ней так издевался?.. Откуда у него были силы? Почему у неё они на исходе? — Ты с дамами повежливее, быдлозавр, — снова. Рената. Лиза почти привыкла. Почти не дёргалась на её эфемерные появления. Не замечала её до последнего… Вдоха? Выдоха? Где-то между. — Я сижу здесь, если хочешь что-то сказать — говори мне. Сначала Лиза увидела её торчащие костяшки. Острые. Также остро дёргающиеся над пластиковым стаканчиком для пепла. У неё руки-оборотни. То змеи, то кулаки. В моменте же, лезвия. Нет сил ничего сказать. В голове, как на репите: «…своей бабе-своей бабе-своей…» Неужели? Егорка устало вздохнул, а Рената высунула голову из-за спинки и нашла её глаза. — Ну, и каблук ты, — фыркает Ваня, морщась, кажется. Тогда Лизе было плевать. Лерка сразу залепетала, но Рената на неё даже не смотрела. Их взгляды сцепились одной тупой общностью, ударившей улыбкой, как молнией. Она смотрела на Лизу, а та судорожно терялась в этом немом диалоге, ненавидя себя пуще прежнего. «Я же знаю, что ты никому не расскажешь» Конечно нет. «Ну, и чего ты молчишь? Даже не вонзишь слово на опережение?» У неё живо смеялись глаза, а у Лизы отказал язык… — Привет, — ох уж это хриплое «привет». И запах кокоса. И глаза, как подтаявший айсберг. И дым она выдыхала носом. Исключительно. Исключительно красиво. Девочка-дымка. Лиза задержала дыхание и сжала кулаки. — Привет. Рената поджала подкрашенные губы (настоящий молотый мускат) и прищурилась, затягиваясь. Она выучила эти колотящие чувства наизусть. Знала, до чего легонько коснуться, чтобы Лиза тряслась. Лиза до сих пор готова поклясться, что Рената знала всё. Егор тронулся, а она отвернулась. Вроде ничего, что вывело бы из строя любого, но Лиза чувствовала всё в разы острее. Больнее. Обрывистее. Если бабочки могли существовать в её природе, то они были хищными и выгрызали ей пищевод. Ни о какой лёгкости не могло идти речи. Только хищные кусачие зубы. Особенно, когда ладонь Егорки скользнула Ренате на ногу, утопая в просвете бёдер, зажавшим его пальцы. Спасибо, что не двинулся дальше. Потому что Лиза уже двинулась… *** Они подходили друг другу до абсурда. Прохладное лезвие и ладонь, загоняющая его под рёбра своим врагам. Лиза не могла этого развидеть. Как он её касался. И как ей было плевать. В ней что-то остервенело царапалось и пережимало гортань. Лиза не могла на них смотреть, но смотрела, помечая, выгрызая себе на память: переплетение пальцев и пятерню на острой коленке. Её тошнило, а она смотрела, боясь даже представить свои руки на его месте. Это было полнейшим бредом. И этот бред отравлял. Девятка притормозила у гаражного кооператива, и они выдвигались к этому Ване на хату. Он был в вечной сторонке, но Лиза ощущала его глаза на своих лопатках. Даже сквозь куртку. Она пыталась задавить это жжение смехом с мемов из МДК, которые ей показывал Илья (и спасибо ему, спасибо!). И это магнитило другие глаза. Лиза начинала задыхаться, потому что Рената смотрела с ёбнутым недоумением. Будто она с ней знакомилась. С её невербаликой. Лиза не была готова знакомиться так. Хотелось зарыться глубже. Под панцирь. От взгляда. От мешанины из собственных чувств. Но ей оставалось лишь отворачиваться. Трусиха. Как только они переступили порог, то даже не раздевались. В огромной полупустой трёшке было отключено отопление, и перспектива согреться казалась до одури фантастической. Пальцы ломило от дрожи, и все забили собой кухню с газовой плитой. Егорка её моментально включил, поджигая конфорки. Гений. Пока они ждали остальных, продолжали ютиться на кухне с противной жёлтой лампой над бошками. — Ну и счета намотаете, ребят… — Ваня качал головой, открывая пивас о край стола. — А чё ты не подумал о том, как греться? — снова тыкая Лизе чуть заляпанный экран телефона в лицо, Илья показывал ещё какой-то мем. Разговорился. Лиза выдавливала смешок, не замечая на себе пристальных взглядов Лерки. Это должно стать частью огромного предательского пазла позже. Внимание сосредоточилось не на ней вовсе. Лиза косилась на красивые (хотелось разбить башку о столешницу, местную открывашку для пива в стекле) руки. На самый тоненький силуэт во всей этой постсоветской кухонной желтизне, что всё равно оставался холодным. В своём чёрном пальто и чёрных безразмерках без единой стрелочки. Рената почти что вальяжно прошла через всю комнату, тормозя у плиты и доставая сижку из кармана. Лиза смотрела на профиль, склонившийся к огню, облизнувший контуры лица теплом и опасностью самосожжения. Каждая черта заострилась. Порежешься. — Курить на балконе, — ком вылетевшего из уст презрения незамедлительно долетел до ушей. Ваня жёстко отсекал возможность что-то нарушить на его территории. Рената же, кажется, его даже не слышала. — Замёрзла? — контрастная нежность и прикосновения Егорки, перехватившего её свободную ладонь. И её взгляд, всё также сквозящий северным ветром. Всё тот же дым. Туман. Пальцы изящно перехватили фильтр с пометкой мускатной помады. Лиза устала улавливать эти мелочи, но продолжала… Они так подходили друг другу, но не сходились в её системе координат. — Нет, — сухо. Вместе с никотином и вызовом в глубине чёрных зрачков. Лиза не знала, сколько они встречались, но чувствовала эту междустрочную усталость вместе с попыткой спасти. Отношения держались на этой нежности и ленивом переплёте пальцев, выскальзывающих, разрывающих… Она не знала, что между ними было не так по сей день, но ощущала это зерно тихой злости в Егоре. Видела, как заходили желваки на его скулах. Он выучил её интонации наизусть и тоже начинал уставать. Но вместо того, чтобы отпустить, притянул ближе, втягивая дым вместе с губами. Лиза застыла, не зная, куда деть глаза. Рената словно не была создана для прикосновений, а тем более поцелуев. Не годна для них по определению. Это что-то чужеродное. Неподходящее. Это не вязалось с её истиной. И в Лизе запульсировало что-то предельно сильное, обжигающее. Бурлящий в груди свинец. Егорка до последнего хотел ею надышаться, но Рената превращалась в угарный газ и убивала его при каждом вдохе, не прикрывая глаз. Почти безучастно оставляя поцелуй на верхней губе и отстраняясь. А на нём её помада. Метка «последнего раза», на которую вешали ярлык очередного. — Пойду на балкон покурю, а то Ванчка будет истерить… Она ускользнула, как дымка. Лизе стало чуть-чуть легче. Совсем чуть-чуть. На процент из сотни. Это чувство было ей незнакомым, но она уже его ненавидела. Боялась осязать буквы кончиком языка… Рев… — Какой же ты каблук, Егорка, нельзя так… Делаем ставки, когда твоя татарочка тебя бросит, — Ваня с него откровенно смеялся. По-шакальи. Подло. — Да закрой ебало, конч за пятьсот, блять… — рявкнувший Егор вызвал странные чувства скованных воедино внутренностей. Не могла Лиза реагировать спокойно. Орущие девки — одно, злые пацаны — совершенно другое. Невписываемые в картинку её визжащего мира и нервных обострений. — Ой, чё ты орёшь? Я виноват, что она тебе не даёт? Сел бы, пива выпил. Или водки… — Лиза последний раз за вечер трезво ловит искры в его мутно-зелёной радужке, ужасаясь внутри. Бояться наружу было стыдно. И это была её самая большая ошибка. — Ты же Лиза? Будешь пиво? Или «Гараж»? Чё тебе открыть? Колоссальная ошибка. — Давай «Гараж»… *** Стало тепло. Почти жарко. Воздух холодной трёшки согрелся пьяным дыханием. Оно плыло между комнатами и шарахалось сквозняка между кухней и балконом, пока все по двадцать раз бегали покурить. Сбрасывали за перила звездопады из окурков — последние надежды на самих себя. Стало тесно — их собралось слишком много. Лиза не запоминала лиц, но смеялась с ними (пыталась), знакомилась и улыбалась сквозь горящую вату в груди, бесконечные переглядки. Глаза носились туда-сюда. По следу и настораживаясь. Они не понимали, где им остановиться. На Илюше с его анекдотами? На Егорке, что, кажется, запивал водку пивом? На Ренате, что пыталась держаться в сторонке и изредка пила «Фокс энд Догс», не прикасаясь к шампанскому (от шампанского ноги слабеют)? Глаза останавливались и всё запоминали. Ползали по ней, и она это чувствовала, потому что начинала смотреть в ответ. Лиза пугалась, и её даже под алкоголем потряхивало. Наверное, Ренату это смешило. А смеялась она почти красиво. Тонко, но с редкой хрипотцой. Скрежетом металла о металл. Так она смеялась, когда выбиралась из объятий своего Егора. Срывалась с его колен, как подорванная. Как надорванный нерв. Лиза не видела стопроцентно, но чувствовала его злость. Он запивал её новой стопкой. Ренату она не могла ощутить до конца. До самого конца. Поэтому её глаза натыкались на опасность, потому что Лерка не хотела смотреть в ответ. Ваня пьянел и обнажался. Зрачки соответствовали его нутру. На Лизу никто не смотрел так. Так не смотрят на девочек, которые нравятся, нет. Это голод. Тот страшный голод, вынуждающий обгладывать кости и отгрызать хрящи. Это желание прикоснуться. Но так, чтобы стёрлось понятие неприкосновенности. Чтобы тот, к кому прикасаются, не кричал. Лиза не могла этого терпеть. С неё мысленно сдирали одежду вместе с кожей. И она отодрала себя от дивана, одёрнула юбку и захотела отдышаться. К балкону оставалось только пробиться. Шуршали расстёгнутые курточки, и в уши вбивался бас плейлиста для вписок. Это умножало её пьяность и пошатывало пространство вокруг сдвинутых столов и бутылок водки. Весь мир казался какой-то фальшивкой. Калейдоскопом из ора и танцев. Матов из-за пролитого пива. Тем не менее, Лиза всё впитывала, пусть и не могла взять под контроль. Руки тряслись, и глаза разбегались. Вцеплялись в пластиковую дверь, дёргая ручку. И музыка была где-то за пределами черепной коробки. У Лизы горело лицо. Прохлада отрезвляюще колола щёки и давала понять, что реальность — не приход. Если это действительно было так — тем хуже для неё самой. Она не могла насмотреться на желтоватый свет фонарей и десятки вспыхнувших окон среди темноты, вобравшей в себя город. Тихий. Отдельный от их микро-мира иллюзий, созданного для побега. От жизни или самих себя — дело каждого. Лиза хотела сбежать ото всех. Она выпила достаточно, чтобы себе позволить. По пальцам прошёлся колючий иней с запахом металла и облупленной краски. Лиза цеплялась ими в перила балкона, перегибаясь навстречу ветру. Только он мог её отрезвить. Глупую. — Эй, тебя там блевать не тянет? — Илья. Лиза не хотела думать о том, зачем он за ней пошёл. Если видел её потерянность — лучше бы её прибило. Бутылкой по затылку. — Нет, всё хорошо, — она не узнавала свой голос. Нервный, но не грохочущий. Не бьющий стены. Кулаки не сжимались. Лиза не могла драться. Что-то так глупо её зажимало и не давало двинуться. Вздохнуть. Это приступ клаустрофобии. Страх показаться неадекватной там, где этого не хотелось. Там, где это бы её не спасло. — Ты говори если чё, Лерка «Аспирин» даст, водичку с лимоном намешает. Тошнотворное ощущение подкатило от комка неопознанных чувств, застрявшего поперёк глотки. Лиза не понимала, почему он был к ней так добр. Она ведь его отборными покрывала… Но если это не доброта, она просто надеялась, что он на неё не смотрит. Было так страшно поднять глаза. Повернуть голову в его сторону. Но он не смотрел. Слава богу. Иначе она бы расшибла череп о, без того битый, асфальт. «Интересно, а падать башкой вниз страшно?» Точно страшно. Но суицидники почему-то не кричат. Наверное, потому что отказывают связки. От страха сдохнуть и осознания, что уже поздно. Лиза поняла своё «поздно», когда на языке закрутилась кривые кружева из букв, которые не должны были с него сойти. Лучше бы она его откусила… — А этот… Чё с двумя этими… Егор и… — она не хотела говорить её имя вслух. Оно было похоже на то жгучее чувство, помечающее её эго ожогами. Первыми буквами на двоих. — Ренатка? Да… Хер его, если честно. Они года пол уже мутят. Егорка за ней долго бегал, но у неё семья, такая, с интересом, — он отпил свой «Гараж», а Лиза внимательно слушала, стараясь не хлопать глазами. Удивляло, как у пьяных пацанов, живущих по понятиям, развязывался язык. — Бабка с балетом гоняет, а батя — тот ещё отбитый, прости Господи. Татарская диаспора, все дела. Они все там девок строят. Не дай боже в сторону дыхнёшь — шалупень. Он сам-то… Полурак, полухуй. То ли полу-турок, то ли полу-осетин, хер проссышь. Ну короче… — что-то в неверии щебетало, впитывая, впитывая слова до самых окончаний. — Она с ним сралась, но он всё равно за ней бдил, как коршун. Мне мамка рассказывала. У неё подруга живёт в подъезде, где это маппет-шоу было. Вроде не живёт с ней, но пытается воспитывать. Естественно, пацанов к ней не особо подпускали. Егорку тож. Он как не придёт, а там, на парковке, Приора батьковская. Обосраться можно. Ну, мож он приукрасил, но короче. Да, бегал он за ней, втрескался — пиздец. Хз, как они встречаться начали. Но она ж, я думаю, сама видишь, та ещё краля-ляля. Хер пальцем тронешь, а не пальцем — тем более, — Илья как-то странно хмыкнул. В Лизе пошли трещины. В башке сплошное замешательство. — Ну, понимаешь… Ну, а он же не маленький. Двадцать три, как никак… Лиза перестала слышать, слушать. Мозг воспалился настолько, что другие слова становились картечью. Стреляли виски. Её будто спустили на землю. Схватили за лодыжки, ударили о неё и сказали: «знакомься, земля. Земля, это Лиза». Где она была, чтобы всё это пропускать? В прострации? В воображаемых бойнях? Нынешний фокус слишком долго был закадровым. Так много осколков… И собирались они только сейчас. Резали пальцы. — Ясно, — Лиза прервала оглушающие тирады, осевшие пылью на гиппокамп. Илья на секунду умолк, не видя её насквозь. Не видя, как она дрожит на каждый каменный обвал прямиком на сердце. Его, бедное, ничто не могло добить. Подкатывала истерика. Лиза едва контролировала голос. Она не заплачет. Ни за что. Напьётся, но не заплачет. — Так, а тебе чё, Егорка понравился? Если бы… Если бы! Лиза заметалась, как диковатая, отвергая любую мысль о том, что ей кто-то мог понравиться. Это ведь невозможно! Невозможно. Но глупый кровогонный мотор азбукой Морзе выстукивал обратное. Лживый… Лживый! — Не, никто мне не понравился, — сглотнула. Ошалело отталкиваясь от перил балкона и уходя. — Да ладно, Лизух, я никому не скажу! На петуха отвечаю! Ну нравится, ну подумаешь… Нихера она не подумала. Отрезвлённое холодом тело не могло попасть в дверной проём. Лиза чувствовала пустоту своих глаз, но где-то там, далеко-далеко, что-то подступало. Соль и вода. Она судорожно пыталась её сморгнуть и смотрела исключительно вверх, запоздало ощутив, что врезалась в тёплое тело. Лерка. Или не Лерка? Ходячая вражда. Огонь и алкоголь на дне расширенных зрачков. Грудину обвила колючая проволока под напряжением. Двести двадцать Вольт по одному направлению — сквозь кость и в миокард. Неужели она могла подумать, что они… Что Лиза… По кровеносной системе носилась тревога. Кожу покрыл отчётливый страх. Мурашки вдоль позвоночника. Лера всегда смотрела снизу вверх и вдруг они поравнялись. А Лиза уязвлена и подбита. Сглатывающая своё самопризнание, чтобы не выблевать его себе в ноги. На порожек балкона. — Ну и подружка, блять… — толчок в плечо и ветер мимо виска. — Ты охуела?.. Так жалко. Так горько. Противно. До ужаса мягко. Но она лишь фыркнула, захлопнув за собой дверь. Перекрыв доступ к назревающей женской истерике и уставшим матам. Вот к чему приводит ревность и неумение доверять. Видение во всём своего соперника. Лиза поймёт это слишком поздно. Если поймёт вообще. Тогда ей просто хотелось напиться. Без мыслей о том, как добраться домой… В целом, без мыслей. Или с такими, которые её добивали. Подбивали к бутылке. Остатки второго «Гаража» прямо рот. Выжигать пищевод и хищных бабочек. Без закуси. Глаза действовали на автомате, по глупой привычке: нашли её моментально. Вцепились в чужеродную для неё руку на талии, огибающую кости рёбер и торчащее бедро. Плохо. Плохо… Рената даже не касалась Егорки. Выполняла функцию тряпичной куклы: стояла рядом, игнорируя его ладони, пока он помечал её кожу собой. Пускай и сквозь ткань. Ноги отказали прямо у дивана. Лиза приземлилась на него сбитым самолётом, повышая зону слышимости. Мазохистка. Лиза знала, что ей будет хуже. Так и было. — Пойдём, поговорим? — шёпотом, но так, что она слышит. Баритон, что своей хрипотцой царапает уши, но глаза всё равно следят. Обжигаются. Неадекватные… Егор смотрел на Ренату снизу вверх (прямо как Лиза), собирая расплывчатую картинку её лица. Алкоголь мешал. Он пытался дёрганно ластиться к её рукам, выражающим равнодушие. Мертвечину. Ноль эмоций, лишь вдох полной грудью. — Пойдём, поговорим… — устало, по-мученически. Находя способ выбраться из объятий, как из петли инквизитора. Лиза не заметила сразу, вспомнила только потом: ему не понравилось. Им всем не нравилось, когда девочки не шли на поводу с откровенным желанием. Мальчики, в телах взрослых, не понимали как с этим совладать и теряли контроль. Над ситуацией и собой. Они уходили, закрывая за собой дверь в комнату, что должна быть на каждой вписке: тёмная спальня — скопление горячего тумана и перегара; скрипов кровати и неспокойного девичьего дыхания; мимолётных признаний в любви и лжи. Лиза снова ехала. Ехала головой. Она тысячу раз прокрутила звуки их поцелуев и кадры того, как Егор её касается. Где. А прошли лишь минуты, считанные по пальцам. В её руках оказалась водка. Она так боялась, что хотела остаться в пьяном беспамятстве на «подольше». — Стой, стой, ты чего, дурочка, что ли?.. Какая ж девушка водку чистоганом пьёт, а? Лиза замерла, сжимая подушечками пальцев крышку от бутылки. Под ними проступали ребристые грани. Даже сквозь алкогольное притупление. Глаза не могли оторваться от гладкого стекла. Боялись. Застыли, въедливо. Она не хотела, чтобы Ваня с ней разговаривал, чтобы он на неё смотрел. Лиза всегда стреляла зрачками на опережение, но в этот раз что-то пошло не так. Вышла диаметральная противоположность. Глаза-болотца впитывали её против воли, жрали, покрывали тиной макушку и топили. Лиза захлёбывалась, и ей было почти что страшно. Ошалелый оленёнок против охотника, прячущего ружьё. Она ненавидела это чувство. Это прыжок из страха в стыд и обратно. Поэтому Лиза принимала вызов, боясь закричать. — И как они пьют? — идиотка-идиотка-идиотка… — Коктейли они пьют, — горячие пальцы слишком смело коснулись её. А сам он улыбался. Опасно и в предвкушении. Это должно было стать сигналом. Тем «мэйдэй». Импульсом. Но мир молчал и смотрел, зная, как всё будет. Он не хотел её спасать. — Давай намешаю, я умею. Я барменом работал, ща тебе такую отвертку забабахаю… Бутылка ускользает из её неуверенной хватки, и в грудине носится паникующее сердце. Оно единственное хотело её спасти. Лизе не пришло в голову следить за каждым его движением. Внимание упёрлось в закрытую дверь спальни, что размазывалась расфокусированным фоном с безумным числом фигур и человеческих чёткостей. Она их просто ненавидела. Всё ненавидела. И Ренату. Это пережиток всех стадий принятия по кругу с тормозом на середине пути. Это злость, грызущая её вместе с бабочками, заражающими инфекцией. Рев-нос-тью… Лиза ненавидела её за то, что нарушила эту фантомную заповедь неприкосновенности. Как она могла? Это было так глупо, но Лиза не могла перестать крутиться спиннером в этой глупости. Не могла перестать представлять, как они… «Они ебутся, точно ебутся!» Лиза хотела ошибаться до последнего. И выть. В её руках запотевший стакан с апельсиновым соком и водкой. Напополам. Так она думала. — Давай, за тебя, Лизок, — звон стекла. Стакан о стакан. И жадный глоток под тяжесть его зрачков. Спирт обжигал желудок и обострял рецепторы. Всё стало сплошной голограммой. Орущей, чтобы она не оставалась одна. И Лиза дышала едва-едва, боясь испепелить кислород. Внутри было безумно жарко. И снаружи. Ещё жарче. У неё точно горели щёки. Всё лицо. Тело. Оно чувствовало через раз. — О, ты согрелась, давай расстегну куртку, — участливо прозвучало сквозь вату, а Лиза даже не сопротивлялась. Молния вжикнула вниз. Молния не била её в башку до последнего. Ей было смешно. И хохот драл горло, добираясь когтями глубже. До боли. Это единственное, что она могла ощущать через всеобщий интершум. Музыка. Голоса. Звяканье стаканов. Запоздало — рука. На плече. Сквозь чёрный трикотаж её водолазки. Лиза попыталась замереть, но тело судорожно дёргало, будто она должна побежать. Что-то сопротивлялось. Что-то давило её инстинкты. Лиза очнулась запоздало. Только после тела. Только после лица перед её лицом. Ваня. И его голос, как под толщей. — А ты тут самая нормальная. И красивая. Красивая. Это заставило оцепенеть, по-животному. Сквозь прорву минут и мутных разговоров, смешанных в кашу. Они привели её в ловушку. Капкан захлопнулся. Его рука на коленке. А Лизу тошнило. Молчание. Весь мир двигался и фунциклировал без неё, замершей. Лиза впервые молила его о помощи. Но он продолжал молчать, пока Ваня смеялся. — Ну, чё ты перепуганная? А? Почему его руки были везде? Почему Лиза чувствовала их каждой пьяной и напуганной клеточкой кожи, усеянной ужасом. Почему она не поддавалась этому ужасу? Уязвление всегда толкало её на драки или побег. Она бы могла закричать, ударить, убежать — что угодно. Но всё казалось судорожно нормальным. Все казались слишком нормальными, чтобы её понять. Может, ей показалось, и всё должно быть так. И ей должно это нравиться. Но почему сердце болело так, как никогда? Оно пробито дротиком почти насквозь, до миокарда. С ядом на наконечнике. Его подхватил кровяной ток, неся по всему организму самое страшное — осознание: она никогда не была смелой. Ваня только касался, но Лизу уже зажимало. Ни одного движения. Даже рыбки барахтаются до последнего, а она? Она летела вниз. Вниз-вниз-вниз со всей каруселью, крутящейся по направлению в пропасть. И кто знает, что было, если бы Лиза закрыла глаза. Моргнула на полсекунды дольше… — Ах, ты скот ёбаный! Лиза поймала Ренату взглядом до одури поздно и затуманено. С криком Вани, отшатнувшегося от неё. На местах его прикосновений проступил холод. Освобождение. И Лиза не понимала всего конца. Пока из её рук не выскользнул стакан в чужие руки. Такие же холодные, освобождающие, разжимающие капкан. И слышится всплеск. — Шлюха! Ты охуела? Мразь ебучая! Ваня орал, взрывая перепонки сквозь проступившую вату. Вытирал лицо от водки. И Лиза не понимала, до сих пор не понимала… — Ты её опоить решил?! Тварь ты, Ваня. Та ещё. Думаешь, раз ментовский выблядок, значит всё можно? Что происходит? Рената кричала в ответ. Бешено и страшно. Лиза знала, на что она была способна. Закатает в асфальт. Вскроет глотку розочкой из бутылки. — Совсем ебанулась?! Лиза не видела их лиц. Её косило. Мир терял формы, обращаясь горячей эфемерностью. Воздушными массами, смыкающими глаза. Эхом. — Завали. Ты туда наподсыпал хуйни… — оторванно, обрывисто. Весь мир зашептался и затих. — …оно мутное! Тут осадок, килограммовый… А с ней ты что сделал?.. Лиза слушала её голос, но проваливалась. Глубже. Глубже. Глубже… Пока не выскользнула из этой вселенной в темень. *** — Давай, нужно выблевать эту гадость, давай, моя хорошая. Временная прорва замкнулась рвотой в фаянсовое жерло. Твёрдостью кафеля под коленями. Запахом сырости и кислоты с водкой. Это как резкий удар по вискам. Спазм в башке, когда ты всё вспоминаешь. Желудок сократился. С подкатившим чувством захотелось залиться кашлем. Разодрать им горло. — Давай, вот так, два пальца в рот и… Снова. Лиза не сразу осознала, кто рядом. Продолжала сгибаться над унитазом, до конца не понимая, кто держит ей волосы и гладит спину. Она в целом не понимала происходящее, пока не смогла задышать. Жадно, как загнанная собака. В теле стало как-то слишком свободно. Из головы улетучилась туманность вместе с тем, что её сюда привело. Те пару мгновений — скомканный в кучку пазл. — Давай ещё, Лиз, — она запоздало узнала голос, что доносился чуть сверху. Хрипотца, ударившая по стенам, отрикошетившая стыдом в солнечное сплетение. Лиза захотела взвыть от стыда, но продолжала хватать воздух. — Не могу, желудок пустой уже… Бля… — горечь и гарь. Желудок жгло и глаза слезились. — Не пусто… Спазматические потуги, вытягивающие из Лизы выпившее, не прекращались. Мысли взбунтовались. Дулись горячими пузырями, лопаясь о череп внутри. Это ебаное вселенское издевательство, до тех пор пока не стало чуть легче. Пока тело не стало соощутимо пушинке. Потихоньку возводился пазл из обморочного пробела. И захотелось утопиться в ту же секунду. Прямо в унитазе. Лиза стыдливо посмотрела на свои руки. — Ты чё мне… Два пальца в рот?.. — её были абсолютно чистыми. И ей не хотелось думать, что… — Ты была на это не в состоянии, так что, — в подтверждение открылся кран раковины. Лиза перевела глаза на Ренату, по-классике — снизу вверх. Она же упёрла взгляд на своё отражение. В нём отчётливо было что-то не то. — Пиздец. Не то слово. Оно ощущалось вулканическими прожилками, испепеляющими каждую кость. Невыносимый стыд, уничтожающий её диким смущением и трясучкой. Лизу бросало в пот. То ли трезвела, то ли не могла поверить. Спотыкалась о спектры чувств и падала, размазывая по полу мозги. Это точно происходило с ней? С ней и Ренатой. Этот страх. Это оцепенение, от невозможности шевельнуться и показаться не такой. Она предпочла притвориться мёртвой. Ведь хищники не любят падаль. Но он раскусил её приём и продолжал кусаться, лишь бы она шевельнулась. И Лиза шевельнулась, когда ощутила присутствие такой же не такой. Но она не боялась. Она бросилась её защищать. Кусать в ответ. Топтать. За неё. Лишь бы хищник её не трогал. Лиза не верила. Не хотела заново убеждаться в трусости. Не хотела знакомиться со своим спасением. Спасение разрушало всё, что она успела вокруг него возвести из воздуха и догадок. Приоткрывало нутро. Непредсказуемое, притягивающее. Расшибающее затылок до черепно-мозговой. С жизнью не совместимой. Это был диссонанс. Столкновение галактик, где рождались звёзды и бабочки теряли хищные зубы. Холодные кончики пальцев коснулись эпицентра — грудной клетки. Чуть-чуть левее. Где болит и стучит. Где ещё что-то жило. — Ты меня спасла? — подъём на трясущиеся ноги ненадёжен. Лиза держалась за всё подряд, пока мокрые от воды пальцы не обхватили её предплечье. Пускай сквозь куртку. Электрошок пронзал даже так. Из глаз в глаза. Лиза впервые была так близко, что слышала её вдохи и выдохи. Лишённые спокойствия. Она хотела бы застыть только поэтому. Честно. Всё рухнуло до самого конца. Даже вместо руин был пепел, когда Лиза мазнула зрачками её лицо. Ими же обожглась. О смазанную помаду. Молотый мускат, ушедший за контур губ, походил на засохший кровоподтек, окаймлённый следами укусов. О потёкшую тушь и слипшиеся ресницы — чёрные паутинки, пустившие грязные капельки соли по скулам. О красные отпечатки на коже, в районе щёк. О пробелы пальцев на полотне тональника. Лиза отшатнулась на пару шагов назад, умножая своё неверие. Забегала взглядом вверх-вниз. Он цапнул проблески кожи сквозь рваный капрон. Ранее — без единой стрелки. — Стоять можешь? Лиза снова посмотрела в её глаза, что так старательно пытались быть пустыми. В плёнке да стекле. Неправильное движение — всё обратится водопадом. Смесью туши и воды с солью. Но Рената не колебалась перед ней. Даже не моргала. А Лиза тряслась, глотая запоздалую злость. На себя. На причину стеклянных глаз. Она всё понимала. Ей всегда было проще осудить, чем подумать о последствиях. А Рената всё равно её спасла. Вырвала из обжигающих рук и была рядом. Не убежала без оглядки от страха, а спасла. С раскуроченной грудной клеткой. С ножом в спине, на месте кровавых крыльев. Лиза никогда не чувствовала себя настолько слабой. — Могу, — ответила. Совсем тихо. Рената поморщилась от взгляда Лизы. Ощущение жалости для неё — яд в сонную артерию. И она не умела её принимать, пока Лиза, сама того не ведая, эту жалость ждала. Обжиралась ею до блевоты. И за это она тоже себя ненавидела. — Хорошо, я вызову такси, и мы поедем домой… «Мы». «Мы». «Мы». Беззубые бабочки щекотали крыльями стенки желудка. Мягко прорывались до сердца очередным кровяным толчком. Лиза не сопротивлялась. Из-за этого хотелось плакать. Они покинули галдёж. Оставили прогнившие стены за спинами и выскочили из сырого подъезда с разбитой лампочкой на первом этаже. Молчали в куреве, редко оглядываясь назад — лишь бы никто не появился. Не выбежал следом. Всё самое интересное — почти всегда остаётся в закулисье. В тот раз там остался лишь срач. Между всеми. Леркой и Ильёй. Ваней и ноунеймами, решившими вступиться за Лизу пьяно и запоздало. Лишь Егор (даже без сердечек после имени) судорожно звонил Ренате, что сбрасывала его без колебаний, стоя за углом дома. Только бы он её не нашёл. Наверное, в тот момент она думала именно так. Эта тема никогда между ними не поднималась. Всё было на молчаливом понимании. Неприкосновенном. Пока они не были готовы говорить о таких вещах вслух. Лиза чувствовала себя почти в безопасности, но всё также жалко. Никак не стойко. Приходилось опираться спиной о кирпичи. Интересно, мать её ждёт? На экране ни одного пропущенного. Только время — «23:29» поперёк тонкой трещинки после падения на бетон. Хотелось повторить. Увеличить число этих трещинок в геометрической прогрессии. Она сделала больно себе: впилась ногтями в ладонь, норовя вспороть её до мяса. Укусила кончик языка до пелены под ресницами. Лиза до сих пор не могла смириться с тем, что произошло. Она была ещё пьяной и шаткой. Не держащей слов, что рвались, выбивая зубы. — Скоро оно там? — у неё было столько вопросов, но она, как всегда, убегала. «Почему ты спасла меня?» «Кто этот Ваня?» «Что произошло там, в комнате?» «Почему ты не побрезговала погрузить свои пальцы в, блять, мой рот?» «Как ты решилась кинуться на этого Ваню?» «Почему ты такая?» — В течение пяти минут… Также тихо. Почти посаженным голосом. Ещё бы, так орать… Лиза смотрела на Ренату. На её уставшее лицо, что в темноте стало ещё бледнее, чем обычно. На дымку, которую она впервые за сегодня выдохнула ртом. Тоненькая никотиновая волна поднялась вверх и ударилась о ветер. Он был сильнее. Срывался мокрый снег. Почему каждая их встреча — частица войны, связующая их крепче? А они молчат… Рано или поздно они начнут гнить, но пока они лишь тихо погибают от неумения объясниться. Потом они будут блевать этой гнилью. Поражать ею людей, словно пулями, а пока… Лиза медленно смелела, смотря Ренате в глаза почти прямо. — А Изольда Яковлевна знает о твоих похождениях? Рената ударила её взглядом. Камень по виску. Лиза не знала, как нашла в себе силы не шелохнуться. Глупый вопрос. Наэлектризованная голубизна её радужки била в ответ. Рената чувствовала сожаление и мечтала его искоренить. Чужой испуг привычнее жалости. Говорила одним своим видом: «Не смей смотреть так. Сделай вид, что ты этого не видишь» Вытерла смазанную помаду с губ. — Нет. Если бы знала… Неизвестность. К ним тихо подъехал «Убер», и они направились прямо по траектории, не оглядываясь. Вслушиваясь в отголоски вписки, что доносилась с балкона. Пустой. Больше там никого не было. Лиза затормозила лишь на секунду, когда врезалась плечом в плечо. Рената обернулась к ней, оказываясь близко. Глуша запах озона с ноткой металла — снега, кокосом и амброй с ментолом. — Ты застегнись хоть, — её трезвые, не бьющиеся в пьяном треморе, пальцы спустились к молнии куртки. Лиза опасливо замерла. — А то вся нараспашку. Замочек вжикнул у самого подбородка. А они смотрят глаза в глаза. Пару секунд, сквозь редкие снежинки перед лицами. Рената оторвалась первой, отворяя дверь в салон. Бабочки облепили кровоточащее сердце, ударяясь крылышками о рёбра. Больно не было. Что-то безумно тянуло в той области. Недосказанные слова, поросшие нарциссами в грудной клетке. Лиза так и не сказала Ренате «спасибо». Так и не узнала, почему она решила её спасти.