Накануне Бессчетных слез

— Владыка. Мелькор поднимает со стола тяжелую голову. Черный венец давит и режет, но благодаря ласковым умелым рукам Майрона — сейчас это терпимо. — Что такое, Лангон? Глашатай и управляющий Центрального Пика протягивает на раскрытой ладони тонкий металлический стержень. — При уборке зала Советов сейчас был найден этот вечный карандаш. Я подумал, что вы можете знать, кому он принадлежит. Мелькор смотрит на своего подчиненного с усталой злостью и раздражением. — Такими пользуется только Гортхаур, дурень ты невнимательный. Сегодня он закреплял им волосы, видимо. — Я предполагал это. Думаю, вам стоит вернуть его владельцу. Лангон все так же стоит перед рабочим столом Вала, протягивая карандаш. Тот было вскипает яростью — какого… один из его низших майар смеет давать ему поручения?! — но во взгляде глашатая видит вдруг оттенок странной эмоции. Тот быстро отводит взгляд, но это кажется еще подозрительнее. И Мелькор понимает. Конечно, Лангон легко мог бы сам отнести Майрону его карандаш, да даже мог бы послать кого-то из слуг. Или просто выбросить. Но он предлагает Мелькору самому это сделать. И явно не просто так. — Где сейчас Гортхаур? — Мастер Тау примерно две трети часа назад вернулся после Совета в свои покои и больше оттуда не выходил. Но я не уверен, застанете ли вы его там, если направитесь не сейчас же. Мелькор скрежещет зубами. Беспокойство. Вот что успело мелькнуть в глазах единственного из майар и других влиятельных лиц, кто не ненавидел и не презирал Советника. Беспокойство и тревога за Пламенного. Но тот, маг и хитрец, мог наложить Песней запрет на Лангона — и за правду о его занятости без прямого вопроса, а то и с ним, глашатай бы пострадал. И тот пользуется находкой как поводом единственному, кого Саурон не смеет ослушаться, без приглашения и предупреждения заявиться в покои, не выдав при этом осведомителя. — Хм. Думаю, мне действительно стоит вернуть ему потерянное, — Вала ухмыляется, забирая тонкий стержень и прокручивая его в пальцах. — Хорошо, что ты слишком занят для этого. — Верно, Владыка. Улыбка облегчения мелькает на миг на губах младшего майа. Саурон открывает глаза раньше назначенного самим собой часа. Тьму беспамятства и покоя отшвыривает ощущением чужого присутствия. Он чувствует сначала легкую тревогу, но взгляд кажется спокойным и знакомым, поэтому он даже вновь на миг закрывает глаза… но через мгновение резко садится на ложе, звеня кольчугой. Мелькор заканчивает с замками и задвижками на двери покоев и поворачивается к нему лицом. — Ну и чего вскочил? — ворчит он, шествуя к креслу у давно промерзшего очага. — Это я. — В… Владыка? — после недолгого сна голос майа звучит еще более хрипло и ломко, низко, чем обычно. Болезненно, слабо. Горло болит и режет… — Лангон нашел карандаш при уборке зала Собраний, но не мог вспомнить, кто его принес, и отдал мне. А я вспомнил, что ты сегодня им волосы закреплял. Решил вернуть, пока ты отдыхаешь, — Вала снимает корону, отставляет на столик. Смотрит в темное окно — из-за черных стекол лишь едва прозрачного витража не видно, ночь снаружи или день. Должна быть ночь. — Я благодарен, но… как вы смогли пройти… — Майрон встряхивает головой, поднимая еще не совсем разумный взгляд. — Простите, я не имел в виду… я не… — Да, я знаю, твои покои завешаны заклинаниями лишь немногим меньше моих собственных, хотя… ого. Пожалуй, даже больше. — Мрак усмехается, повернувшись в сторону двери и рассматривая выпетые переплетения нитей Силы и Судьбы. — Но я в них явное исключение. Никто, кроме меня, не смог бы войти в твою комнату без твоего четкого позволения. Она может осаду выдержать, да и тайный ход ты замуровал… кажется, примерно два года назад. Саурон отводит взгляд. — Я… — Я не осуждаю. Хотя раньше, до Браголлах… нет, до твоего возвращения из Таур-ну-Фунин, такого не было. Теперь же дверь и Грондом не пробить — столько ты в нее впел, хотя сейчас тебе любая Песнь дается ценой огромной боли. Саурон отводит взгляд и ложится вновь, сворачиваясь на ложе в клубок и пряча лицо под растрепанными волосами в локоть. — Я благодарен Вам, что вы лично решили вернуть мне мой карандаш, но… извольте оставить меня одного. Я намереваюсь продолжить отдых, согласно вашему приказу. — Нет, Майрон. Ты спи, спи. Но я не уйду. Майа задерживает дыхание. — П… почему?.. — Я думал действительно просто вернуть тебе твою вещь и покинуть, но план изменился… — Вала щелкает языком, скрежещет черным металлом доспеха, устраиваясь в кресле поудобнее. — Судя по тому, что ты даже не сменил одеяния на те, что носил в часы отдыха раньше, застать тебя спящим согласно моему приказу было лишь огромным везением. Вряд ли бы ты лег отдыхать надолго, не переодевшись. Посему… я останусь здесь и прослежу, чтобы ты выполнил этот мой приказ внимательно и со всей тщательностью, как и остальные. Ты не был бы собой, не найдя какую-нибудь лазейку в нем, которая позволила бы тебе вновь вскоре приняться за работу. Майрон вздрагивает, но упрямо молчит, сворачиваясь в клубок еще плотнее. Сон совершенно к нему не идет теперь. Нет, рядом с Владыкой наоборот спокойнее, и тело словно придавливает усталостью к жесткому ложу, но… пламя мечется в груди в сладостном волнении. Владыка… почему-то хочет провести время так бессмысленно? Пробыть несколько часов рядом просто так? Не боясь осуждения? Не стесняясь того, какие грязные слухи начнут расползаться в крепости вновь?.. Мелькор не отводит взгляда — он, тяжелый и спокойный, чувствуется отчетливо. Словно холодная ладонь, гладящая по плечу и спине, но не касающаяся на самом деле. Саурон кутается в плащ, накидывая его на себя с головой. Сон все равно не идет. Мелькор молчит. Минута. Другая. Пять. Майа снова садится на кровати, опуская ноги на пол и звеня железом сапогов об пол. Встает, бредет к столу, на котором торопливо нашаривает кувшин с травным отваром — горло начинает резать все сильнее, а травы с восстанавливающим действием обычно помогают от этого. Пьет он прямо из горлышка, едва не захлебываясь. — Майрон, — неожиданно тихо и тяжело звучит в молчании голос Вала. — Ты… когда-нибудь боялся чужого страха? Майа оборачивается на по-прежнему сидящего в кресле Владыку, медленно снимающего латные перчатки с сожженных в угли рук. Тот кажется расслабленным и спокойным, почти безразличным, но какой-то тонкий оттенок интонации в его глухом голосе подсказывает его верному Советнику, что этот вопрос задан вовсе не из праздного любопытства. — Что вы… — Ты. Мы одни, значит, можешь обращаться так. Забыл? Саурон чувствует, как краснеют кончики ушей. И впрямь забыл ведь. — Что ты имеешь в виду? — исправляется он, глядя прямо на Вала и сжимая в руках кувшин. — Разве можно бояться страха? Страх… необходим. Без него нет покорности. Нет послушания. Нет… власти. — Подожди, я не об этом. Ты когда-нибудь боялся сделать что-то, потому что это может ввергнуть в ужас? Майа не понимает, качает головой. — Страх — это один из лучших инструментов для достижения цели. Он лишает контроля, делает уязвимым, срывает защиты. И чем глубиннее ужас — тем легче заставить выполнять приказы. Ведь тот, кто боится, не может полностью контролировать ситуацию. Как можно бояться такого полезного инструмента?.. — В этом и дело! Что, если я не хочу страха в какой-то момент, не хочу видеть ужас? Что если я знаю, что он может быть, но не желаю его? — голос Вала звучит глухо, почти отчаянно. Майа отставляет кувшин на стол, отводя взгляд и прикрывая пылающие тусклым огнем глаза. — Ты задаешь странные вопросы, Владыка, — с губ срывается тихий шипящий смешок. — Особенно странны они тем, что ты задаешь их, придя в мои покои ранней ночью и закрыв дверь. Вала роняет голову на руки. Молчит какое-то время, а потом… — Подойди, — не приказывает, просит глухо он. Майрон подходит, садится на пол на колени, совсем рядом с ним, буквально у его ног. Складывает руки, расслабленно, смотрит снизу вверх, чуть наклонив голову к плечу. — Я здесь. Мелькор поднимает тяжелый взгляд пылающих белым глаз. Смотрит на своего Советника, протягивает руку к его плечу, но она зависает в воздухе в паре дюймов от доспеха — и в итоге так и не касается, падает на колено Мрака. — Не могу, — хрипит он, отворачиваясь. — Ты боишься моих прикосновений. Даже так — боишься. Саурон было открывает рот и вдыхает, чтобы возразить, чтобы сказать, что это невозможно, но Мелькор замечает раньше — и тогда ладонь Вала все же стискивается на его плече, прерывая так и не начатую Советником речь. И тогда он понимает, что дышать не может. Тело дрожит, бьется судорожно мелко, словно тщится отползти, отстраниться, вырваться, сбросить тяжелую ладонь Владыки, горло сжимает болью и удушьем, в ушах оглушительно колотится сердце, а разум застилает… Ужас. Страх. Паника. Саурону нужно время — секунд десять, не меньше, — чтобы прийти в себя, когда Мелькор отпускает его и откидывается на кресло. — Что… — шепчет майа, растерянно глядя на свои ладони, все еще дрожащие. — Что со мной?.. — И такое каждый раз, когда хоть кто-то целенаправленно касается тебя. Но моих прикосновений ты страшишься сильнее всего, — печально роняет Темный Вала, и его голос с трудом пробивается через шум в ушах Советника. — Причем сам можешь дотрагиваться спокойно. Без страха касаться моих ран, сидеть у ног, положив на колени голову. Значит, дело не во мне самом. Саурон поднимает голову, отчаянно глядя на Владыку, на его руку — и его прошибает отвращением. К себе. На обожженной руке он отчетливо видит незримую, но оттого не менее мерзкую грязь. Прикосновение к запятнанному Советнику наверняка неприятно. Неудивительно… — Это началось с твоего возвращения, — продолжает Мелькор. — Сначала хватало поставить тебя в известность, потом стоило дожидаться разрешения. Потом этого стало… мало. Ты все равно боялся, все сильнее и сильнее. Примерно полгода назад я понял, что… не могу найти способ избежать твоего страха. Поэтому решил, что больше не буду касаться. Лучше так, чем видеть, как ты дрожишь в ужасе в моих объятьях и отстраняешься. Однако я не знал, что в эти полгода твой страх настолько усилится, что ты шарахнешься от меня. — Прости… — шепчет майа, переводя вновь взгляд на свои руки. Получается, то, что он принимал все это время за здоровую и объяснимую брезгливость, было на самом деле… заботой? И он этого смел не оценить?! — Прости!.. — Было бы еще, за что тебе извиняться! — горько смеется Мелько. — Но я… я хочу тебя касаться, Огонек. Понимаешь? Майрон вздрагивает. Вала очень давно так его не называл. Этим личным прозвищем — почти ласковым, почти нежным. Почему сейчас?.. — Я хочу касаться тебя, зная, что ты не боишься. Зная, что даже подсознательно ты не думаешь о том, что, когда мы только вдвоем, так близко, я могу навредить тебе, не думаешь, что я причиню тебе боль без твоего желания. Зная, что… что ты доверяешь мне. Целиком. Но для того, чтобы я мог хотя бы попытаться помочь… объясни мне, чего именно ты боишься? Почему так реагируешь на каждое прикосновение? Майа поднимает взгляд, не понимая — Владыка же все знает. Почему ему нужны объяснения?.. — Возможно… — начинает говорить он, и голос болезненно хрипит и дрожит. — Возможно, позволять Готмогу увидеть и воспользоваться моей слабостью было куда большей ошибкой, чем я думал тогда. Возможно, из-за того, что он сделал, что-то в моем разуме надломилось. Сломалось. Я больше не вижу ясно чужих намерений. Даже твоих, мой Вала. Я… я боюсь, кажется, не самих прикосновений. Я боюсь… того, что за ними стоит. Что может стоять. Он замолкает, съеживаясь и опуская взгляд. Повисает тяжелая, глухая, горькая тишина. А потом вспыхивает в ледяном очаге огонь. Охватывает мгновенно отсыревшие дрова и угли. Мелькор откидывается вновь на спинку кресла, закрывая сияющие мертвенно-белым глаза. — Я видел шрамы, что он тебе оставил. Но… видимо, я знаю не все, что произошло, моя картина не полна… — медленно говорит он. — Что он сделал с тобой, Огонек?.. Майрон вздрагивает, непонимающе вскидывается. Владыка… не знает? Несмотря на то, что говорил Готмог, несмотря на оскорбительные шутки Глаурунга, на насмешки всех остальных глав тогда — не понимает?.. — Он… Говорить очень тяжело. Начинает снова, как тогда, болеть все тело. Чувствуется неизбывный налет чужого вожделения, грязного, отвратительного, не на фане даже — на самой сути огненной. Но майа пытается. — Он… меня… Мелькор приоткрывает глаза и тут же резко склоняется к нему, пытаясь расслышать хриплый сдавленный шепот. Саурон слепо тянет к нему руки — и хватается за протянутую в ответ обнаженную черную ладонь. Сжимает, обретая каким-то образом уверенность достаточную, чтобы выдохнуть резко: — Он взял меня силой против моей воли. Мелькор еще секунду не реагирует, а потом резко вдыхает, с присвистом, сжимает в черной ладони вцепившиеся в нее жилистые тонкие пальцы, и медленно выговаривает, глядя сверху вниз: — И ты… после подобного… уговорил меня… его пощадить?! — Во вкрадчивом голосе его все сильнее пламя злости, и он даже не замечает, как вздрагивают пальцы в его руке, как застывает, каменея от нахлынувшего страха его Советник, сжимается в ужасе у него в ногах. — Вынудил помиловать того, кто счел себя достойным чести быть с тобой, хотя ты с этим был не согласен? Помиловать того, кто втоптал тебя в грязь, истерзал и обесчестил?! — Он… он важная тактическая единица, он сильный боец, он нужен армии, — торопливо бормочет, дрожа, майа. Ему… страшно. Не стоило злить Владыку, нельзя давать ему новых поводов гневаться. — Он нужен, чтобы сдержать в узде остальных Валараукар… он незаменимая боевая единица… — Он сломал тебя! — почти рычит отчаянно Темный Вала. — Он посмел!.. — Почему тебя так это волнует, мой Вала? Я ведь все еще справляюсь с обязанностями, я могу продолжать выполнять свою задачу, могу служить тебе, неужели есть какая-то разница, что я чувствую?! — Саурон жестко смеется, но смех тает в воздухе, дрогнув и оборвавшись. Его тело выдает объявший его ужас, страх, неконтролируемую панику, и Мелькор наконец замечает это, разжимает руку, заметно с усилием. Смотрит устало, болезненно, как его майа пытается отдышаться. — Для меня — есть, Огонек, — глухо говорит он. — Да и как может меня не волновать то, что я не могу коснуться тебя, потому что он надломил в тебе что-то важное и хрупкое? Я хочу снова ощутить тебя как можно ближе, хочу снова иметь возможность сжать твои руки, коснуться волос, хочу суметь… почувствовать. — Но… ты можешь. — Ты боишься, тебе страшно, значит — нет. Я не могу. — Да в чем разница, Мелько?.. — Саурон цепляется за черную ладонь, ластится к колену Вала скулой. — Ты в праве сделать что угодно. Я принадлежу тебе — от силы и разума до кончиков пальцев. Я всего лишь один из твоих майар. И лишь пока я приношу пользу или хотя бы удовольствие, я буду нужен. Разве не это важно? Я справляюсь с задачами, я могу сдержаться и не навредить в ответ на прикосновения — этого разве не… достаточно, чтобы пользоваться мной?.. Белые глаза Темного Владыки вспыхивают яростью, с искривившихся в оскале бледных губ слетает грозное тихое рычание… Майрон вздрагивает, не понимая — что же он сказал не так? Где ошибся? Чем разозлил Вала? Разве он сделал что-то неправильное? Пальцы его, дрожа, соскальзывают с черной обожженной ладони, нехотя, через силу — но та на миг сжимается, и он понятливо и благодарно сжимает в ответ, оставляя их на месте. Страх вспыхнуть и разгореться от такого краткого прикосновения не успевает. Мелько горько и зло выдыхает, и Пламенный чувствует взгляд, падающий на него, слышит шепот: — Я… я уничтожу Аулэ. И Готмога развею, необратимо. И… Эонвэ? Да, думаю, и его стоит пеплом пустить по ветру. Каждого… каждого, чьи слова об этом ты слушал внимательнее, чем мои, каждого, кто вложил тебе в разум такое кощунство — я покараю гибелью и забвением в границах Эа. Это звучит безумно. Ведь Мелькор… Владыка сам говорил не раз, что его слуги должны быть полезны. Что они ценны лишь когда он может использовать их… — Мой Вала, я… я разве сказал что-то неправильно? Голос Майрона всхрипывает растерянно. Он действительно совершенно не понимает, что сегодня происходит с Владыкой. От этого тревожно. Что-то не то. Что-то не так. Что-то идет непривычно, а значит — неверно. Где-то он ошибается — либо в трактовке поведения, либо в считывании и анализе эмоций Темного Вала. Мелькор смотрит на него почти печально. — Как же ты сумел заставить себя забыть, насколько ты силен, насколько на самом деле свободен — как и почему… как мое обещание вытащить тебя из клетки ограничений светлых сумел превратить для себя в новую клетку… — хрипит он едва слышно, словно только для себя, и чуть повышает голос, уже действительно обращаясь к самому майа. — Огонек, я не хочу, чтобы ты боялся меня в такие моменты. Я хочу, чтобы ты мог доверять мне. Хотя бы так. Не каждый миг — но хотя бы иногда, когда мы можем себе позволить выйти из привычных ролей. Я не хочу заставлять тебя переступать свои чувства. Не хочу против твоей воли в такие моменты причинять тебе боль. Не хочу использовать тебя. Ты… в конце концов… Он замолкает, хмурясь. — Мой Вала?.. Пламя внутри гудит с такой силой, что голос Мелько его Советник еле слышит. — Ты нужен мне больше, чем как инструмент или слуга, — четко выговаривает Вала. — Ты больше кого бы то ни было заслуживаешь уважения, единственный безоговорочно верный, единственный, пришедший не за властью. Мое Пламя, я не хочу видеть, как легко ты поступаешься своей болью и своими чувствами ради моих сиюминутных желаний! — Но разве это не мой долг? — растерянно хрипит, кашляя, майа. — Нет. — Качает головой Темный. — Наши взаимоотношения — не твой долг. Статус Советника, стратега и командующего — да. Но не… то, что происходит помимо этого. Я хочу, чтобы ты понял это. Принял. Я хочу помочь тебе вернуть твою веру в меня, только… — голос его стихает. — …знать бы, что сделать. Наступает вновь тяжелое молчание. Они оба понятия не имеют — что делать. Оба не знают, как с этим глубинным ужасом справиться. Что Мелькор, что Саурон могут лишь предположения делать — один просто никогда не задумывался о своих эмоциях и ощущениях, второй не имел к ним доступа. — …обними, — наконец, несмело выдыхает Гортхаур. — Обними и не отпускай, пока я не пройду этот дурацкий, нелогичный страх насквозь. Пока не утону в нем — и не пойму даже этой странной сломленной частью сознания, что бояться на самом деле нечего. Дай прожить этот ужас… в полной мере. В тот раз, когда… когда… я просто не сумел этого сделать. Я был так поглощен своей виной перед тобой, что принял случившееся апатично. Не пережил должный страх. Не переработал его. Может, получится выбить клин клином… — Это звучит сомнительно, — качает головой Вала. — Но я не вижу другого варианта. Если это лишь навредит тебе… — Ты уже не можешь меня коснуться, когда желаешь этого. Для меня нет варианта еще хуже, — отрезает довольно резко Пламенный. — Я не уверен, поможет ли этот способ, но… я хочу попытаться вернуть тебе полную власть надо мной. Раз для тебя так важно мое отношение — значит, я должен вернуть себя в норму. Мелькор смотрит на него. Долго, пристально. Молча поднимается. — Тогда попробуем, — наконец глухо роняет он. — Лучше сделать что-то и ошибиться, чем не делать вообще ничего. Встань, драгоценный. Только я могу провести тебя через этот страх, только мне должно быть позволено видеть тебя таким… уязвимым. Как и через все иное, через это искажение ты пройдешь только со мной. — Безусловно. Только тебе я и доверяю настолько, мой Вала, — смеется, гибко поднимаясь с колен, майа. В давящем, тяжелом голосе Владыки он кроме гудящей, низкой струны непререкаемой властности слышит тонкий, едва рожденный темной фэа звон незаслуженной, непонятной ему нежности. — Никому иному никогда бы я не позволил так глубоко пробраться к собственной сути. — Я знаю. Мелькор смотрит на Советника и вдруг усмехается, поднимая и разводя в стороны руки, словно раскрывая объятья: — Мой верный майа не желает услужить своему Владыке? Доспех сейчас будет досадной преградой между нашими фанами. Саурон вздрагивает, несколько неверяще. Эта интонация. Эта чуть похабная, чуть ехидная, насмешливо-повелительная интонация, с которой легко игрался Вала в те дни, когда они еще перекидывались остротами и намеками, не имеющими под собой реальной основы. Такая знакомая, такая ценная. Гортхаур фырчит, картинно закатывая глаза, трет переносицу. — Не помню, о мой Вала, чтобы я к вам на место камердинера приходил! Неужели теперь и разоблачать Ваше величие — это обязанность Советника?.. — подхватывает он острое ехидство, замешивает его на наигранном возмущении, но руки его уже скользят по металлу нагрудника, цепляют ткань плаща. Он сам проектировал этот доспех, знает, где на нем крепежи. Оттого и снять его может в разы быстрее с Вала, чем любой слуга. Ложится на кресло крылом беззвездной ночи тяжелый плащ. С грохотом катятся громоздкие наплечники. Падает нагрудник и наспинная пластина. Легко скользят жилистые пальцы и узкие ладони по едва прикрытым рубахой темной плечам, по груди. Им обоим носить поддоспешник не нужно — так зачем лишний раз стеснять и без того скованные движения?.. Саурон не опускает взгляд даже понимая, что слишком откровенно любуется искусно созданной фаной Владыки. Без малейшего вожделения, на самом деле — его поражает великолепие и мощь образа. Даже так, будучи лишь в полтора раза выше среднего нолдо, Вала внушает в непокорных страх, а в подчиненных — уважение к своей силе. Это… красиво. Безумно красиво. — Эх, Гортхаур, ты ж откровенно пялишься… неужели так отчаянно меня хочешь? — шепчет хрипло, гротескно-соблазнительно — и тут же резко, громко, коротко смеется Темный Владыка, майа сбрасывает очарование — и ухмыляется ядовито, продолжая поддерживать эту игру: — Разве смел бы я мечтать даже о вашем снисхождении, мой Вала!.. Упаси меня Первозданная Тьма от таких мечтаний. Мелькор смеется вновь. — Да не ври хоть себе, ты бы с удовольствием под меня лег, прикажи я тебе подобное! — Ну, назови Вы достойную цену, я бы, может, и подумал… — Саурон делает вид, что размышляет, но вдруг ухмыляется. — Впрочем, даже Вам не предложить таковой. Ибо ее не существует. Он прижимается сам к телу Вала, задирая голову, заводит руки за его спину, словно обнимает — но на самом деле лишь щелкает застежкой пояса, держащего набедренную пластинчатую защиту на месте, и тут же бросает ее на кресло. Замирает на мгновение в этих полуслучайных, полунаигранных объятьях, но тут же отталкивается, отступает на шаг назад — и изящно опускается на колени, отбрасывая за спину свой плащ, ложащийся вокруг него полукругом. Мелькор следует их дурацкой игре, глупо и пафосно выставляя чуть вперед ногу, закованную в латные сапоги и наколенники. — И вот ты снова передо мной на коленях, — алчно хрипит он. — Продолжай свое занятие, ну же! Чего застыл? Саурон едва сдерживает смех — это звучит так глупо, орочьи детеныши порой играют в них с тем же комическим драматизмом, — но с серьезным видом… тянется к застежкам зубами и руками. Щелчок, шорох… спустя всего полминуты латный сапог распадается, наколенник ложится на пол, и Вала легко стряхивает с освобожденной ноги тканевый вкладыш, предназаначенный для смягчения давления металла. Советник льнет к его ноге, трется виском о внутреннюю часть бедра Вала, но тут же царапает острыми когтями обнажившуюся из-под штанов и обуви лодыжку со следами шрамов от валарских кандалов. — Как жадно ты липнешь, прямо как кошка трешься… по весне, — ехидничает наигранно Мелькор, которого тоже очевидно разбирает смех. — Задание еще не выполнено! — Ох да, как же я мог! — голос Пламенного гротескно саркастичен, сочится ядом и дерзостью. — Мне нет прощения, что я не сдержал своего порыва! Мой великий Господин слишком прекрасен… Они все же смеются — открыто, спокойно, без капли актерства. Саурон снимает второй сапог с ноги Вала гораздо быстрее — и поднимает взгляд. Нервный. Пожалуй, даже… тревожный. — Вставай, Огонек, — уже абсолютно спокойно и ласково велит Мелькор. — Теперь надо раздеть немного и тебя. Вытащить наружу из этой твоей скорлупы, так сказать. Снимать доспех майа совсем не хочется. Тем более — позволять другому (пусть даже самому Вала) себя разоблачать. Но… воля его Владыки для него закон. Даже если он не до конца понимает, даже если не особо-то верит в то, что все можно исправить так просто, он все равно встает на ноги и замирает, отведя взгляд. — Хорошо… — Замри. Закрой глаза, — отрывисто командует Мрак, пока не касаясь, но руки его движутся по воздуху совсем рядом с рыже-золотой лавой волос майа, медленно вытягивают тонкий венец из прядей. Саурон закрывает глаза, но от этого не перестает видеть — его Очи распахнуты, как и всегда. И Мелько это знает, оттого вздыхает тяжело. — Все, Май, — уточняет он, отбрасывая черную тонкую корону Советника к собственному плащу. — Все глаза закрывай. Он лишь едва-едва, невесомо, мгновенно касается с трудом заставившего себя погасить магическое «зрение» майа. — Хорошо. Теперь сосредоточься на том, что рядом с тобой есть только я. Что касаюсь тебя я, и всегда так касаться буду иметь право только я. Сосредоточься не на возможных подтекстах и последствиях, а на самих ощущениях от прикосновений. Саурон кивает рвано. Тяжелые ладони легко касаются волос. Слышатся щелчки и позвякивание застежек, и становится прохладнее. К тому же на плечи больше ничего не давит. Наплечники и шейная броня падают на пол, рядом с доспехами Владыки, судя по звукам. Плащ с шорохом соскальзывает по телу под ноги. Лишенный возможности видеть происходящее, майа вздрагивает на каждое касание. Когда на нем остается из верхнего многоэлементного, но полудекоративного доспеха лишь нагрудник, крест-накрест ремнями через спину закрепленный, Мелькор снова повторяет: — Это я, Огонек. Здесь только я, и касаюсь тебя только я. Помнишь? — Д-да. — Молодец. Саурон вздрагивает. Каждое прикосновение, короткое, почти невесомое, приносит… нет, не страх, страх не успевает разгореться, но отчаянную и глухую беспомощность, тревогу. Страх, леденящий золотую кровь и сковывающий тело, заставляющий замереть и напрячься, едва не каменея от ужаса, возникает чуточку после — когда Вала буквально обнимает его крепкими, тяжелыми руками, случайно прижимает к себе, пытаясь расстегнуть ремни крепежей. Тот замечает и, отстегивая сложную конструкцию, гладит попутно топорщащиеся лопатки, тихо успокаивающе говорит, чуть порыкивая: — Это я, Май. Все еще я. Помнишь? Как же тебя трясет… Он чуть отстраняется, бросая в сторону металлическую пластину, и майа выдыхает рвано, пытаясь успокоить бьющееся в панике в грудной клетке пламя. Это ведь Владыка. Здесь, наедине, вне пределов чужих взглядов, он никогда не причинит боль своему верному слуге, если тот сам не попросит, никогда не навредит без осознанного согласия. Это был их давний уговор. И до сих пор Мелькор не давал даже легкой тени повода подозревать его в подобных желаниях. Но тогда почему, если майа так хорошо понимает и осознает это, почему каждое аккуратное прикосновение к груди — а пальцы Вала скользят по его торсу от ключиц вдоль верхней части кости, развязывая и расшнуровывая вырез кольчуги-чешуйки, — ввергает в такой ужас? Неужели он даже ему не может довериться достаточно?! …сомнения и страх давят на плечи. «Если его нежелание касаться не было продиктовано омерзением, значит ли это, что он… простил меня за такую слабость?..» Мелькор на шаг отступает, когда кольчуга стекает, звеня, на пол, лишь едва поддерживает под локоть своего Советника, оставляя легкий, почти не нервирующий того контакт. — Ты… истощен, — хрипит он с долей возмущения. — Это даже через рубашку видно, она на тебе болтается, словно ее не на тебя шили. В этот раз твоя фана явно истощена уже после создания. Ты ее состояние отслеживаешь вообще? Саурон молчит, кусая губу. Лгать Мелькору он не желает, тот все равно почувствует ложь, а ответить на вопрос прямо… было бы нелогично. Зачем доставлять Владыке еще больше проблем? Тот и без того зачем-то решил помочь ему. — Я в состоянии поддерживать прежнюю работоспособность, разве остальное имеет значение? — наконец, находится он через секунд десять тишины. — Пока она не распадается и не мешает, ее состояние не так уж… — Оно важно, Май, — рявкает Вала, громыхая металлом в голосе, но тут же смягчается. — Сегодня после совета ты кашлял кровью. Я видел позже брызги на карте. Это последствия… раны фэа, не так ли? Обычно они влияют на облик фаны, но не на свойства. Так что либо ты заземляешься и привязываешься, как остальные и я, либо… с твоей фаной что-то неладное. — Я еще… легко меняю облик, — нехотя признает майа. — Но давай отложим этот разговор? Мелькор хрипло выдыхает. Отпускает локоть Советника, аккуратно, бережно касается его ладони и, сжав ее едва ощутимо, тянет за собой. Саурон делает неуверенный шаг. Другой. Идти вслепую даже по собственным покоям… тревожно. Но ведь Владыка сам его ведет, разве может он не верить ему? Разве может подвергать сомнению его ясно выраженные стремления? Скрипит еле слышно под тяжестью Вала край ложа. Майа слушается безмолвных указаний — его силы воли хватает, чтобы вынырнуть из захлестывающего волнами ужаса, сесть к Владыке на колени, лицом к лицу, и даже не вздрогнуть. И все еще — не открыть глаз. — Давай еще раз, Май, — спокойно говорит тот, отпуская локоть. — Сосредоточься на сиюминутных ощущениях. На эмоциях и чувствах, на прикосновениях. Напоминай себе, что это мои руки. И что я не позволю больше никому навредить тебе… таким образом. И конечно, никогда не наврежу сам. Сумеешь? Пламенный чувствует взгляд, прямой и тяжелый, ощущает холод ладоней вблизи от спины, и ему… страшно. Но этот страх, это безумие тревоги его Вала поможет пройти, ведь так?.. — Не… не отпускай, хорошо? — почти беззвучно, сипло просит он. — Даже если покажется, что мне слишком плохо… Он чувствует, как дрожит почти полностью оцепеневшее тело, но лишь сам, через силу и панику, ложится к Мелькору на грудь и плечо, еще пытаясь удержать над собой контроль. Но Мрак хмыкает в тон его собственным словам: — Нет. Я все же дам тебе отдышаться в этом случае — но после продолжу. Только и всего. Пламенный усмехается. Это здравый компромисс. — Хорошо. И… даже если ничего из этого не выйдет — я буду бесконечно благодарен тебе за все, что почувствую, мой Вала. Мелькор ждет еще пару секунд — и опускает руки. Ледяные ладони касаются спины между лопаток и на поясе, гладят — аккуратно, осторожно. Медленно скользят по дрожащему телу, пылающему изнутри, сковывая объятьями, тяжелыми жесткими кольцами сильных рук. Вжимают в самого их хозяина, прочно, словно надеясь сплавить, сцепить намертво. Пламенный терпит страх. Повторяет про себя бесконечно — «он не причинит вреда». Но фана все равно дрожит, судорожно бьется в чужих объятьях, дыхание сбивается так сильно, что в какой-то момент Саурон вообще не понимает, может ли он вдохнуть. Пламя сердца колотится и вьется в груди, оглушительно стучит золото крови в ушах, застилает шумом все вокруг. — Сау, я никогда… не причиню тебе такого зла, — прорывается сквозь эти помехи хриплый шепот Вала. — Майрон… мой Огонек… Я никогда не причиню тебе подобного вреда. И другим не позволю. Майа цепляется за голос, по привычке пытается выровнять дыхание, и даже… даже немного расслабляется. Страх начинает стихать… И взметывается вновь, еще сильнее, стоит только Темному шевельнуться и сдвинуть руки. Воет, горит, дрожит внутри, выжигает перед закрытыми глазами ужасные картины предательства и боли, ведь Владыка гораздо сильнее, темнее, он в своем праве, он… способен на подобное! Нельзя верить даже его словам, — внушает страх, и майа упирается предплечьями и ладонями в грудь Вала, словно пытаясь отстраниться, скулит тихо, хрипло, жалко, вьется, опуская голову, выворачивается. — Ох… а ты сильнее даже сейчас, чем кажешься! — Мелько сжимает крепче оковы собственных рук и продолжает говорить, удерживая ближе к себе своего Советника, рука скользит вверх по боку, ребрам, плечу. — Почему же боишься так, где ж корень страха этого, как его вырвать… Майрон вздрагивает, стоит его ладони коснуться горла, шрама еще свежего — нежно почти, аккуратно. Скулит, всхлипывает — и вдруг коротко рычит. — Май?.. — Вала смотрит пристально. И вдруг тянет к себе легко, впутывая руку в пряди, вцепляясь слабо и мягко, но бескомпромиссно, под основание черепа, в загривок, пальцами. И — коротко лижет в уголок губ. Майа инстинктивно отталкивается, щелкает клыками волколачьими, рыча как-то утробно, предупреждающе — и тут же его накрывает такой волной ужаса, по сравнению с которой остальные были лишь легкой рябью. Впервые он начинает почти в голос рычать, хрипло, бешено. Мелькору едва удается удержать его, гладя по волосам. Клыки в какой-то момент впиваются в широкое запястье… — Вот оно! Восклик проясняет застланное паникой сознание майа, и он, принюхавшись и облизнув зубы, охает, распахивая глаза. — В… владыка, я… я не хотел… прости… молю, прости… Он не сразу понимает, что Темный Вала смотрит на него со странным выражением, едва не отпуская, повторяет только извинения, пока тот не смеется коротко. — Дурень. Я только из-за этого и понял. — …что? — Кусай снова. Если нужно — выпускай когти и рви. Ясно? Майа отпрянуть пытается, шокированный. — Я… — во взгляде золотом непонимание. — Я не смею… как могу я… не в праве ведь… Вала сжимает снова его пояс одной рукой, а вторая скользит по бедру от колена вверх. — Я сказал — значит, посмеешь и в праве своем, — рычит он, смещая ладонь со спины выше и сжимая в ней огненные пряди. — З а щ и щ а й с я. Ты можешь. Я вижу, что даже от меня — можешь. Докажи это себе. — Но… — Саурон всхлипывает снова, но как только рука Вала с лопаток сползает на пояс обратно и даже ниже, рычит непроизвольно, яростно, дергается, неуловимо коротко движется, впиваясь клыками в закрытое черной рубашкой плечо. Черная кровь-тьма толчками плещет из укуса. — Молодец, — смеется почти бешено Мелькор. — Но пока мало. Еще! Ответом служат лишь вонзающиеся в тело когти, рвущие рубаху, но кожу задевающие лишь слегка. В золотых глазах ярость сплетается с ужасом… И он тянет за волосы майа, колет клыками шрам. Саурон взвывает абсолютно бешено — и… вырывается. Вцепившись в переход от шеи к плечу клыками и в ребра Владыки когтями, он словно срывает какой-то заклинивший переключатель в собственном разуме, сглатывая черную кровь, вскакивая на ноги и мгновенно, как только руки с тела пропадают, приходя в себя. Его еще встряхивает, он выглядит уставшим, но на окрашенных смесью черного и золотого губах расплывается несмелая змеиная усмешка. — Мой Вала… ты полагаешь… — Ты заблокировал себе право защищаться. Оттого и боялся, — смеется Мелько и бережно касается его скулы. — Но ты сумел преодолеть этот блок. И майа не вздрагивает даже, лишь чуть дергает уголком губ. Тень страха, неуверенной опасливости и напряжения еще скользит по его лицу, когда Мелькор гладит его по шее, касается шрама, но и только. Он знает, что Владыка ему не лжет. Он не поддавался, держал всерьез. Значит, ему действительно по плечу вырваться. И пока он в своем уме… он не позволит этому позору повториться. Майа опускается возле постели на колени, укладывает голову на бедро Вала, трется об него виском. — Благодарю, Владыка… без тебя я бы даже не подумал о такой вероятности. Славься, великий Начинатель. Мелькор ерошит спокойно рыжие волосы, задумчиво и меланхолично, и роняет: — Раз с этим мы разобрались, тебе стоит вернуться к отдыху. Ты проспал меньше часа, а это совсем не дело. — Владыка, обижаешь. Я вполне бодр и полон сил! — Пламенный дергается, встает. Но тут же падает на ложе, распластываясь невольно и нелепо рядом с Вала. Тот ухмыляется, отпуская его рубашку. — Я же сказал, что сегодня сам прослежу, чтобы ты тщательно выполнил мой приказ. Так что забирайся под покрывало. — Может, еще колыбельную мне споешь? — беззлобно ядовитится Саурон, но слушается. Эта фана уже слаба, совсем не боевая, даже для работы в основной кузне не созданная, только в ювелирной, наполовину истощенная, порой неловкая, ломкая, — и оттого, свернувшись клубком в углу ложа, майа кажется… Беззащитным. Мелькор смотрит на своего подчиненного. Сколько обликов тот имеет? Сколько личин надевает каждый раз? Сколько из них ему действительно по душе, а не «выгодны для дела Тьмы»? Вала никогда не понимал своего Советника до конца. Сильный и могущественный, стоящий почти наравне со слабейшими из Валар, что для майа — высота почти недостижимая, — тот все равно выбирает силу скрытую. Силу чародейства Песни и ума, духа и воли. Ни разу он не облачался в фану, подобную валараукар и самому Мелькору. Ни разу не создавал облик, что был бы физически сильнее необходимого для кузнечной работы — и даже это всегда старательно скрывает, сплетая потоки собственного огня в жесткие и сухие, крепкие, но не картинно развитые мышцы, затягивая их неестественно чистой и ровной бледной кожей. Его образы никогда не безукоризненно практичны для прямого боя, даже когда это острая необходимость. Вала знает, что каждый из айнур не до конца произвольно выбирает себе фану. Так или иначе, она отражает состояние фэа, ее стремления… ее суть. Мелькор касается рыжих волос, мягко приглушенно светящихся в полутьме. Те, как и всегда, напоминают расплавленный металл, льющийся сквозь пальцы, живой огонь, покорный и послушный его рукам. Щелкнув языком, Темный Вала ухмыляется ехидно и ложится рядом с зябко подрагивающим Советником, нагревая собственное тело. Тот, сквозь сон уже, кажется, почуяв тепло, сам ворочается и подползает непроизвольно под бок Владыки. — Вот так. Теперь точно не сбежишь… — тяжелая черная ладонь ложится на вздернутое плечо. Чуть сжимает, подгребая несколько собственнически под бок. Мелькор еще никогда, на самом деле, не видел своего Советника… таким. И этот новый образ — уязвимый, не выхолощеный, не выстроенный, неидеальный, не подконтрольный безукоризненной логике, словно бы как-то особенно искренний, — его одновременно пугает и завораживает. Но это и не странно. Разве хоть когда-то оставались они в одной постели до сих пор? Разве появлялась у Мрака возможность увидеть? Мысли его путаются, перескакивают с раздумий о повседневных задачах на желание уничтожить Готмога, с мечты об отмщении — на оставленные в кабинете отчеты, так и не прочитанные, с этой тяжелой для него, но необходимой бумажной работы — на щекочущие шею теплое дыхание и тускло, угольно сияющие волосы… Постепенно сознание Вала, утихомирившись, гаснет и затягивается покоем и темнотой. Последней сформулированной отчетливо мыслью становится благодарность. Благодарность за сохранившееся сквозь тысячелетия несмотря ни на что безоговорочное доверие. Не на словах, чем известны были Мелькору прочие его слуги — говорящие одно, измышляющие иное, уверенные в третьем… Майрон до сих пор готов быть с ним откровенным в действительно важном. До сих пор верит. Иначе бы эта рискованная попытка исправить надломленное не то что даже успехом не увенчалась бы — но сделала бы только хуже. Сокрой майа хоть что-то, сдержись он хоть в чем-то, не поверь он, что Вала и впрямь считает, что ему можно и нужно защищаться, любой ценой, если чувствуется даже ложная угроза — так бы и не получилось найти и сломать это дурное внутреннее правило. Как же хорошо, что его Советник все ещё… его. «Хотелось бы еще… стереть с него ту грязь, что он видит. Но могу ли я рассчитывать в действительности на его собственное желание?.. после того, что с ним случилось?..» Вала окончательно засыпает, уже не видя, как без капли сонного тумана, с терпеливым ожиданием, смотрят на него из-под полуопущенных опаленных кузнечным жаром ресниц огненные глаза.