Накануне Бессчетных слез

Выбраться из-под тяжелой руки Вала оказывается не так-то просто, особенно с учетом необходимости сберечь его хрупкий сон. Но Саурон спешит. Как бы ни хотелось ему действительно остаться в тепле и покое полутьмы собственной комнаты, рядом с Владыкой, дела нельзя оставить без выполнения. К тому же, он ведь составлял план с учетом того, что встанет спустя час… пока задержка невелика. Нагнать темп еще есть возможность. Собирая по покоям необходимые вещи, майа вынужден переступать через разбросанные в беспорядке детали доспехов и постоянно бороться с желанием хотя бы скинуть их в одну кучу — однако сделать это бесшумно бы не вышло. И картина остается прежней, неаккуратной и несколько… неуместной в этих до мелочей упорядоченных строгих покоях. И оттого — смущающей. Майа надеется, что ему неловко именно из-за непривычности такого беспорядка, а не потому, что сейчас все выглядит так, словно доспехи были стянуты с обладателей в спешке совсем иного, куда более интригующего характера. Со стороны его покои выглядят так, словно кто-то (и как же он старается не допускать подобных мыслей) кружил по ним в порыве вожделения и страсти. На плечи его ложится плащ-мантия, прикрывающий беспорядок и пятна черной крови на одежде, да к тому же — защищенный от огня. — Сначала надо наведаться к драконам… Анкалагону пора уже переходить на взрослый рацион. Да и позаниматься с ним тоже надо… многообещающий экземпляр… — привычно вполголоса бормочет себе под нос Пламенный, но тут же встревоженно оборачивается к ложу. Мелькор, вроде бы, все еще спит. Даже громкое, тяжелое с присвистом дыхание спокойно. Майа успокоенно выдыхает и выскальзывает за дверь. Вала раскрывает глаза, глядя в потолок. Рядом… пусто. В сердце нет даже злости уже — привычное усталое раздражение лишь. И доля бессильного отчаяния, переходящего в мысленный смех. Ну конечно. Приказа оставаться он же не отдал. Сказал, что проследит. И позволил себя провести… Естественно, майа не мог не воспользоваться таким просчетом. В конце концов, Мелькор хорошо знает его. Саурону нет ничего важнее безукоризненного выполнения обязанностей. Любой ценой. Даже если бы он сам хотел остаться, он не может себе этого позволить. Как можно было рассчитывать, что что-то изменится в этот раз? Но Вала рассчитывал. Надеялся, возможно, что Майрон хоть раз поступит не так, как велит ему сознание. Что послушает собственные желания, а не голос логики. Что выберет себя, а не необходимость. Как все иные. Найдет оправдание, чтобы не подниматься и не выскальзывать из чужих объятий… Однако, слушать себя Пламенный, очевидно, так и не научился. Стремление идеально выполнять свою роль намертво въелось в его природу еще на заре времен — когда таким образом он пытался добиться признания среди Светлых. Мелькор садится в постели, чувствуя, как чуть тянет болью заживающие неглубокие раны от когтей на спине при движениях. Чувство нежданно оказывается приятным. Вала допускает, что будь у этих ран другая природа — он бы давно их уже заживил Песней. Вала даже допускает, что если бы когти принадлежали кому-то кроме его Советника, он не оставил бы без внимания даже мелкие повреждения, они бы уже не беспокоили. Хотя допускать подобное глупо. Для Мелькора это очевидно. Давно. Неизмеримо давно. Их Нити Судьбы особенно близко сошлись в полотне бытия, и огненная суть Майрона всегда была особенно желанна. И до сих пор, даже, по его словам и мыслям, по движениям Сути и фэа, принадлежа Мраку полностью, этот майа остается будто бы не покоренным, не подчиненным. Даже в цепях Тьмы, пропитанный Тьмой и наделенный могуществом Разрушителя, одаренный толикой его сути и мощи, этот огонь… словно неподвластен своему Владыке. Изворачивая формулировки и слова, он находит каждый раз способ поступить согласно своему пониманию долга. И оттого его до сих пор хочется держать все ближе к себе. Сначала Вала думал, что это лишь жажда затянуть под свое влияние как можно больше исключительных представителей из… «светлых». Но легко позволив Оссэ отказаться, за Майроном он охотился гораздо дольше. И тем было необходимее его заполучить, чем сложнее это давалось. Когда Пламя принес окончательную клятву, когда был… перекован — все равно сумел остаться собой. Невероятная сила личности, чувствующаяся даже сейчас, спустя сотни лет верного служения, когда многие стерлись в глазах Вала в одно безликое множество, этот невероятный огонь выделяется и кажется необходимым более всех иных… Мелькор встряхивает головой. Не время думать о подобном. Для Тьмы несвойственна и непозволительна привязанность. И то, что он, воплощение самой сути Тьмы, испытывает ее, может говорить лишь о том, что его Советник, сказав однажды, что Начинатель в его сути никогда не погибнет до конца, снова был прав. Светлые могли бы принять его эгоистичное желание присвоить и подогнуть под себя всех своих подчиненных, особенно того, кто настолько индивидуалистичен, что не истерся за века — за искаженную жажду любви, свойственную всем созданиям Эру. Впрочем, Намо, наверное, назвал бы это «болезненной одержимостью». Но разве позволительна такая слабость Владыке Мрака? Он испытывал и жажду, и одержимость. И невыразимое вожделение, переплетенное с желанием обладания. Они были совсем не похожи на это спокойное, но мощное по силе чувство, отдающееся безнадежной болью и бережным теплом где-то в глубине фэа. То, что Вала с давних пор испытывает. К тому же, Майрон и без того действительно принадлежит ему безраздельно. Ему нет смысла «заполучать» то, что и без того много тысяч лет в его собственности. Мелькор в последний раз встряхивает головой. Кажется, за подобными мыслями время проходит слишком быстро и слишком бесполезно. И пока он тут размышляет о природе и характере своих эмоций и желаний, у майа все больше фора. А его нужно найти и вернуть на место, пока он действительно не ввязался в какое-то дело, где его присутствие остро необходимо. Чуть раздраженно бродя по комнате, Вала сгребает в кучу разбросанные части доспехов, грохоча и ругаясь, выуживает свой плащ, отцепляя его от наплечников. Тянется к железному венцу — но оставляет его. Голова слишком и без него тяжелая, раны болят, да и ему сейчас незачем корона Владыки Тьмы. Он… он собирается быть просто Мелькором. И к дурному трудоголику он хочет на этот раз обратится не как властелин и повелитель — а просто как… просто как Мелькор. Айну Мелькор. Если этот упрямец выворачивается из заботливого капкана приказа Короля Мрака, может, не сможет сопротивляться просьбе?.. хотя бы от неожиданности?.. Темный Вала хмыкает и криво улыбается. Идея звучит совсем недурно. Когда ведь за все эти тысячи лет Майрон слушал его точнее всего? Когда они только стали союзниками, даже не так — когда становились ими только, между клятвами. Когда не было еще в полной мере Темного Владыки и Советника. Были… Мятежный Вала и майа Майрон, лучший кузнец и стратег. Так почему бы и не обратиться вновь к тем далеким временам?.. По коридорам, уцепившись белыми глазами за полыхающую рыже-черным Нить Судьбы, Мелькор проходит стремительно. Спускается с почти вершины пика Тангородрима к самому основанию, не считая бесконечных ступеней, истертых временем, кое-где даже лихо съезжает по перилам, на мгновение вспоминая, как впервые увидел построенную для него твердыню, как изучал ее — не стесняясь совершенно тогда еще немногочисленных слуг и не тяготясь еще возложенной на плечи ношей имени Великого Врага. Сейчас любого, кто его увидел бы — пришлось бы убить. Теперь он не может себе позволить быть настолько открытым. Шурша плащом и бесшумно ступая по холодному камню босыми ногами, он переходит по коридору в один из боковых пиков. Ноздри хищно трепещут — драконьи гнезда близко. Что его Советник забыл здесь? Он ведь с самого начала не испытывал, вроде бы, никакой любви к этим разумным отчасти рептилиям. Даже сам Вала не слишком к ним теперь благосклонен — Золотой Глаурунг, его величайший проект, надежд не оправдал, и хоть Мелько выделяет его еще, особенно не занимается больше… …а кто тогда занимается?.. Этот вопрос, никогда не интересовавший до сего момента Темного Вала, вдруг заставляет прямо посреди перехода застыть. Кто вообще занимается брошенными его проектами, когда они ему надоедают? Поначалу, конечно, это был сам Майрон, но сейчас, когда их скопилось за все это время столько… Вала бездумно смотрит на свою ладонь, сжимая ее в кулак и разжимая. Он же… передает их под ответственность своих воспитанников и последователей, верно? Не особо ему нравилось бы возиться с глупыми созданиями (кроме волколаков, этих Пламенный майа выделял особо, пестуя и дрессируя едва не каждого), да и в инженерии он хоть и разбирался, но не слишком любил… Страстью Майрона были всегда системы и технологии, магия и кузнечное дело. Иное он бы отдал доверенным. Не так ли? Тьма в груди Мелькора тревожно стягивается в клубок. А если… Если нет? Если поэтому его майа и выглядит вечно таким измотанным, если поэтому и занят круглые сутки, что не передает другим то, что считает не завершенным или не отлаженным? Что, если каждый проект, который начинает его Владыка, он лично старается сперва довести до конца, прежде чем отдать другим на реализацию или массовое производство?.. Мелькор встряхивает головой. — Да нет, — глухо смеется он, и хриплый смех эхом отдается в стенах коридора. — Это было бы совсем не рационально. «Но разве это не мой долг?» — вдруг звучит в его голове растерянный хриплый вопрос, заданный Майроном совсем недавно. Вала снова встряхивает головой, срываясь с места. Чем столько думать, проще спросить прямо. Да и вернее будет — все же, Пламенный майа до сих пор во многом остается для него неразгаданной головоломкой. Через ворота Драконьего пика Вала проносится так быстро, что сбивает кого-то из местных слуг с ног. Скорее всего, тот даже не успевает заметить, с кем столкнулся — прикосновение темной мощи наверняка на миг выбивает его из сознания, а глаза успевают увидеть лишь темный вихрь, овеществленную мглу. Нить Судьбы майа ведет чуть выше хозяйственных помещений — к драконьим пещерам. Пройти там без путеводных знаков непросто, но у Вала есть лучший из них. И он ведет… к самому сердцу. К детским пещерам, где находятся отдельно от остальных молодые драконы, еще не до конца обретшие разум и сознание. Выводковые, где на яйцах восседают царственно старшие драконицы, остаются ниже. В большой пещере, общей для мелких рептилий, не слишком шумно. Кто-то из обитателей воспитывается лично другими драконами, те живут в гнездах у опекунов. В общей детской пещере живут лишь лучшие — те, кем занимаются отдельно. Вала сам разработал такую систему. Сейчас, когда он выворачивает из-за поворота и замирает в полутьме вырубленного в скале коридора, слишком узкого даже для детеныша, его глазам предстает совершенно невероятная и умиротворенная картина. Большой черный ящер с лошадь размером, но очевидно едва впервые перелинявший, лежит на полу, подставив чуть более светлый, стального цвета, живот ласково почесывающим его рукам. Рогатая голова на длинной шее покоится на коленях у Майа, сосредоточенно хрипло выпевающего Песнь Верности. Магия окутывает странного, слишком тонкого, слишком короткого какого-то змея… — Еле нашел тебя, — Мелькор не дожидается конца Песни, выходит на освещенную негаснущим костром посреди пещеры территорию. — Не ожидал, что ты сам занимаешься этими существами. — Только некоторыми, — майа не поднимает головы, вновь скрывая лицо волосами. — Анкалагон… особенный. Я позволил себе продолжить ваш проект, несмотря на несколько неудачных попыток еще раз вмешаться в суть этих созданий. Урулоки сейчас не так эффективны, как могли бы быть. И потому… — Чем же так необычна эта ящерка, Сау? — Вала было делает шаг, но… Его останавливает тревожный восклик: — Стой!.. Черный змий вздрагивает, встревоженно сбрасывая оковы Песни, перекатывается со спины на лапы… И Вала остается лишь с удивлением наблюдать, как черный закопченный каменный пол — точнее, то, что им казалось, — почти под его ногой приходит в движение, собирается складками, сжимается… оказываясь огромным крылом. Таких, естественно, на спине детеныша полный комплект. Змий скрежещуще испуганно шипит на Вала и прячется за спиной майа, засунув голову под его темный тяжелый плащ. Саурон гладит ладонью черную чешую. — Вот этим, мой Вала, — спокойно роняет он, по-прежнему не глядя на Владыку. — У меня… все же получилось довести ваш проект до конца. Рамалоки, крылатые драконы, теперь пополнят ряды вашей армии… когда вылупятся и вырастут. Судьба Анкалагона — стать тем же, кем стал Золотой Глаурунг для Урулоки. — И ты утаил его от меня? В груди Мелькора снова тревожно тянет. Майа поднимает голову. — Глаурунг должен был сообщить вам о вылуплении странного детеныша примерно две трети года назад, — недоуменно протягивает он. — Кроме того, я упоминал о нем в отчете примерно через пять недель после того срока — сначала малыш был слабым, и драконицы думали, что он не выживет. Кажется, они даже проклинали меня за то, что я вмешивался в развитие нескольких яиц из кладки… остальные потухли. В этой подобных случаев гораздо меньше, но остальные, кажется, хоть и получатся мельче, чем он, однако точно сумеют выжить. Анкалагона я выкармливал, как и Глаурунга, собственной силой и кровью… но он вскоре окреп. Мелькор смотрит на то, с какими при таких словах усталостью и лаской смотрит на драконье крылатое дитя его майа, и медленно оседает на пол. — Пять кладок мы загубили примерно сотню лет назад, когда пытались вывести крылатых. А у тебя получилось найти все же способ… всего за год?.. — Я… всего лишь следовал вашему приказу, мой Вала. Вы приказали найти оружие против орлов Торондора, и я… вспомнил про тот ваш проект, так и оставшийся незавершенным. Майа, словно подкошенный, тоже падает на пол. Черный змей обвивается вокруг, греясь, и тонкие пальцы снова гладят и чешут треугольную чешуйчатую голову. Мелькор, если честно, не отводит взгляда от своего Советника, пропуская мимо ушей половину слов. В заляпанной черными пятнами (спина и плечо начинают ныть) рубахе и штанах, закутанный поверх в тяжелый, словно с чужого плеча, черный плащ, тот кажется ему невероятно… … Мягким. Сказал бы Вала «хрупким» или «беззащитным», но в этой фане, изможденной трудами, все равно видна внутренняя сила майа, не позволяющая присвоить ему такое описание. Но он совсем иной сейчас. Не сталь и не огонь пыточных, не лава, бурлящая в недрах вулкана, питающего кузницы, не меч… Огонь в каменном обрамлении очага. Пожалуй, это единственный сравнимый в ощущениях объект. — Май, — неожиданно роняет Вала, поднимая с колена ладонь и прерывая мерные, убаюкивающие пояснения. Смотрит прямо, пытаясь заглянуть под волосы, в лицо. — Отставим в сторону разговоры — ты же знаешь, почему я здесь. — …нет. Я даже не думал, что вы когда-то еще посетите эти пещеры. Потому не знаю. Мелькор с удивлением понимает, что тот не лжет. — Я пришел за тобой, — после долгого выдоха поясняет он. — Ты оставил меня, как только я уснул достаточно крепко, и снова извернул мои слова так, как тебе удобно. — Я достаточно отдохнул на сегодня, Владыка, — пожимает коротко плечами золотоволосый, склоняясь к поднявшему морду детенышу. На касающихся черной чешуи губах на миг сверкает странная усмешка — Темный Вала может поклясться, что в ней смешались усталость, боль и острое ехидство. — Останься я с вами хоть на миг дольше в постели — не смог бы ее покинуть. К тому же, вы сказали, что присмотрите за мной. Но уснули. Я счел, что вам нужно отдохнуть. Вы плохо спали раньше, если кто-то был рядом… — Огонек, — хрипит Вала, вновь прерывая своего слугу… нет. Союзника. Тот вскидывается мгновенно — как всегда на это имя. — Я говорю с тобой сейчас не как Моргот, мое Пламя, — продолжает Мрак, глядя на него и стараясь не сдерживать беспокойство, тянущую тоску и недостойную его венца Властелина мягкость, позволяя им проступить в глазах и мимике. — Я говорю с тобой… как Мелько. Просто Вала Мелько. Почему ты на самом деле ушел? Тебе… не хотелось остаться? Майа сбивается со спокойного ритма дыхания, кашляет, давясь воздухом. Наконец, восстанавливает. — Я… не мог, — шепчет сипло он, опуская плечи и горбясь. — Хотел, но… что значат мои желания перед долгом? Мелькор вздыхает. Смотрит на черного дракона, тычущегося мордой в плечо майа. — Кажется, этот ящер считает тебя мамочкой, — невольно нервно посмеивается он и снова становится серьезным. — Твои желания значат достаточно, чтобы хоть иногда быть исполненными, Огонек. Ты этого всегда заслуживал — заслуживаешь и сейчас. — Даже если они столь грязны, что по сравнению с ними топи Дортониона равны кристалльной чистоте вод утерянного озера Куивинен? — рявкает нежданно зло и резко рыжий, выпрямляясь. — Я не считаю их достойными даже существовать, не то что… — С этого момента поподробнее, — Мелькор щурится и усмехается, подпирая ладонью голову. — Это какие такие «грязные желания» откуда-то взялись у моего чистого и непорочного, как тысяча эльфийских дев, Советника?.. Лицо Саурона, явно только сейчас осознавшего, насколько он упустил контроль над словами, заливает краской, и Вала мысленно смеется. Это выглядит невероятно мило. …мило?.. он что, только что применил к своему слуге, холодно-обжигающему воплощению своей воли, к тому, кого несколько раз называли Мечом Бауглира, слово «мило»?.. Вала встряхивает головой и вновь смотрит в лицо майа. Тот шумно вдыхает. — Я… не желаю распространяться о недостойных мыслях, порой навещающих мою голову, мой Вала. — Ну хотя бы что-то расскажи, — смеется легкомысленно тот. — Не может же тебе за все быть стыдно! — Может, — в голосе лязгает металл. — За подобное кощунство — и может, и должно. Воцаряется тишина. Вала смотрит молча, как настороженность и тревога с напряженного лица пропадают, сменяются усталостью и смиренным безразличием. Потом теплом — Саурон переводит взгляд на черного чешуйчатого подопечного. Расслабляются плечи, снова чуть сгибается прямая до боли спина… — Что ж мне с тобой делать, а, — хрипит почти беззвучно Мелькор. Поднимается. Но вместо того, чтобы уйти, делает еще три шага вперед. А потом — четвертый, последний, который всего пару часов назад оставил бы между собой и Огненным, только бы не дать повода страху. Сейчас с ним покончено. Его ладонь касается растрепанных рыжих волос, когда он опускается на пол снова, а вторая… вторая ложится на черную треугольную голову. — Ты сказал, что даровал ему имя Анкалагон. Я верно запомнил? — Да, мой Вала. Мелькор невесомо гладит майа по волосам и скуле — и тот склоняет голову к ладони, прикрывая глаза. Дракон смотрит на них — еще без искры сознания. И в голову Мрака приходит абсолютно шальная идея. — Призови свое Пламя. Достаточно малой части. Майа открывает глаза, мгновение непонимающе смотрит на своего Владыку… а потом на его ладони, поднятой с колен, всплескивает искрами язычок вычерненного Тьмой Первопламени. С пальцев черной обожженной руки, замершими над ним, медленно стекают густые черные капли, растягивающиеся в вязкие струйки. Обвивают огонь, вливаясь в него… — Потерпишь? Будет… больно. — Не стоило вопроса, мой Вала. Конечно. Майа… узнает. Вспоминает, что происходит сейчас, но поверить выше его сил. Когда-то сотни лет назад после подобного родился разум Глаурунга. Силы подобного сплетения осколков Истинной Сути стала для первого из урулоки заменой фэа. Тогда это пришло в голову Мраку спонтанно. Теперь… Теперь это что-то значит. Советник не может понять, не может точно вспомнить — что. Они говорили об этом, но тот день, тот разговор словно почти стерся из его памяти. Или же… был стерт?.. — Май, и еще. Пламенный с трудом переводит взгляд на своего Владыку. Мелько смотрит на него… просяще. — На этот раз… не калечь свой разум. Не стирай память. Я тебе не позволяю. — Х… хорошо. Вала опускает ладонь, сжимает в ней маленькое, обвитое Мраком Пламя — и медленно отрывает его от основного огня. По фане рыжего майа пробегает судорога, его трясет от боли, кажется, что еще мгновение, и истощенное тело истает под напором бушующего под кожей пламени — но с обескровленных плотно сжатых губ не слетает ни звука. Наконец, лопается последняя ниточка. Майрон выдыхает еле слышно. И тогда Мелькор усмехается — и огонь вплавляется через черную чешую и кость в мозг крылатой твари, подставившего доверчиво голову. — А теперь, мое Пламя, я покажу тебе, если ты согласишься, что же ты отказался помнить. Черная рука касается шеи под рыжими волосами, тянет, заставляя приблизиться. Нет, не заставляя — почти прося. — Ты волен делать со мной все, что ни пожелаешь, разве нет? — хрипит майа, чуть склоняясь вперед и запрокидывая голову. Взгляд его отчего-то медленно затягивает пеленой марева. — Но я хочу все же получить твой ответ. Честный ответ. — …я согласен. — Вот и молодец. И Вала, вдохнув и закрыв глаза, сам склоняется, повторяя давнишний свой поступок, который майа почему-то стер из своего разума. Касаясь губами чужих, сминая их, чуть прикусывая и размыкая властно кончиком языка, вталкивая его внутрь приоткрытого — толи от удивления, толи действительно в ответ, — горячего рта, сплетая с гибким чужим… И суррогат фэа, слитый из огня и мрака, оживает. Первое, что предстает перед внезапно, бесповоротно и непоправимо осознавшим свое существование рамалоки — два невероятных существа, больших, чем все, что видел и запомнил он раньше, невероятно близких и одновременно недостижимо высших… Мрак источает смертельный холод, но это не ледяное дыхание судьбы — это ночь, беззвездная ночь и могущество урагана, расправляющего крылья и несущего ввысь, это тьма и прохлада пещер в горных глубинах, где можно быть в покое и безопасности… — Atar… Пламя греет и жжется, но это не больно, совсем — ведь почти такое же греет изнутри покрытое чешуей тело, этот огонь знаком и не сулит опасений, каким бы сильным жаром не пылал, он был его частью, а часть, капля этого огня, этого жидкого металла струилась в нем, текла в жилах, грела и словно… удерживала еще неокрепшую жизнь. — …a…mil?.. Вала с трудом отстраняется, разрывая поцелуй и торопливо дыша, когда слышит тихое осмысленное то ли шипение, то ли поскуливание из-под ладони. Ловит на плечо своего майа, мелко вздрагивающего и хватающего ртом воздух. Тихо хмыкает. — Слышал, Майрон? Я же говорил, он считает тебя мамочкой. — Не мамочкой, Мелько. Матерью, — еле слышно возмущается майа, но не пытается даже вырваться или отодвинуться. У него словно бы… совсем нет сил. — А тебя, между прочим, он назвал отцом. — Да. Я ведь и известен как Отец Драконов. Ты не знал? — Знал… Вала чешет недоуменного черного ящера под нижней челюстью. Тот трепещет, вытягивая, крыльями и клокочет. — Aaataaar… Майа гладит его слабой рукой по кончику носа. Дракон снова укладывается на его колени тяжелой рогатой головой и урчит. — Аmil… — Если бы за пределами драконьего пика знали о том, кого драконы в детстве принимают за мать… как тебе кажется, появились бы еще похабные сплетни отдельно об этом или просто этот факт добавили бы к имеющимся в качестве последствий? — смеется хрипло и тихо Вала. Огненный фырчит: — Появились бы, конечно. В имеющихся нет нужных деталей! — и вдруг… касается шеи Вала рукой. Скользит чуть выше, до скулы. — Мелько… — Ммм? Майа молчит. Смотрит печально, тоскливо, безнадежно. Кажется даже, что золото волос и глаз тускнеет от этого молчания. — Почему ты запретил мне забыть? — наконец, спрашивает он. — Помнить и запрещать себе даже мимолетные мечты — мучительно и сложно. Я знал это тогда. Ничего не изменилось, Мелько. — А зачем запрещать себе… — легкомысленно начинает говорить Вала, но сбивается, понимая. Молчит мгновение… и продолжает, уже серьезнее и медленнее. — Зачем запрещать себе мечты, имеющие все шансы стать реальностью? — Ты… не понимаешь… — сникает майа, но его перебивают, едва не кипя от раздражения: — Я все понимаю, Огонек. Я все хорошо понимаю, только сказать не могу, прямо как неосознавшийся дракон! Точнее, ты не даешь мне даже шанса сказать так, как будет правильно. Потому что не веришь. Не позволяешь себе поверить. Как не позволяешь себе желания, мечты и ценности, отличные от тех, что сам же мне и приписываешь!.. — разъяренный рык срывается в хрип, но сам Вала лишь крепче прижимает к себе майа, бережно и ласково. — Я не хочу говорить с тобой сейчас, как Владыка Тьмы со своим Советником. Скажи мне, как Вала Мелько, о чем ты, как майа Майрон, не хочешь позволять себе мечтать? — Я… я не могу… не смею… — Ты сейчас так отвечал мне, так далеко пустил… о поцелуях? Я подарю тебе их столько, сколько захочешь, — черные сожженные пальцы Вала скользят под этот горячечный шепот по чужим губам, чуть размыкая, лаская… проходятся по подбородку и шее вниз, между ключиц, по грудине — и замирают напротив колотящегося в узел связанного пламени в ребрах. — Большее? Я бы сам хотел стереть с тебя даже память о чужих касаниях. Но я никогда не прикоснулся бы к тебе с подобным намерением без твердого знания о твоем собственном желании. Об искреннем и полном, без всяких «если ты хочешь» и «если так нужно». Хочешь ласки — я способен на нее, все же способен, и тебе ли об этом не знать. Даже если ты пытаешься не мечтать о боли — и одарить тебя болью мне под силу, не переходя граней твоих желаний. Майа молча смотрит в белоснежные глаза, не отводя глаз, даже не моргая. В золотом мареве даже искры понимания, искры веры не блестит… и это почти лишает надежды самого Темного Вала. — Май. Мое Пламя… Огонек. Ты мое сокровище. Мое золото. Моя драгоценность. Думаешь, драконов так тянет к золоту из-за той крови, которой ты вскармливал Глаурунга и его сестер?.. — А разве нет? — едва шепчет рыжий, бессильно покачиваясь. — Мы вложили в их прародителей собственные сплетенные осколки сути, Майрон. И так как ты — золото, то их алчность — это следствие моей… моей… Майа падает на торопливо вздымающуюся грудь и вцепляется в черную рубаху, порванную и располосованную его собственными когтями. Анкалагон мягко, незаметно отползает, устраивается около вечного очага, глядя на них из-под крыла. Atar и amil, кажется ему, дурные совсем. Они ведь даже пахнут друг другом, каждое касание Тьму с Пламенем на миг перевивает, так почему они столько глупо и сердито говорят? А. Уже договорились, похоже… Майа отстраняется от губ Мрака, ухмыляется. — Не нужно заставлять себя говорить те слова, что мы прокляли. В них больше нет для нас силы. Мелько… то, что я не позволял себе даже в мечтах — это твои касания. Я хочу служить тебе — но не только силой и сутью, голосом и мыслью, умениями и примером. Я хочу быть твоим весь. От фэа до каждой фаны. Хочу узнать, каково это — молить тебя о пощаде не из-за наказания за провинность на виду у прочих, будучи твоим Советником, но наедине, из-за сладострастия и ощущений, будучи просто твоим майа. Хочу узнать, каково это — чувствовать не только мощь твоей фэа и воли, но и твоей фаны. Хочу снова… снова испытать то, чем ты одаривал меня в наших аманских плясках, чем изменил, перековал на Наковальне Утумно. Разве мог я позволить себе мечтать о подобном, будучи лишь твоим Советником? У Советника есть только долг. У меня всегда был только долг. Мелькор смотрит в пылающие огненно-золотые глаза и невольно спрашивает: — А сейчас? Майа смеется, льнет к плечу и замирает. — Сейчас я — Amillocë. И у меня нет ни долга, ни ограничений. Ладонь его бестрепетно скользит по груди Вала, по животу и мягко протискивается между бедер. Тот хрипло взрыкивает, смеется тут же, опрокидывая рыжего майа на каменный пол драконятника. Прижимает оба тонких жилистых запястья над его головой. — Ни совести? — Ее тоже нет, — кивает тот. — Лишь мое Пламя. Пригубишь? Пока я не вспомнил другие роли… и дела. Мелькор замирает настороженно. Чудится? Или впрямь? — Я не передумаю, Майрон, — тихо говорит он, отпуская чужие запястья. — Не нужно заставлять себя так спешить. И ты… не передумаешь, не так ли? — Могу, — шепчет через миг молчания нехотя Пламенный. — Не то, чтобы передумать… скорее, счесть снова, что я недостоин. Что не смогу дать тебе все, что ты бы хотел. Что тебе нужно… больше. Лучше. — Все, что я хочу от тебя — это ты сам. И если ты не готов… не стоит. Я охотился за тобой множество лет. Я ждал тебя столько времени. Я могу подождать еще, если ты будешь… — Я не хочу столько ждать! — гневно вспыхивает и искрится майа. Одежда на нем начинает тлеть, но он не замечает. — Я вообще не хочу ждать, но мне страшно, понимаешь? Мне просто страшно, что ты разочаруешься, что я сделаю что-то не так, что подведу твои ожидания, что… что… что я просто не справлюсь! — С чем не справишься? — Мелькор ложится на пол сам, рядом со съежившимся Огненным, и прижимает к себе, не обращая внимания на горячие искры. — Это я буду вести. Как и всегда. По крайней мере, впервые. Эта фана уже была тобой использована?.. — Нет. После возвращения из Таур-ну-Фунин я не… — Ох. Я должен был догадаться. Он отпускает свое Пламя из объятий и встает сам, протягивает руку. — Пойдем обратно, Майрон. Тебе все еще нужно отдохнуть, а я по-прежнему не слишком доволен, что ты оставил меня одного в холодной постели. Ты выспишься и… посмотрим. — Я не хочу спать, я хочу тебя, мой Вала. Сегодня. Сейчас. Но… да, дойти до покоев будет лучшим выбором, — майа цепляется за черную ладонь, поднимается… Тлеющие лоскуты ткани слетают с неестественно бледного тела, обнажая. Миг. Иной. — Я успел забыть, какой же ты красивый, — Вала хрипит, неровно горячо дыша. — Каждый раз ты сжигал фану, когда был со мной, но теперь… теперь это не требуется. И не нужно. Майа неловко запахивается в единственный оставшийся на нем плащ — тот, защищенный от огня, невредим. Молчит. Поднимает горящий взгляд от пола, медленно и с трудом. — Я уже принадлежал тебе самой сутью, Мелько. Трижды. Сегодня… прошу, используй и тело. — Не иначе. Тяжелый плащ Владыки накрывает его с головой поверх его собственного, скрывая лицо, волосы, все, что могло бы выдать личность. — Закрой глаза… Все, Май. Очи тоже. На миг Пламенному кажется, что он взлетает, а потом его прижимают к плечу, удерживая одной рукой. Мелькор смотрит на свое Пламя, замотанное в плащ, и лишь безмолвно удивляется. Тот невероятно легкий. Будто почти невесомый. Черный дракон поднимает голову, встает и потягивается. Вала оборачивается к нему — и вдруг чувствует впервые прикосновение его разума. Робкое, детское, еще неумелое осанвё. Анкалагон охвачен смятением и беспокойством. Atar и Amil же не ссорятся? Они придут еще, вместе? Они же не оставят его? «Мы обязательно еще придем, юное создание», — смеется Вала почти ласково, тихо одобрительно рычит абсолютно по-драконьи — Анкалагон радостно верещит в ответ — и направляется к выходу, сжимая в руках вожделенное свое золото. Он идет по собственным следам, плутая по коридорам, и тихо беззвучно урчит. Пальцы его ласково, почти невесомо то сжимаются на укутанном в тяжелый плащ теле, то гладят. — Огонек, пока идем — веди себя тихо. Я знаю, как тебя на самом деле задевает неверие остальных в твои способности. Поэтому не хочу, чтобы утихшие наконец слухи снова стянули сети на твоем и без того многострадальном горле. Майа кивает. Жмется теснее, укладывая голову на плечо, чуть разводит складки плаща, оставляя для себя крошечную прореху — не видеть дорогу ему тревожно. Мелько понимает это, не говорит ни слова — пусть. Навстречу никто так и не попадается, кроме стража врат, до самого Центрального Пика. Мелькор успевает не только расслабиться — по пути, останавливаясь, чтобы вспомнить дорогу, он ловит несколько мгновений, чтобы поставить Советника на землю — тот неловко переступает с ноги на ногу, когда ноги касаются ледяных камней, чуть разминается, но лишь тихо взрыкивает (в первый раз удивленно, потом — довольно), когда Вала вжимает его в стену, лишь слегка отодвигая с лица плащ — достаточно, чтобы впиться поцелуем в искусанные шелушащиеся губы, но не достаточно, чтобы хоть одна рыже-золотая прядь выбилась из-под ткани. Потом снова подхватывает и несет дальше. Но на переходе по второму этажу Центрального Пика, вернее, сразу после, как только Вала восходит на лестницу, ведущую к покоям северного склона, везение их оставляет. — Владыка! — рычаще ошарашенно рявкает рослый глава Валараукар, отступая, но тут же вытягивается в струну, звякая полным доспехом. — Слава Темному Вала! — Расслабься, не на Совете, — сипит приказным тоном Мелькор, крепче, обеими руками, сжимая чуть подрагивающее тело. — Я спешу, Готмог, и если у тебя нет дел, требующих моего непосредственного вмешательства… — Понимаю, Владыка, — скалится ехидно балрог, косясь на темный кулек с отчетливыми очертаниями тела, и смеется, чуть удивленно и несколько подобострастно. — Редкий случай, чтобы вы использовали по назначению свои Высшие Покои! Вала чувствует, как мелко вздрагивает Пламенный в его руках и жмется к его плечу, вцепившись укрытой плащом ладонью в ткань порванной рубахи. В глубине ледяной Тьмы медленно закипает, обжигая жаром ребра изнутри, злость. Он мягко сжимает ладони… — Кстати говоря, Готмог, — низко, хрипло роняет он, смеривая того тяжелым взглядом. — О покоях. Ты помнишь запрет, который я наложил на тебя в результате суда? Воин вздрагивает, его и без того ужасающий облик чуть «ползет» — дымка сочится из-под доспеха, выцвеченная в багровый сиянием внутри. — Д… да, Владыка. — Тогда скажи мне. С учетом расположения твоих покоев в восточном крыле и отсутствия иных переходов между склонами… какого Тулкаса ты делал на северном? Вала видит, как вздрагивают у главнокомандующего Валараукар наплечники, сжимаются руки. — Я навещал… Тху. В смысле, ее комнаты. — Тхурингветиль, глава гонцов… она же была развоплощена в бою за Тол-ин-Гаурхот, а ее облик переняла Дева. Что ты забыл в ее покоях, главнокомандующий? Готмог молчит. От него тянет гарью и ржавым железом, какой-то мерзкой гнилью, испортившимся мясом… и тяжелым, неприятным запахом страха. Наконец, он роняет сдавленно, не смея лгать: — Я… хотел точно знать, что ее покой не потревожен виновным в ее гибели. Хотел на случай его лицемерного раскаяния и сожалений оставить… запрет. «Он давно оставляет у дверей ловушки». Мелькор незаметно вздрагивает — мысль явно не его, послана через осанвё. «И он клялся, что если я хотя бы близко подойду к дверям их с Тхури старых покоев, то расплачусь собственной фаной за ее развоплощение». Вала чувствует в на первый взгляд размеренном и спокойном мысленном монологе Советника печаль и страх. И вскипает. — Скажи мне, глава Валараукар. А почему ты счел его виноватым?.. — Он проиграл, — едва не сплевывает на пол балрог. — Эльфийской шлюхе и псине. Позволил ей сразить всех обманутых им союзников и проиграл сам, сделав их гибель бессмысленной. Еще и не посмел явиться к вам с этой вестью, жалкий, трусливый!.. — А скажи мне, глава Валараукар… — Мелькор чуть склоняет голову, прерывая гневную речь слуги. Мгла собирается в углах лестничного пролета, густеет, обволакивает фану главнокомандующего. Кажется даже, что и сам Вала словно несколько вырастает. — Скажи мне, глава Валараукар, помнишь ли, где был ты сам, когда Дева явилась к вратам Ангбанда? Помнишь ли ты, кто был первый сражен ее песней, потеряв бдительность?.. Не из-за того ли были открыты врата Ангбанда, что тебя так легко обманули обликом твоей слабости? Готмог отступает — сначала на шаг, потом еще на один… падает на колени. Тяжесть Воли Вала давит на закованные в черное железо плечи и спину, пригибает к полу. — Я… — Ты. Был ли ты наказан за твой проигранный еще до начала поединок так же тяжко, как оказался Гортхаур, который сумел нанести врагу урон? Винили ли тебя в трусости за то, что после пробуждения ты не направился ко мне с покаянием, а избегал встречи, так, как ты посмел винить Советника за его решение избавить меня от своего позора и бесследно сгинуть? — В… владыка… — внутренний огонь балрога растекается по ступеням, медленно и болезненно выворачиваясь из его фаны. «Владыка… Мой Вала… Мелько! Его нельзя развополощать, не сейчас!» Прикосновение чужой горячей, как дыхание, мысли позволяет Мраку вынырнуть из затапливающих рассудок ярости и обиды. Давление его Воли чуть ослабевает. Он даже усмехается — скалит кривые драконьи клыки. — А самое важное, Готмог. Я не заблуждаюсь насчет твоих способностей ясно мыслить, потому спрошу прямо: был ли ты сломлен так же, страдал ли ты так же, как сломал и заставил страдать мою собственность? Был ли ты лишен чести в собственных и чужих глазах настолько же открыто и грубо, как моя регалия? Балрог застывает. — Что вы… «Мелько?..» Вала вновь ослабляет давление Воли. Мягко и незаметно гладит ладонью через ткань чужое напряженное тело. «Тише, Май. Уж если ты сам относишься к себе как к моей собственности и вещи — я и определю, какое именно ты сокровище». — Его называют «Черным Мечом Бауглира». А тебя — просто Командующим. И твоя привычка, и других — считать, что важнее тот, кто занимает место по правую руку, — заставила обмануться и забыть об одной важной детали вас всех. Я, Готмог — левша. И царственные регалии, опору своей власти и самое ценное сокровище, как и любой дракон, да хоть спроси у своего приятеля Глаурунга, держу под ведущей, а значит — левой рукой. Тяжелая босая стопа врезается с глухим стуком в железный шлем, пробитый рогами. Тот жалобно скрежещет, но Вала сильнее и сильнее вдавливает в каменную кладку тяжелую звероподобную голову нынешнего устрашающего облика своего главнокомандующего. — Верный меч, даже если его хозяин получает позорный удар, соскользнувший перед этим по лезвию, никогда не передается иным владельцам. Его зарубки и сломы внимательный хозяин выправит. Но никогда, — слышишь мои слова, мусор? — никогда не отдаст выскочке, не сумевшему прикрыть его спину. Глава Валараукар скулит хрипло, но вырваться даже не пытается. Воля Вала и тяжелая стопа на затылке болезненно вдавливают полузакрытое шлемом лицо в ступени. С хрустом ломается переносица. Лавовая кровь растекается по камню. А Мрак продолжает, хрипло, гневно. Холодно. Обжигающе холодно. — В тот раз я судил тебя не за то кощунство, что ты действительно сотворил, а лишь за нарушение приказа. За тебя, ничтожество, вступились. Иначе уже тогда ты воссоединился бы со своей драгоценной Тхурингветиль. И я уверен, ты знаешь, кому обязан своим существованием, нынешним положением, даже тем, что осталось от моего доверия к твоим способностям. Я уверен, ты-то знаешь, что все ваши досужие сплетни всегда были лживы, как твой грязный язык. Когда-то они казались смешными. Сейчас они омерзительнее света дневной ладьи. Так вот, мой верный раб… Готмог было облегченно выдыхает, когда тяжесть с его затылка пропадает, но не успевает поднять головы. Жесткая, тяжелая стопа Темного Вала вновь вбивает его лицом в кромку ступени. Теперь хрустит челюсть и клыки. Кровь щедро разливается по камням и между ними. — Если я узнаю — а я все знаю, — о том, что ты продолжаешь отправлять в огонь своей жалкой зависти труды моего Советника, если услышу из твоей пасти хоть одно порочащее слово, если выясню, что за всеобщим презрением к той огромной работе, на которую он каждый день расходует сил больше, чем ты тратишь за год, продолжаешь стоять ты или твои прихвостни, жаждущие угодить тебе… ты пройдешь через то же, что заставлял тысячи лет переносить его. Голос Мелькора звучит все холоднее и холоднее, промораживая пламя и тьму фэа главы балрогов насквозь. Тот даже не издает ни звука. Вала понимает, видит, каким ужасом тот скован. Ужасом и болью. Он убирает ногу с шлема, почти пробитого его ногой, брезгливо вытирает ее от копоти о плащ главнокомандующего и тихо, почти спокойно роняет напоследок, проходя мимо даже не пытающегося шевельнуться майа мрака: — Ты и сейчас жив лишь потому, что он считает тебя необходимым для армии, о чем множество раз сказал мне за эти несколько лет. И не низложен по той же причине — твой авторитет он считает единственным, что может удержать шестерых твоих подчиненных в узде. Вставай, Готмог. И попытайся испытать хоть каплю благодарности. А еще… убери тут за собой. Не думаю, что ты желал бы, чтобы хоть одно создание, кроме нас, знало о том, насколько ты на самом деле жалок перед моим гневом. — Владыка, но что, если… Готмог говорит торопливо и хрипло, почти взлетая на ноги. Взгляд его устремлен с сомнением на фигуру в черной ткани в руках обернувшегося и замершего Вала. Скользит по ней, острый, жесткий… но в один миг балрог вздрагивает, каменея. Мелькор смотрит в направлении его взгляда и холодно ехидно скалится, поправляя сбившийся плащ на своей драгоценной ноше и закрывая им обнажившуюся при движении до колена ногу Советника. «Он как-то понял, что это ты, Май. Опять плетешь интриги? И почему половина Ангбанда знают, как выглядят твои ноги, а я вижу их сегодня впервые?» — касается ласковой смешливой мыслью чужого разума Вала. Ему в ответ приходит волна искреннего недоумения. Пламенный чуть возится… а потом хмыкает беззвучно. «Шрам на ноге. Он узнал след от собственной прошлой плети, но здесь и сейчас такой есть лишь у меня. Я ее… перегрыз. От новой иные шрамы». — Нет никакого «если», Готмог, — вслух равнодушно роняет, пожимая плечом, Мрак. — В огне сгорают любые тайны. Можешь добавить себе еще один повод быть… благодарным. Балрог смотрит неотрывно вслед Владыке, и от него еще два этажа несет невообразимой смесью ненависти, злобы и отчаянного понимания: здесь он проиграл безнадежно еще много тысяч лет назад. И никогда не сможет взять реванш. Саурон чуть вздрагивает, словно в ознобе, и, поднявшись на достаточное расстояние, Мелькор вновь ставит его на ноги. Чуть сдвигает плащ с лица. — Ты дрожишь. Все в порядке, Май? Золотые глаза фокусируются на его лице. В них бьется невыразимо горячее пламя и переливается раскаленное жидкое золото. — Мелько… — почти жалобно всхрипывает Советник, и на лбу его пролегает глубокая складка растерянной морщины. — Пойдем лучше скорее. Я… странно себя ощущаю, аж выть хочется. Мне нужно в мои покои. Там безопасно и нет лишних глаз, там станет спокойнее, смогу разобраться… — Хочешь пойти сам? — уточняет Вала, но тут же подхватывает качнувшегося к нему неловко Пламенного. Тот мотает головой. — Ноги… не держат почти.