Оставшиеся почти полторы недели отпуска прошли примерно в том же режиме. Мы виделись, когда у Хосока появлялось свободное время. Пару раз не получилось, так как заканчивал он посреди ночи, а на следующую съемку или тренировку надо было уже через четыре часа. Все так же сидели в моей съемной квартире. Посмотрели любимый фильм Хосока «Боль», после которого я ревела почти час, а он заполошно пытался меня успокоить и проклинал себя за то, что предложил его.
Днем я ходила в зал его друга. Мы обменялись контактами, и я приезжала в свободные от занятий окошки. Ставила хорягу на Power, преобразив наш с Хосоком танец. Ключевой идеей сделала потерю партнера и ностальгию по нему, хоть текст был и о другом. А вечером мы с мужчиной негромко включали какую-нибудь песню из наших плейлистов и импровизировали, знакомясь друг с другом через движения, изучая, какие мы. Хосок порой казался сотканным из противоречий. То доминирующий и жесткий. То текучий и растворяющийся в партнерше. То энергичный и веселящийся. То меланхоличный и залипающий.
Как-то он сказал:
– Хватит смотреть на меня, делай то, что хочешь именно ты.
И тогда я начала экспериментировать. Прощупывать границы и настаивать на своем. Иногда мы сталкивались характерами. Но чаще – получалось что-то спонтанное, но невероятно гармоничное.
Еще мы целовались. Мало, увы. Я была жадной и ненасытной. Хосок – осторожным и ускользающим. Иногда он словно отпускал тормоза и позволял себе чуть больше обычного. Руки гуляли по моей талии и спине. Расстояние между телами отсутствовало. Кислород – сгорал дотла. Но чаще он позволял себе один мимолетный поцелуй, как сидящий на диете украдкой съедает конфету, делая вид, что соблюдает установленный режим питания.
К концу отпуска я поняла, что вляпалась окончательно и бесповоротно. Увязла как муха в мёде. И сколько не барахтайся – только глубже увязнешь. Хосок хоть и отвечал взаимностью, но расстояние держал, мучая неопределенностью.
Мы лежали на полу в гостиной и пытались выполнить челлендж с помощью купленного мной набора. В него входило два квадратных холста, четыре кисти – по две крупные и две поменьше, краски: синяя и оранжевая. Каждые десять минут передавали друг другу холсты, предварительно наляпав какой-то кусочек от себя. Оба не умели рисовать, так что получалось очень по-детски и наивно. И тем не менее – каждая картина содержала кусочек нашего творчества, что делало их ценными, несмотря на кривизну рыбки и очень условный космический пейзаж. Мне хотелось, чтобы после этого отпуска у каждого из нас осталось что-то на память. Что-то особенное, понятное лишь нам двоим.
Сердце колотилось так, что грудной клетке было больно от ударов в нее. Руки словно мне не принадлежали, были чужими и непослушными. Губы пересохли, пришлось их облизать, прежде чем заговорить:
– Я завтра улетаю. В одиннадцать утра.
Он и так это знал. Так что сказано было больше для того, чтобы подвести разговор к нужной теме, а не сразу бросать ее в лоб. Часы близились к одиннадцати вечера, так что шторы мы задернули, чтобы на фоне ярко освещенной гостиной нас не было видно в окно. Со стороны лежащего на зарядке телефона тихо играла Адель. Я в пижамных штанах и футболке. Хосок в уличной одежде: джинсы и свитшот с закатанными рукавами. Почти идиллическая домашняя картинка.
– Да, я помню, – ответил он, не поднимая глаз от лежащей перед ним картинки с космосом. Рыжим цветом он дорисовывал космонавта в невесомости.
– Поговорим о нас? – я подрисовывала дорожку из пузырей за хвостами карпов. Кончики пальцев пульсировали и горели. Хотелось откинуть кисточку и растереть руки, чтобы избавиться от неприятного зудящего ощущения.
На телефоне Хосока сработал таймер. Он выключил его, запустил следующий и передал мне холст. Я отдала ему с рыбками и попыталась поймать взгляд мужчины. Однако тот, казалось, картиной был заинтересован больше, чем мной.
– Хосок? – негромко позвала, так как тот не откликался. Глаза будто пощипывало изнутри, из-за чего я моргала все чаще и чаще.
– Ты по-прежнему живешь в другой стране, а я по-прежнему работаю больше, чем двадцать четыре часа в день, – все же ответил.
Мое дыхание стало поверхностным, кислорода не хватало и кружилась голова. Но я упорно рисовала космические волны вокруг космонавта, стараясь не размыть его оранжевый контур.
– К другой стране я не приклеена, а за время отпуска мы виделись десять раз.
Только мне было известно, какими силами удавалось сохранять ровный, спокойный тон. Все напряжение ушло в солнечное сплетение и ниже.
– Я не всегда так могу.
Я попробовала потрясти кисточкой, чтобы оставить на картине россыпь сильно разбавленной водой синей краски. Такие голубые блики. Почти удалось, но одна из капель плюнула слишком сильно и растеклась неаккуратным пятном. Адель на фоне сменилась на Rag'n'bone man, на концерт которого мне так пока и не удалось попасть.
– Думаешь, я хочу видеть тебя каждый день? – фыркнула, но в итоге нервно клацнула зубами и мысленно помолилась, чтобы со стороны не было заметно.
Услышав это, Хосок наконец-то оторвал взгляд от картины и уставился на меня совершенно круглыми глазами. Я лежала на животе, подперев подбородок кулаком левой руки, и смотрела на мужчину с улыбкой. И лишь надеялась, что выглядит она естественно и расслабленно.
– Не уверен, как относиться к твоим словам.
Я тихо, но судорожно рассмеялась. Тело буквально колотило крупной дрожью. Приходились напрягать все мышцы, чтобы не трястись как лист на ветру. И надеяться, что лицо не исказила гримаса, а улыбка выглядит достаточно естественно.
– Так, как я сказала.
– У тебя довольно оригинальный способ соблазнения.
Хосок улыбнулся левым уголком губ, и я поняла, что не одна тут нервничаю. От этого стало одновременно проще, и тревожнее. Чтобы хоть как-то вернуть себе контроль над телом, я опустила взгляд на картину и принялась пририсовывать кляксе искорки и ауру, будто это какой-то неизвестный космический объект. В таком положении было видно только картину и руки Хосока, но не его лицо.
– Если ты не знаешь, я не только работаю преподавателем танцев. У меня есть свой блог. Иногда съемки заканчиваются посреди ночи. Иногда я должна выезжать на локацию в другом городе. Пару раз я участвовала в конкурсе в другом городе и оставалась там ночевать. А еще порой я хочу побыть одна.
Мы замолчали. Я давала Хосоку время обдумать, а себе – успокоиться. Руки откровенно тряслись, из-за чего клякса превращалась в совершенно бесформенное нечто, светлым пятном выделяющееся на яркой, насыщенной картине.
– Я по-прежнему не могу ничего дать тебе. Ты стоишь целого мира...
– Кто сказал тебе, что ты – не целый мир? – перебила, не дав договорить. И увидела, как замерла его кисточка, которой он рисовал что-то отдаленно похожее на лотосы в пруду с карпами. Поэтому поторопилась закрепить успех. – Что мне, по-твоему, нужно? Ты все время говоришь, что не можешь дать мне ничего. Но так ни разу и не спросил, что мне нужно.
– Но, Кэрри...
Сработал будильник, и мы снова обменялись картинами. Я посмотрела на висящие в пруду кувшинки и принялась рисовать для них листья и стебли, хоть и вынуждена была делать это синей краской, которой была нарисована вода. В голове вспышкой возникла метафора бесполезности всего, что я делаю. Пришлось силой прогнать эту мысль, чтобы не поддаваться ее влиянию. Я должна выдержать этот разговор. Ради себя.
– Я не задница, – подняла глаза на Хосока и с искренним удовольствием понаблюдала смену множества эмоций, пока до мужчины не дошло. После чего он рассмеялся, упал на левый бок и мазнул кисточкой по серому свитшоту, оставив на нем рыжее пятно. В комнате будто стало легче дышать, из-за чего у меня началась гипервентиляция легких. Ощущения сравнимы обезвреживанию бомбы. Точнее, я предполагала их схожесть. Все же до сих пор ни разу не приходилось работать со взрывчаткой и вести такой сложный разговор с человеком, от которого без ума. Искать этот баланс между своим желанием быть с ним и уважением к себе и Хосоку.
– Окей. Скажи мне, что тебе нужно? – отсмеявшись, мужчина лег обратно на живот и принялся снова набирать краску на кисточку.
– Ты.
Первая кувшинка обзавелась кривоватым листом и стеблем. Кривоватым – слабо сказано. Руки все так же не слушались.
– Мне хорошо с тобой, вдвоем в этой квартире. Ты говорил о парной одежде? Во-первых, в Швеции это не обязательная вещь в отношениях. Во-вторых, важнее, чтобы было о чем поговорить, чем носить парную одежду. И это про все те вещи, про которые ты говорил. Я не ищу бойфренда, чтобы постить фото с ним в Инстаграме. Мне важно найти соулмейта.
Внутри моей кляксы рукой Хосока появилась волнистая спираль. Вокруг нее – бледно-оранжевая аура, плавно переходящая в голубую.
– Тебе действительно будет достаточно того, чтобы мы иногда встречались в квартире?
– Не просто встречаться. Я хочу качественно проводить время вместе. Рисовать картины. Смотреть фильм и обсуждать его. Танцевать. Рассказывать про работу. Или молча мыть посуду.
Клякса окончательно превратилась в замысловатый космический объект, очень гармонично вписавшийся во всю картину. А карпы отбрасывали тень на дно пруда и плавали между кувшинками, прочно сидящими каждая на своем листке.
– Я не могу сказать тебе: давай встречаться. Чтобы ты ради меня бросила всю свою жизнь и променяла ее на то, что не обязательно приведет к «жили они долго и счастливо».
– Ты говоришь так, будто у меня нет собственного мнения. Если я перееду в Сеул, то потому, что сама так решила.
Прозвенел будильник, и мы отложили картины, так как по инструкции закончили все раунды обмена.
– Мне надо подумать.
***
Зачем-то меня снова сопровождала менеджер Хана. Все такая же насупленная и неприветливая, но мне было все равно. Конечно, хотелось увидеться с Хосоком, но тот работал. Да и не стоило показываться вместе на людях – еще слухи пойдут, ни к чему. Мне хватило уже шума вокруг его комментариев под видео, очень не понравилось то, что понаписали всякие странные личности. Так что лучше так, максимально приватно и скрытно.
В такси мы ехали молча. Я провожала взглядом Сеул, прощаясь с его на первый взгляд обычными зданиями, но в целом колоритной атмосферой Азии, ухоженными чистыми улицами и множеством холмов. В какой-то момент по радио пустили песню BTS, и мы с Ханой одновременно повернулись в сторону друг друга, обменялись молчаливыми безэмоциональными взглядами и отвернулись. Она в телефон, я – обратно в окно.
Вскоре город закончился, уступив место морю и мосту, по которому мы его пересекали. Казалось, что вода отсекала меня от Хосока, оставляя его позади.
Надо подумать.
Не ему одному. В голове крутился вопрос: где та тонкая грань, когда заканчивается нормальное ухаживание и начинается стыдное навязывание? Хотя, если перестать обманывать саму себя – сейчас ход был за Хосоком. Это он взял паузу на принятие решения. Наверное, мое стремление в этот момент проявить инициативу как раз и будет навязыванием. С другой стороны, может, в это время наоборот – нужно быть максимально рядом, чтобы... чтобы что – в голову не приходило.
Надо будет поговорить с родителями.
Водитель достал чемодан из багажника, поставил его рядом со мной и вернулся на водительское место. Хана зачем-то тоже вышла из машины. Она убрала телефон в карман длинного теплого пальто, натянула повыше шарф и встала напротив. Ситуация ощущалась некомфортно, так как я не понимала, что хочет девушка. Более того, подсознательно ожидала, что та начнет отчитывать, что подставляю ее артиста.
– Он все время с телефоном в руках. Счастливый. Надеюсь, что ты хорошо о нем позаботишься.
Тиски, сжимавшие сердце, со звоном брякнулись, освобождая тело от напряжения. Я, всхлипнув, повисла на Хане, обнимая ее за плечи. Та в моих руках замерла недвижимым истуканом, а спустя пару моих писков чихнула и буркнула что-то похожее на «лаванда».
Расставались мы, может, не подругами на все времена. Но этот насупленный воробей больше не вызывал во мне ощущения дискомфорта. У всех свои тараканы. Для к-поп индустрии, видимо, обязательное условие, чтобы они были мадагаскарскими.
***
Родители подпрыгивали, размахивали руками и транспарантом «Dream on, carry on, come home». Сами назвали Кэрри, сами пошутили, сами посмеялись.
И все же я разревелась, увидев своих родных. Если все же перееду в Сеул – они будут слишком далеко, и мы редко сможем видеться. Как бы современные технологии не сократили расстояние между людьми, ничто не заменит объятия родителей.
Мама тискала меня, прощупывала ребра и причитала, что я совсем похудела на корейском рисе. Это была шутка, понятная только в кругу нашей семьи. Будучи подростком, я как-то пришла домой и предъявила родителям претензию, почему они не волнуются, что я мало ем. Вон, у всех друзей родители вечно пытаются накормить и своих, и чужих. С тех пор мама вставляет причитания про голод и худобу в любой подходящий для этого момент.
Папа хлопал меня по макушке и говорил, что совсем не загорела. В его мире между отпуском и пляжем стоял знак равно. И хоть он с пониманием относился к нашей с мамой страсти гулять по новым городам и туристическим зонам, все равно упоминал как обязательный пункт тот факт, что мы после отпуска остались бледнее муки для пирожков.
В машине обнаружилась еще и Несси, которая при виде меня начала громко лаять, бегать кругами по заднему сиденью, то забираясь всеми четырьмя лапами мне на бедра, то убегая в противоположную сторону. Телефон разрывало от сообщений в нашем с Майей и Юханом чате – ребята спрашивали, долетела ли я, как прошел полет, в силе ли наши посиделки в кафе завтра, а еще они тут присмотрели классную локацию для фотосессии в пуантах, ну той самой, которую мы с ноября обсуждаем, а еще в школу взяли новенького преподавателя, сегодня вышел, такой красавчик – Майя, ничего особенного – Юхан. Радиоведущие говорили на шведском, и каждое их слово мне было понятно. Песни крутили либо англоговорящих исполнителей, либо наших, местных. Все вывески по дороге были читаемыми. Родной город, после двух недель непривычных пейзажей, вызывал в душе ощущение тепла и уюта.
Я любила Стокгольм так, как можно любить город, в котором прожила всю жизнь. Любила родителей и своих друзей. И пусть со школьными пути давно разошлись, я нашла новых на своей работе. И даже теплая пушистая Несси под боком как бы говорила, что мое сердце здесь.
И с Хосоком.
***
Хана зашла в студию раскрасневшаяся с мороза. Хосок поднял на нее глаза, дождался короткого кивка и снова вернулся к интервью с радиоведущим.
– Нашим слушателям и слушательницам очень интересно узнать, какая девушка могла бы покорить сердце самого Джей Хоупа?
Хана стояла за стеклом, в аппаратной. Услышав вопрос, девушка подняла палец вверх, давая добро на прямой ответ. Поймав сигнал, Хосок расфокусировано посмотрел на стол перед собой.
– Думаю, она должна быть эмоциональной, но бесстрашной. Стремящейся к совершенству, требовательной к себе и живущей музыкой и танцами. Но в то же время, чтобы ей нравились и другие вещи. Увлеченной.
Руки Хосока спокойно лежали на столе. Расслабленная поза. Четкая, твердая речь, чуть рассеянная улыбка.
Ведущий кивал на слова мужчины и вставлял короткие комментарии по типу «здорово» и «понимаю».
Хосок знал – не понимает.
