***
Эндрю недоволен — Эндрю взбешен, когда ощущает неприятный зуд по всему телу. Бетси делает вид, что ничего не замечает — Эндрю хочется выплюнуть что-то гадкое и обидное от этой показной безмятежности, но сдерживается — они давно прошли этот этап. — Ты можешь поделиться со мной, — ласково произносит она, перелистывая страницу очередного журнала про вязание. Кофе кажется слишком горьким, несмотря на непомерное количество сахара в нем. — Что ты хочешь услышать? — Что ты хочешь мне рассказать? Ох, Бетси. Разве она забыла, что Эндрю ничего не хочет? Но Би — его привычная, безопасная пчелка — единственный человек, который всегда задает открытые вопросы. — Можем начать с простого — что ты чувствуешь? Действительно, чувства — это же так просто! Особенно когда ты практически лишен их как нормальный человек. — Усталость. Раздражение. Есть название чувству, когда ты хочешь проломить кому-то голову? — Ты кого-то встретил. Эндрю фыркает — это его максимум приближенного к смеху. Конечно, Би цепляется к сути — она всегда умела его слышать. Намек на физическую угрозу — пустой звук для нее, она верит в его лучшие стороны, что практически оскорбляет. — Да, — только и может ответить Эндрю, чувствуя себя обнаженным, и легкий холодок вызывает столп мурашек по коже, когда в сознание проникают воспоминания о беспокойных голубых глазах на поле. — Что сказал тебе этот мальчик? Двойной удар. С Бетси не нужно было притворяться — они давно обсудили нормальность природы его влечения к собственному полу, несмотря на события в прошлом. Долгий путь смятения, отвращения к себе и людям, часы молчания, что Би вынесла с громадным терпением, — эта дорога привела его к принятию. Вопросы — ее сильная сторона. Она ловко орудует словами, чтобы они помогли открыть двери в его цитадель с тайнами. Ники с Аароном появляются на кухне слишком резко и слишком шумно — оболочка доверия, что постепенно накрывала Эндрю как теплое одеяло, рушится в одну секунду. — Би! Ты дома? Вот радость какая! Я так воодушевлен! — Ники начинает шустро перемещаться по кухне в приготовлении перекуса, пока Бетси вежливо слушает юношу с мягкой улыбкой. — К нам в команду пришел таааакоооой симпатяга! Он буквально самый быстрый парень, которого я видел! Тренер хотел его взять, но парень куда-то резко пропал, так что вряд ли он останется, что жаль, конечно, потому что он приятный… Би встречается взглядом с Эндрю — о, его понимающая пчелка! Этот раунд явно остался за тобой, когда из родных глаз льется медовый свет всезнания.***
Кончик упирается в край верхних зубов и десен, язык полностью придавлен к нёбу, образуя преграду, — воздуху некуда выйти из зажатой клетки, и он вырывается через нос — Н Губы сильно напряжены и растягиваются в непривычной улыбке, кончик языка плавно опускается на нижние резцы, боковые края чувствуют безопасность зубов дальнего ряда, напряжение мышц создает практически осязаемую вибрацию гортани и груди — И Улыбка исчезает, единственной опорой языка становятся вновь верхние резцы, пока он свободно и доверчиво левитирует во рту, воздушная струя проходит вперед над поднятым корнем, снова встречает преграду, а после — выходит по обеим сторонам языка в его средней опущенной части с легким звоном — Л Н-И-Л Если бы у слов был вкус, имя Нила — сладкий пломбир. Если бы словам подбирали образ — это было бы облако. Если можно было бы измерить скорость биения сердца, когда Эндрю замечал Нила, — с ней могла бы посоревноваться только одноименная река в Африке. Нил. Пугливый, нелепый — опасный и привлекательный. Старавшийся быть незаметным, тихим — яркий и быстрый. От парадоксов кружится голова, когда Эндрю цепляется взглядом за медную макушку, стоит только войти в комнату ее обладателю. Эндрю все видит — годы жизни научили этому: наблюдать, осматриваться, выискивать ложь, никому не доверять, и Нил не был исключением. Все в парне не сходилось настолько, что руки чесались в желании схватить этот трофей и разобрать на крупицы — наконец-то достойное развлечение после нескольких лет скуки! Но в животе поселилась стая — хитрые лисицы, что скребли своими когтями изнутри, стоило глазам лазурного неба безошибочно встретиться с пристальным золотистым орехом. Эндрю наблюдает — безотрывно следит за каждым движением этого придурка, который даже не подозревает о внезапной заинтересованности Миньярда. У них мало совместных уроков, и в основном, что имеет Эндрю — лицезреть сутулую спину, но концерт начинается, стоит Джостену только открыть рот. Эндрю устраивается в первых рядах с детским предвкушением зрелища, когда парень просто отвечает на вопросы или мастерски отшивает недоброжелателей. День за днем — месяц за месяцем. Несколько уроков за одной партой, где Нил смотрит на него, как на опасного зверя — конечно, репутация всегда на шаг впереди, и это единственный раз, когда Эндрю почти жалеет об этом. — Хочешь ли ты и дальше избегать знакомства, когда настолько заинтересован в нем? — Бетси давно не его психотерапевт, до уровня «матери» она даже не тянется, но их разговоры — та привычная стабильность, которая заземляет в самые худшие дни. Би даже не пчелка — она как Сверчок у Пиноккио, голос совестливого разума, шепот невысказанных желаний, маленькая искра для фитиля действий. — Хорошо, если ты боишься — это абсолютно нормально. Многое может пойти не так, например, твои ожидания от него не оправдаются, но ты никогда не узнаешь, если не попробуешь… И тут на сцене появляется Роланд. Старшеклассник хорош собой, хоть и донельзя высокий: эта одна из череды проблем, что последует с ним позже. Но пока Эндрю этого не знает — пока достаточно кратких взглядов заинтересованности, глупых предложений узнать друг друга лучше или провести время наедине — это здорово отвлекает от привычных проблем. Все начинается быстро: Уильямс зовет Ники и его братьев в бар, обещая, что не будет никаких проблем, и в следующую секунду губы старшеклассника уже на губах Эндрю в подсобке для персонала. Это неплохо — горячо и возбуждающе — заставляет забыться на несколько мгновений в истоме наслаждения. Еще бы парень безоговорочно соблюдал правила, и было бы идеально, но приходится довольствоваться тем, что имеешь. Эндрю понимал, что его ожидания от других слегка завышены, но это было лучше, чем ничего. Это помогало забыться весь оставшийся год.***
А потом сама Судьба кидает его с крыши в пропасть в первый же день нового учебного года. План прост, быстро приходит ему в голову со всеми «за» и «против», с возможными провалами — Эндрю даже успевает придумать план отступления и предположить чувства, что накроют тогда с головой, но… Разве не он обещал Би изменений в этом году, а тут такой подарок? Он видел — Эндрю всегда все видел — как Добсон смотрела на него весь год до этого, и ему не хватает определений для этого взгляда. «Мне жаль, что я не могу помочь тебе». «Я не хочу, чтобы ты страдал». «Только ты можешь это изменить». Может, он настолько устал от этого спектра ее эмоций или устал ничего не делать — он никогда не узнает, что тогда побудило его выйти из укрытия и открыть рот. Но вот он — Нил Джостен — разговаривает напрямую именно с Эндрю, пока они одни в этом убогом здании. Не сбегает от его внимания, не уходит, не посылает его в далекие странствия нахуй, а просто разговаривает. Да, умный рот так и плюется ядом недоверия, но Эндрю старается убедить себя, что это лучшее развитие событий. Боже, да крупица сознания буквально мечтает о продолжении… И когда он получает согласие, начинается его личный ад. Слишком много эмоций накатывает каждый день — он дрейфует как подбитый корабль: сегодня штиль и светит солнце — Джостен не столь опасный, как могло казаться, а завтра начинается шторм — когда Нил становится ближе. В одно мгновение хочется ударить придурка, чтобы все кончилось и придурок сам покинул его, как все в этом мире, в другое — бежать настолько далеко, насколько хватит сил, хотя Эндрю никогда не убегал от проблем. Джостен становится ближе — он сам его тянет к себе, когда кольца дыма опоясывают парня в старом туалете, а тот выглядит настолько спокойным, с ленивыми улыбками жонглирует поддевками и выглядит так, будто это именно то место, где хочет быть, — рядом с Эндрю. Би придумала игру «Правда за Правду» несколько лет назад, начиная с несущественных мелочей. — «Я люблю вязать» — и через полгода на ее день рождения, он тайком оставляет разноцветные клубки пряжи в ее кабинете. — «Я люблю мороженое» — и с тех пор в морозилке хранится минимум две банки с разными вкусами. — «Я ничего от тебя не жду» — и она уже который год подтверждает это, несмотря на все проблемы, что приносит Эндрю. — «Я испорченный» — и это становится началом их терапии. Эндрю применяет этот метод вновь, безвозвратно отдаваясь глубокой пучине неизвестного чувства.***
«Маленькими шажками» — образ Би уверенно улыбается в голове, когда он приглашает Нила в церковь. «Он может быть дезориентирован твоим поведением, потому что не знает истинных мотивов» — хмурится Бетси на отголосках сознания, когда Нил закашливается на корте после просмотра в команду. — Про нападающих ты ничего не говорил, — Эндрю внутреннее ликует от восторга, насколько тот искусно играется словами, хотя это и несет за собой разрушение очередной башни его внутреннего Вавилона. Следующий удар в этот же день — когда Нил невообразимо-хорош-собой стоит на пороге его дома. Когда голубые пуговицы на черной рубашке так ужасно точно сочетаются с его глазами, а взгляд настолько зашуганный, как раньше, что почти больно. Это не из-за Эндрю — это не может быть из-за него, когда они достигли… согласия? Что-то об этом. Но Миньярд не дурак, он понимает, что сам вновь загнал зайца в его нору, поэтому максимум, что приходит ему в голову — показать свою. И Нил так… естественно выглядит в его комнате, что это обескураживает. — Почему пластинки? Потому что они помогают разобраться с чувствами. Потому что Би подарила первую много лет назад. Потому что музыка — это терапия. Распознать свои эмоции с помощью слов других людей, когда не можешь выразить их сам. Потому что песни — это то, как я вижу мир и людей вокруг. Это помогает. — Звук лучше. Эндрю смотрит на спящее недоразумение на его кресле, под его пледом, в его комнате и думает, что даже не солгал — он действительно как телефонная будка. Люди заходят внутрь, кому-то звонят, кого-то находят, берут то, что им нужно — всего лишь связь — а потом уходят безвозвратно, не заботясь, что будет с будкой дальше. Всегда один — всегда дающий больше, чем может — так было всегда раньше. Поэтому сейчас так сложно открыть заржавевшие двери для незнакомцев, замок давно сломался и не подлежит ремонту, что бы ни говорила Би об обратном. Ему почти тошно от этого взгляда гордости, что награждает его Добсон в конце вечера. Хуже становится, когда Мэри поддерживает ее в этом.***
— Спроси меня, — шепчет Нил в сантиметры между их телами, и это почти смешно. Эндрю — всегда тот, кто спрашивает. Эндрю — всегда тот, кто не принуждает и не требует, потому что знает, что значит оказаться на стороне сопротивления. Эндрю — тот, кто желает Нила больше всего на этом чертовом свете, и Нил — просит его. Нил, который никем не интересуется. Нил, который раз за разом рушит стены, что Эндрю воздвигал годами. Нил, который решает поддаться?.. Или Нил, который не умеет говорить Эндрю «нет». Эндрю не берет ничего чужого. Эндрю не сможет взять Нила, который попробует и уйдет искать новое, искать себя и свои ориентиры. Эндрю не сможет это пережить вновь — у Джостена в руках ключ ото всех дверей, но петли у них давно покрыты ржавчиной. — Ты не готов, — но правда ли он отвечает Нилу, а не себе? В тот вечер он звонит Роланду и отсасывает ему прямо в машине, пока парень болезненно сжимает его волосы, и слишком громкие стоны только раздражают. Впервые не подействовало снотворное — он мечется во сне, резкими прыжками оказываясь с Нилом в жарких поцелуях, а в следующее мгновение — в детской постели с главными кошмарами. Не заботит ни школа, ни братья, ни Роланд, телефон от которого просто разрывается. Необходим здоровый сон, но так страшно закрывать глаза. Поэтому он, как главный слабак, кидает клич о помощи — присутствие Нила не помогает по щелчку, это было бы слишком просто. Но что-то есть такое в этой скованности и нерешительности, что Эндрю видит в Джостене, и это заставляет направить свои проблемы по вектору в задницу. — Мне показалось, ты избегал меня после… вчера. О нет, глупый кролик! Эндрю всего лишь избегает самого себя. За трусость и все страхи, что накатывают в новом приступе паники. Он не может сказать правду — слишком много сил придется прикладывать для этого, а день явно отстойный.***
Дурацкие наручники. Они противно звякают где-то сверху, пока образ Нила с глупой улыбкой настойчиво вторгается в сознание. Они странно холодят кожу на шее, когда рука Роланда зарывается в его волосы — он почти давится членом от тошноты, будто делает это впервые. Странные мысли будоражат на дне живота — как бы звучал Нил, если бы он был сейчас в этой подсобке и распадался на атомы из-за прикосновений Эндрю?.. Он бросает все так же резко, как начал — Уильямс буквально остается с голым мокрым членом в темной комнате, когда Эндрю возвращается к Нилу. Все дороги ведут в Ватикан, верно? Конечно. Нил Джостен — его собственный Ватикан, на алтарь которого он может возложить свою безопасность. Поэтому мысли о Ниле — первые, что посещают его в той грязной подворотне, когда боль пульсирует по всему телу. Лицо онемело, во рту горький вкус железа, теплая кровь заливает глаза, и единственное, что ему хочется, где ему хочется быть, — только рядом с Джостеном. Вид потрясенного Нила стоит всех тех усилий, что он приложил за рулем, мечтая поскорее оказаться здесь. Боль будто сдается под этим нежным взглядом до чертиков изученных голубых глаз.***
— Мы просто поцеловались, потому что мне было интересно, каково это. Вот она — расплата за трусость. Нил целуется с глупой девчонкой, которая пускает на него слюни, а потом слухи об этом разносятся по всей школе со скоростью урагана. Недаром ведь ураганам дают женские имена, правда? А потом они делятся правдой, хотя это даже не очередной раунд. И Эндрю — сгусток тайн и недоверия — так просто рассказывает Нилу самые постыдные свои секреты, просто потому что хочет. Или потому что стыдно — дурацкие черновики уже который день ждут в бардачке машины, пока Эндрю набирается смелости рассказать о них.***
— Ты можешь занять кровать. Глупая фраза «только если с тобой» тонет на дне бутылки обжигающего виски, потому что это слишком банально и фонит пошлятиной. Взамен они остаются вместе на полу, и списать этот глупый поступок можно только на алкоголь. Он же виноват в отсутствии страха. — Малыш, мы оба знаем, Что ночи созданы в основном для того, чтобы говорить вещи, Которые ты не сможешь сказать назавтра, — тихо напевает Эндрю, наблюдая, как длинные ресницы чуть подрагивают во сне. «А мог бы?» — конечно, Нил, ты мог. Ты — единственный человек, чей звонок Эндрю по-настоящему ждет.***
— Почему ты приехал? Потому что ты мой самый близкий человек, хотя я никогда не смогу признаться в этом даже себе. Потому что ты — единственное место, где я хочу быть. Потому что я хочу знать, хочешь ли ты меня так же, как я хочу тебя? Потому что доверие — мадам капризная и избирательная, и из всех людей в этом пропавшем мире, ты — самое настоящее, что со мной происходило когда-либо. А потом все летит в тартарары. Безумная ярость, пелена которой застилает разум. Глупые черновики, что бережно хранились в машине вот уже несколько дней, — чудесное оружие, чтобы сделать больно. «Ты не можешь отталкивать все хорошее в своей жизни из-за страха потерять это». Нет, доктор Добсон, он может, и он делает это.***
Они не разговаривают следующие недели. Сухие сообщения о времени следующей встречи для консультации с очередным студентом — оставленная часть денег за старым поломанным бачком в дряхлом туалете. Нет больше утренних встреч, и лисицы внутри сходят с ума, царапая стенки груди до крови. Эндрю пополняет запасы заначки через день, но ничего не говорит на это. По «случайному» (читай — ваймаковскому) стечению обстоятельств, Нил всегда оказывается в команде Эндрю на тренировках, тренируя пасы в ворота Рене. — Итак, Нил… — Нет, — ей не нужно повторять дважды, чтобы закрыть тему. Хотя она не глупа: спарринги проходят чаще и становятся жестче. Роланд каждый день цепляется в извинениях и просьбах поговорить. Ники каждый день ноет из-за скуки по Эрику. Аарон молчаливо игнорирует после отказа разорвать сделку, но находиться рядом с близнецом невозможно. Кевин напирает быть активным на тренировках, заливая привычные песни про спортивную стипендию. Би расстроена, что не хватает денег на четвертый билет до Германии. Все вокруг слишком шумные и яркие, внимание скачет как маленький мячик-попрыгунчик, что продают в детских автоматах. Это вновь напоминает год под таблетками, когда голова от напряжения болела целыми днями, а концентрация падала ниже нуля. Но все это предательски отходит на задний план, когда взгляд каждый день цепляется за потерянного Джостена в столовой в компании сокомандников. — Как там Нил? Херово, доктор Добсон, потому что я — конченный мудак.***
Эндрю сдается в начале декабря. Он задумчиво осматривает шрамы в отражении, проводит по ним пальцами, будто это что-то исправит. Что ж, теперь их с Аароном точно можно различить. А потом приходят воспоминания, как длинные пальцы ловко орудовали иглой по его коже; как спокойное теплое дыхание щекотало щеки; как внимательны и сосредоточены были голубые глаза, острые льдинки в которых боялись причинить боль. Это становится почти физически невыносимо — насколько Эндрю истосковался. Очередная тренировка. Несмотря на недели игнорирования, они с Нилом до сих пор делят соседние шкафчики через проход, поэтому Джостену требуется всего несколько мгновений, чтобы заметить неладное. — Это моя. Миньярд медлит. Он впервые надел футболку Нила за пределами своей комнаты. Хранил ее, словно малолетняя девчонка любимую игрушку, хотя она даже отдаленно не пахла Нилом. Эндрю равнодушно опускает взгляд на ткань — будто он не чувствует, в какой галоп уже ударилось сердце, — будто не специально надел ее сегодня. — Вернуть ее прямо сейчас? Давай же, ответь что-то! — трепещут предательские лисицы, что замерли в предвкушении. — Собственник, — кидает Нил и просто уходит под раздраженный выдох. (Теперь Эндрю надевает эту футболку через день — только когда у них есть тренировка: этот единственный шанс их тесной встречи. Пусть видит. Пусть поймет.)***
— Время открывать подарки! — кричит Рейнольдс, подходит к маленькой наряженной елке в углу, что хранит упакованные яркие коробки. — Итак, по правилам, мы можем не признаваться, кто был отправителем, хотя это помогло бы разрешить несколько споров… Эндрю старается не слушать дальнейший треп, отстраненно занимаясь собственной формой. Тело гудит в предвкушении и страхе — он слишком сильно переживает, это совершенно по-новому для него. Но крохотная крупица разума активно кричит, что его получатель не будет раскрывать все карты. Девушка раздает подписанные подарки всем членам команды — Эндрю достается небольшая коробка в черной упаковочной бумаге и голубым бантом сверху. Банально-предсказуемо. Надежда, что его Санта — Джостен, утекает сквозь пальцы: тот никогда бы не опустился до такого предсказуемого ответа. — Я начну! — кричит кто-то, и Миньярду абсолютно начхать на происходящее. Он концентрируется на ощущениях атласной ткани, что опоясывает коробку: бант мягкий и струится под пальцами лазурными переливами, словно гладь озера под солнцем. Словно чистое весеннее небо, которое напоминает об одних лукавых глазах. Неожиданная догадка приходит в голову, потому что, конечно, Рене — та еще шутница. — Какая прееееелесть! — восторженно тянет Ники, доставая из оранжевого мешка огромной вязаный свитер всех цветов радуги. Нет, не всех — отсутствует голубой. Кузен натягивает подарок прямо поверх собственного пуловера, поскуливая от мягкости шерсти и блаженно закрывает глаза. — Ставлю, что мой Санта — Дэн! Эндрю поднимает глаза на капитана, которая выглядит удивленной, но не перестает широко улыбаться. — Мне, конечно, приятно, но ты ошибся, Ники. И тебе очень идет! Эндрю переводит взгляд на близнеца — Аарон из-под бровей наблюдает за радостным Хэммиком, и Эндрю почти смеется от этого проблеска улыбки и удовлетворения в глазах — если он умеет выглядеть так же, это убого. Ники рассуждает вслух, кто может быть настолько внимательным и толерантным к самоидентификации, и Эндрю не признается, что пару раз замечал похожие клубки шерсти в кабинете Бетси, куда обычно им запрещено заходить. И Аарона, что изучал ее журналы, прикрываясь учебниками. Соблазн увидеть, как Ники зальет слезами умиления плечо брата, а тот, как истинный мудак, испортит все последующими словами, конечно, велик, но сейчас это может подождать. — Миньярд, который старший, твоя очередь! — странная формулировка от Рейнольдс на секунду застигает врасплох, потому что близнецы до сих пор не выяснили, кто родился первым. В принципе, зачем, если жизнь одинаково дерьмово обошлась с ними после рождения. Но взгляд девушки красноречиво направлен на Эндрю. Он чуть медлит — острожными движениями развязывает бантик, наслаждаясь каждой секундой прикосновения к струящейся ткани; аккуратно отклеивается скотч на черной бумаге, чтобы увидеть такую же черную коробку под ней. Конечно, больше нет сомнений — только Рене могла подарить ему новый нож. Наточенное лезвие отражает собственные глаза с позолотой, когда Эндрю едва ощутимо проводит пальцами по трем маленьким камням, инкрустированных в холодный металл ручки. Долбанная Уокер и ее сентиментальность. — Какой придурок подарил тебе новый нож? — доносится голос Гордона где-то со стороны, который аж привстал и вытянул шею, чтобы заглянуть в коробку. — Хочешь опробовать его острие первый? — равнодушно спрашивает Эндрю, беря оружие в руки. Холодный, с утяжеленной ручкой, что приятно ложится в небольшую ладонь, — нож для ближнего боя, и его Санта точно знает в них толк. Короткий взгляд на Рене, что сидит почти напротив и нежно улыбается, — этого достаточно для «спасибо» при всей команде. — Джостен, не спать! Открывай свою малышку! — вновь кричит Рейнольдс следующему по кругу сокоманднику. Эндрю на секунду задерживает дыхание, надеясь, что напряженные плечи не выдают его с головой — он старается выглядеть равнодушным, когда Нил разрывает свою упаковку, и все взгляды устремлены на него. Джостен явно тушуется от такого пристального внимания, и пальцы будто не такие ловкие, как всегда — упаковка летит на пол неровными клочками, за которыми приходится несколько раз наклоняться. Миньярд готов его убить своим новым ножом, если этот придурок не поторопится. Миг — на лице Нила непонимание, пока он рассматривает упаковку кассеты без каких-либо опознавательных признаков. Еще миг, что кажется вечностью, — он открывает футляр, и Эндрю чувствует, как кровь сходит с лица. Секунда — лицо Нила разглаживается, на губах появляется маленькая улыбка, что обрушивается волной облегчения на Эндрю. Нил подавляет смешок, полностью игнорируя команду, и взгляд его устремлен на скрытую надпись внутри. — Из какого века твой Санта? — усмехается Оскар слева от Джостена, но парень лишь пожимает плечами, встает со скамьи и, отворачиваясь, тянется к сумке, чтобы бережно убрать подарок с не сходящей улыбкой на лице. Эндрю начинает казаться, что Вселенная не такая уж дура, когда, ради шутки или нет, Она заставила Эндрю вытащить клочок бумаги с «Нил Джостен» из той убогой красной коробки.***
В этом году они припозднились с украшением дома. Обычно, Бетси организовывала это в первых числах декабря, заставляя братьев объединить свои усилия для… чего бы там ни было. Первый год был самый тяжелый — но Би упорно повторяла про «единение, традиции, уют» и что-то там еще. Они украшали дом буквально на любой праздник, что был отмечен в календаре, и стоило признать, что эта ее уловка сработала. Сейчас украшение дома превратилось в очередную рутину — покров стабильности, что приходит с этим моментом, странно успокаивает Эндрю, даже когда братья заставляют его вклиниться в переругивания, какие шарики и ленточки будут смотреться лучше. Стандартная схема: днем выигрывает Ники, но лишь благодаря своему росту, а ночью просыпается Аарон и меняет все на свое усмотрение — так длится уже третий год, и Бетси каждый раз смеется (кроме раза, когда Аарон упал с лестницы и пришлось везти его в больницу на рентген). Эндрю интересно, кто из этих упрямых ослов сдастся первым, но не может не признать, что это действительно местами забавно. — Что это? — Эндрю, что занят шариками на среднем ярусе искусственной ели, наблюдает, как Бетси достает из огромной сумки какие-то покупки и складывает их снизу, что для нее ново. Женщина до сих пор придерживается традиции выкладывать подарки в ночь с 24 на 25, и всегда ждет их ранним утром для распаковки — как и кружки какао для каждого. — Подарки от Мэри и Нила. Они улетают на Рождество в Англию двадцатого числа, мы девятнадцатого улетаем в Германию, поэтому приняли решение обменяться вчера. У вас как раз был день Тайного Санты, но я совсем забыла вытащить… Продолжение он не слушает. Эндрю замечает свое имя корявым почерком на упаковке крафтовой бумаги, что скрывает нечто большое, квадратное и тонкое — не нужно быть гением, чтобы догадаться, что там может быть. Одним ловким движением он поднимает подарок, и вес только подтверждает его догадку. — Хочешь открыть это сейчас, Эндрю? — Би терпеливо наблюдает, пока голоса Аарона и Ники доносятся с кухни. Эндрю на мгновение раздумывает, смотря на округлые буквы, что связывают его имя, — торопливым движением пальцев он сдергивает упаковку и, конечно, это пластинка, на черной упаковке которой выведено «Заглуши мысли. На десять раз» тем же почерком. Руки слегка начинают дрожать, и старое желание рассмеяться, будто он опять под таблетками, обжигает разум. — Мы мало что понимаем в Любви, Эндрю, — заботливо шепчет Бетси. — Мы лишь чувствуем, когда она приходит. Он не удивлен, когда позже, будучи в своей комнате, слушает в десятый раз одну и ту же композицию от Duran Duran, что записана на пластинку и которую он сам записал на кассету. Десять раз. Для дурацкого Джостена. И он смеется так легко, так освобождающе, что практически больно, а оковы цитадели окончательно превращаются в пыль.