The flame has no living heart

      Когда плотный оранжевый туман рассеялся, безымянный тифлинг, все еще цепляющийся тонкими когтистыми пальцами за позолоченные пуговицы на груди его спасителя, в первую очередь ощутил сильный жар, так непривычно контрастирующий с промерзлым холодом дождливых Врат Балдура. В глаза сразу бросился крупный, мелодично потрескивающий камин, но мальчик чувствовал, что не только открытый огонь был источником этого тепла. Жар излучали сами стены, он поднимался с пола, проникал сквозь задернутые шторы. От него невыносимо кружилась голова и путались мысли, словно при сильной лихорадке.       Маленький тифлинг точно оказался не во Вратах Балдура. У него были очень смутные представления о магии и ее возможностях, а потому тот даже не пытался догадаться, куда мог перенести его незнакомец. Любое, даже самое далекое место казалось ближе и безопаснее города, где каждому встречному, даже родной крови было наплевать на него.       — Добро пожаловать в Дом Надежды, — голос благодетеля отдавался легким эхом от высоких потолков зала. — Твой новый дом.       Мальчику это название было незнакомо, а потому тот в очередной раз убедился, что оказался далеко от Врат Балдура. На мгновение сердце сковал крах, что тифлинг никогда не вернется назад. Но так ли это плохо? Ведь там тифлинга все равно никто не ждет. Так ли важно, что станет с ним в этом неизвестном месте, если во Вратах Балдура его судьба и так была предрешена?       — Ты, должно быть, чертовски голоден, — маленький тифлинг ощутил горячую ладонь, прижатую к его спине, там, где тонкая кожа буквально прилипала к торчащим ребрам. Голод больше не напоминал о себе режущей болью в районе живота, и мальчик знал, что это — верный признак близкой смерти. — Ну же, ни в чем себе не отказывай.       Взгляд зацепился за круглый обеденный стол, ломящийся от настолько пестрой и красивой, что кажущейся фальшивой еды. Слюна выделялась настолько обильно, что тифлинг не успевал сглатывать ее. И все же мальчик никак не мог избавиться от смутного ощущения тревоги и настороженности. Несмотря на сильнейшее желание рвануть к пище, он только ближе прижался к груди мужчины, обхватывая чужую шею тонкими руками.       — Что-то не так? — незнакомец, кажется, очень чутко ощутил смятение своего юного гостя, пытливо заглядывая в широко распахнутые желтые глаза.       Перед этими глазами мелькали сбивчивые и пугающие картинки. Он помнил людей на улицах, которым, на первый взгляд, крупно повезло — они нашли или, скорее всего, украли большое количество еды. Но импульсивное облегчение и плотский экстаз очень быстро сменялись нечленораздельными болезненными стонами. Тифлинг слабо понимал, что происходило, но был достаточно догадлив, чтобы обнаружить опасность в большом количестве пищи после долгого голодания. Безымянное создание не было уверено, чего оно боялось больше — боли или смерти.       — Не возражаешь, если я взгляну? — голос благодетеля казался приглушенным, но при этом беспрепятственно проникал в разум.       Тифлинг не сразу заметил потустороннее присутствие в собственных мыслях. Словно кто-то безболезненно проделал огромную дыру в его голове и заглянул внутрь. Мальчик чувствовал себя очень двояко — уязвимым и вместе с тем увиденным. Впервые в своей жизни.       Незнакомец оценочно, почти восхищенно хмыкнул.       — Ты очень умный мальчик, — похвала отдалась чем-то приятным и тягучим в сердце мальчика, словно слегка нагретый мед. — Осторожность — это замечательное качество. И все же…       Тифлинг почувствовал, как незнакомец одной рукой отодвинул тяжелый деревянный стул поближе к камину и усадил в него мальчика. Тот не сопротивлялся, хотя почти сразу затосковал по теплу человеческого тела, а потому крепко прижал к себе согнутые в коленях ноги, словно пытаясь до последнего сохранить это тепло. Благодетель опустился, чтобы поддерживать с ребенком прямой зрительный контакт. Языки пламени беспокойно плясали в глазах мужчины, и те казались не карими, а почти оранжевыми. Мужчина сдержанно, задумчиво улыбался.       — Есть разница между осторожностью и беспочвенным страхом. А я бы не хотел, чтобы ты жил в страхе. Я вижу в тебе огромный потенциал. Обидно, если он останется нереализованным из-за твоей нерешительности.       Мальчик чувствовал, что это была ложь. Он едва ли представлял, какой к черту потенциал можно рассмотреть в умирающем ничтожестве на обочине. Эти слова не казались правдивыми, но ощущались такими приятными. В конце концов, что плохого в небольшом обмане, если в нем можно найти утешение?       — К тому же, я ведь не забыл о нашем договоре. Я обещал помочь тебе — и я это сделаю.       Договор.       Забавно, но маленький тифлинг почти забыл о нем, в принципе о том разговоре на дождливой улице Врат Балдура. О чем они говорили? Что ребенок попросил? Тот попытался вспомнить, но мысли безнадежно путались. Словно эта зияющая дыра в его голове так и осталась, воспоминания утекали из нее безвозвратно. Маленький тифлинг прижал ладони к вискам, словно таким образом мог закрыть отверстие, но это не помогло.       — Но, конечно же, есть определенные правила заключения подобных договоров. Мне нужно твое имя, дитя.       Тифлинг тревожно поджал губы, чувствуя, как надежда ускользает, как песок сквозь пальцы.       — Но, раз тебе не дали имя, не возражаешь, если это сделаю я?       Незнакомец выдержал тактичную паузу, кажется, действительно ожидая ответа. Стоило ребенку слабо кивнуть, улыбка на губах мужчины расширилась, обнажая светлые, чуть заостренные зубы.       — Я безмерно ценю твое доверие. Как тебе «Брисеис»? Это очень значимое имя для твоего рода. И теперь мы можем по-настоящему познакомиться. Меня зовут Рафаил.       Мальчик пытался задуматься над содержанием слов мужчины, но ловил себя на странной мысли, что они для него ничего не значили. Они вызывали определенные эмоции и чувства — приятные и теплые, напоминающие о доме, которого у ребенка никогда не было. Но стоило хотя бы попытаться вдуматься в них, прочитать между строк — и тот, кого назвали Брисеисом, не видел ничего.       — Всякий действующий договор должен быть заключен в письменной форме. Чаще всего обычного пергамента бывает вполне достаточно, но… Мне кажется, ты особенный, Брисеис. Впереди у тебя — удивительные свершения. А потому мне хотелось бы избрать несколько иную форму. Те же слова, тот же язык. Лишь носитель другой.       У Брисеиса очень сильно кружилась голова. От невыносимого жара неимоверно клонило в сон.              Как он здесь оказался? Что именно он попросил у этого загадочного незнакомца?       И что он пообещал в ответ? Ведь договор — это вещь двусторонняя. Разве нет?       — Может быть больно, но это пройдет. Самое главное, что оно того стоит.       Почему оно должно причинять боль? Что с ним собираются сделать?       — Выпрями ноги, дитя.       Брисеис послушался. В лице напротив он не видел жестокости или зла, лишь мягкую и заботливую доброжелательность. Видя это, разве можно даже заподозрить, что тебе могут причинить вред?       — Тебе известно, где находится душа, Брисеис? — размеренно продолжил говорить мужчина, положив теплую ладонь на грудь мальчика, там, где иступлено билось его сердце, словно предчувствовало страшное. — Даже лучшие ученые умы не знают точного ответа. Впрочем, распространено поверье, что сосредоточением души является сердце. Весьма сентиментальный вариант. Но, думаю, в нем что-то есть. Продолжай смотреть на меня, Брисеис. И слушай мой голос. Лучше не опускать взгляд.       Брисеису не нужно было смотреть вниз, чтобы смутно догадываться, что происходило. Происходящее казалось бредовым сном во время горячки, а потому странности вовсе не смущали. Горячая ладонь прижималась к груди тифлинга все плотнее, пока в какой-то момент не прошла внутрь. Не было крови, даже боли, помимо неестественной заполненности.       Боль началась потом.       Кисть благодетеля полностью погрузилась в грудь Брисеиса, после чего горячие пальцы, словно раскаленные добела иглы, принялись вырисовывать на внутренностях мальчика слова на еще неизвестном ему языке. Большая часть надписей пришлась на сердце, трепещущее в чужой хватке, но тифлинг также чувствовал, как ногти царапали его ребра, дрожащую диафрагму, часто сокращающиеся легкие, из последних сил пытающиеся качать кислород.       Боль парализовала Брисеиса. Истошный вопль застрял в горле, конечности не слушались его, но, будь его собственное тело подконтрольно ему, что бы он сделал? Неужели попытался бы остановить Рафаила?       Ведь оно того стоило, разве нет? Ему пообещали, что оно того стоило.       Брисеис не помнил, как долго это продолжалось. Стоило руке покинуть его туловище, мальчик опустил взгляд и увидел, что на его груди не было ни капли крови, даже лохмотья взамен одежды никак не изменились.       В тот день Брисеис усвоил один из основных уроков. Если от перенесенных страданий на твоем теле не осталось ни следа, то эти мучения не значали ничего.       Впереди мальчика ждало еще очень много уроков.       — То, что я сделал… — продолжил Рафаил, указывая ладонью на грудную клетку Брисеиса. Он выглядел глубоко удовлетворенным, словно насытившийся хищник. — Это не только текст нашего договора, который теперь ты точно не потеряешь. Это также своего рода защита. Всякий раз, когда ты окажешься в шаге от смерти, дарованные мной силы вернут тебя назад. Где бы ты ни был, я буду защищать тебя. Эти надписи также уберегут тебя от неумолимого течения времени, но… Ты еще совсем юн. Пока что об этом можно не задумываться.       Осознание придет потом. Когда Брисеис повзрослеет, когда Рафаил покажет свое истинное лицо и напомнит о части тифлинга в этом договоре.       Но в тот день вся чудовищность будущего маленького тифлинга не имела для него никакого значения, ведь впервые в жизни он ощущал себя защищенным и любимым. Он с трепетной жадностью поглощал пищу, мучился от невыносимой боли, разрывающей его внутренности до такой степени, что он мог умереть от этих мучений. Но он не умирал. Будто бы всякий раз, когда тщедушное тело готово было сделать свой последний вздох, невидимая рука сжимала сердце Брисеиса изнутри, заставляя его биться вновь.       Брисеис был дома.       Брисеису казалось, что он был счастлив.       ***       Тот, кого нарекли Брисеисом, зачастую оборачивался назад, мысленно возвращался в злосчастный день, когда заключил договор с Рафаилом.       Ему было безмерно жаль то слабое, безымянное ничтожество. Оно крупно заблуждалось, искренне убежденное в том, что нет ничего страшнее смерти. Что для того, чтобы гибели избежать, можно пожертвовать чем угодно. Встретившись с дьяволом, Брисеис попросил о сущей глупости. Не о богатстве или могуществе. Он просто умолял, нелепо цепляясь за ногу того, кто казался добродетелем, не дать ему умереть.       Но прошли годы. Очень много лет, на самом деле. Брисеис перестал считать, когда достиг круглой даты в сто лет. Спустя все эти годы, по некой жестокой иронии, всё, о чем он мог мечтать — это смерть. И всякий раз, когда она оказывалась близка, Брисеиса грубо и без спроса возвращали назад. В его дом. Дом Надежды.       Совсем как сейчас.