23. Пустой дом
Туманится диск луны…
Два круга мерцают в тени ветвей:
Филин в мутных очках.
Рейстлин тронул веточку ежевики. Аккуратно, минуя острый шип, чтобы не повредить пальцы. Этими кустами поросло все пространство вдоль забора, отделяющего двор Башни Высшего Колдовства от соседнего двора, или, скорее, запущенного сада, в который выходил темными, слепыми окнами молчаливый дом, большой, ниже Башни, но широкий, сереющий каменной кладкой. Даже там, где забор обвалился, а подальше от улицы и вовсе прерывался, словно тот, кто его ставил, притомился и бросил это занятие. — Кто там живет, мастер Хоркин? — спросил Рейстлин наставника накануне, возясь на кухне с ужином. — Никто, — ответил Хоркин, который за обеденным столом смешивал какое-то зелье. — Он пустой. Должно, хозяева уехали, когда в Нераке обосновались темные силы. Или не уехали, а что-то еще. И вот теперь Рейстлин, воспользовавшись тем, что учитель ушел куда-то по делам, бродил вдоль внутреннего покосившегося забора, больше подходящего для деревенского домика, чем для Башни Высшего Колдовства. Наружная ограда соседнего пустого дома представляла собой высокую стену, укрытую плющом и диким виноградом, словно покрывалом, а боковой забор был низеньким и хлипким. И напрочь заросшим кустами ежевики, смородины и облепихи, которые представляли собой непроходимую мешанину из колючих зарослей. Наконец, в дальнем углу двора Рейстлин отыскал менее заросшее местечко. Удачно, что его не было видно с улицы и из окон Башни. В крайнем случае он мог бы применить магию, чтобы расчистить проход, но это последнее, что ему хотелось делать сейчас. Маг раздвинул колючие заросли, прикрывая руки широкими рукавами черной мантии и осторожно принялся пробираться в чужой сад, отводя ветки, так и норовящие ухватить за полы одежд. Они потяжелели от вечерней росы, так что, когда Рейстлин наконец выбрался из ежевичных зарослей в соседский сад, черный бархат успел вымокнуть. Маг тщательно стряхнул с мантии приставший растительный мусор и листочки. Рейстлин никогда не делал ничего подобного. В детстве, когда орава его сверстников лазала по чужим огородам, во главе, конечно же, с Карамоном, Рейстлин сидел со своими книгами и дожидался, когда их поймают за воровством чужих яблок. “Я принес тебе яблоко,” — говорил гордый Карамон после, показывая свою добычу. “Я не хочу, оставь его себе,” — отвечал ему Рейстлин. “Почему? Это честно добытая разбоем добыча!” — чумазое, перемазанное лицо брата делалось недобрым. “Потому и не хочу. И, к тому же, “добытая добыча” — так не говорят.” “Ты дурак, Рейст. Я буду известным разбойником!” “А я буду волшебником, который тебя остановит.” В чужом саду было тихо. Шум с улицы проникал сюда отдаленно, отсеиваемый высокой стеной. Рейстлин прошел чуть дальше, под сень раскидистых старых груш, и тяжелая капля с набрякшей влагой ветки упала прямо ему за ворот. Маг поежился и накинул на голову капюшон. Под ногами у него тихонько хрустнул гравий, еще не до конца разнесенный ветрами с дорожки. Рейстлин внимательно прислушался, стараясь понять, не доносится ли из сада или из дома каких-либо посторонних звуков, но ничего не услышал. Заклинание неприметности он, тем не менее, держал наготове и не прекращал прислушиваться, скользя по саду, держась на всякий случай под прикрытием деревьев. Первым делом Рейстлин, сторожась, обошел дом и подошел к наружной стене. Она и в самом деле была высокой, в полтора его роста. Маг прикинул и отыскал то место, где на гребне стены сидел загадочный певец, распевающий песню про Скрытый Свет. В тот день, когда они с мастером Хоркином ужинали напротив, в “Драконьем Хвосте”, он отвлекся на Карамона, и пропустил тот момент, когда солдаты с руганью стали возвращаться обратно, так и не сумев никого схватить, поскольку певец словно провалился сквозь землю. Исчез, точно его и не было. Рейстлин внимательно осмотрел смородиновые заросли. Тронул несколько поломанных веток и примятую чужими сапогами траву — сильно, заметно, явно с прыжка. После одного раза трава бы поднялась снова. Следопыт из Рейстлина был весьма посредственный, однако, здесь и он догадался, что этим путем, очевидно, проходили не один раз. Маг развернулся и тихо пошел обратно, держась в тени груш, к дому, который возвышался над садом большой и совершенно темной тенью, минуя широкую дорожку, ведущую от наглухо закрытых ворот к потемневшему от дождей крыльцу. Он обошел боковой фасад и подошел к черному входу. На пробу потянул выкрашенную в красный дверь. Яркая краска успела потемнеть и уже кое-где начала облезать, обнажая темное дерево. Дверь не поддавалась, запертая на щеколду изнутри. Рейстлин достал нож, которым обычно срезал травы и осторожно запустил его в щель между дверным полотном и косяком. *** Рейстлин не был уверен, однако черная свеча отыскалась в запасах Башни. Он не был уверен даже в том, что черная свеча вообще нужна. Что нужна хоть какая-то свеча. Теперь Рейстлин — один, в пустом доме, посреди чужой гостиной. Узорчатые южные ковры, каминная полка, шкафы, изящный резной секретер у стены, столик для вина возле кресел и сами кресла — все покрыто туманным слоем пыли, пачкающим пальцы, оседающим на полах мантии и заставляющим Рейстлина покашливать. Через высокое окно, сквозь помутневшее стекло едва проникает искусственный свет с улицы, совершенно не разгоняя густую чернь теней, клубящихся по углам. Белой и алой луны сегодня нет, зато сегодня — эсбат черных магов, полнолуние Нуитари. Рейстлин не видит Черной Луны, но все еще рассчитывает лунные фазы. И как это вышло, что я, белый маг… — думает Рейстлин, сидящий на коленях посреди чужой комнаты, куда он проник тайком. Думает — вскользь, не задерживаясь на этой мысли. Не задерживая мысли в уме вообще. Юный маг отыскивает меж висками кристальную тишину, заставляет суетный внутренний монолог смолкнуть, оборваться на полуслове, затихнуть. Протягивает руку и поджигает установленную перед ним на полу, на пыльном блюдце, свечу, высекая коротким щелчком магическую искру. Внутри себя воссоздает даже не образ — ощущение божественного прикосновения, однажды испытанное, дожидаясь, когда колышущийся огонек свечи оттеснит на задний план всю остальную комнату, когда ухватит его внимание, сфокусирует и заострит его на себе, как увеличительное стекло фокусирует и усиливает свет. Рейстлин спокойно ждет, когда ум станет совершенно расслабленным и, при этом, чрезвычайно обостренным, когда в восприятии останется только маленький пляшущий язычок пламени и образ чужой ауры. Мощной, темной, смывающей все, к которой он тянется, которую тянет к себе, которой желает сейчас. Которую зовет. Рейстлин не совсем понимает, откуда звучит голос — из-за спины, или отовсюду сразу, или в голове, бесцветным отзвуком. Только что вспоминаемое, воображаемое ощущение темного божественного присутствия вдруг накатывает волной, истекающей силой, плещет по комнате, заполняя ее. — Закрой глаза. Маг послушно опускает ресницы. Словно видит сквозь веки черный, алмазный, хрустально-сияющий непроглядный свет. Шаги, плавные, текучие, мягкие, неспешные, начинаются позади, идут по кругу, словно замыкая Рейстлина в ловушку. — Так-так, маг Маджере. Ты собирался призвать меня при помощи черной свечи? В заброшенном чужом доме? Как призрак? — голос вспоминается по первой встрече. Он словно всегда улыбается недоброй улыбкой. — Мне следует, возможно, поблагодарить тебя, что ты не поставил для меня за печкой коробку с бусинами и блюдце молока? — Но ведь сработало, господин мой Нуитари, — тихонько отвечает Рейстлин, не открывая глаз. Шаги приостанавливаются, и маг слышит сухой, резкий, но веселый смех и словно воочию сидит, как смеется его обладатель, в изумлении прервав свое хождение, вольно откинув назад голову, как вздрагивают от смеха его острые плечи, как жмурятся лунно-черные глаза. Потом шаги возобновляются, и временно лишенный возможности видеть Рейстлин вдруг дергается, ощутив резкий взмах силы совсем близко и уже ждет, что его сейчас сметут, отбросят. Но всего лишь — гаснет красный свет, видимый сквозь веки. Нуитари движением руки гасит свечу, и Рейстлин остается в темноте. Потом он чувствует, как чужая аура становится еще ярче, давит, до боли в желудке, до тяжести в плечах. От этого ощущения очень хочется стать каким-то образом еще более коленопреклоненным, опустить голову, прижаться к полу. По плечам скользит рука, поднимается, взявшись сзади за ткань капюшона, спускает его с головы мага. И Рейстлин ощущает, как по затылку скользят пальцы, перебираются к виску, мягко ведут по коже бритвенно-острыми длинными стилетами ногтей. Рейстлин не видит, но уверен, что эти ногти вычернены, как будто пеплом. — Чего ты хочешь, Маджере? — нежно и опасно спрашивает бог. Маг с трудом проглатывает вставший в горле ком, чувствует, как задыхается, словно из него выбили дыхание. — Я хочу похитить пленника из лагеря Синей Армии, боже. Пальцы перемещаются вперед, подхватывают под подбородок, удерживают лицо. Голос теперь звучит прямо перед ним. — Не открывай глаз. Хочу, чтобы ты чувствовал себя неуютно. — Мне неуютно, — поспешно и слегка сдавленно заверяет Рейстлин. — Хорошо. Итак. Я не спрашиваю, зачем тебе этот пленник. Однако, поясни, маг Маджере, зачем он мне? Почему я должен тебе помочь? Почему не моя сестра? Или — еще лучше — не мой непроходимо-светлый брат, под крылом которого ты обретаешься, если мне не изменяет память? Не изменяет ведь? — Не изменяет, господин мой. — Так почему? — Потому что я… подумал, что у тебя есть более весомый повод, боже. — Удиви? Рейстлин вдруг чувствует всю смехотворность своего намерения вот сейчас объяснять божеству про обстановку в городе, про Скрытый Свет, про политические игры Китиары. В миг все это кажется таким мелким и несущественным — как шелестящая возня мышей за печью. — Я… слышал, что ты в ссоре со своей матерью, господин Нуитари. — А. Об этом не слышал только глухой. Но продолжай. Мне даже любопытно, при чем здесь какой-то пленник. — Я хотел бы… выйти на тайное общество, которое хочет помешать Богине здесь, в Нераке. Они были бы рады этому пленнику, — Рейстлин снова сглатывает, чувствуя, как удерживающие его лицо пальцы разжимаются. Он слегка опускает голову. — Помоги мне помочь тебе, боже… Снова раздаются шаги — сперва приглушенные ковром, а потом — гулкие, по поскрипывающим доскам. — Помочь мне? — шаги снова возвращаются и приостанавливаются. — Помочь. Мне. Давно ли я нуждаюсь в помощи одного мага-недоучки и кучки светлого сброда, Маджере? Рейстлин молчит, потому что ответить ему нечего. Потом он говорит: — Позволь мне открыть глаза, господин мой. — Не позволяю. И все еще жду ответа на свой вопрос. Рейстлин наклоняет голову и опускает ладони на глаза, словно для верности, чтобы надежнее выполнить запрет. Но когда он отнимает руки, голубые распахнутые глаза смотрят в темноту. И видят в тенях высокую фигуру, похожую на устремленную ввысь стрелу, на промельк тени меж туч, на взмах нетопыриного крыла, на последний вздох, на быстрое движение мизерикорда. Он не может рассмотреть лица, видит только струящиеся пряди волос, высоко вырезанную линию скул и черное сияние черной луны надо лбом. Нуитари усмехается, не удивляясь дерзости мага, смотрящего на него в упор. — Нет, не нуждаешься, боже, — отвечает Рейстлин. — Но ты можешь использовать — меня, как тебе угодно. — С чего ты взял, что хочу? — спрашивает Нуитари. — Ни с чего. Предположил, что ты недоволен ссорой, господин. Бог снова сухо усмехается, снова заходит за спину Рейстлина и наклоняется к его уху. — А отчего я, Маджере? Я могу понять, почему ты в мечтах желаешь примерить венец победителя Богини Тьмы, но я ведь не менее темен? — Это не твоим именем пытают безвинных, боже. — А если будут — моим? — Не будут. — Почему? — Потому что магия важнее пустой власти. Потому что среди людей, которых запугали, не будет хороших магов, а значит — не будет настоящей магии. Потому что ты пришел на мой зов и не убил меня сразу за дерзость, — отвечает Рейстлин. Нуитари смеется снова.