Если хотите умереть, позаботьтесь о том, чтобы не умирать дважды.
Над домом сгущались свинцовые тучи. Серые облака закрыли весь небосвод, сталкивались друг с другом, словно им не хватало места. Ожесточённая борьба сопровождалась громкими раскатами грома, вспышками молний, казавшихся такими далёкими, но, несмотря на это, всё равно пугающими. Красивое звёздное небо и круглая яркая луна скрылись ото всех, погружая одинокий особняк на поле в темноту. Лишь иногда пространство озарялось светом, открывало вид на пустой в ночную пору сад, на безмолвный лес, угрожающе возвышающийся над всеми его обитателями, чуть дальше от мэнора. К деревьям-великанам и разросшимся кустам вела одинокая тропа, но и та исчезала в густой темноте беспокойной ночи. Оглушающий рокот хохочущих туч разносился на многие мили, оповещая каждую душу о приближающемся ливне. Первые тяжёлые капли застучали по крыше, отбивали собственную грустную и мало кому понятную мелодию. Тревожные ноты звучали во всей этой песне дождя и грома, словно аккомпанемент к трагической сцене. Мэнор, погружённый в глубокий сон, оставался равнодушен к разрыдавшейся природе. По его коридорам никто не ходил и не вглядывался в одинокий пейзаж за окном, отсчитывая секунды после грома, чтобы увидеть озарившуюся вспышкой молнии поляну. Только холодный ветер петлял в лабиринте, насвистывая что-то портретам и колыхая занавески. Приоткрытые двери со скрипучими петлями двигались в такт порывам, создавая мнимое ощущение, словно кто-то невидимый гуляет по дому. Если прислушаться, то в ужасе осознаёшь — незваный гость далеко не один. Целая толпа слоняется из угла в угол, а отследить их бесцельное движение можно по скрипу половиц и лестницы то там, то тут. Призраки прошлого не оставляют этот особняк, ожидая, когда к ним присоединится очередная душа. И томительное существование наконец было вознаграждено, ведь сегодня — возрадуйтесь, мёртвые! — покинул мир живых подающий большие надежды маг. В маленькой комнате, окутанной дымом благовоний и напряжённой атмосферой, под толщей прозрачной воды, на дне ванной, лежало девичье тело. Смерть стёрла с лица все краски, оставила лёгкий поцелуй на обескровленных губах, готовая принять покинувшую своё тело душу. Но сердце, что не билось целую ночь, неожиданно заработало вновь. Тяжёлые веки распахнулись, открывая взору лишь мутный мир. Всё казалось сплошной иллюзией, разыгравшимся воображением. Впрочем, наваждение быстро исчезло, стоило только нестерпимой боли обжечь лёгкие. Тело забилось в судорогах, не подчиняясь своей хозяйке как положено. Рука ухватилась за край ванной, цепляясь за бортик как за спасительный трос. Наконец, из воды вынырнула фигура, сжимаясь пополам от непрекращающихся рвоты и кашля. Спазмы не отпускали горло из своих крепких тисков, не давали сделать долгожданный вдох, вынуждая дрожащие пальцы обхватывать шею, рвать на груди одежду. Неконтролируемый ужас от происходящего господствовал в разуме, и если бы не отчаянное желание жить, то девушка, скорее всего, вновь бы умерла. С губ капала вязкая слюна, громко ударяясь о воду в ванной. Лишь этот звук нарушал кладбищенскую тишину в комнате, проникал в глубины разума, вынуждая мозг, наконец, работать, пусть и хаотично, как заржавевший старый механизм с недостающими шестерёнками. В нос ударил терпкий запах благовоний, словно всё в этом помещении намеревалось задушить, отнять необходимый кислород, маленькими порциями попадающий в лёгкие. Дым застилал пространство, бережно окутывая и скрывая все предметы интерьера. Будто уверял: «Это всего лишь сон». Только ощущения реальности от происходящего не уступали сладкому наваждению, которому всеми силами хотелось поддаться. Кап, кап, кап. Теперь уже посыпался град капель на кафельный пол, когда восставшая из мёртвых приняла первые попытки подняться из холодной воды. Руки слушались скверно, а ноги, будто деревянные, отказывались поднимать свою хозяйку и уносить отсюда куда подальше. Голая кожа стоп почувствовала гладкую поверхность пола, и новые иглы осознания больно впились в разум. Всё по-настоящему, это не воспалённый событиями мозг проецирует в голове кошмары. Происходящее не рассыпается, не растворится в утренних лучах рассветного солнца, прогоняя мрак и всепоглощающее чувство страха от пережитого сна. Как знак подтверждения, комната осветилась вспышкой молнии, последовал раскат грома, затрещавший и раскрошивший до этого сохраняющуюся тишину. Он звучал так громко, что до боли стиснуло виски, но… ничего. Никакого освобождения от морока, чувства облегчения — только необузданное отчаяние зарождалось в грудной клетке, где быстро отбивало ритм ожившее сердце. Оно ускоряло темп, будто боялось, что вот-вот — и снова остановится, прекратит гонять кровь по жилам и тело вновь достанется смерти, которую уже один раз обманули. Во второй она не смилостивится — будет долго и мучительно отбирать жизнь, чтобы отомстить за сегодняшнюю ночь. И долго ждать мщения не пришлось. Стоило только полностью выбраться из ванной, как расчерченный под ногами круг сомкнулся. Свечи ярко полыхнули огнём, радостно знаменовав сработанную ловушку для жертвы. Капкан крепко сжал своими острыми зубьями трепыхающуюся из стороны в сторону девушку, но невидимые стены не позволяли убежать. Они медленно смыкались, чтобы задушить, раскрошить рёбра и наконец добраться до бьющегося сердца. Сжать в своих тисках, пока кровь не прольётся рекой, а от загнанного в сети зверька не останется живого места. Пространство задрожало, предчувствуя жертву, ту жестокость, с которой медленно будет увядать душа, так и не познав новой жизни. Рука сильно ударила по барьеру, а из глотки вырвался первый болезненный и испуганный вскрик, но он поглотился магией, исчез бесследно во мраке и дымке комнаты. Ещё удар. Сильнее и отчаяннее, до судороги, до крови на костяшках пальцев, которая бесформенными пятнами оставалась на прозрачных стенах барьера. Такая отчаянная борьба, отчаянное желание жить лишь подогревали к действию. Вынуждали всё больше и больше сражаться, насыщать чары кровью, сдирая почти до костей руки. Они ведь так этого хотели! Берите! Упивайтесь! — По… жалуйста, — хрипло прозвучала жалобная мольба, когда стены сомкнулись настолько сильно, что стало трудно дышать. Приходилось вставать на носочки, вытягиваться во весь рост, лишь бы отсрочить момент, когда давление переломает тело пополам. — Умоляю! — с глаз сорвались слёзы. Крупные капли бежали по щекам и падали с подбородка вниз. Мир снова стал мутным, но ощущался по-прежнему реальным. Боль не давала ни на миг об этом забыть. И разом всё прекратилось. Ушло давление, вынуждая обессиленное тело снова оказаться в ванной с холодной водой. Дрожь, как разряд тока, прошла от головы до пят, придавая неизвестно откуда взявшиеся силы. Удалось подняться с первого раза, буквально подскочить, наступая носком на что-то неровное, совершенно не сочетающееся с гладкой поверхностью ванной. Руки тут же выудили волшебную палочку, сильно стискивая древко, которое ощущалось чем-то инородным, не дарующим надежду на защиту. Зато подталкивающим к действию — бежать! Нестись сломя голову подальше от всего окружающего хаоса. Покинуть комнату как можно скорее, пока не стало поздно и следующая ловушка не захлопнулась, уже никогда не выпуская свою жертву из капкана. Убежать от смерти, в очередной раз выскочить из её костлявых рук и только больше разозлить, но главное — выжить! Выжить, выжить, выжить! Дверь распахнулась, пропуская отчаянную душу во тьму, где мрак пожирал пространство и был ничуть не дружелюбнее того, что распространялся за спиной в ванной. Там разом потухли все свечи, знаменовав конец. Или, быть может, начало? Это не имело значения для лихорадочно работающего мозга, что медленно погружался в ещё более пугающую темень — небытие. Нога очень некстати наступила на подол отяжелевшей от воды сорочки, и тело повалилось на пол. Всё закружилось, вернее было сказать, ничего, ведь в такой непроглядной тьме тяжело было разглядеть собственные руки. Молния ещё раз осветила комнату, но это было уже бессмысленно. Разум окончательно сдался, уступая место сну, который так отчаянно желала видеть во всем происходящем родившаяся душа.***
Сознание приходило постепенно, вместе с головной болью и неприятно покалывающими конечностями от долгого неправильного положения. Тихий стон, почти различимый, пронёсся по комнате, вынуждая медленно поднимающуюся фигуру застыть на месте и прислушаться ко всему, что происходит вокруг. Никаких голосов, шагов или даже шороха не раздавалось — только непрекращающийся барабанить по карнизу и крыше дождь. Это давало слабую надежду выбраться отсюда, так ни с кем и не столкнувшись. Если действительно удастся, то можно считать, что не просто удача, а самое настоящее чудо повелевает сегодняшней ночью. Глаза постепенно привыкали к темноте и достаточно быстро признали из всех нечётких очертаний палочку, так и лежащую рядом. Пальцы быстро сомкнулись на рукоятке, но средство защиты взбунтовалось, завибрировало, будто отторгало прикасавшегося к нему мага. Всё её существо, если таковое вообще имелось, противилось попыткам быть использованной, но это в данную минуту волновало меньше всего. Если она поможет хоть немного против того, кто здесь обитает, — это уже хорошо. Подняться с пола оказалось нелегко, но гораздо проще, чем понять происходящее вокруг. Сюрреализм бил по самообладанию, вынуждал нервы натягиваться как струны, на которых вот-вот — и сыграют похоронную мелодию. «Я Илифия Керр, — немое произношение собственного имени, просто чтобы убедиться в сохранности воспоминаний или даже рассудка, — родилась в Лондоне в две тысячи тридцатом…» Вспышка озарила комнату, вынуждая вздрогнуть от контраста сначала яркого, потом тёмного. Зрение не успевало переключаться, и снова пришлось щуриться, чтобы не столкнуться с чем-то по пути. Ноги ощущали ковёр, ворсины которого, словно иглы, впивались в кожу. Все чувства обострились. Липнущее к телу платье и пряди мокрых волос вызывали дискомфорт, заставляли покрываться мурашками, а от дуновения неясно откуда взявшегося ветра становилось холодно. Мышцы, словно налитые свинцом, не подчинялись, а от запаха сырости подступала тошнота. Пахло лесом, летом в разгар шторма, но это никак не успокаивало — только больше навевало тревожных мыслей. Лондон не пах лесом. Сырым асфальтом, выхлопами газа и пылью, оседающей на тротуаре под весом дождевых капель, но не мокрой листвой или пропитавшейся водой землёй. И ведь звука машин, стремительно заполоняющих город, не было слышно. Ливень неспособен заглушить гудки, раздающиеся даже в ночное время. — Люмос, — чуть слышно прошептала Илифия, отпугивая мрак, загоняя его в углы, где тому самое место. Интерьер под тусклым светом от палочки, что по-прежнему отказывалась исправно подчиняться, то освещая, то на мгновение погасая, был неимоверно мрачным, до глубины души пугающим. Убивал последние крупицы надежды на то, что Керр просто ходит во сне по своей квартире. Высокие потолки и огромные стены давили своим масштабом, вынуждали задирать голову, чтобы рассмотреть россыпь узоров, которые не давали никакой информации о том, где она может находиться. Почти пустое, необжитое помещение лишь больше убеждало в догадках о похищении. Иначе объяснить происходящее не удавалось. Правда, возникали закономерные вопросы: почему к ней ещё никто не пришёл, не выдвинул требования, не убил? Всё исчезало в голове так же быстро, как и появлялось. Ничего не укладывалось, не формировалось в чёткую мысль. Лишь: «Уходить — тихо, незаметно». Проведя палочкой вдоль периметра и выискивая дверь, Илифия испуганно отпрянула, замечая перед собой яркий отблеск, но быстро сообразила, что это всего лишь зеркало. Гротескное, с резной рамой, напоминающее старое ювелирное изделие, которое в пору продавать на рынке за баснословные деньги. Оно очень подходило интерьеру — такое же мрачное и древнее, как вся мебель, украшающая комнату, чтобы хоть как-то заполнить пустоту. Но взгляд зацепился за фигуру. В зазеркалье стояла незнакомка. Худощавые руки потянулись к кудрявым тёмным волосам. Пряди свисали от тяжести воды, неприятно липли к коже, закрывая обзор, но даже так было прекрасно понятно: лицо ей не принадлежало. Грубые, острые черты придавали незнакомке опасный вид, а в совокупности с бледной кожей создавалось полное ощущение, что в отражении стоит враждебно настроенный труп. Пара секунд — и мертвец выскочит из зазеркалья, чтобы впиться зубами в глотку и отрывать кусок за куском, наслаждаясь кровью и смертью. Собственный неуверенный шаг в сторону испугал, ведь человек по ту сторону стекла сделал то же самое. Повторил мимику, движения рук, которые осторожно нацелили конец палочки прямиком на отражение. Признавать, что это она в зеркале, голова отказывалась наотрез, но с каждой минутой отрицать становилось сложнее. И когда Илифия вплотную приблизилась к зеркалу, больше не осталось никаких сомнений. «Кто ты?» Бровь изогнулась, преображая лицо из напуганного в настороженное, но отражения неспособны отвечать, а только повинуются, как тень, своему хозяину. Она теперь была владелицей этого тела — ненужного, безобразного и вселяющего страх. Почему и как так вышло? Рассказать могла лишь та, кому изначально принадлежало тело, а она… видимо, уже была мертва. Её поглотила вода. Свет вмиг погас, чем вызвал очередную панику. Оставаться в темноте не было никакого желания. До дрожи в коленках, до скрипа зубов и гулко стучащего сердца хотелось выбраться из дома, из нового тела. Лиф готова сдирать с себя кожу, рвать волосы на голове, поглощаемая всеобъемлющим и не покидающим ни на минуту отчаянием, но всё, что она делала, — лишь из раза в раз повторяла заклинание света, тряся палочкой, будто та от таких действий непременно ей подчинится. — Люмос… Люмос! Люмос, твою мать! — она почти срывалась на крик, не контролируя мысли, которые визжали о том, что нужно быть тихой. Не удавалось взять себя в руки, а беспорядочное махание, казалось, только больше разозлило магический предмет. Вместо необходимого света из кончика вырвалось пламя, быстро переместившееся на ночную сорочку и так же быстро погаснувшее от влажной ткани. Остались только слегка обожжённые края подола. Обессиленно опустив руку, Илифия пару минут пыталась просто сосредоточиться. Отогнать страх, крепко обнявший разум и не позволяющий думать рационально. Если на неё нападут, она ничего не сможет сделать, и дело даже не в парализующем ужасе, а в неспособности наколдовать элементарное заклинание. Что уж говорить о её собственных навыках, которые за годы после выпуска из Хогвартса покрывались толстым слоем пыли из-за ненадобности. Противостояние будет напоминать не бой, а жалкие попытки сотворить слабенькое заклинание, которое ей, впрочем, вряд ли спасёт жизнь. Жгучая ярость расползалась по венам, подогреваемая нежеланием вот так просто умирать неизвестно где и неизвестно почему. Пожалуй, стойкая уверенность в том, что она сейчас спокойно аппарирует, позволила контролировать чувства, не отдавать их в полную власть отчаянию и страху. Но гнев сразу потух, как слабый огонёк свечи, когда после долгого прокручивания нужного места для перемещения ничего не произошло. Всё тот же интерьер и отвратительное отражение в зеркале. Тогда она сорвалась на бег. Почти вышибла дверь, ориентируясь наугад. Больше не было сил терпеть скребущее по спине чувство неотвратимо приближающейся трагедии. Лиф бежала босиком по каменному полу, концентрируясь лишь на одном: желании оказаться на свободе. Поздно осознала, что коридор освещался свечами и был настолько длинным и извилистым, что на очередном повороте она просто остановилась, глотая большими порциями воздух. Не было ни конца, ни начала. Сплошной лабиринт из однотипных картин и декора, украшенного росписями или каллиграфично выведенными словами на, кажется, латинском. Глаза цеплялись за любые подсказки, но выход не удалось найти ни через пять, десять, даже двадцать минут. Брождение по коридору теперь больше походило на бесцельную прогулку по музею. Илифия всматривалась в портреты, вздрагивала, когда кто-то из жителей полотна обрушивал на неё укоризненные взгляды, а того и хуже — слова о неподобающем виде или нарушении чужого покоя в такой поздний час. Она тогда просто продолжала идти дальше, часто оборачиваясь, в надежде, что никто из портретов не привлёк своими речами кого-то более реального. Ещё несколько тупиков, парочка поворотов, и Лиф вышла к большой лестнице, ведущей вниз. Спускаться сразу она не стала. Медленными шагами приближалась к цели, пытаясь уловить чьё-нибудь присутствие. Чудилось, словно за ней следят, и это были далеко не безобидные картины, потому что взгляд проникал в нутро, неприятно скользил по спине, с которой стекал пот. Он чертил невидимую дорожку по рёбрам, а потом впитывался в ночнушку, успевшую местами высохнуть. Нет, это чувство пристального внимания словно исходило от самого дома. Он наблюдал за выбивающейся новой деталью, желающей поскорее исчезнуть и больше никогда здесь не появляться. Но огромное поместье этого не хотело, играло со своей жертвой то в догонялки, то в прятки, и Лиф выступала далеко не ведущей. Ей управляли, заводили в тупики и позволяли видеть однообразные коридоры, чтобы запутать, сбить с толку. И вот сейчас, когда выход так близко, дом предоставил новую игру. Илифия заворожённо смотрела на огромную картину чьей-то семьи. С холодным взглядом они делали то же самое, обгладывали её фигуру со всех сторон, не позволяя разорвать зрительного контакта. Взрослая женщина возле хмурого мужчины казалась настоящей угрозой, ведь от тёмных, почти чёрных глаз хотелось не просто скрыться, а упасть на колени и просить о пощаде. Точно такой же эффект вызывала рядом расположившая девушка со знакомыми чёрными кудрями и лицом мертвеца. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы узнать в написанной на холсте девушке собственное новое отражение. И это осознание больно ударило по хрупкому самообладанию. Керр лихорадочно блуждала по холсту, пока не наткнулась на золотую табличку с подписью: «Toujours Pur. Семья Блэк». Это было последней каплей — граница стёрта, и больше ничего не сдерживало Лиф от крика ужаса, пронёсшегося по мэнору. Снова бег, вниз по лестнице, не разбирая дороги, перепрыгивая ступени и чуть ли не находясь на волоске от того, чтобы катиться кубарем до выхода. Падая на пол, запинаясь о собственные ноги и длинный подол сорочки, Лиф неслась к выходу, к свободе, но столкнулась лишь с запертыми дверьми. Снова кулаки врезались в твёрдую поверхность, срывалась корка с костяшек, освобождая путь новому потоку крови. Разум отказывался воспринимать, понимать, признавать то, что пару минут назад удалось сопоставить. Это ведь не могло быть правдой? Просто чьи-то жестокие манипуляции, после которых она готова отдать всё, лишь бы правда оказалась не такой жестокой, какая есть сейчас. «Моё имя Илифия Керр, — повторяла она, пока всё тело объяла судорога, вынуждая согнуться пополам и сдерживать рвоту. На языке появился кислый неприятный привкус. — Моё имя…» — Госпожа Беллатриса, — обратился к ней кто-то, прерывая отчаянные крики о помощи, который она никак не контролировала. Тело просто отказывалось подчиняться. — Брю поможет. Домовик смотрел совершенно не доброжелательно, скорее, обречённо. Словно он не хотел здесь находится и даже… боялся? В больших карих глазах Лиф отчётливо видела страх совершить лишнее движение или сказать слово, которое его хозяйка посчитает непростительным по отношению к себе. Брю переминался с ноги на ногу, но в целом пытался держаться гордо, непоколебимо, что выглядело крайне нелепо. Вся ситуация — полный абсурд, постановка, где главные актёры почему-то прячутся за кулисами, ожидая смерти второстепенного героя, чтобы уже наконец начался спектакль. Беллатриса… Он назвал её по имени. Чужому, незнакомому и отталкивающему. Оно даже звучало инородно, несопоставимо с ней. Это не её имя, не её тело. — Как ты меня назвал? — неверящим взглядом она изучала домовика, который тут же пал на колени и начал биться головой о холодный пол так сильно, что даже у Лиф пошли искры перед глазами. — Простите, хозяйка! Брю забылся! Брю не хотел осквернять ваше имя, произнося его своим грязным ртом! Керр схватилась за волосы, больно стягивая их пальцами, закрывая уши, но это никак не помогало. Она продолжала слушать испуганные извинения, граничащие с отчаянной мольбой, в которой так и звучала просьба не убивать его. Кажется, на полу уже проступили капли крови — настолько сильно Брю бился об него. И этот непрекращающийся громкий стук, гром за окнами и ливень. — Хватит… — прошептала она, ещё сильнее закрывая уши, но не помогло. Ничего не помогало от простого осознания, кто она теперь. Кем её решила сделать жизнь. — Простите Брю! Брю плохой, плохой и заслуживает наказания! — Хватит! — закричала Лиф, и её голос проглотил треск грома, сопровождающийся вспышкой. Домовик тут же прекратил, испуганно всматриваясь в искажённые черты лица напротив, пальцы, медленно перебирающиеся к лицу, чтобы ногтями впиться в кожу. Илифия окончательно потеряла связь с окружающим миром, полностью поддалась панике, не имея никаких сил спокойно проанализировать происходящее. Всепоглощающее отчаяние вылилось в громкий пронзительный крик, от которого волосы встают дыбом. Если бы не слёзы и спирающее от недостатка кислорода дыхание, вопль не прекращался бы ещё долгое время. С каждой минутой он больше походил на скулёж раненого волка. Брю поджал уши, теряясь от происходящего и не зная, как помочь. Единственным его желанием было поскорее скрыться в недрах дома, чтобы никого не видеть, а главное — не слышать всё происходящее здесь. У самого уже наворачивались слёзы от безысходности и страха перед человеческим безумием, которое он представлял только в виде жестокости, в чём сильно ошибался. Именно так выглядело сумасшествие: стеклянные глаза, кровоточащие царапины на лице, созданные от собственных ногтей, и дрожь по всему телу, будто приступ. Ужасная, душераздирающая картина. Илифия схватила бедного домовика за его скромную одежду, вцепилась пальцами в ткань, а потом отдёрнула руки. Забыла об осторожности, но чувство самосохранения резко напомнило о себе и о том, что пусть перед ней по виду безобидное существо, оно может навредить. Что она вообще хотела сделать? Вытрясти из Брю всю правду или крепко сжать его маленькую шею, чтобы избавиться от единственного свидетеля её нынешнего состояния? Воспалённый мозг перетасовывал все варианты действий, словно перемешивал карты, чтобы потом вытянуть наугад. Так Илифия себя сейчас чувствовала — немым наблюдателем за раскладом, который разум предоставит ей. Красная масть знаменует смерть, чёрная — побег, туз, черви, крести — страх, решимость, отчаяние. Было противно осознавать, насколько быстро и легко подобралась мысль об убийстве. Как отчаяние филигранно выстраивает план действий, по которому вынужденно следуешь, чтобы самому выжить. Хлопок где-то рядом вывел из оцепенения, и Лиф крепко сжала палочку, готовясь к атаке или, может быть, побегу. В поле зрения попал ещё один домовик в костюме и более опрятного вида. Тогда стало понятно, что Брю — не самый опасный эльф, ведь новоприбывший смотрел слишком пронзительно и холодно, без страха или неуверенности. В его руках была определённая власть, которую он тут же продемонстрировал, отправив Брю прочь и приказывая забыть обо всём, что он увидел. Тот вмиг растворился в воздухе, а Лиф до крови прикусила губу от осознания своей глупости. Она ведь могла попросить запуганного и неуверенного домовика перенести её отсюда прочь. — Госпожа, — эльф поклонился, а потом помог подняться, убирая с пола кровь и изучая состояние стоящей перед ним девушки. Не просто всматривался в неё, а будто анализировал, пробирался взглядом в душу. — Я принёс ваши зелья. Молчание было ответом. Как поступать, что говорить? Есть ли вообще верные слова в данной ситуации? Может, содержимое флаконов — яд, отрава, которая распространится по сосудам и выгрызет из неё остатки жизни? Руки тряслись только от одной этой мысли, нервно перебирали пряди жёстких на ощупь волос. Сомнения терзали около пары минут, а потом всё резко прекратило мучить, стоило только вязкой жидкости проникнуть внутрь. Илифия нахмурилась, проглатывая остатки смеси, очень напоминающую по вкусу горькие травы. Зелья обладали седативным и успокаивающим эффектом, потому что приступы паники сразу сменились полным безразличием, пугающим, пожалуй, не менее сильно, но как-то по-другому. Другой оттенок, другой привкус. Домовик, кажется, удовлетворённо кивнул — сложно точно понять его эмоции. На морщинистом лице самым очевидным было только равнодушие. Он вознамерился проводить Лиф в её комнату, сопровождая слова приглашающим жестом. Пришлось идти обратно, по мрачному, но уже не такому пугающему коридору. Просто сменяющие друг друга проходы, никак не отпечатывающиеся в голове. Запоминать сейчас путь было сложной задачей, и если раньше анализировать происходящее не выходило из-за всепоглощающего ужаса, то теперь апатия взяла на себя роль мешающего фактора. Пить зелье то ли было глупостью, то ли полным сумасшествием, но Илифия в ту минуту отдалась воле течения событий. Её просто уносило от берега всё дальше и дальше в неизвестность, а агрессивные волны так и норовили потопить с головой. Открытый океан, а она — маленькая песчинка, ничто в сравнении с могучей природой. Неожиданно подступила тошнота от одного воспоминания о воде. Жгучей боли в лёгких, которую та причиняла, стремясь вытолкнуть весь воздух и заполнить без остатка пустоту. Головокружение мешало нормально передвигаться, делать уверенные шаги. Ещё немного — и опять её охватит густая темнота перед глазами. Теперь в небытие хотелось погрузиться, хоть на короткое время почувствовать безмятежность и лёгкость, а не идти за незнакомым домовиком, по чужому дому, в чужом теле. Эльф остановился перед дверью, застыл статуей, ожидая дальнейших действий хозяйки. Его взгляд полностью расфокусировался, перестал беспрерывно блуждать по мертвецкому лицу и продрогшему от холода и страха телу. Илифия не хотела возвращаться: комната за какие-то пару часов начала олицетворять настоящий круг Ада, где её беспрерывно подвергают новым пыткам. Вдруг там очередная ловушка, готовая схлопнуться? Выбирать, впрочем, не приходилось и пришлось зайти в спальню, опасливо, но слишком заторможенно осматриваясь на наличие опасности. Если бы она и была, то Лиф даже не успела бы пошевелить пальцами. Настолько тело казалось ватным. Медленно передвигающийся оценивающий взгляд сталкивался лишь с тем же интерьером и тьмой, сочащейся из углов и ванной комнаты. Очередная попытка наколдовать Люмос вышла неудачной, зато зажечь свечи в канделябре на столе удалось. Свет озарил содержимое деревянного стола: книги, чернильница с пятнами по кругу, искусанное перо, газетные вырезки, содержание которых не получалось осознавать даже при прочтении несколько раз. Аккуратно взяв подсвечник в руки, Лиф продолжила осматривать комнату, перебарывая дурноту и тягучее желание лечь в большую постель и уснуть. Будто было необходимо увидеть всё, чтобы утром новые потрясения не жгли нутро очередной вспышкой паники. Ковёр по-прежнему неприятно колол босые ноги. За окном шумела гроза, но отдалённо, словно покидала это место. Илифии тоже хотелось скорее отсюда сбежать, но сознание после всего увиденного больше не могло близко подпускать реальность, в которой, видимо, придётся выживать. Всё это фоном проносилось в голове, пока впитывалась каждая деталь спальни. Даже странные засечки на дверном проёме в ванну удалось обнаружить, но как-то проанализировать увиденное стало просто невозможно, когда глаза остановились на календаре. Пятнадцатое июля, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год. Илифия поднесла канделябр поближе: вдруг игра теней исказила цифры, но нет… Дата вызвала внутри очередную волну сумасшедшей паники, но та быстро заглохла, подавилась действием успокаивающей настойки. Внутри было далеко не пусто — всё просто разрывало на части, но никакого выхода эмоций, никакого проявления чувств. Это походило на пытку, мучительное разрывание по кускам. Воздуха снова начало не хватать из-за прерывистых вдохов. Илифия развернулась спиной от очередного фактора, вынуждающего ставить на передний план всю плачевность ситуации. И, пожалуй, зря. Напротив стояло зеркало с её отражением, блестящими от слёз глазами, слишком несвойственно выглядящими для данного тела. Они так и не смогли сорваться и побежать по щекам. Ни крика, ни новой истерики, ничего, а внутри — полнейший хаос. Илифия сжала пальцами ножку, чувствуя, как впивается в кожу металл, а потом бросила подсвечник в зеркало, широко раскрывая рот для крика, но его так и не последовало. Лишь дождь из разбитого стекла и темнота, воцарившаяся после того, как свечи упали на пол и потухли. Но даже так в осколках было видно фигуру девушки. Фигуру Беллатрисы Блэк. И висящий календарь с датой. Пятнадцатое июля, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год.