Pieces

Антон объявляется, когда Арсений думает о нем. Просто посреди дня, пока Арсений замирает на несколько минут и, ничего не видя, смотрит в стену, выпав из насущных мыслей о том, что нужно успеть сделать в Питере за этот мини-отпуск. Провалившийся в воспоминание о том моменте, в котором чужой смех внезапно сделал брешь в привычной матрице: Антон рассмеялся от его шутки; он смеялся, Арсений смотрел на него, улыбаясь, и сперва не понимая ничего. А потом будто проснулся. Впервые за много лет вдохнул воздух. Как в детстве, когда с кровати наблюдаешь за солнечными брызгами, выскользнувшими из листвы и разбежавшимися по полу и потолку, и пытаешься поймать, пока не зашла мама. Только в тот момент источником солнечных брызг стала то ли его грудная клетка, то ли смех Антона. То ли сам Антон. Шастун, впрочем, и сейчас, слету, вышибает его из самого себя – набором незнакомых цифр на экране мобильника. Но каким-то чудом Арсений уже знает, чей услышит голос. Хотя объективных причин звонить ему у Антона нет. Антон говорит, что номер ему дал Стас, что он сейчас проездом в Питере и очень хотел бы посмотреть их выступление в клубе «Чаплин». А потом выясняется, что никакого выступления сегодня нет; голос Антона начинает звучать растерянно. «Но ты можешь прийти к нам на репетицию!» — тут же находится Арсений. Он встречает Антона у станции метро, и когда видит его длинную фигуру в объемной куртке, когда тот открыто улыбается, глупое сердце пропускает удар. Он неловко бьет его по плечу, говорит в шутку, что не успел соскучится - со времени их каждодневных репетиций в Москве и записанного эфира прошло от силы три дня. Антон объясняет, что приехал «на хвосте» у Макара и Вовки Киселева, и поспешно курит на ходу, потому что идти им, как предупреждает Арс, всего три минуты. На повороте Антон спотыкается, врезается в Арсения, он пахнет свежестью и сигаретами, и Арсению невольно невыносимо хочется продлить их соприкосновение. И вот тогда он загадывает это желание, на ходу, пока за рукав тянет его под нужную арку. Еще и еще прикасаться к нему. Их сборище мало похоже на репетицию. Толпа народа, набитая в маленькую каморку – помещение при спортивном клубе, куда их пускают за символическую плату – это тебе не Москва, где Дусмухамедов организовал для них целый мини-офис. Кто-то сидит на полу, кому-то повезло отхватить стулья. Сегодня суббота, поэтому, кроме Шастуна, тут девушка Сережи и его два друга, забегает Виноград с фотокамерой, и под конец импровизированной сценки, где они с Зоханом пытаются выторговать у Сережи помидоры, Арсений замечает, что становится душно. Он успевает подумать, что надо открыть форточку, когда будто в замедленной съемке видит, как, отталкивается ладонью, усеянной кольцами, от стены Антон, не сводивший с него все это время взгляда. На долю секунды он замирает на месте, а потом делает шаг к Арсению, продолжая смотреть на него, не моргая. Он будто хочет сказать что-то. Арсений выпадает из сценки, тоже неосознанно делает к нему шаг, и только поэтому успевает поймать. Шастун валится без сознания с высоты своего роста, задевает Зохана, который инстинктивно дергается в сторону. Он тяжелый, хотя и худой безумно, длинные руки свисают плетьми, и только с помощью Сережки Арсению удается не просто с трудом удерживать его в руках, с горькой усмешкой думая о коряво сформулированном своем желании, а перехватить удобнее и уложить на пол. «Мальчик болеет чем-то?» — слышит со стороны он голос Зохана, и замечает, как подрагивают его руки, когда легонько треплет Антона по щеке. Сережа без слов приподнимает длинные ноги, а Маша, опустившись на колени рядом, набирает в рот воды, распыляя в лицо Шастуна. И глупое сердце снова пропускает удар, когда Антон открывает затуманенные глаза, расфокусировано смотрит на него, и узнает. И оживает. — От меня одни проблемы… — тихо бормочет Антон чуть позже, смиряясь с тем, что сразу подняться ему не позволяют. — С тобой часто такое? — осторожно спрашивает Арсений. — Бывает иногда. — И… что врачи говорят? — Говорят, что я расту, — улыбается ему Антон. — Да че они могут сказать, Арс. В порядке я. — А сколько тебе лет? — Двадцать два. — Ну, может тогда и растешь, — улыбается в ответ Арсений, убирая с его лба влажные волосы, на долю секунды задерживая пальцы. Он не видит, но чувствует, как смотрит на них Захарьин. К репетиции они больше не возвращаются. Маша приносит шоколадные батончики и чай, подсаживаясь к принявшему вертикальное положение Антону, и рассказывает, что ей после обмороков очень помогает сладкое. Сережа только закатывает глаза. — Я уже почти привык. Главное успеть поймать, чтобы башку себе не разнесла. Арсений, тебе зачет. Они почти не разговаривают, когда Арсений провожает Антона на Московский вокзал по стремительно погружающемуся в сумерки городу. Антон все еще чувствует себя смущенным, курит одну за одной. Арсений вдруг останавливается и тянет его за рукав в Макдоналдс на Невском, покупает там колу, картошку фри и два бургера, один перекусить сразу, другой с собой. И как дебил наблюдает как Шастун ест, едва ли не подпирая щеку рукой. — Как ты понял? — спрашивает с набитым ртом Антон, смотрит коротко, смущенно, отводя взгляд, облизывает покрасневшие обветренные губы. — Как давно ты не ел? — грустно смеется Арсений. — Ты так накинулся на шоколадку.. — Вчера в последний момент узнал, что они едут. Из кровати прямо подорвался. Стас офигел. Сегодня с утра Макс меня заболтал… — Это Дрона сын? — Ага. Три годика. — Ты бы сказал. В следующий раз говори, — вздыхает Арсений и смотрит на его лежащую на столе руку, кольца на длинных аккуратных пальцах, блестящих от масла, браслеты. И как завороженный тянется потрогать один. Плетеный, толстый, нагретый от его кожи. Антон перестает жевать. — Красивый, — говорит Арсений, и поднимает на него глаза наконец. Смеется от растерянного выражения на лице напротив. — Нина подарила, — бездумно говорит тот, и медленно убирает руку, потянувшись за салфеткой. — Девушка твоя? — все же уточняет Арсений. - Захарьин открывает дверь своим ключом, заставая его на кухне. Арсений не знает сколько уже сидит и смотрит в стену. Чайник успел вскипеть и остынуть. И только мерно движется минутная стрелка старых часов на стене. — Проводил? — бросает Зохан, расстегивая пуговицы на своей куртке, прежде чем кинуть ее на спинку стула. — Я думал, что ты не придешь сегодня. — А я ненадолго. — Слушай, я не... — Голова болит? — понимающе и сочно смеется Зохан своим хорошо поставленным голосом. — А что, если мне требуется помощь? Я не знал, конечно, что ты добрый самаритянин. Оохх, — он демонстративно пошатывается и тут же падает на пол, примерившись так, чтобы не зацепить табуретку. Арсений в этот раз не успевает поймать – только вовремя подставляет голую ступню под его голову. Ежик волос колет и щекочет кожу. Развалившись, Захарьин перехватывает его лодыжку и дергает на себя. — Можно я? — мурлычет он, съезжая по полу так, что оказывается между ног Арсения. И по-хозяйски тянет вниз его домашние шорты. — Бля, Антох, хоть бы руки помыл, — кривится и давит смех Арсений. — А я ротом. Рот чистый, — Зохан демонстрирует широкий язык и свои белые здоровые зубы. И толкает его под коленки ближе. — Ну давай. Сядь на меня. Мне нужна помощь. - Позже Арсений выбирается из квартиры под громкий храп уснувшего на диване Зохана, в несколько шагов сбегая с третьего этажа. На улице ветрено, деревья шумят как прибой, и на несколько секунд он прикрывает глаза, втягивая прохладный воздух. А потом достает телефон. На дисплее далеко за полночь, и, конечно, не стоит, но пальцы сами – Арсений только наблюдает за ними – открывают недавние звонки, и набирают номер. А потом они все – и Арсений, и пальцы, и шумящие над головой деревья, слушают гудки. Антон отвечает после четвертого, его голос звучит удивленно. — Арсений? — почему-то уточняет он. — Антон, — вторит ему Арс и улыбается. И не дает опомниться им обоим. — Где ты едешь? — А мы уже стоим… вроде, в Твери. Вот, вышел покурить, — слышно, как он выпускает дым, как выдыхает в трубку. У него тоже ветер, и отголоски людского говора. — А я вышел погулять, — подхватывает Арсений. И снова не дает опомниться (ему? себе?) — О чем ты думал перед тем, как я позвонил? Антон молчит несколько секунд, а потом приглушенно отвечает. — У отца сегодня день рождения. Был бы. Он умер два месяца назад. Арсений замирает, уставившись в темноту: — Почему не рассказал? — Как-то не до этого было, — Антон невесело смеется, тоже не дает возразить ему, продолжая. — Но вот, получается, рассказал, — и выдыхает дым мимо трубки, задевая по касательной. Арсений прикрывает глаза. — Родители в разводе. Мы не жили вместе последние несколько лет. Редко виделись с ним, — без эмоций говорит Антон. — Наверное, это не имеет значения. Папа есть папа, — Арсений старается звучать мягко, и рассеянно теребит молнию на своей расстегнутой куртке, куда задувает ветер. Ему в ответ тоже хочется рассказать что-то о себе. Но что он может рассказать этому мальчику? — А я немного боялся своего отца, — говорит он. Где-то там за спиной у Антона, раздаются четыре ноты вокзального оповещения и диктор объявляет что-то, заглушая его голос. И они молчат, но не обрывают связь. — Когда там мы увидимся? — буднично спрашивает наконец Арсений. Антон улыбается, это не слышно, но почему-то ощущается так отчетливо, что губы невольно отражают улыбку. — Через три дня. Приезжай.