Pieces

В их последнюю встречу они стояли с Шастуном на балконе, Антон курил и смеялся, слишком яркий в том сером дне и теперь в воспоминаниях, Арсений не понимал, почему не мог отвести взгляд от него. «Схватывает на лету», — сказал Захарьин про него, когда они впервые попробовали импровизировать вместе. А теперь схватывает где-то в груди Арсения, глупо, как в школе, когда привычной дорогой идешь домой, мешая снег с грязью, и вдруг видишь, как в лужах отражается солнце. — Часика четыре поработаем и поедем на хату, — говорит Зохан, наступая в подернутую ледяной коркой лужу, и Арсений кивает, уже узнавая впереди серый панельный дом. — А где Шастун? — он спрашивает это, будто мимоходом, пока споласкивает руки прямо в раковине на кухне, совмещенный санузел занят Сережкой, и Захарьин обреченно хмыкает себе под нос, как в последнее время делает часто, стоит Арсу только упомянуть его тезку.    Свет на кухне пока не включают, хотя на город уже, дрожа, опускаются серые сумерки, и Арсений поворачивается к Диме, держа мокрые руки перед собой. — Да он температурит что-то, спит в комнате, — объясняет тот. — Обойдемся сегодня без него. Арсений чуть дергает плечами, отводя взгляд, и рассеянно ищет глазами чайник. Чаю не хочется, но это их маленькая традиция: когда допотопный свисток выплевывает громкость, они рассаживаются за столом, и Антон обычно просит положить три ложки сахара. Разговоры получаются не всегда по делу, но они стараются отчаянно — притереться и слышать друг друга. Сережка старается не упустить свой момент вступить, Димка закрутить поострее, Захарьин старается не перебивать, Андрей – записать особо важные моменты, а Арсений помимо всего прочего старается поймать взгляд Антона, который невозможно не поймать, случайно задев под столом его длинную ногу. Это чувство внутри он не анализирует, не хочет раскладывать перед собой, рассматривая, как карту. Он сдерживает его в себе, заталкивает вглубь привычными манипуляциями. И где-то там глухо звенит от пустоты при виде незанятой табуретки. На улице зажигаются фонари, в кухне наконец включают свет. Разговор становится громче, и Арсений поднимается незаметно, убирая руку Захарьина со своего колена, и как сумерки по квартире, просачивается к спальне, где задернуты шторы и все в серо-синей полутьме. Арсений застывает в дверях и всматривается в неподвижную фигуру на диване. Антон тихо спит, откинув голову на подушку, и, приблизившись, инстинктивно Арсений укладывает на его лоб ладонь, сдвигая спутанные волосы. Что-то снова замирает внутри, когда он вглядывается в юное чистое лицо. До тех пор, пока Антон не просыпается под рукой, жарко выдыхая, нехотя открывая расфокусированные глаза. — Какой ты горячий, дружок, — говорит ему Арсений, убирая руку, стараясь не замечать, как тот машинально тянется за ним, смаргивая сон, и не может не улыбнуться на тихие слова «Пиздец комплимент». Сизые зимние сумерки, заполнившие комнату, начинают таять, сначала по углам, сдаваясь темноте, пока Арсений молчит, уставившись в окно, где февраль, местами запорошив снегом прошлогоднюю траву, треплет ветром голые ветки. Картина, тождественная для любого двора, похожа на октябрь в Омске. Арсений прикрывает глаза, повторяя себе, что это не Омск, цепляясь за шумное и учащенное дыхание Антона. — Ты лечить меня пришел, Арс? — наконец хрипло спрашивает тот, стараясь звучать не сонно, пытается сесть. — Или я прям нужен? Арсений, встряхнувшись, качает головой. — Антош, таблетки у вас какие-то есть? У тебя температура, по рассказам моей ладони, где-то тридцать девять градусов. Надо прогонять. Антон хмурится, наклоняется вперед, начиная что-то искать на заваленном хламом низком журнальном столике. — Здесь где-то был этот… Терафлю. Несколькими минутами позднее лимонно-желтый терафлю шипит в стакане с щербинкой на боку, и Арсений держит его обеими ладонями, сидя по-турецки перед диваном. «Ты похож на Ходжу Насреддина, Арс», — смеется Антон, и забирает стакан, задевая горячими пальцами, тихо, потому что они так и не включают свет. Его незачем включать, после лекарства Антона срубает молниеносно, и, не отыскав нигде одеяла, Арсений наощупь укрывает его своей курткой. Антон пахнет влажным жаром и сигаретами. И еще тем, о чем не хочется знать. Склонившись, Арсений проводит по влажному виску носом, будто невзначай. И долго сидит рядом. — Самому не надоело суетиться? — долго посмотрев на него в ярком свете кухни, язвит чуть позже Захарьин, когда Арс появляется там с пустым бокалом и быстро споласкивает его. Сережка улыбается, Дима занят своими делами. Арсению все равно. — Ну он как младший братишка, Антох. Дим, у вас что, реально нет одеяла? Как вы живете вообще. — Он снова моет руки и берет с тарелки последний бутер с заветрившейся колбасой. И говорит, продолжая мысль, прежде чем начать жевать. — Теперь у меня нет куртки, и я остаюсь. Захарьин закатывает глаза. — В смысле нет куртки? Ты в ней пришел. — А я укрыл ей Шастуна, потому что у них нет одеяла. — Так пойди и забери, надо валить, Арс, через полчаса закрывается метро. — Ну смотри, как я раздену его? Он пригрелся. — Почему нельзя было взять его куртку? — Моя длинная, и он длинный. — Тогда возьми, блять, его куртку. — Ну смотри, как я возьму чужую куртку? Захарьин выдыхает, стараясь сдержаться. — Пойдем, — твердой рукой он тянет Арсения в санузел и, не церемонясь, вталкивает внутрь, когда они оказываются за закрытой дверью. Арс бедром ударяется о раковину, а та об стену, издавая громкий глухой звук. — Ну что? — устало спрашивает Арсений, когда тот напирает, заставляя прогнуться над перекосившейся раковиной. — Ну что ты, что? Давай не здесь. Он пытается выпрямиться, не глядя включает воду, чтобы Дима, Андрей и одевающийся в коридорчике Сережка ничего не услышали. Захарьин вздыхает, тянется и большим пальцем поглаживает его кадык, чуть надавливает на него, сам звучит еще более хрипло. — Ты, блять, что, серьезно запал? Запал на пацана?    — Антох, тебе-то какая разница, мы просто трахаемся, — на последнем слове Арсений закашливается, пытаясь оттолкнуть руку, но встречает сопротивление. — Тебе меня, блять, мало, да? Ну давай, покажи, покажи ему новый дивный свой мир, — Захарьин грубо тянет его за ворот. Арсений зажмуривается как от удара. Антон слышит звук захлопывающейся двери, и это будит его. Он потягивается, зевая, почти не чувствуя в теле прежней тяжелой ломоты. Сжимает в руках объемность пуховика, улавливая запах парфюма Арсения. — Арс? — на пробу зовет в темноту. — Они на кухне, — откликается усталый голос Димы с кровати. — Уходят уже. Антон поднимается, удерживая куртку в руках и, качнувшись, идет на свет, жмурится, спотыкается. Улавливает голоса из ванной. До слуха доносится что-то похожее на «Заткнись» — и судорожный знакомый выдох. — Арс?— не понимая, что делает, дергает ручку двери. Она прокручивается, но замок заперт. За дверью Захарьин прижимает своим телом к стене Арсения с агрессивным напором. — Хрен кто еще, кроме меня, поймет все твои заебоны. Ты же, сука, знаешь об этом. — Арс? Ты тут? — Антон снова, сильнее дергает ручку и едва успевает отскочить, когда дверь распахивается. Не поднимая на него головы, но нарочито задевая плечом, выходит Захарьин. — Ты в порядке?? — Антон не обращая на него внимание, заглядывает внутрь. Арсений разглаживает на груди футболку и улыбается ему в зеркало сползающей с одной стороны рта улыбкой. — Да все хорошо. Немножко поимпровизировали. Шастун качает головой недоверчиво. Со всей дури хлопает входная дверь, и из спальни доносится голос Димы: «Блять, ну хата ж съемная, ну ты сам, козел, платить будешь, если сломаешь!" Арсений осторожно берет из рук Антона свою куртку, тут же натягивая на себя. — Арс... — Ты как сам? — перебивает его Арсений. — Температура спала? — Все хорошо. А… — Метро через двадцать минут закрывается. Я побегу, Антош. Арсений делает извиняющуюся гримасу, потянув вверх бегунок. — Я тебя провожу, — выдыхает Антон и качает головой упрямо. — Мне похрену, Арс, что ты скажешь, я все равно выйду, мне надо покурить. Он отворачивается и тянет с вешалки свою одежду. Со вздохом Арсений ищет на верхней полке шарф, тянется нацепить на Антона. Тот послушно стоит, не спуская с него неподвижного потемневшего взгляда. Арс натягивает на него капюшон. — Ну пошли. Мистер Терафлю. Через минуту они стоят под фонарем, и Антон прикуривает, выпуская в сторону густую пелену сигаретного дыма. — Арс, послушай, — он кашляет, не сдержавшись, — Ты можешь переночевать у нас. Диван раскладывается, — стремительно опускает глаза первым порывом, но тут же поднимает их на Арсения снова, упрямо, — Давай ты останешься, — и опять глубоко затягивается, чтобы скрыть волнение. Арсений улыбается мягко, тянется, чтобы взять у Антона сигарету и вдыхает в легкие дым сам, прикрывая на мгновение горячие глаза. И смотрит, снова смотрит, не может не смотреть. На то, как отражается в чужой радужке вместе со светом фонаря. Он качает головой.    — Я пойду, Антош. Не стой на ветру.