La caverna dei Draghi: Зов Дракона

??? …о золоте и серебре. ???       Вечер укрывал в тени, прятал уставшие плечи под теплое одеяло, закрывал глаза невообразимыми руками и заставлял прислушаться к себе. Мягкий ветер трепал волосы, словно листья пальмы, что так приятно шуршали через мягкую мелодию, играющую в наушниках Аль-Хайтама. Он не любил слушать природу, не любил слушать людей, лишь легкий напев музыки в ушах, напоминающий о еще недавно беззаботных деньках, где под сомнение не ставилось все его существо. Сейчас ему казалось, что вся жизнь постепенно превращалась в гигантскую ложь, наваждение, а настоящее что-то пряталось где-то в веренице гробниц, несмело выглядывая из-за угла на Хайтама, посмеиваясь, подобно смеху рыжеволосой. Она тоже спряталась где-то там, вместе с неизвестным, словно бы поджидая на каждом углу. Куда ни посмотри — не избежать этих кудрей, что на солнце отдают мягким золотом, жидким сплавом, разливающимся по сердцу тонко, словно непонятная грусть, заковывающая его в одном положении на веки вечные. В положении пропущенного удара, когда серые глаза находят его бирюзовые.       Эти чувства дикие и непонятные, от них хочется сбежать, но некуда, ведь он знал, что везде так или иначе найдет Её, а Она — Его. Невидимая связь, крепкая нить рыжих волос обвязывала его холодное сердце, делала сверху бантик и преподносила ей, словно подарок на день рождения. Знала ли она свой день рождения или тоже потеряла его где-то на задворках потерянной памяти? Важно ли это было сейчас?       Словно почувствовав направление его молчаливых размышлений, девушка приблизилась к Хайтаму, подзывая к себе, а он, подобно завороженному, сразу же прикоснулся к Акаше, отключая ненавязчивую мелодию в ней. Ноги как будто отказались слушаться, когда секретарь медленно пошел за ней на край чудесного оазиса, где им предстояло провести ночь.       Она рассказывала, что было на душе. Печалилась Кадзухой, словно старшая сестра, несущая ответственность за его безопасность перед строгими родителями. Разочаровывалась тем, что загадок становилось лишь больше, а кулон на ее неровно вздымающейся груди начинал мягко сиять. Аль-Хайтам следил за ним, лишь выжидая момента, когда он подскажет ей, когда приподнимется в воздухе и снова укажет на его широкую грудь, где она и сможет найти покой. Но кулон, как и девушка, сомневался, не вздымался, а лишь сиял ярче, когда на волчьих глазах собирались кристаллики будущих слез. Он вздыхал, не находя слов для ответа ей, пока Нирвана высказывала все, что накопилось на душе, неловко приобнимая саму себя за плечи. Хотелось совершить поступок, хотелось поглотить эти печали и подарить такое же умиротворение, какое селила она в его неспокойной, но такой усталой душе. Хайтам чувствовал, словно бы прожил миллиарды лет в поисках душевного успокоения, а оно стояло напротив и силилось не заплакать, пока, не успевая даже вздохнуть, высказывало все тягости, что навалились на хрупкие плечи.       И он протянул ей свои руки, открыл их, словно врата в самую душу, впуская ее внутрь себя, разрешая прикоснуться с самому сокровенному. Ему безумно хотелось успокоить ее, дать уверенность в завтрашнем дне, но разве это было похоже на Аль-Хайтама? Разве не он был из тех, кому чужды человеческие эмоции? Разве он не был сухим, как эта злополучная пустыня, что похоронила под собой что-то настолько важное, что-то, что заставляло сердце разрываться болью от сокрытого в глубинах? Птичка певчая приземлилась в его объятия так, словно это было единственное, что ей было необходимо, чего жаждала трепещущая внутри надежда на спасение, крыльями бабочки ломая легкие ребра. Она прижалась к его груди, силясь расслышать сердцебиение, отозваться на зов знакомого голоса, который так и не прозвучал. Он сжал ее, обуздав такую маленькую в его руках, непослушную Нирвану, которая, кажется, впервые за долгое время позволила себе небольшой перерыв на слезы, копившиеся годами путешествий. Избитые дорогами ноги, не грубые, мягкие руки, нежное тело и такие невесомые волосы, густые ресницы и крупные капли слез — палитра ее души изложилась на его пальцах, словно бы цветами красок для будущей картины.       А он ведь не был художником, но так хотелось изрисовать закат волшебными облаками, напоминающими формы драконов, сказочных существ, увидеть больше, чем позволяет эта вселенная. Вся его гениальность меркла перед настоящими эмоциями, которые он испытывал, прижимаясь к ее макушке острой скулой. Парень позволил себе прикрыть усталые веки, наконец перестать смотреть и начать чувствовать. Усилилось ощущение рассыпающихся рыжих волос под тонкими пальцами академика, пока он начинал медленно их перебирать. Губы неосмысленно потянулись к ее виску, словно бы так было нужно, словно это был конец пути, который она так ждала и жаждала, но…       — О, посмотрите-ка! Богатенький ученый в самом сердце пустыни! — послышался незнакомый голос. Аль-Хайтам обернулся, расслабляя хватку на плечах девушки и мягким движением переводя ее себе за спину. — Да ладно, не прячь девчонку, такая ведь красотка! Таких у нас мало, а хотелось бы пополнить количество, сам понимаешь. Что по море, академическое разочарование? — второй пустынник сидел на корточках. Трое разбойников находились на высоком выступе, который ограждал этот оазис от песчаной бури. — Не знал, что такие, как вы, знают подобные слова. Отчислили с первого курса? — Аль-Хайтам дерзил и не боялся этого. Его преимущество висело на бедре парня, сияя глубоким зеленым, готовясь к бою. Глаз Бога в свое время стал поводом для ученого научиться этому искусству, так Хайтам и овладел клинками, которые использовал то по одному, то в паре. — А смелости тебе не занимать, крысеныш, — из-за спины первого появился третий пустынник, гораздо более подготовленный, судя по его внушительному, высокому и до безобразия раскачанному телу. — Достаточно. Уходите, — произнес седовласый со спокойствием, присущим ему. Он развернул спиной девушку и подтолкнул, чтобы та пошла в лагерь. — Не так быстро. Кидай кошелечек, ученый, а там посмотрим, может девчонку тебе оставим, — преступники рассмеялись, ощущая мнимое превосходство. Аль ненавидел выскочек, особенно тех, кому в действительности нечем похвастаться. Парень прижал пальцы к виску, почувствовав, как сила дендро наполнила еще не призванный клинок, а затем в мгновение ока оказался в самой гуще событий и развязал бой. Несколько взмахов клинка хватило, чтобы не ожидавшие такого разбойники начали отступать. — Да кто вас, ученых, вообще драться учит?! Парни, уходим, — заявил их «командир», над которым нависла угроза острия меча Аль-Хайтама. Секретарь выглядел достаточно серьезно, чтобы прочитать его намерения было невозможно. Казалось, он действительно был готов на убийство. Пустынники с громкими ругательствами удалились с поля сражения, а Хайтаму вовсе не было интересно их преследовать, так что он неспешно спустился к рыжей, на чьем лице сияла яркая улыбка. — Неплохо, секретарь, — сказала она, усмехнувшись. Облегчение снизошло на парня, когда он понял, что она, кажется, уже полностью вышла из своего хрупкого состояния и почувствовала себя лучше. Он почти незаметно улыбнулся ей в ответ и пригласил девушку возвращаться в лагерь. Она благодарно кивнула и проследовала за ним к ребятам. Немое обещание сохранить секрет этого необыкновенного вечера застыло на кончиках языка, в глазах, что еще долго не забывали друг друга, призывая недавние образы в ярких воспоминаниях перед сном в разных палатках.