Прогулка по тонкому февральскому льду

— Какой день ты не ешь? — Что? Кто здесь? — Я спрашиваю, как тебе был ужин твоим другом? Понравилось? Растянул на пару дней и доедал его кости с удовольствием? Перед глазами кости. Маленькие кости, рой мух и других насекомых. Двигаю их, пытаюсь разглядеть. Под останками лежит записка: «Присмотри за ним, скоро вернусь, мама». За кем… что? — Вкусно было? Правда же? Начинаю кричать. Ничто больше не существует, только мои вопли и ужас. Это не другой пёс, это мой… мой. Пытаюсь дозвониться маме, но она говорит, что есть дела поважнее и она скоро заберет Снупи назад. Она не понимает мою взволнованность, не хочет слушать, повесила трубку. Звоню Ники, а он сообщает что не может говорить, он на похоронах нашего хорошего университетского знакомого. Повесил трубку. Никому нет дела. В обратной перемотке наблюдаю со стороны. Пес бегает, и я за ним. Парк, а может и лес. Так много пространства и жизни. На моих глазах питомец высушивается, шерсть облезает, кожа натягивается. Он умоляет съесть его, прося это дряхлым старческим, но человеческим голосом. Его тело становится зелёным, уменьшается. Снупи просит прервать эти страдания и смотрит мне в глаза. Я резко вонзаю в него нож, тот расплывается в улыбке. Смех. Чей-то смех. Чей? Он становится невыносимым. Резкий вдох. Открываю глаза. Не могу отдышаться, так бывает разве что тогда, когда бежишь марафон всю ночь. 5 часов утра. Толком не удалось поспать. Руки продолжают дрожать, но я тянусь за сигаретами. Вытираю слегка влажные глаза, делаю резкий вдох носом. Вытираю слезы, которые медленно все же скатились по ноздре. Нет-нет! Это дурные сны, надо сказать об этом доктору. Мне так хочется, чтобы кто-то помог мне и поддержал. Стою на балконе, прикрываю рот рукой. Хотелось бы смотреть на что-то конкретное, действительно интересное, но только ветки покачиваются от слабого ветра. Скоро рассвет, а для меня эта ночь превратилась в тянучую резину, засасывающую в себя. Стала однородной массой. Трудно, очень трудно и тяжело. После такой мысли снова достаю сигарету, одно движение, ещё одно и она подожглась. Надо позвонить Нику, надеюсь, что не проигнорирует как во сне. Тушу очередную сигарету, всматриваюсь куда-то вдаль. Солнце медленно выплывает, подсвечивая свежескошенную траву. Никого нет. Хм, а, впрочем, зачем же ему звонить? Может выслать особое письмо, там, по востребованию отправка называется? Заказное? Будто королеве Англии нужно высылать торжественное приглашение, а не зайти к другу хоть на пару секунд. Слегка морщусь, фыркаю, выбрасываю содержимое пепельницы за окно. Снова выбирать что надеть. Бесконечно слоняясь по квартире, выясняя какая одежда почище, перебирая тонны белья так и не нахожу чего-то сносного. Хм, придется надеть вот эту черную футболку. Пойдет к теплому черному пальто, как раз! Окей, если дорога займёт столько, то приеду достаточно рано, но не слишком навязчиво рано. Надо передать коробку с наработками, да. Аккуратно заматываю коробку, выхожу на улицу. Светло. Может и это отдать, что валяется на заднем сидении? Поправлю зеркало, в путь. — Привет. Не ждали? — Угум, — сонный Уайр показывает куда-то в сторону, повторяет движение закрывая глаза, потирая лоб. Он усаживается на один из своих причудливых, но симпатичных стульчиков. Перед ним стоит не менее причудливый стакан. Сажусь напротив и чувствую себя неуютно. Разговор все не наступает, он уже потёр глаза, потянулся пару раз, но смотрит сквозь стаканы потупив взгляд. — Все хорошо? — Да-да, но стаканы. Они как-то странно стоят. Подвинь вот этот ближе. — Я не про стаканы, а про тебя, дурень. Сам как? — М-м-м, Рэйчел… — Что Рэйчел? Безучастный взгляд. Он всё двигал и двигал стаканы. Кажется, Нику было не до меня. Проще было бы повесить трубку прямо сейчас, я решаю потрясти коробкой. На момент что-то промелькнуло, небольшая искра заинтересованности. Тренирую его как кота? Котов не тренируют, впрочем, мне всегда казались его повадки сугубо кошачьими. Потряс перед ним игрушкой, и пушистый рыжий котик соизволил мяукнуть в ответ. Только вместо довольного мяу меня быстро вернули с небес на землю просто указав в дальний угол. Решив, что это сигнал к действию, оставляю коробку около шкафа. Этот чертов придурок все ещё передвигает стаканы и бубнит что-то про симметрию. — Рич, мне нужно кое-что сказать. Не знаю, как начать. — Весь во внимании, — оборачиваясь заявляю. — Он умер. Ты знал? Тебе кто-то уже сообщил? — Да. Не могу поверить в то, что мой голос выдал это так спокойно. Я точно знал о ком идёт речь, но мне не сильно хотелось приходить на все церемонии или видеться со всеми давними приятелями из университета. Это бессмыслица. — В среду похороны. Сообщили буквально вчера. Неужто ты узнал быстрее меня? Странно, очень странно. Наши соберутся все, а если не соберутся, то надеру им задницу! Такого не должно происходить, это слишком страшно, Рич… ты сам придешь? — Извини, но у меня дела намечены на этот день. — Какие к черту дела? Наш друг, наш приятель… — Ник, понимаю, но, пожалуй, пойду. Пускай Рэйчел утешит тебя. Я хлопнул дверью, выбежал и никто не побежал за мной вслед. Мне не хотелось видеть его слез. Чувствую себя последней скотиной. Не хочу ничего слышать, никаких объяснений или обстоятельств смерти. Довольно, теперь займёмся мной. Да, у меня действительно есть дела поважнее! Глупые-глупые смерти у глупых людей. Сажусь за машину. Проехав несколько метров останавливаюсь, отъезжаю. Что я сказал ему? Почему не приду туда? Внутри меня что-то сжимается, вот-вот выпрыгнет из легких. Держась одной рукой за руль, другой вытираю свои слезы. Не могу прийти, не могу смотреть им всем в глаза. Я ничего не чувствую! Понятно вам всем? Не понимаю, не понимаю. Вцепляюсь в сиденье, бью ногой куда-то в районе педалей. Нет, я так жалок! Не могу оказать поддержку сам, не могу побыть рядом. Эти эмоции раздавят меня, меня постоянно давят какие-то эмоции! Черт, черт, черт! Опускаю голову, на бедрах все больше капель. Хочется облокотиться на руль, на чье-то плечо. Так и буду хныкать один. Никто не должен знать об этом, никто и не узнает об этом. Надену очередную маску, может и посочувствую слегка. А сочувствовать-то должны мне. В бардачке не оказывается носовых платочков. Что ж, сейчас продышусь и просто поеду дальше. День похорон прошел. Прошли и другие дни. Все они похожи. Мне звонили из клиники, а я сначала перенес запись, а потом и отменил вовсе. Не хочу никуда идти, нечего делать снаружи. Здесь тоже, но никто не тревожит. Остальные звонки пропускаю. Какая разница? У меня интервью будут брать по поводу того, что я чувствую касательно каких-то там знакомых? Никому ничего не должен, отвалите. Я завидую всем тем людям, что не знают, как пахнет жженая кожа. Не все поймут это, а я знаю сколько секунд нужно держать прежде чем ты почувствуешь хоть что-то. Впрочем, это и не важно. Они не знают многих вещей, а я знаю. За эти дни пришлось поесть пару раз. Меня рвало после каждого приема пищи, замкнутый круг. После кусочка хлеба тратится ещё больше сил, проще уж ничего не есть. А ведь многим в больницах пихают стейки прямо заталкивая в глотку. «Ты выздоровеешь если поешь, поешь и твоё будущее уже в кармане. Поешь, ты не будешь нравится мальчикам с таким весом. Поешь, ты не сможешь родить с таким весом». Знаете, я бы предпочел сочному ростбифу только что вытащенному из духовки, стать Сильвией Плат. Говорят, что она ударилась головой, потому что её позвали дети в такой ответственный момент. Нелепость, кого это вообще интересует? Я стал читать все меньше. Может стоило бы пойти на ночные сеансы фильмов? Без разницы. Такая апатия, мне ничего не хочется. Большую часть времени даже не выхожу на балкон. Так, только наблюдаю сидя на окне. Это не вызывает никаких чувств, но мне хочется поддерживать иллюзию, что хоть как-то общаюсь с этим миром. Мне стыдно позвонить Ники, родителям, сестре или кому-то ещё. Они скоро забеспокоятся, когда поймут, что одновременно остались без связи со мной. Снежинки падают и кружатся, но определенно умирают на ваших ладошках. От тепла. Мне кажется, что зазвенел телефон. Возможно галлюцинации, но стоит проверить. Все-таки я не сумасшедший! — Рич, нам очень жаль. Ты можешь говорить? — Что случилось? Вам кто-то что-то сказал про меня гадкое? — Нет, лучше бы сказали. Ой, не то. Не то, что мы хотели бы сообщить. Кое-что произошло. Снупи больше нет с нами. Мы понимаем, ты любил его. Не хочешь приехать почтить его память? Это очень плохо. Плохо. Всё, что могу сказать – плохо. Что чувствую? Я плачу, но что чувствую в этот момент? Что моё детство умерло вместе с моей собакой. Лучше бы это был я. Так не должно было быть. Так не должно. Мне ничего не оставалось, кроме как наконец-то приехать к семье. Невозможно постоянно бежать от всего. Сколько прошло времени? Не знаю. Мне очень плохо. Сестра успокаивала меня тем, что Снупи прожил долгую счастливую собачью жизнь. Она дала мне игрушку, чтобы мне не было «скучно», мы договорились посадить дерево. Это должно было послужить началом чего-то нового, светлого. Обед прошел напряженно. Мама то что-то говорила, то активно вертелась с какими-то бытовыми мелочами. Ухватив пару кадров как она гладит белье, мне захотелось сделать фотографии скучающей сидящей за столом сестры. Дом бурлил своими порядками, обязанностями и все собрались по «делу». Не знаю что должно было отображать моё лицо. Радость от встречи? Утрату? Потупив взгляд и просидев ещё пару часов, мне стало как-то невыносимо. Я обрил свою голову по возвращению. Мне не хочется есть физически. Сон стал совсем никудышным. Кошмары. От нервов спасал только алкоголь, поэтому я не знаю сколько прошло времени. Никто не должен видеть меня таким. Недавно мне оставили предложение об интервью, это хорошо. Мне хочется кое-что сказать, но совершенно не хочется тревожить друзей или родных. Школьные годы, университет, первые концерты. Всё это позади и не имеет никакого смысла. Такое состояние принято называть апатией? Не знаю, больше не волнует. О чем же интервьюерка будет спрашивать? Почему мы так назвали группу? Где моя шикарная прическа и подводка около глаз? Как проходит моё лечение? Такие поверхностные вопросы… Предложение принял, осталось не пропустить этот день и подготовиться. Дни тянулись как старая жвачка. Я никому не звонил, старательно игнорировал людей, почти не выходил из дома. Единственный раз, когда пришлось куда-то выйти – круглосуточный мини-маркет. Совсем дерьмово, если в холодильнике не будет лежать еда. Успокаивая себя тем, что у меня даже не пахнет едой, сорвался съев пару йогуртов. Не знаю выйдет ли у меня изобразить нормального человека. Много курил и делал пометки – вот всё чем занимался. Но мне постоянно кажется, что меня не так поймут. Оставляя какое-то место для импровизации, делаю завершающие штрихи. Уж надеюсь, что вопросы будут не совсем тупыми. Звонок в дверь. — Здравствуйте. Как ваши дела? — Эмм, — задумчиво выдал я и посмотрел в сторону. Про себя мне хотелось сказать только: кажется, надежды уже не оправдались. — Слышала, что не очень. Ну что ж, не вынуждайте себя. В нашем менталитете тоже не совсем принято выкладывать всё и сразу. Я могу пройти туда? — Конечно. Эта женщина не вызывает никаких чувств. Мог бы злиться, да не на что пока что. Вроде, даже добро обошлась со мной. Мне неловко так вот звать кого-то к себе домой. — Первый вопрос, который я не могу не задать. Почему ты обрил голову? — Я устал от своей старой прически, она начала меня раздражать. — В Японии бритьё головы – очень значимый поступок. А теперь я чувствую небольшое раздражение. Она задала именно этот вопрос. Теперь, когда я в ловушке, мне нужно немножко приукрасить свою собственную историю. Пускай уж фанаты или случайные читатели не будут испытывать ко мне только жалость. Не хочу казаться законченным алкоголиком, такой образ и симпатии-то не вызывает. Она ушла. Успел сказать про приятеля, про нашего менеджера Филипа Холла, и… про…пса. Я правда очень устал, это угнетающее послевкусие каждого взаимодействия с людьми. Пару минут назад моя гостиная была такой живой, тут велся диалог и что-то происходило. Боже, это ощущение вечной мерзлоты, чего-то умершего. Именно поэтому мне хотелось дополнить интерьер зелеными растениями. Выходило фигово, признаться честно. Мои сверхимпульсивные траты были хоть чем-то обоснованы. Цветок увядал, расстройство, а потом новый. Сначала покупал по принципу «красиво» и пытался уследить за понравившимся, но позже выбирал самые неприхотливые. Чудо, но некоторые все еще живы, пусть и периодически болеют. Мне кажется, что я просто не способен на что-то такое. За собой-то неохотно ухаживаю, а тут заботиться о чем-то другом. Или о ком-то. Ладно, тут завалялся журнальчик. Там были мужские модели в конце номера. Ага-ага. Забавные штаны, будто литая светлая бронза. Такие же есть в расцветке под серебро и золото. Но моего размера нет. Это так странно, что некоторые вещи мы спокойно отпускаем, а за некоторые держимся. Вырасти из размера обуви – нормально, взрослеешь, становишься настоящим мужчиной. Хотя, для женщин ситуация чуть другая. Так или иначе – вырасти из рубашки не получится, когда ты уже достаточно взрослый для этого. Это означает, что пора записаться в зал и убирать обвисшее пивное пузо. А я ведь помню новые ботинки, которые мама купила мне в старшей школе. Надраивал их так, что можно было спутать с лакированными. А эта женщина, интервьюерка, напомнила чем-то мою учительницу по английской литературе. Помню, как славно изложил тему, осветив некоторые интересные подробности, а она похлопала меня по плечу перед всем классом. Тогда я был горд собой, у меня были замечательные ботинки, выбранные мамой, а весь класс шептался. Внутри что-то сжималось то ли от смятения, то ли от приятного трепета. И все же, брюк нет моего размера. Ботинки хорошо сидели тогда, когда я был ребенком. Уроков английской литературы нет. Даже не сильно чудно выглядело будь как раз я учителем. Как-то быстро время летит, но в душе мало что меняется. Более того, не могу представить, что мне удастся научить ребят по крайней мере так, чтобы они сдали все контрольные и экзамены. Что ж, тогда посмотрим, что там предлагают женщинам. Уцепившись за оригинальные образы, иногда проходили целые часы. Для многих, наверное, без контекста такое увлечение показалось бы страшным. Кто знает зачем там оставлены пометки? Многие ли парни собирают дома журналы именно для того, чтобы предложить провокационную идею своей группе или, скорее, чтобы выяснить адреса моделей и завалить их любовными письмами? А то и хуже – поджидать их, не обладая должным чувством юмора, харизмой или хотя бы деньгами. Никогда не понимал что именно за этим следует. Какая-то игра. Женщина получает деньги, но не испытывает удовольствие. А мужчина? Статус? Если появляться на мероприятиях вместе – да, но не все же так делают. На собственном опыте знаю, что статусности это не прибавляет. Это дерьмово. Ни на один вечер с родителями не позвать девушку на одну ночь. Они кричат из толпы что мечтают завести от тебя детей, но они не готовы знать, что Филип умер от страшной болезни. Они не готовы прийти в консервативном платье специально для твоих родственников. Им плевать на мою жизнь, да и мне тоже. Причем как на свою, так и на их. Только мерзость и грязь. Почему это должно возбуждать? Мысли ушли куда-то не туда. Подумать только – никто не поймет ту песню даже спустя годы, а «revol» воспримут как перечисление фетишей через запятую. Конечно-конечно, назвать кого-то Ритой в постели так революционно, именно такие скелеты в шкафу у самого автора. Только рвотные позывы. Нет, так продолжаться не может. В феврале обещают примерно 10-13 градусов тепла. Что ж за непонятная зима? В Сибири, по всей видимости, круглый год холодно. Практически по всей России раньше было очень холодно, если верить слухам туристов. Но проблемы глобального потепления меня волнуют в последнюю очередь, нужно найти подходящую куртку и всё. Леопардовая шуба вместе с обритой головой – смех, да и только. Пожалуй, продам на барахолке. Именно этим и займусь, когда окончательно сойду с ума и меня турнут из группы. Машинально я снова здесь. Мост, оттаявшая река с тонким льдом. Спускаюсь, лед трескается. Промокшие ноги, но мне не хочется так быстро уходить. Какая разница? Вот бы позвать Ника и всех ребят чтобы делать рождественские открытки как в детстве. Или поваляться в снегу, запустить друг в друга снежком. Похвастаться новым шарфиком от бабушки. С такой погодой даже снежного ангела не нарисовать, однако, соблазн велик. Полежать на этом тонком льду, выбить на нём послание для всего мира. Или для потомков. Пугающий факт языков - их тенденция к исчезновению. Когда-то и валлийский станет менее популярным, а потом и вовсе неактуальным. Вместе с тем все когда-то устаревает. Мода циклична? Нет, это пустая оболочка от духа времени, бездумная попытка воспроизвести тот или иной образ и искажение реальности. Валлийский станет песчинкой около моря утраченных языков. Все когда-то станет песчинкой. Мои воспоминания, мои друзья, моя семья. Творец и его искусство желает себя обмануть, якобы это путь в вечность и тебя непременно будут помнить спустя века. Нет, всё имеет точку. Конец. Надо посетить Севернский мост. Тонкая лужица в коридоре около обуви. Частички льда на подошве растаяли. Вернувшись, сразу же рухнул в кровать от бессилия. Тур, какой ещё тур?

Я плыву? А, нет, кажется тону. Вокруг столько воды. Непонятно только почему мои лёгкие не заполняются влагой, мне не хочется прокашляться или выплыть. Вещи проплывают рядом. Не похоже на то, чтобы они были моими. Люди, другие люди выбираются наверх, стонут, суетятся, просят, чтобы им подали руки. Почему меня будто несет течением? Почему они не замечают меня? Ах, нет. Слышу знакомые голоса. Народ уже выбрался, сверху доносятся крики. Едва различимая какофония и все орут: «Ричи, но мы же любим тебя». Веры в подобные слова не осталось. Силуэты знакомых растворились, может никого и не было там наверху. Чемодан пошёл ко дну, одежда на мне тоже хочет удрать. Я опускаюсь всё ниже и ниже. Меня ничего не беспокоит. Кажется, что вот оно счастье. Безмятежность. Вечность.