***
Камеры наблюдения в маркете были проверены. «Просто приберись здесь, — с пренебрежением сказал хозяин маркета Кенши, просмотрев запись. — И чтобы не повторялось». «Не повторялось»?! Больше ничего хозяин не выдал — и это было во всех смыслах странно. Ненормальный буквально разгромил прилавок, так? Напал на кассира с оружием и… Стоп. На этом всё! Вазу-то разбил сам Кенши! Тряпка на швабре уныло шлёпала по полу, когда мужчина в очередной раз протирал кафель, ища оставшиеся осколки. По треклятому телевизору опять гоняли мордобой. Радовало, что на этот раз Такахаши на экране не было, хотя, по логике, должен был мелькнуть хоть раз. «Топ нокаутов карате-киокушинкай!» — говорят, а без него в таких подборках, как в философии без Сократа. Вырезали угодившего в тюрьму чемпиона, видать. Ну… и слава Богу, что ж. До конца смены снова не много и не мало — двадцать минут. Бр-р-р. Тут Кенши внезапно становится боязно, что вчерашний гость вновь нагрянет, и по коже автоматически колючий мороз начинает гулять — туда и обратно, туда и обратно. Совершенно ведь не понятно, этот эпатажный бандит выкинет на этот раз! Мужчина обещал вернуться и, судя по всему, вернуться в целях хорошенько помять слепого кассира кулаками. А Кенши, чёрт вас дери, после выхода из тюрьмы клялся больше не ввязываться в драки, ведь это убивало человека внутри него! И лишало морали… Наверное. Принципы, мораль, спортивная честь сковывают Кенши подобно кандалам, но это к лучшему, — и он считает это чуть ли не своей личной философией. Он хочет быть нормальным.«Умные не столько ищут одиночества, сколько избегают создаваемой дураками суеты», Артур Шопенгауэр.
Кенши не желает связываться с конченым идиотом, потому что идиотство: а)заразно; b)создаёт проблемы; с)неизлечимо. И потому он определённо, изо всех сил, не будет вестись на провокации того, кто… …Снова кладёт на прилавок три мятные пластинки, один энергетический напиток и просит, лениво тыча средним пальцем в витрину, пачку самых дорогих сигарет. И Кенши держит ухо востро. И мужчина хлопает Такахаши по щеке внешней стороной ладони так, что холод металлического кольца на среднем пальце будто бы кожу морозит. Затем он без боя кладёт около кассы несколько купюр, говорит, что «сдачи не надо, бро». И поправляет кожаную куртку на себе, зажёвывая зубами твёрдую мятную пластинку. — Может, всё-таки по пиву? — спрашивает он, в конце раздув мелкий пузырь из жвачки и с громким щелчком его лопнув. — Такахаши, твоя смена ведь подходит к концу, я прав? — Что? А как же драка? — поднапрягся Кенши. — Ты же пришёл за дракой. Или… нет. — А ты хочешь драться? — от души усмехнулся тот. — Нет. Ни в коем случае. — Потом подерёмся, малыш, обещаю. Но для начала… — он буквально оглаживает чужой подбородок железным кольцом на своём пальце, — давай выйдем на улицу и, знаешь, чисто по-товарищески побазарим. Согласен? — Ага, конечно. А если ты опять мне в рот пистолет засунешь? — И вдруг выстрелишь. — К твоему сожалению или счастью, ты мне нужен живым, — звучит с неким трепетом, но выглядит ли так же? — Камон, бро… Я тебе и пива куплю, раз ты такой ужасный зану-ундсте-ер-р-р. — Да какого же чёрта тебе от меня надо?.. Я ничего. Совершенно ничего не понимаю, — поправляет на себе данные человеком напротив солнечные очки Кенши. — Я же просто… м-м-м, отсидевший гангстер? Спортсмен без права выхода на татами? Отменённый каратист? Кто я? — Ты Кенши Такахаши, — смеётся сквозь зубы мужчина. — И ты прямо сейчас идёшь со мной пить пиво. — Нет, я… — Или я к чёртовой мамаше сношу здесь все полки до единой, идёт? После чего с улыбкой на лице громлю технику… И встречаю твоего молодого коллегу с фанфарами. Сайзотом зовут, верно? — Монстр, — поджимает губы Кенши. — От монстра слышу? Впервые за смену Такахаши выбирается на улицу. По ощущениям, уже стемнело. «По ощущениям», потому что кое-кто беспросветно и безвозвратно слеп. Кенши прижимает дешёвые солнечные очки с красными линзами плотнее к коже, заняв одну из ступенек лестницы. Ёжится от вечерней прохлады, сложив ноги вместе. Чужие большие ладони изредка накрывают плечи, но ни хрена не греют. «Он» располагается вплотную к Такахаши, чтобы безумно громко дышать ему в ухо и тем самым сводить слепого с ума. Это чёртово дыхание ему и в тюрьме осточертело. Он просто не мог так жить дальше. — Я знаю, что ты этого не видишь, но сегодня полная луна, братан, — с этими словами мужчина отпивает холодное пиво из горла бутылки. — Тебе стоит почаще дышать свежим воздухом — твой видок, откровенно говоря, хероват. — Ну спасибо, — тихо рассмеивается Кенши. — Зачем ты являешься ко мне? — А сам ещё не понял? — Нет. — Давай же! Вспомни наш вчерашний диалог, ну! Поднапрягись! Кенши задумчиво откупоривает своё пиво, хмуря брови. Имбецил в кожаной куртке продолжает назойливо дышать ему в висок. — Думаю… ты хочешь вернуть меня назад, — выдаёт всё же Такахаши, сжимая потеющую бутылку в руках. — Молодец… — хвалит, но с усмешкой. — А куда я хочу тебя вернуть? — В бойцовский клуб? Теперь помимо тяжёлого дыхания бесят ещё и сухие аплодисменты. — Возвращайся в подпольные бои, о, мастер!.. Ты нужен нам! — мужчина со страстью дразнит, произнося слова в шею своему собеседнику; его грубая кожанка, прилегающая к рабочей рубашке Кенши, неестественно холодит. Он «него» будто бы пахнет ментолом. Дорогими сигаретами. И конечно же тёмным нефильтрованным. И воспоминания наслаиваются друг на друга в голове Кенши, складываясь в накрененную стопочку. И чувства Кенши сливаются воедино — прямо как тогда. Кенши снова сложно дышать. — Я… я не вернусь, ты же знаешь! Нет… Хватит! — Кенши отчаянно мотает головой, но его тут же хватают за подбородок. Мужские пальцы сводят щетинистые щёки Такахаши вместе, а прожигающие насквозь глаза снова — слой за слоем — раздевают, как подиумную стрипуху с шеста. Это правда… сводит с ума. — О-о, ещё как вернёшься, мальчик, — шипит он Кенши в губы. — Я слишком долго ждал, когда уже грёбаный ты выберешься из тюрячки. Ты правда умеешь создавать сюжетные повороты, дру-жи-ще. — Не втягивай меня в это!.. — стоит на своём тот. — Ты же знаешь, что мне противопоказано ввязываться в драки! — Разве э-т-о сказал тебе твой психиатр? — приближается лишь ближе, опаляя выдохами. — Да откуда ты знаешь?! — уже со злостью. — Ты что, следишь за мной? — Я всегда-а-а с тобой… — обиженно качает головой мужчина; сощурив свои наверняка хитрые глаза, соскакивает с темы: — Тебе нравится мой образ, м? Ты же чувствуешь материал моих куртки, очков… джинс… — Ни хрена не поменялось с прошлой встречи, — в ответ язвит Такахаши. — И именно поэтому тебе должно нравиться, Кенши. А помнишь, как меня зовут? Узнаёшь мой голос? — Твой голос грех не узнать, — уходит в шёпот он, подавляя в себе растущее извне чувство. И какое же это чувство ему до боли знакомое. — Давай… Скажи это! — кричит с наверняка расширенными зрачками. У Кенши дрожит голос. — Джонни… Кейдж. — Трясущимся горлом выцеживает Такахаши. — Непобедимый, — сглатывает слюну, — …из бойцовского клуба. Ты ведь это хотел услышать? — О-о, нет, нет, нет… — в это же время длинные ресницы Джонни так легко и так забавно щекотят кожу на лице. — Меня ведь, такого неотразимого и невероятного, свергли с трона! Представляешь?! — Ха… я даже знаю кто, — жмурит свои слепые глаза Кенши. И Джонни, улыбаясь, говорит: — Не прячь. — Мои глаза изуродованы, — не соглашается тот. — Последствия драк, в которые мне что, Кейдж? Противопоказано ввязываться. — Так чё ж произошло в тюрьме, старина? — он снова властно хватает Кенши за подбородок. Джонни поворачивает чужое лицо влево-вправо, внимательно рассматривая со всех ракурсов. — «Утренний кофе». — Гм-м-м. От такого разве слепнут? Да и что-то не вижу на твоём симпотном личике следов от ожогов. Кенши молчит. Кенши пытается оттолкнуть от себя давнего знакомого, да выходит дрянно. Джонни прижимается к нему лишь плотнее. — Ты мне нужен в бойцовском клубе, — произносит он горячо, и Такахаши только и остаётся, что пытаться мотать головой. — Только так ты снова станешь свободным!«Кто не любит одиночества — тот не любит свободы, ибо лишь в одиночестве можно быть свободным».
— Ты что, не видишь, что я не дееспособен?! — действительно желает одиночества Кенши. — Да я даже существую с трудом, Джонатан! — и вспоминает, с каким же боем ему даётся просто вслепую что-либо разогреть, поесть, одеться, пойти куда-то — то, с чем даже шестилетний ребёнок в состоянии управиться. Конечно, и Кенши-слепец может, но куда медленнее. Примерно в триста раз медленнее. «Зачем я ослеп» звучит, как глупый вопрос, не правда ли? Продолжая крепко держать Кенши за подбородок, Джонни жадно целует его в губы — видно, что с многолетней тоской, видно, что со жгучим собственничеством вкупе с горечью. Он просовывает свой язык в чужой рот, вылизывая горячую полость. Кенши мычит в поцелуй, но едва ли сопротивляется. Джонни напирает, втягивая и лаская своими губами чужие язык, переднюю и нижнюю губу поочерёдно. Он обвивает сильную шею своими руками, и Кенши понимает, что Кейдж и сам на грани безумия. Такахаши, пыхтя, разрывает поцелуй первым, что вполне ожидаемо. Его только что чуть не сожрали с неожиданного наплыва тоски! А его горе-любовник в это же время утирает свои губы рукавом кожанки и приступает безразборно совать свой нос в эти матово-чёрные волосы, вести им по колючей коже на щеках и вдыхать тяжёлый мускусный запах. — Я обожаю тебя, Кенши… Возвращайся ко мне, — выдыхает в шею он, обжигая. — Я тебя тоже обожал, Джонатан, — признаёт Кенши, не смея даже бороться с прошлым собой. — Но это безумие. Мы безумны. — Ты боишься, что потерял хватку драться? — Да. А ещё я не желаю снова убивать кого-то. — Ты ведь нечаянно? — улыбается, улыбается, улыбается Джонни. — Я убил его во время последнего боя… — Такахаши начинает слегка потряхивать, а воспоминания снова криво-косо соединяет в одну киноленту неудавшийся мужик-киномеханик, некогда дремавший на стуле. — Джонни, я правда не хотел! Не хотел!.. — Я знаю, знаю, — кивает тот с сожалением; тяжёлые ладони, что лежат на плечах у Кенши, спокойно усаживают его обратно на каменную ступеньку. — Если б ты желал убийства сам — ради выгоды, типа, или из тупого чувства мести там — ты бы не сдался полиции с чистосердечным. Я это и сам понимаю. Нет, все наши это понимают! Так что всё максимально ок, дружище. — Я считал свою отсидку в тюрьме лучшим выходом, Джонни. Ведь я убил его. Взял и убил своими ру… — Ты у-ж-е отсидел за убийство! — очевидно начинает злиться Джонни. — Перешагни уже через это, сукин ты сын, и заряди мне по харе! Давай, бля! Как в старые добрые! После этих слов Кенши резко толкают вниз по ступенькам лестницы, но он вовремя группируется — отработанная реакция. Чего Кейдж, придурок, и ожидал, потому и хохочет сейчас на весь переулок, как полоумный. У Такахаши пульс скачет вверх. В голову ударяет деспотичный адреналин, с которым у него всегда отношения были плохи. Адреналин — вот его личный наркотик. Под аффектом он может и убить, жестоко размазав по рингу, а очухаться, лишь когда чёрно-красное месиво вязнуть на кулаках начинает. Пройденный, сука, этап. Кенши правда считал, что колония воспитает его. Джонни с радостным духом нападает, начав с прямого удара ногой в голову. Явно не ожидавший такой подставы Кенши поздно ставит руки в бок, лишь отлетая ещё ниже, вниз по ступенькам — и лицом по асфальту. Ясно. Кейдж учит его индуктивным методом, бросив не умеющего плавать мальчугана в озеро. Практика — лучший учитель, а Кенши имел способность схватывать всякое дерьмо на лету. По итогу бой «кончается», не успев толком перерасти в настоящий поединок. Кенши, видите ли, обыкновенным маваши-гери зарядил Джонни точно в ухо, и тот с картинным воплем задёргался, покрикивая: «Сука! Сука! Сука!». Конечно же Кенши был обеспокоен. Его обвинили в том, что именно в ухо бить было необязательно. — Джонни, прости меня, я не… — Кенши резво отомстили, зеркально тем же приёмом попав ногой прямо по уху. — А-а-а-а-а! Подонок! — Это было больно, чувак, но, типа, не так больно, как я это тебе только что изобразил. Шутка, — угарнул Кейдж, легко подпрыгивая в боксёрской стойке. — Давай-давай, чё там у нас даль… А-а-а-а-а-ай-й-й! Пи-идо-о-ор! Да, Кенши ударил его. Да, прямо со всего маху. В прыжке. Будет знать, как выводить такого спокойного каратиста на злость. Идиот… Дрались, толкая друг друга в мусорные баки и заезжая кулаками по самым интересным точкам, пока потерявший своего коллегу Сайзот не окликнул. Джонни смешно повизгивал, если кулак Кенши проходился именно по его суперкрасивой роже. И жестоко, о-очень жестоко, мстил, с явным довольством окуная чужую голову в мусорный контейнер, зная, что гордость для его партнёра по спаррингу чуть ли не превыше всего! Такахаши же в своём духе ругался, как ворчливый старый дед, если Кейджу-таки удавалось его в этот злосчастный контейнер засунуть. Продолжаться бой мог бы и до бесконечности, и отчасти Кейдж всё же был прав — в поединке слепой каратист чувствовал себя хоть чуточку свободнее. Но как хорошо, что Сайзот вовремя спохватился. — Мистер Такахаши, на Вас что, снова напали?! — забеспокоился он, подняв своего помятого ударами коллегу с асфальта. Ну а Джонни к тому моменту технично смылся. И уж очень интересно, явится ли этот тип в маркет завтра…***
«Сайзот, это Джонни. Джонни, это Сайзот», — хотел бы сказать Кенши прямо сейчас, но Джонни не пришёл. Джонни. Не. Пришёл. Понимаете? У него что-то случилось? Дыхание, что ли, сегодня свежее? Или «Parliament» перестал радовать Кейджевское эго своей ценой? — Кстати, а что это у Вас на пальцах, мистер Такахаши? — спросил внезапно зоркий Сайзот, вынырнув из-за прилавка. — Ты про татуировку? — Кенши, старавшийся носить перчатки в рабочее время, чтобы не пугать своим Буддой покупателей, вытянул руку перед парнем. — Да так. Не имеющая особого смысла татуировка. Забей. — Я про шрам, который перекрыл Ваш Будда, сэр, — улыбнулся Сайзот, хоть и знал, что мужчина не видит. — Точнее, пытался перекрыть. — Всего лишь след от ожога. — Ожога? — переспросил он. — Химического ожога. В голове Кенши сразу всплыла маленькая кухонка на двоих, низенькие табуретки и переносной минибар, вплотную забитый пивом. В этой самой кухонке и сидел хренов Джонни, качаясь-раскачиваясь на косом табурете, пока Кенши страдал. Страдал физически. Джонни философствовал о многих вещах, но его любимейшей темой была боль. И он хотел поделиться своей философией с Кенши, кожа ладони которого дымилась, уродливо морщилась и воняла жжёным мясом. Он рассуждал о том, что боль сделает его сильнее. Что они оба станут непобедимыми, а их тандем породит ночной хаос — и в нём сойдутся сильнейшие из сильнейших, и они будут вводить в нокауты других сильнейших… — это месиво Джонни во всех смыслах возбуждало. Иногда Джонни брал Кенши прямо на ринге. Брал, когда никого в их подпольном царстве не было, разумеется. Он всегда трахал своего любимого партнёра по спаррингу и просто партнёра жёстко, резко всаживая меж ягодиц член во всю длину, в голове воспроизводя вереницу из сочных и потных нокаутов. А Такахаши изредка покрикивал, сгорая от трения внутри. И была между ними какая-то особая страсть, некая искра, другим людям вообще не понятная. В дневное время их ничего не могло связывать. Джонни был актёром второсортных героических саг, что вроде и пользовались спросом, а вроде и нет. Его лицо раньше частенько мелькало в самой назойливой рекламе Америки, а имя — в паршивого качества эротических журналах для гомосексуалов. Джонни был человеком, всегда находящимся в поиске себя. Сегодня он снимался в эпизодической роли мужика, застрелившего свою жену ради дозы; завтра он будет мойщиком стёкол в торговом центре; послезавтра Кейдж вообще как ни в чём не бывало явится на защиту диссертации, дату на которую он забил сто лет назад, но по личным причинам оттягивал и отдалял срок, абсолютно не парясь. А комитет его простил и присудил степень, потому что ещё на что-то надеялся. Да, когда-то Джонни вообще был химиком. Его мать настаивала на продолжении образования, грезила о сыночке-профессоре, так как чем выше степень, тем больше престижа, уважения в их сторону. Отцу же было категорически до задницы, куда именно вбухать деньги до тех пор, пока младший сын не просиживает штаны у него на глазах. Но что стало вишенкой на торте просто поразительной биографии Кейджа — он какое-то время читал лекции по неорганической химии, но был отстранён от кафедры, так как подорвал университетский блок. (Не)умышленно. «Он специально», — был уверен Кенши, с искренним восхищением впитывая в себя все эти невероятные истории друга, что по ощущениям живёт уже десятую жизнь подряд. А Джонни кормил его своей житейской мудростью — нет, это был идиотизм, — лёжа на их общем скрипучем матрасе и выкуривая третью сигарету по кругу. «Кем же был Кенши?» — уже подзабыли, быть может, вы. Ответ — Такахаши был мастером спорта в двух течениях карате. Очень уважаемым человеком в Японии, довольно узнаваемой личностью у гуру боевых искусств. Иногда набирал учеников, обучал их искусству ведения боя и дисциплине — неотъемлемой части карате. Друг в друге Джонни и Кенши видели себя, но другого — на противоположной стороне кремового берега, ровно отзеркаленного; кем нельзя было стать в их реалиях, хотя так в глубине души хотелось. «Если тебя ударили по щеке, подставь вторую» — Кенши пытался после убийства уйти в религию. Ему нужно было чем-то перекрыть свою сломанную идеологию, если не перечеркнуть сплошной чёрной линией. Такахаши понимал, что с таким мировосприятием он точно двинется головой. Люди за пределами бойцовского клуба — они другие, они истинных эстетов не поймут. Из порочного круга жестокости и жажды победы необходимо было вырваться, а грехи наспех замолить, приняв путь вечного мученика, дескать, ты был сам не свой — и вся эта грязная и лишь отчасти правдивая ересь. Джонни навсегда изменил Кенши. Кенши навсегда изменил Джонни. Джонни и Кенши навсегда изменили друг друга. — И почему именно Будда, мистер Такахаши? — вновь спросил Сайзот, сортируя банки по полкам. — Насмешка, — ответил с ухмылкой тот, — над самим собой. Из прошлого. — М-м-м, Вы имеете в виду то время, когда Вы веровали в Бога? — А веровал ли я? Сайзот задумчиво застыл у крепких деревянных полок. Затем своими бегающими зелёными глазами взглянул на коллегу и произнёс: — Полагаю, только Вы знаете ответ на этот вопрос. «И Джонни Кейдж», — хотел бы добавить Кенши, но не добавил.***
— …И самые дорогие сигареты, пожалуйста. Кенши поверить не мог, что Джонни вернулся. В голове вспышками возникало множество мыслей, да одна перекрывала другую, потому и молчал, как воды в рот набрав. — Кенши, я очень много думал о том, что произошло за эти несколько дней, — вдруг сказал Джонни, со вздохом взъерошив пальцами непослушные волосы на своей голове. — И, чувак, я правда считаю, что тебе надо возвращаться. Понимае… — Давай не здесь, — шепнул Такахаши, прервав. — Знаешь ли, не так легко было найти работу с судимостью. — Да бро-ось… Кто может услышать нас с тобой?! Эй-хэй-хэ-э-э-эй! — протянул Кейдж громогласно, но ему тут же заткнули рот ладонью. — Хм-мф?! — он, мыча, попытался укусить Кенши за палец. — Мне не очень смешно сейчас, Джонни. Правда. Сегодня телевизор у кассы был отключен. Экс-каратист внезапно для себя осознал, что прослушивание боёв по ящику не даёт ему абсолютно никакого удовольствия. Он словно бы перестал ощущать вкус от любимой сосательной конфеты, заменяющей ему сигарету в период активной борьбы с курением. Перед носом у Кенши мельтешил слишком влекущий к себе табак. А Кенши был просто идиотом, никотиновый пластырь на коем был, как маленький жухлый намордник на изголодавшейся и злой костлявой собаке. И собака эта пока что не имеет хозяина. И собака эта умеет грызть, лаять и знает команду «Фас!». — Клянусь, на этот раз всё будет иначе… — всё упрашивает тягучим гипноголосом Джонни, опираясь локтями о прилавок. — Больше такого не повторится, я уверен. Ты больше не покажешь своему оппоненту прямую дорогу до Апостола. Хотя… будем честны, ага? Он ведь сам просил у тебя смерти. — Потому что он страдал под моими ударами. — Прозвучал твёрдо Кенши. — Не-е-ет, малыш… Старина умел терпеть боль, ты же сам помнишь! — Тогда почему он так отчаянно просил убить его?! — он злился на всех: на себя, на него, на подполье. — Да я даже не слышал его животных криков! Я вообще. Ничего. Не слышал. — Он не кричал, Кенши, потому что для него это была высшая дань — сдохнуть под твоим каменным телом, — ответил Джонни абсолютно уверенным тоном и положил свою ладонь Кенши на голову, медленно поглаживая. — Ну-у, ну… Только не давай слабину, ладно? Это же просто смешно… Нет, можешь, конечно, поплакаться мне в жилетку, как моя не существующая доченька, но сопли утри себе сам. — Ты совсем, совсем не меняешься… — опустил свои чёрные ресницы Такахаши, склонив голову. — Прости меня, пожалуйста. — Давай будем считать твоим искуплением нефиговый срок в тюрьме, здоровяк. После произнесённых Джонни слов стало немного легче. От его слов в принципе всегда становилось легче, буквально любая психологическая хворь отпускала, потому что слова эти шли от всего сердца и сразу через рот — ха-ха, — не проходя стадию обработки мозгом. За это Кенши Джонни и полюбил. За искренность. И будет любить. Несмотря на все сложившиеся обстоятельства.«Разумно было бы почаще говорить себе: «Изменить я этого не могу, остается извлекать из этого пользу»».
— Хэй, а разве не ты говорил, что твой босс, типа, может уволить тебя с работы, если из какой-нибудь задницы услышит твоё стоп-слово? — перетянул канат внимания снова на себя-любимого Джонни, как любил делать и раньше. — «Стоп-слово»? — тихо переспросил Кенши, ухмыльнувшись. — Ага-а. Его ж вроде с темы тюрьмы триггерит, как я понял? — Пф-ф-ф, — Такахаши прикрыл ладонью губы. — Скажешь тоже… Каждый раз, когда Кейдж приходил к нему, тревога в душе утихала; нестерпимый шум в ушах, преследовавший его в тюрьме по пятам, переставал раздражать и испытывать близкого к безумию Кенши на терпение. Щелчок. Перезарядка. Контрольный выстрел. Кейдж, тварь он такая, стрелял Такахаши в висок холостыми с трёхметровой дистанции, героически запрыгнув на прилавок. Теперь Кенши стало окончательно плевать, уволят его сегодня, завтра или послезавтра. Жизнь бесцельна. И потому Кенши Такахаши вернётся обратно домой — на ринг, в бойцовский клуб, на сплошной мордобой, где не существует правил… …Ах, да. Правило есть, но только одно: «Не говорить о бойцовском клубе».***
Как же Кенши эти места были до боли родны. Аж в сердце что-то там щемило, аж с языка что-то там просилось. Спасибо, в глазах пока не щипало. Джонни провёл своему другу-недолюбовнику-партнёру-по-спаррингу краткую экскурсию. Место значительно отличалось от того, что было раньше: больше не было этого заметного Такахаши-Кейджевского веяния, однако всё равно каратист узнавал старые локации на ощупь. Особенно Кенши в подпольных боях нравились восклики фанатов истинно мужицкого мордобоя. Днём они были обыкновенными офисными планктонами, строгими педагогами, отцами, дедушками, механиками и разнорабочими. Ночью же все они, уставшие от рутины, сливались в одну жаждущую жестокого зрелища массу; в глазах гуляла что, если не похоть, схожая с чувством Джонни, когда здоровяка в боксёрских трусах ноукатировал шнуровидный сопляк с татуировкой «Kiss My Ass» под глазом. Всеми этими толпами двигала общая тайна, и от этого в крови бушевал падла-адреналин. Кенши услышал, как на грудастой блондинке треснула от наплыва эмоций футболка, потому что разодрала её когтями на своих круглых титьках — на трибуны пожаловал сам господин Лю Кан — известный филантроп, меценат, философский просветитель. …Вот это и изменилось в их с Джонни подпольных боях. Закрытое общество, которое Кенши находил их с Кейджем собственным местом интима, превратилось в сеть подпольников со ставками, превышающими миллионы. Загадочный папочка Лю Кан и оказался одним из таких преданных ставочников. Он не жалел души, денег, денег, сука, — огромных бабок ещё раз! — Ради зрелищного боя без правил. Он даже самолично неоднократное количество раз подряд приводил им в «гнездо» бойцов, которых находил идеальными кандидатами на настоящую смертельную битву. И затем наблюдал с горящими глазами, как его мальчишка Рейден из глухой деревушки атакует своего противника связками ударов из кунг-фу. Нет, ставки были крутой темой и при Кенши с Джонни во главе, но тогда это было чем-то душевным. Они делали это ради удовольствия, ради сброса пара, так сказать. Не ради того, чтобы другой великоставочник по имени Шан Цунг, сучья морда, пытался перебить ставку Лю Кана своей. И определённо не ради культа победы на их с Джонни деревянных скамьях для просто любителей набить рандому морду. Разве не в этом весь смысл, человек? Только в подпольных боях обыкновенный любитель может сойтись с крутым профессионалом в горячей схватке. И будет месить на нём рожу, огребать за это по солнечному сплетению, коленям и ушам и молиться, как бы не очнуться завтра в инвалидной коляске. И вся эта мешанина останется только в их стенах. И вся эта граничащая с хаосом херовина вновь повышает в крови Кенши адреналин. Как же он обожал моменты, когда истинный фанат безразборного мордобоя перепрыгивал через канат ринга и сам просился на травму. А в жизни-то он — обыкновенный портной в ателье, спортивная борьба для которого — лишь хобби, тупой отголосок из активного детства. Для дисциплинированного мастера карате, Кенши, подпольные бои были идеальной возможностью применить запрещённые на соревнованиях приёмы. Не остановиться на победном кличе, сохранив дистанцию, а добить, не потеряв статной каратисткой стойки. Такахаши готов был не спать ради такого шанса побыть счастливым, как Джонни. — Я вижу, мистер Такахаши вновь пожаловал к нам, — легко поклонился головой в знак уважения Лю Кан, снизойдя с трибун с широко разведёнными в стороны руками. — Я рад, что Вы снова с нами. Но в качестве бойца или зрителя? — Уж точно не зрителя, — если чему помимо боевых искусств Кенши и обучался, то это искусству самоподъёба. — Оу… — очевидно покривился лицом мужчина. — Мне очень жаль… — Я не утратил возможности драться, если Вас именно это интересует, сэр. — Это намёк на Ваше появление на ринге? — теперь он звучал куда более воодушевлённо, и Такахаши не сдержал хитрой ухмылки. — Кто знает… Джонни рядом на тот момент не было. — Ну и какую сумму Вы ставите на Рейдена? Если он всё ещё участвует в боях, разумеется, — за неимением другого собеседника продолжил разговор Кенши. — Не скажу точной суммы, но достаточно, чтобы озолотить его родную деревню, — уклонился от ответа Лю Кан, мудро прикрыв веки. Ценил Кенши в качестве убийцы времени. — Последние года два я здесь и сам бываю редко, но метко, честно признать. — Почему же? Я удивлён. Не поверю, если скажете, что «ставка не идёт». — Ха-ха… Благо, с моими прогнозами всё в порядке. Но без вас с Джонни всё это не имеет никакого смысла, — он раздосадовано покачал головой. — И я ещё раз выражаю Вам своё сожаление, Кенши Такахаши… И Ваши глаза… — Всё в порядке, — расправил свои широкие плечи Кенши. — Я давно перешагнул через свою потерю. Я знаю, куда направить все свои оставшиеся чувства. — Ваша потеря, должно быть, так внезапна… — Нет. Нет резона беспокоиться за меня. Лю Кан снова учтиво поклонился, потому что в иной раз зауважал, и удалился. Кенши же в это время чувствовал, как с трибун за их диалогом пристально наблюдал Шан Цунг. Наверное, этот второй китайский папик не заценит Такахаши в качестве бойца на ринге. — Чё там? Прём против системы, моя «Поступь хаоса»? — вальяжно подплывший к Кенши Джонни осторожно приобнял его за плечи. — Давай, Кенши, как я тебя учил… — шепнул на ухо, царапнув ногтями чужое предплечье. — Ты учил меня не бояться творить дерьмо, — в ответ стукнул кулаком в грудь Кейджа Такахаши. — Я говорил с Лю Каном. Он ждёт нашего с тобой возвращения. — Э-э, и моего? — удивился тот. — Чё, в натуре? — Мне без тебя никуда, Джонни. Джонни, поджав губы, промолчал. — Я вернулся в подпольные бои, чего ты дальше от меня ждёшь? — продолжил бить в одно место Кенши. И он напирал на своего человека, напирал и не желал отпускать. — Прости, старина… — Кейдж растерянно мотнул головой, пятясь в сторону трибун, — но в этот раз как-нибудь без меня… Кенши, я… «Покажи им, на что ты способен. За нас обоих». — Мы с тобой — одно целое. Были, есть и будем, — произнёс Такахаши пусто, сняв с носа солнечные очки. Слепые глаза — устремлены на уже разутые ноги на холодном полу. — И прости, что цитирую тебя, Кейдж… И в принципе за всё — «прости».***
— Идиотизм чистой воды — пускать отсидевшего за убийство бойца на ринг! — возмутился Шан Цунг громко. — Ещё и слепого!.. Немыслимо! — Так решись наконец, немыслимо это или нечестно, — подстебал сидевший рядом Лю Кан. — Он ещё боится драться в полную силу после того несчастного случая, но публика его снова полюбила. — О-ох, это был никак не «несчастный случай». Он просто жестоко убил его! — Хорошо, согласен. Я выбрал неверное слово. Такахаши просто… С каких пор ты такой добрый, к слову? — Вы все меня бесите, — театрально закатил свои хитрые глаза Шан Цунг. — Поголовно. Бесите. — Особенно я? — Умри, Лю Кан. Сгинь, как позорная псина в мороз. — То-то же. Шан Цунг не удержался и закатил глаза ещё раз. Если слепой придурок, сдавшийся полицаям, реально вытянет бой хотя бы на тройку с плюсом, Шан Цунга можно списывать с числа влиятельных прогнозистов спорта. На кону стояли не три ебучих юаня, а четыре миллиона баксов наличными. Кенши не имеет права попереть против такой суммы со своим характером припущенного после того, как жизнь дала по шарам со всей дури. Так ему и надо, этому японцу, впрочем. Жестокость последнего боя Кенши — редкостная, несравнимая чернуха; её Шан Цунг готов на свою личную полочку шедевробоев поставить, пылинки сдувать. …К слову об ублюдке Кенши. «Главное — ввести в глубокий нокаут оппонента или дождаться, пока противник сдастся», — держал он у себя в голове, внимательно вслушиваясь в каждое движение своего противника. На его ногах не было обуви, а сам он был по пояс раздет, оставив лишь старые мешковатые штаны белого цвета — нижнюю часть карате-кимоно. На бёдрах у него, к сожалению, не было чёрного пояса. Да что там — у него не было вообще ничего, что свидетельствовало бы о его старом статусе. Он был мастером спорта, а стал убийцей, ослепшим в тюремной камере. Когда-то Шан Цунг был его тюремным психиатром. Нет, эта падаль скорее была мозгоправом, нежели доктором. Ему на кушетку бросили заключённого после инцидента с залитой в глаза белизной, а он удивлённо наблюдал за бредящим в кромешной тьме разума Кенши, мысленно складывая один пазл с другим. Так-так-так. Бывший боец подпольных, засравший мне мою самую высокую ставку, действительно намеренно наносил все эти фатальные удары. Интересно… Зафиксируем. Так-так-так. Человек, который рьяно шёл против того, чтобы я перекупил к себе в команду Джонни Кейджа, оказывается… Хах! Взаимно одержим им! Кра-а-айне интересно! Запишем, запишем, запишем. Кенши специально лишил себя зрения, потому что… Да кого волнует. Идиот. Сбежал из камеры в прачечную, чтобы выкрасть оттуда обыкновенный бутыль белизны и поприветствовать вечную тьму — по своему велению, по своему хотению. Часто впадает в прошлое, а при напоминании триггера бесконтрольно блюёт себе на ноги. Беспокоит своих сокамерников непонятно откуда взявшейся моралью, пытается затирать про честность и в итоге отправляет своих агрессивных дружков в изолятор. Конченый придурок. Моралист хренов. Просто ненормальный! Но ко мне пусть ещё походит, пока плюс-минус вменяем. В диагнозы пока впишем посттравматическое расстройство. Позже дополним почётный список — там слишком много всего, аж беседовать тошно. Да и невозможно это — открыто беседовать с Такахаши. Скрывает, сукин сын, то, что ему дорого, если не свято. Даже в состоянии «Я сейчас умру! Умру! Умру!» умудряется умолчать кое-какие интересующие психиатра детали. По крайней мере, Шан Цунг узнал, что победа любит Кенши, Кенши любит Джонни, а Джонни любит победу. И Кенши, потому что он победоносен. Не совсем ясно, какое именно отношение у Кейджа сложилось к Такахаши, но допустим. «Он всегда говорил, что я — это его противоположный берег, ему недостижимый», — сказал он один раз. И больше ничего не выдал. Но, судя по всему, херня про взаимную одержимость в самом начале их встреч — не бред сумасшедшего. И да, Кенши в понимании Шан Цунга — сумасшедший, но слова его, что любопытно, — бред лишь наполовину. «Сумасшедший» однако слишком изворотлив, вынослив и силён на ринге. Тюрьма явно добавила ему в копилку опыта. Кенши одолел своего первого противника, завершив красивую цепочку ударов ногой одним точным и аккуратным прямо в голову. Он при этом был поразительно спокойным… Уверенным! Какую терапию он посещал после выхода из-за решётки? Кенши с уважением поклонился своему ноукатированному противнику. Убедился в том, что тот жив и быстрым шагом удалился со своего татами к Джонни в поздравительные объятия, шелестя белыми штанами. И это, опять же, невозможно Шан Цунга бесит.***
От того, как Кенши одолевал одного соперника за другим, становилось неподдельно страшно. Ты можешь закрыть глаза, перенестись в другую вселенную, вернуться обратно, а исход в этой будет одним и тем же: Кенши Такахаши одержал победу. Снова закрыть глаза. Посмаковать звуки глухих хлопков его кулаков о кожаный мешок, заполненный переломанными костями. Открыть глаза. Раунд окончен — слепой каратист стоит в заляпанных грязью и кровью белых штанах. Закрыть глаза. Опять, не думая, открыть. Кенши использует хиза-гери, приложив чужую черепушку к колену. Продолжает атаку сильным толчком стопы в грудь, выбивая воздух, — ёко-гери. И ему даже не приходится совершать контрольный, потому что враг валится на пол, приложив ладонь к солнечному сплетению, и хлоп, хлоп, хлоп, хлопает по татами в жесте проигравшего. Кенши Такахаши — безупречный воин. Когда-то он носил накрахмаленное белоснежное кимоно и чёрный пояс на бёдрах. Когда-то он давал этим поясом по заднице своим ученикам в додзё за непослушание. Когда-то он строго считал на японском отжимания кохаев на кулаках и всегда в конце рабочего дня сенсеем медитировал, сидя перед знаменем карате-годзю-рю. Джонни нравилось, когда Такахаши занимался именно годзю-рю. Не киокушинкай, что является адской смесью карате с боксом, а окинавской школой ближнего боя в мягко-твёрдой технике. Да он, чёрт возьми, готов был глазами сожрать этого чопорного каратиста — с ровной осанкой, столь изящно, с силой, но с грацией выполняющего одно ката за другим на татами. И первое перетекает во второе, второе в третье, третье в четвёртое… — и Джонатан обжигается о собственную любовь. Энергетическое ката, где Кенши в размеренном темпе перемещается в стойке. Наверное, именно этот традиционный танец дракона (он так любил называть ката) и натолкнул Кейджа на мысль о том, что его мужчина невероятен. Днём он мудрый сенсей. Ночью он лишает людей сознания и гордости на бойцовском ринге. Превосходно. Джонни, к примеру, не имел такого контраста. — Вот мы и встретились снова, Кенши, — улыбнулся Рейден, по-журавлиному вытянув шею при виде знакомого бойца. Такахаши в ответ защищает кулаками подбородок, группируясь в стойку. — Сколько лет, сколько зим, Рейден. — Я уверен, что последние события сделали тебя только сильне… — не успевает договорить он, потому что его слово сухо перехватывают. — Нападай уже. Прости, не до разговоров. Их бой начинается. Большинство ставок было сделано на Рейдена, что вообще не удивляло. Лю Кан же пошёл против самого себя и поставил на Кенши. Шан Цунг сделал ставку на Рейдена, аргументировав это предполагаемой невменяемостью каратиста. Папочка Лю Кан молча отпил зелёный чай из бутылки. С первой секунды боя кажется, что преимущество исключительно за Рейденом. За плечами Кенши всего примерно с десяток боёв с тех пор, как он снова ступил на ринг подпольного клуба. За плечами же Рейдена — обсчитаешься. Молниеносный парень в широких штанах рассчитывает на собственную победу, но бравады не показывает. У него есть скорость, внимательный взгляд и размашистые, красивые удары, за которыми просто-слух не угонится. На стороне слепого Такахаши — бешеная сила воли киокушинкайца, сильные ноги и чисто отточенная техника. Опыт. Карате сплюсовалось с годами пребывания на зоне. Да и сам Кенши словно бы взял да «сплюсовался» с кем-то вторым. На его кумитэ как будто бы наложили киноплёнку с боем другого бойца — нахального, безумного, прорывного. Это точно был удар не из карате несколько секунд назад. Тогда что это такое? Кикбоксинг? Совсем не похоже на стиль Кенши. Рейдену казалось, что начался раунд одним человеком, а заканчивался совершенно ему незнакомым. Он уже не мог предугадывать чужие удары — что происходит? Кенши дерётся, как звезда бокса, и это змия Шан Цунга настораживает. Зэки не могли научить его такой технике. Или могли? Кто был его тренером? А психиатром? Такахаши ссутулено прыгает в боксёрской стойке на ринге, защищая подбородок — раз-два, раз-два. Рейден хлопает глазами. Удар! Кенши делает грубую подсечку ногой, от которой противник корчится от боли. Ещё удар! Апперкот пробивает острый подбородок Рейдена; Будда стремится к звёздам. Кенши ждёт, когда Рейден окончательно упадёт на пол. Дожидается. Кенши хочет добить паренька, но тот сразу же сдаётся, по-доброму улыбаясь. Ладонь стучит по полу, и контрольного добивания не происходит. — Ты действительно стал сильнее, Кенши.***
Финишная прямая. Бойцовский клуб любил слепого гения, с умом миксующего традиционный карате с американским боксом. А Кенши что? А Кенши любил Джонни. И Джонни… любил Кенши. Самым главным правилом для Такахаши было просто не подпускать вкус победы близко к рецепторам, иначе больно будет всем. Он боролся в подпольных и только там чувствовал себя по-настоящему свободным — вольной птицей, коей и являлся сам Джонни в его представлении. Кенши доказал, что он способен. И в первую очередь — самому себе. Его разум кристально чист, а подлый адреналин ему больше не заклятый враг. Кенши дерётся, как звезда бокса, а живёт, как премудрый мастер карате. Лю Кан знал, что его боец рано или поздно вернётся под его крыло, окрепнет и взлетит ещё выше, миновав чёрную могильную землю.«Мир — это госпиталь неизлечимо больных».
На носу стоял волнующий бой, о котором Джонни не мог заткнуться ни на секунду. Шан Цунг выведет на ринг Би-Хана, чёртову ледяную глыбу с железными кулаками, и Кенши придётся с ним драться. Всё, что он о нём знает — это о принципах, которым вражеский боец верен больше, чем семье. Он свято верит в свой потенциал и терпеть не может слабость. А ещё он терпеть не может факт слепого Кенши, с которым ему предстоит сразиться. Подпольные бои без разбору ушли намного дальше любительского бойцовского клуба для всякого любителя. Да, это была эпоха Лю Кана. Эпоха турнира, в котором не было места жалости: слепой ты, без рук или с протезом вместо ноги — тебя обязательно ноукатируют, если с позором не сдашься. Но Джонни верил, что Кенши победит. А если Джонни верит в него, то Кенши спокоен. Сегодня ставки были «пятьдесят на пятьдесят». Кейдж радовался и такой статистике, трепля своего любимого бойца и просто любимого человека по плечам. Он всегда перед боем говорил ему: «Жизнь бесцельна. И именно поэтому мы и движемся, Кенши, — чтобы забить этот грёбаный промежуток дерьмом поярче». «Дерьмом поярче». Скажет тоже… И как бы Кенши хотел увидеть Джонни воочию снова. — Здравствуй, Кенши Такахаши. Перед боем бывшего каратиста нежданно-негаданно навестил Шан Цунг. У Шан Цунга всегда был голос обманщика и поведение женщины, торгующей палёным французским парфюмом. Фальшивый! «Шан Цунг — фальшивка!» — шёпотом кричал Джонни поодаль. — Что-то случилось? — вступил в диалог Кенши, пытаясь ориентироваться на слух. Стук мужских каблуков о пол и остановка. Шан Цунг решил не подходить слишком близко к Такахаши, сохранив личную дистанцию. Сволочной брезгует. — Кенши, я бы хотел побеседовать с Вами, — чуть ли не мурлыкнул мужчина, растянувшись в лукавой улыбке, — о многом… Включая Вас-пациента у меня на сеансе много лун тому назад… — Так Вы мой бывший психиатр? Ха, а я-то думаю, — слух никогда не подводил своего хозяина. — О чём конкретно Вы хотели поговорить, сэр? Джонни назвал Шан Цунга «фальшивым», потому что пишет псевдонаучный бред в книгах, а глупцы раскупают их тиражами. Он — профессиональный обманщик, заговаривающий зубы, но как психиатр Шан Цунг пугающе вредоносен. Его научные труды имеют большие проблемы с этикой; именитого шарлатана неоднократно обвиняли в пренебрежении врачебными полномочиями. И Кенши был достаточно умён, чтобы ускользнуть от псевдодоктора, заявив о стопроцентном душевном равновесии. И ведь поверили. Но Шан Цунг был уверен — он во внезапном выздоровлении заключённого ни при чём. Над психологическим здравием Кенши определённо работал некий посторонний мозгоправ. — Как Ваши дела? С головой, — мягко спросил Шан Цунг, сощурив карие глаза до узких-узких щёлочек. — Всё прекрасно, — произнёс Кенши твёрдо. — Как воодушевляюще!.. — он звучно хлопнул в ладони. — Могу я узнать, чья терапия так сильно повлияла на Вас, м? Просто, вспоминая Ваше старое состояние… Ах, я думал, Вы никогда не выкарабкаетесь из круга параноидальностей и… — Мне помог мой друг. — «Друг»? — Шан Цунг поставил одну руку на бедро и окинул высокую фигуру Такахаши максимально недоверчивым взглядом. — Не думал, что у В-а-с, прошу прощения, могут быть… д-р-у-з-ь-я. — Могут, — нахмурился Кенши. — Один, по крайней мере, никогда меня не бросал. — Могу я узнать его имя, мистер Такахаши? — Джонни Кейдж, — не смел скрывать тот. Некогда самодовольная улыбка на лице Змея дрогнула. — Ах, вот оно что… — Вы думаете, я безумен? Перед глазами Шан Цунга пронёсся фильм из кратких кадров, где боец по имени Джонни Кейдж, неожиданно для всех перекупленный им для боя, лежит в гробу со скрещенными на груди руками. В этом кратком фильме не доставало фрагментов, но зато начало было знакомо абсолютно всем в бойцовском клубе: Кенши не ожидал, что в том роковом бою против него выйдет Джонни. Не ожидал и желал сдаться заранее, потому что боялся победы. — Ты убил его своими собственными руками. На ринге. Ты в курсе? — пренебрёг уважением в сторону Кенши Шан Цунг, кривя губы. — Я понимаю, проверить в это действительно тяжело… — Я прекрасно знаю о том, что убил его. У Шан Цунга автоматически выбивается воздух из лёгких, как после хорошего хука. — Я прекрасно знаю, что я бил его раз за разом, раз за разом, раз за разом, пока он не замолчал, — продолжил тем временем Кенши. — Я помню каждое своё движение. Он хрустел под моими ударами, стонал, но не сдавался. — Зачем ты убил его?! — искренне удивился Шан Цунг. — Ты монстр, Кенши! Хуже, чем я! Просто пропащий человек! — Вам до сих пор жалко потраченных на Джонни денег? — он хитро ухмыльнулся. — Конечно!.. Я перекупил у Лю Кана его лучшего боксёра! Кейдж, хоть и был слегка «ку-ку» по жизни, на ринге был словно рыба в воде! — Джонни дал Вам купить себя, потому что ему было интересно, что же будет, встреться мы с ним по разные стороны татами. Вот и вся его философия. — …Потому что Кейдж и сам больной ублюдок. — Именно. Джонни был рад бою с Кенши. Ему было чертовски любопытно сойтись с карате-пацаном в драке, дабы посмотреть, как же красиво у его друга снесёт крышу адреналин, и как же больно им обоим будет во время схватки. У Джонни не было ни одной кости, которая бы не была сломана. Он каждый день проживал, как последний, — и любил хвастаться своей сломанной идеологией. У него было совершено другое отношение к боли. И совершенное обожание по отношению к Кенши. Он был тем, кто кричал во время боя: «Убей меня! Давай, девочка! Размажь меня по своему тата-ами на-ахер-р-р!» и гогот. Гогот. Гогот. Гомерический смех, помешанный с «Прикончи меня, Кенши! Давай!», теряющимся в задыхающихся словах. Он дразнил монстра внутри Такахаши. Он целенаправленно шёл к бесу в его клыкастую пасть — аж продался Шан Цунгу за жалкие десять миллионов долларов. И Кенши скудно плакал на ринге. Из него выбивали весь рассудок крепкими кулаками. Его хватали за яйца, прикладывали головой к полу и пинали в живот. А потом картинка померкла. Он медленно опускал свой взгляд на собственные руки. Они тряслись, они сочно-красные. Его размытый взгляд плыл вниз, вниз, вниз. Ему сломали ребро. Ему вообще много чего сломали. У коленей лежало распластанное во всю длину бездыханное тело Джонни. Даже умер с блаженной улыбкой на губах. Изуродованный почти до неузнаваемости. Кенши не удивится, если будут хоронить в закрытом гробу, потому что Кейдж при жизни просто обожал своё идеальное европейское личико. И наверняка бы свихнулся, увидь свою размазанную рожу. Кенши со страхом вскрикнул. Лю Кан громогласно объявил: «Всё, что произошло в бойцовском клубе, остаётся исключительно в бойцовском клубе!». Кенши судорожно прижимал к себе любимого Джонни и бесконтрольно целовал в разбитый висок, окрашивая губы в красный. Кенши сгрёб тело в слабые объятия. Потряс, как будто бы это что-то исправило. Его задорный весельчак с приломленным понятием вселенной умер от его рук. У Кенши только что на его опухших глазах умер весь мир. — Ты залил себе в глаза белизну, потому что Кейдж мерещился тебе? Я правильно понимаю? — спросил Шан Цунг как-то робко, даже тактично. — Ты и до ослепления жаловался на чей-то шёпот. Он принадлежал Джонатану? — Да, — кивнул Кенши вдумчиво. — Сначала я просто слышал его — это было невыносимо. Его слова не имели никакого смысла. — Потом ты начал видеть его? — В каждом углу. На каждом закоулке. Он был изуродован. Мной. Это я сотворил с ним. — И ты принимаешь весь этот сущий кошмар? — Да. — Ты не мог проработать травму самостоятельно. — Я и не был один, Шан Цунг, — сказал с приподнятыми уголками губ, наталкивая на ответ. Мимо внимательного глаза Шан Цунга не мог проскочить момент, когда Кенши от него слегка отвернулся. У Кенши его сложенные вместе указательный и средний пальцы прикоснулись к виску; мужчина, словно бы прислушиваясь к чьему-то вкрадчивому голосу со стороны, нахмурил лоб и едва заметно кивнул. «Джонни» общался с ним телепатически, а тот всякий раз реагировал — мысленно, жестами, в репликах Шан Цунгу со спрятанным для Кейджа подтекстом. Интригующее зрелище. Кенши — ну просто удивительнейший человек. Находка для психиатра! — Лишить себя зрения самостоятельно было не самым умным решением, Такахаши, — Шан Цунг продолжал наблюдать за собеседником, не скупясь на мимику. Плевать. Всё равно этот не увидит. — А что, мне стоило обратиться к Вам? — очевидно подколол Кенши. — И что бы Вы мне сделали? Выкололи бы их мне шприцом? Пожертвовали бы глаза больницам, как великий добродетель? — Пф-ф-ф. «Добродетель»? — мужчина выгнул бровь. — Не смеши меня, контуженный… Я имел в виду, что намерено ослепнуть, дабы избавиться от галлюцинации — это верх человеческой тупости. А ты, вроде как, далеко не идиот… Так что за выходки? — Я был в отчаянии. — И что же произошло после твоего, о-о-о, феноменального решения проблемы? Наверное, в твою жизнь вернулись чужие голоса и раздражающий тебя шёпот, не так ли? — Как раз-таки нет, — ответил Такахаши. — На некоторое время безумие прекратилось. Но я начал путаться в реальности. Шан Цунг, держа руки за спиной, наклонился к Кенши максимально близко, прикрыв веки. Вдохнул. Его обдало лёгким запахом пота и душком буквально двух-трёх брызгов хвойного парфюма на ворот кожаной куртки. Распахнул глаза. Кенши носил дешёвые солнечные очки с красными линзами, ни черта не скрывающими уродство сожжённых белизной глаз; бордового цвета куртёжку из ненатуральной кожи и мешковатые джинсы. А когда-то так выглядел и пах Джонни Кейдж. Так Шан Цунг и думал. — Когда безразборный шёпот обрёл для тебя смысл? — спросил вдруг он у Кенши, вновь брезгливо отстранившись. — Не так давно, — лицо каратиста приняло задумчивый вид. — Обычно я слышал только отдельные слова. Иногда какие-то советы и приказы, но не более. — И теперь?.. — Я словно бы слышу каждое действие Джонни, сэр, — пугающе отчётливо и так ясно. Как будто он ходит рядом со мной, разговаривает, но я просто его не вижу. — Понятно, — кивнул Шан Цунг, задумавшись над словами. — Однако ты прекрасно понимаешь, что этот человек давно мёртв и физически никак не может околачиваться вокруг тебя? — Конечно. — Когда конкретно ты «увидел» его образ? Кенши приулыбнулся. — Под конец рабочей смены кассиром. Пока слушал бой по телевизору. Шан Цунг удивился. — Тебя ж желчью полоскало всякий раз, когда… — Джонни сказал, что чтобы перебороть боль, надо испытать свой порог, — произнёс Кенши уверено. — И я привыкал понемногу к раундам. И… Шан Цунг, будь добр, не играй со мной в психиатра. — Поверить не могу… Да твои сокамерники буквально умоляли о твоём заключении в изолятор, так как ты им все стадии сумасшествия на себе показал!.. — Прозвучит глупо… — Шан Цунгу уже не нравится начало чужого предложения, — но Джонни даже после смерти умудрился спасти меня. Мы с ним — одно целое. — Твой воображаемый друг спас тебе твою никчёмную жизнь. Поздравляю, контуженный, — закатил глаза, искренне желая бойцу хоть какого-то психологического просветления. Потому что это очевидно, как и грядущая победа Би-Хана в бою, — Такахаши потерян. — …Нет, моя жизнь не совсем никчёмна, мистер Шан Цунг, — и всё же поправил мужчина, отвернувшись немного в сторону. — Вот «бесцельна» — да, соглашусь. — Да какая разница, право?! — явно не оценил локальной плохой шутки тот. — Каратист, иди переодевайся в чистое и белое!.. Постойте, ах, да… Твои карате-штанцы и так такие, хах. И решил более Кенши перед боем с Би-Ханом не тревожить. Шан Цунг в принципе решил с ним больше не беседовать — да ну его к чёрту, ненормального. Бр-р-р!«Всякий замкнут в своём сознании, как в своей коже, и только в нём живёт непосредственно».
***
Кенши на кассу купили новенький телевизор. Хозяин наконец-то отблагодарил верного работника за честный труд и извинился, чуть ли не раскаялся, за то, что относился, как к дерьму, из-за судимости. Ну а Кенши его легко простил, пожав плечами. Но за то, что подняли зарплату, спасибо огромное. Произошло много чего хорошего. Сайзот в день покупки нового телека пришёл аж на час раньше, потому что поверить не мог в плазму у их прилавка. Они оба в унисон присвистнули, стоило больше-не-ящику при двух командах с пульта одновременно действительно выполнить запрошенное, а не издать предсмертный хрип и уйти в технический нокаут. И Ашра пришла вместе с Сайзотом, потому что он ей позвонил на радостях. И Кенши, вообще-то джентльмен, наконец-то с ней по-человечески познакомился. Она сказала, что Будда на его кулаке «интригующий». Она, как Такахаши и предполагал, и вправду неформального видка девчонка: у Ашры залитые чернилами глаза, пирсинг на лице и крайне любопытного фасона платье белоснежного цвета. А ещё у них с Сайзотом глупая парная татуировка на лодыжках — страшнючая морда ящера с вываленным языком. Сайзот со стеснением похвастался, что сам им с девушкой этот эскиз нарисовал, а Ашра — его мастерица на все руки — уже набила. А потом они начали, совсем не скромно, целоваться по-французски. И Кенши, вздёрнув бровью, без единой мысли в голове смотрел на молодых. Молодые и бессовестные открыто любили друг друга. А Такахаши смотрел на бунтарей и молчал. Да, именно. «Смотрел». К Кенши спустя столько лет слепоты вернулось зрение, только представь себе, человек! Мир оказался куда ярче, а трава — куда зеленее, чем он себе представлял. В нём было разнообразие палитры: по новому телевизору бои казались ему сочно-сочно-красными, трибуны — налито-фиолетовыми, а господин рефери по факту был лысым коренастым мужичком в чёрном галстуке-бабочке. В этом мире было прекрасно в-с-ё. И Джонни. Ах, Джонни… Джонни был невероятно статен — в глазах, в понимании, взаправду. Красив. Как же хорош собой, засранец в заношенной кожаной куртке. И как же он свободен… Словно степной орёл в небе. Когда колокольчики в маркете звонко звенели, и донельзя довольное лицо Кейджа показывалось у дверей, парняга-Сайзот вскакивал со стула. Он уважал близкого сердцу мистера Такахаши друга хрен знает за какие заслуги, потому пулей мчался жать мужчине руку. Это Кенши смешило. Его в этом мире смешили многие вещи. Смешили краткие поцелуи в лоб и в щетинистые щёки от Джонатана, пока коллега по кассе не видит. Смешили его внезапные выходки и пистолет с холостыми патронами, которыми он частенько пришугивал Ашру, если та называла его чрезмерно вульгарным. Смешила жизнь, впредь имеющая цель. Ха-ха-ха-ха! Кенши чувствует себя ох как хорошо. Ха-ха-ха-ха! Пожалуй, слишком хорошо для человека, что делит с Шопенгауэром одну реальность. — …Девять, восемь, семь!.. Джонни говорит, что тот плохой сон про его смерть и про тюрьму позади. Теперь у них точно всё будет хорошо. Очень нежно гладит по матово-чёрным волосам; приласканный Кенши одному ему тепло улыбается. —…Шесть, пять, четыре!.. У Кенши не хватает слов, чтобы выразить все свои эмоции — он счастлив. У него нет цитат. Нет заготовленной реплики… Ох, что это с ним?! Ха-ха-ха! Би-хан совершает контрольный удар в челюсть, а самопровозглашённый рефери каменно застывает на месте. И трибуны резко затихают. И Шан Цунг молчит. И весь мир, кажется, держит скупую минуту молчания. У Кенши вид — точно как у Джонни когда-то, в последнюю минуту, — вот умора! Его руки-ноги вытянуты во всю длину, сам он обессиленно лежит звездой, пока Би-Хан сидит на нём верхом и бьёт, бьёт, бьёт… Очень долго бьёт. Боли нет. Кенши нравится последнее в его жизни видение. Оно было очень яркое, как и Джонни когда-то. А он был счастлив, как и Джонни, когда он был жив. Лю Кан снова говорит те тупые слова, как будто все в бойцовском клубе умственно отсталые: «То, что произошло в бойцовском клубе, то здесь и остаётся, господа! Без паники!». «Здесь уже были случаи смерти ранее!». Сам-то Лю Кан свою настоящую громкую личность в подполье скрывает — ему легко говорить. Для него — тоже фальшивого, фальшивого, фальшивого! — Точно едва ли всё здесь происходящее имеет значение. Меценат, мыслитель — кто он там, зритель? Здесь у него псевдоним, фальшивый образ и искренняя жаркая любовь к дракам. Один Кенши был истинным. И Джонни был — когда-то. Умерли на одном и том же ринге — снова комедия. В одних и тех же условиях. Практически с одним и тем же сном перед отбытием в никуда. Печальная история. Отнюдь не фальшивый Лю Кан осторожно прижимает погибшего бойца к себе под улюлюканья народа, смотрит на него тоскливыми глазами, грустно улыбается и говорит: «Прости, друг. Быть может, в следующий раз тебе повезёт…». «Мало пожил».«С точки зрения молодости жизнь есть бесконечное будущее, с точки зрения старости — очень короткое прошлое».