Князь Георгий

К вечеру этого дня вернулись Елена с праздника и Арсений из полка. Когда наконец пробудилась Марина Саввишна, то князья Меридзе подумали, что она, вместо того, чтобы воспитывать княжну, изволила бездельничать, и уволили её. Давно Нина не была так довольна жизнью: отец разрешал ей скакать по горам чаще, чем обычно, да и дядя Георгий с Людой уезжать не собирались. Нина забросила всякое колдовство, ведь она больше не чувствовала себя несчастной — наоборот, она со всем джигитским пылом предавалась Кавказу: находилась на природе чуть ли ни целые дни.       А князь Георгий? Он помнил совет Арсения о вызове покойных, но всеми силами старался воздержаться от этого тёмного волхования. Больше старался проводить время с приёмной дочерью и племянницей, часто ласкал и ту, и другую. Но знал бедный князь, что ни Люда Влассовская, ни Нина Меридзе не заменят ему ту, что он потерял. А кто знает — может, опыт с колдовством и сработает?.. Георгий порешил попробовать, во что бы то ни стало. Взял он вечером книгу из комнаты Нины, раскрыл у себя на подоконнике, рядом фотографию поставил. На снимке была изображена Нина за руку с матерью, снизу почти стёртая временем дата — фото было сделано за месяц до смерти Марием. Убедившись, что и на книгу, и на снимок падает свет луны, Георгий чуть слышно прошептал слова арабского заклинания. Тишина... Всё та же ночная тишь, нарушаемая лишь нескончаемой песнью сверчков и трелью соловья. Князь Джаваха в отчаянии пал на колени, закрыв лицо руками — он был уверен, что его колдовской ритуал во имя покойных был напраснен. «Живому не дано видеть умерших, — утешал Георгий себя. — Нина по-прежнему будет жить в сердцах и снах тех, кто её любил.» Но только он встал, чтобы уйти, как послышался голосок, звенящий чудной музыкой: — Здравствуй, папочка! Георгий вздрогнул, боясь поверить... и обернулся. Возле окна стояла девочка в чёрном бешмете с длинными косами, вся будто сотканная из лунных лучей. Это была его родная доченька, его малютка Нина, которую он уж и не надеялся увидеть! Князь, вне себя от счастья, бросился обнимать её, но Нина сказала: — Опомнись, папа, ты обнимаешь лишь призрак своей дочери. Ты не можешь меня осязать, но можешь видеть и слышать. Мы же из нашего мира только видим вас, и поэтому я так счастлива, что наконец-то могу поговорить с тобой! Стоит ли говорить, как был рад князь Джаваха, сколько сердечных тайн он поведал призраку дочери? Но главным в этой необыкновенной беседе была его просьба: — О, если бы ты могла вернуться, тихая моя горлинка! Нина счастлива в своей семье, Люда удочерена мною, но знаю точно: не прожить мне без тебя долгую и светлую жизнь. Глаза Ниночки понимающе блеснули, будто две ярких звёздочки: — Ах, папа, знал бы ты, что за блаженство у нас в потустороннем мире! Я, мама и Юлико, гуляем по роскошному саду, любуемся цветами, которые не встретишь на земле и кормим чудесных птиц... Но даже потустороннее блаженство не может заменить нам простую жизнь на земле, среди родных и друзей! Я не умела ценить жизнь — её ценность часто понимаешь только перед лицом смерти или после неё. Но я люблю тебя, милый, дорогой мой отец, и не хочу своим отсутствием делать тебя несчастным. И Юлико тоже желает возвратиться, говоря, сколько добрых дел для семьи и кавказского народа он смог бы совершить. Вернуть нас можешь только ты, но лишь тогда, когда сам будешь на грани потустороннего мира. Задумался князь Джаваха, вздохнул и заявил так: — Есть то, что человек не может осуществить, даже если бы захотел... Я люблю тебя до безумия, но не могу самого себя перед лицом смерти поставить. А беседовать с тобой под покровом ночи — это уже счастье! Личико Нины вновь засияло улыбкой, так милой отцу. — Да будет так. — кивнула она. — Я не смогла вернуться в этот мир полностью, но вернулась частично. Прощай же, мне пора. И помни: мы смотрим на тебя и видим всю жизнь твою. И, сказав это, Нина растаяла в воздухе, словно облако на ветру. Но тут в Анзаурий ни с того ни с сего приехала мать Георгия, княгиня Елена Борисовна. — Это что, моя бабушка? — спросила Нина, поглядывая из-за угла на важно вступающую в усадьбу Меридзе пожилую женщину. — Двоюродная. — пояснила Люда. — По записям в дневнике Нины, она горделивая и хвастливая особа, но если проявлять послушание, она станет благосклоннее. Нина всё поняла и сердито промолчала: она ни за что не станет изображать из себя покорную куклу, чем бы ей ни угрожали. А Елена Борисовна, как за стол уселась, сразу заявила: — Потому я приехала в эту горную глухомань, чтобы напомнить тебе, Георгий, о твоём княжеском происхождении и дать тебе повод снова выйти в свет. Наши предки ведут своё начало от самого Богдана Четвёртого, твой отец, награждённый самим государем, сложил голову на войне за правое дело, да и я имела честь представляться императрице... И ты воспитывался в кругу русских и кавказских юношей из лучших семей, но любовь затмила весь твой долг. Происхождение Марии Джавахи могло помешать тебе быть на виду, но теперь, когда она мирно спит вечным сном, не лучше ли завести другую, русского и знатного рода, для умножения славы? Мать даже не знала, что своим неосторожным заявлением огорчает сына. Он взволнованно подкручивал усы и смотрел в пол. — Матушка, — наконец серьёзно сказал он, — не говорите враждебно о моей бедной Марии! И другую жену я не заведу себе ни за что! — Как?! — забыла от возмущения всё величие своевольная старуха. — Отказывать, когда баронесса, твоя возможная невеста, уже въезжает в Анзаурий?! Георгий удивлённо встал и сошёл с терассы, так и не допив утренний кофе. За ним поспешили любопытные Арсений и Елена. Как раз в эту минуту к воротам поместья Меридзе подъехал дилижанс, из которого вышли две дамы: пожилая и величавая, как Елена Борисовна, и молоденькая — в белом платье и шляпке ему в тон, хрупкая и мечтательная, будто спорхнувшая со страниц старинного романа. — Позвольте, баронесса, представить моего сына Георгия, — не скрывая гордости, указала Елена Борисовна девушке в белом на князя Джаваху. Он смущённо подал гостье руку и подвёл её к несмело вышедшей Люде. — Это ваша дочь? — спросила молодая баронесса. — Приёмная дочь. — вздохнул князь. Голубые глаза баронессы сияли так нежно, и от неё так пахло духами, что Люда присела в реверансе. — Какое прелестное дитя! — чисто светским голоском восхитилась гостья. — А вот моя дочь Нина, племянница Георгия. — представил Арсений. Нина бесстрастно пожала руку баронессе, не подавая виду, что испытывает отвращение. А бабушка тем временем уже вовсю беседовала с приезжей пожилой дамой о том, что из их детей получится прекрасная пара, что помолвку уже надлежит устроить, а ещё, что со стола нужно убирать завтрак и накрывать его к обеду. — В самом деле, Георгий, — убеждала мать сына, — ты ещё молод, полон сил и славы, отчего же не жениться во второй раз? А главное — Елизавета Павловна Коргина чистокровная россиянка и богатое приданое имеет. Георгий понял, что своенравной матери перечить бесполезно, и совершенно безо всякой любви повёл Елизавету Павловну в дом. — У-у! Какая красавица! — вытянулась от восхищения Елена, глядя на почти плывущую по воздуху нежную баронессу. — Лучше нас с тобой, правда Израил? Арсений-Израил строго покачал головой: — Нет, Бэлла, всяк человек красив по-своему. А ты — лучше всех! И он, совершенно не замечая гостей, в очередной раз пустился с женой наперегонки. И стала баронесса Елизавета каждый день из гостиницы в поместье Меридзе наведываться. Георгий сначала не хотел отвечать ей взаимностью — пусть поймёт, что ему от неё ничего не нужно. Ведь Марием-Мария — единственная и неповторимая его любовь, другой не бывать. Эта тихая и незатейливая лезгинка подарила ему дочурку Нину на долгие годы, эта прекрасная лицом и духом горянка любила его за всё, что есть в нём. А эта фарфоровая кукла, как выражался про себя Георгий, должно быть, любит его за совсем не за его душевные качества... Наверное, за то, что он удалой красавец-джигит и состоятельный князь. Да и если была бы жива Нина — что она испытала бы, увидев отца в тёплых отношениях с другой женщиной!       Но Елизавета Павловна была очень хороша собой, и всегда умела находить повод для взаимодействия с князем. Она не раз просила его поднять её упавшую перчатку, набросить ей шаль на плечи, и, подолгу гуляя в саду, расспрашивала о прежней жизни. Когда она выразила откровенное сочувствие по умершим княгине и княжне, Георгий проникся к юной баронессе чем-то тёплым, взаимным... Хоть и клялся он любить Марию вечно, но на Елизавету нет-нет да взглянет. Каждый день улыбалась ему Елизавета... и он ей улыбаться стал. Люда всё ещё дичилась будущей мачехи, но спорить не собиралась и покорно доверялась судьбе. А вот Нина — наоборот; каждый раз, когда она видела приехавшую баронессу, ей хотелось кому-нибудь излить свою злость и тоску. Но кому? Матери, что хлопочет по-хозяйству со служанками? Отцу, что постоянно ездит в полк? Или неприхотливой, плывущей по течению Люде? Поэтому Нина убегала куда-нибудь вглубь сада, и ругалась на чëм свет стоит: — Какие отвратительные белые одежды! В таких по Петербургу только и разгуливать. А эти глупые белокурые кудряшки! Тьфу!! И это воздушное создание будет новой женой дяди Георгия?! И ни-ни! Не допущу! Разве не сможет мой гордый и стойкий дядя сохранить верность прежней жене, пусть даже и покойной? Да, я не его дочь, но не позволю, чтобы свершилась такая несправедливость, чтобы самозванка затмила первую, чистую во всём любовь! Вечером Нина шла к себе в комнату, чтобы вызвать там джинна в третий раз, и заметила на терассе князя с баронессой. Они любовались серебрящимся в ночи Анзаурием, и в свете месяца Елизавета казалась ещё белей. — В такой же блестящий и бархатный вечер состоится наша помолвка. — мечтательно произнесла баронесса. — И вечер этот будет уже завтра. — прошептал Георгий. — Ах, Елизавета Павловна, я волнуюсь... Отдаюсь другой женщине, вопреки клятве верности... И смогут ли мои девочки полюбить вас? — Это я, одинокая и беззащитная, вручаю вам свою судьбу. — напомнила баронесса. — А ваших девочек я уже люблю, как родных дочерей. Нина ясно видела, как лицо Георгия озарила радостная улыбка, и он благодарно поцеловал ей руку. Княжна вздрогнула от ужаса; она не могла поверить, чтобы её дядя Георгий, верный муж и отец, позволял себе такое прелюбодеяние! Затем перевела взгляд на счастливую Елизавету, и лицо её запылало нескрываемым гневом: «Ведьма бледная! Обольстительница! Держись, дядя Георгий, я спасу тебя от её чар!» Быстрее лани вбежала Нина в свою комнату и призвала Маймуна. Был он весел и доволен собой: — А я без дела не сидел! Обучался у своего могущественного наставника Абдурахмана ибн Хасида. — А у меня тут сплошная измена! — закричала Нина. — Дядю Георгия соблазняет ведьма петербургская, и представляешь — не перечит никто! — Хм... — задумчиво произнёс Маймун. — Я обучился очень мощному колдовству — устройству обстоятельств. Не знаю даже, сработает ли это на ведьму... — Должно сработать, любезный Маймун! — горячо заверила его Нина. — Обстоятельства должны сложиться так, чтобы она навсегда покинула нашу семью. — Что ж, на сей раз поколдуем серьёзно...