Скиталица

      Балдуин IV Иерусалимский вместе с недолекарем-перевором затаились возле горы трупов, вероятно, притворяясь одними из мертвецов, что, по правде признаться, выходило не очень. Манджула, часто бывавшая в подобного рода ситуациях, больно пихнула локтем прокаженного, на что тот, сильно нахмурившись, отозвался:       — Ты спятила? Нас сейчас раскроют! — возмутился мужчина, прижимая тушку девушки к земле. Больно ударившись подбородком, индианка фыркнула и приложила указательный палец к губам, приказывая тем самым замолчать. Это выглядело довольно странным для иерусалимского, ведь, по сути, он король и не привык к неподобающему отношению.       — Если ты будешь продолжать орать, нас даже не пощадят! — почти шёпотом упрекает его голубоглазая, и, увалившись замертво, вдобавок для правдоподобности закрывает глаза и перестает дышать.       Балдуин сильно сжимает челюсть, но точь-в-точь повторяет за воровкой, ибо данный спор не нёс блага абсолютно никому, разве что — каравану, который стремительно приближался, если руководствоваться усилившимися верблюжьими благовониями.       Странниками оказались носители арабского языка, более того, один из них словно вел монолог с самим собой и оплакивал встретившихся по пути гостей смерти.       Манджула подметила, что давно не медитировала и её волнение в стрессовых ситуациях вышло на новый уровень. Что очень некстати.       — Друзья мои! — начал было голосить мужской охрипший голос. Тело девушки сжалось в ожидании последующих слов. — Войска Саладина не прошли мимо этих путников.       — Джазаба, думаю стоит вести женщин и детей другим путём, — ответил другой, более молодой голос. Он явно принадлежал какому-нибудь юноше.       — Мы не станем задерживаться, Ибрагим. Лишь поверхностно осмотрим пострадавших. Что-то мне подсказывает, мы найдем у этого войска в карманах немало золотых.       — Но… они ведь сожжены!       — Делай, что я сказал! — ругнулся мужчина и обратился к неподалёку стоящему соратнику. — Разведи костёр. Мы ненадолго задержимся.

***

      — Кажется, это не все, — послышался довольный голос где-то над головой. — Этим, видно, меньше досталось.       Все время, пока Манджула с Балдуином валялись на песке, девушка не переставала тревожиться о своём безрассудстве и дальнейшем будущем. Если они выживут — что она намерена поведать иерусалимскому?       «Я воровка, Ваше Величество, не сочтите за грубость, но я все время пыталась вас прикончить лекарствами, которые, к глубокому сожалению, подействовали?»       Какая же она глупая.       Эти события никак не должны были ее коснуться. Сейчас она больше всего предпочла бы вдохнуть индийский воздух. Оказаться, пусть в выдуманной, крайне своеобразной, но все же — в семье. Месте комфорта и благополучия.       Но разве не находясь в этом самом «благополучии», Манджула оказалась тут? Посреди пустыни, с королём Иерусалима, на грани жизни и смерти? Опять.       — Сегодня крупный улов! — кто-то знатно удивился. Видимо — одеждам Балдуина. Ну, а что? Сам вырядился. Конечно, девушка понимала, что они едут на светское мероприятие, но разве нельзя переодеться либо там, либо по дороге?       — Ты прав. Ощупай их.       По телу скользят грубые руки, порой сминая одежду в самых неприличных местах. Ощущение весьма не из приятных. Тем более она — девушка. Вдвойне неприятно. Однако голубоглазая пытается отогнать все непрошеные мысли и всячески не дышать. Путники просто не могут догадаться, что перед ними вовсе не мясо, а живые люди.       Но последнее время боги явно не на её стороне.       — Так они живехонькие, старина, — удивляется собственной глупости тот, что их осматривал. — Потрёпанные, конечно, но живые. Интересно, как они тут очутились?       — Главное, друг мой неблагоразумный, почему они живы остались. В последнее время Саладин даже своих не щадит. Опасно стало.       — Вы не трепайтесь сильно, — внезапно упрекает голос, — а то мало ли, вдруг они притворяются, что без сознания? А сами шпионы какие-нибудь…       Больших унижений брюнетка выдержать не могла, да и не хотела. Натерпелась. С нее хватит. В конце концов она — Манджула, успешная бандитка, весьма известная в своих кругах.       Только почему, когда голова ставит себя на доминантные позиции, сердце ёкает после каждого неоднозначного хода?       — Осторожнее со словами! — девушка резко схватила мужчину за лодыжку и, надавив рукой на колено, повалила на пол, предоставляя себе благородную возможность подняться. — Ну, наконец-то! А то с вашими «быстрыми» поисками спина затекла.       В ее глазах задорные огоньки, когда внутри вечная тревога. Быть может, она сама виновата в таком состоянии? Это ведь не накопительный эффект, верно? Верно же?       — Я говорил! Я говорил! — завопил юнец, отъезжая на пятой точке подальше от столь внезапной личности. Но это не помешало Манджуле подойти к нему вплотную и спокойно, но внушительно сказать:       — Будешь распускать свои грязные ручонки на другие делишки помимо воровства, тебе кто-то да оторвёт их, смекаешь? — дыхание парня учащалось с каждой секундой, за которые самая важная персона последних месяцев жизни брюнетки поднялась с песка. — Надо же! Мне показалось, ты пародировал одного из тех ребят.       Рука указывает на кучу трупов, а глаза Балдуина, переполненные злостью и негодованием, въедаются в Манджулу так резко, что она даже не успевает заметить, как иерусалимский минует расстояние меж ними и грубо хватает за ворот.       — Что за чертовщина происходит? Ты знала про караван? — частицы того хрупкого доверия, которое она выстраивала долгое время, рушились прямо на глазах. Но, каково же было удивление индианки, когда она не почувствовала жалости к потраченному времени.       Все в один момент показалось таким бесполезным.       Король продолжает трясти ее в воздухе, вероятно, переживая за оставленную армию в двух милях отсюда.       — Что. Ты. Знаешь? — вновь твердит иерусалимский, пока подошедшие старейшины каравана скромно наблюдают за происходящим.       — Я, между прочим, не больше твоего рада тому, во что мы вляпались! — пылит Манджула, но резко опускает голову.       Нет. Два необузданных характера — это не выход. Зи, который лежит совсем неподалёку, точно не одобрил бы горячую голову там, где стоит думать холодно. Но ведь и король совсем не глуп! Что же на него нашло?       Опомнись, девочка, обманула ты его, вот что произошло!       Только вот ему неизвестны все ее грехи, так что шанс на спасение все же имеется.       — Ну, и что? Да, вляпались. Но не поодиночке же? И мы можем либо бестолково браниться, как два пустоголова, либо спасать положение!       Внезапно происходит чудо, и её возвращают с небес на землю. Но иерусалимский руку не одергивает, а наоборот — крепче хватает. Зачем, правда — неизвестно.       — Да, ты права, — пыл-то он обуздал, а после, почти что проедая ее гнилое нутро, говорит: — Казнь в любом случае состоится.       Погодите… что? Какая казнь? Манджуле не послышалось?       Девушка в момент распахивает некогда ледяные очи и обескураженно оглядывает короля. Неужели… неужели… ее тоже обманули? Король вовсе не столь мил, как ей казалось в начале?       Опустив голову вниз, она громко сглатывает, а после возвращает привычное положение лица, но уже с совсем иным выражением.       Они словно льдинки. Одна хочет убить, другой — казнить.       Быть может, у судьбы на них другие планы?       — Да я уж лучше буду вечность скитаться по пустыне, нежели опять примкну к тебе! — выплёвывает. Горестно, обидно, злостно. Но надежды на то, что король опомнится, почему-то не увенчиваются успехом…       Неужто она себя раскрыла в какой-то момент? А может… впрочем, чего его оправдывать? Он государь. Привык идти на жертвы и вряд ли будет руководствоваться благополучием девчонки, которая (не)плевать на него хотела.       Внезапно рукой он притягивает ее поближе к себе — так, что ее щеки обдают жаром от некой непозволительной близости на виду у ее потенциальных спасителей. То есть каравана.       Его голова склонена вниз, дабы узреть низкорослую по отношению к себе Манджулу, глаза сощурены, а челюсть наверняка сжата.       — Не в моей компетенции отпускать своих «званых гостей» в руки сомнительных путников, — «званых гостей» произнесено с презрением и едкостью, ныне ему не присущей. Где же тот, души в ней не чающий Балдуин, когда он так нужен? Прислонившись еще ближе, он договаривает страшное: — Мой прием будет куда радушнее, леди. Уверяю вас.       Сердце колотится, однако стоявшие напротив старейшины скорее всего устали наблюдать за выяснениями отношений и подали голос:       Лучше бы они этого никогда не делали.       — Леди Манджула! О, какая встреча!       Но Балдуин ведь не знает арабский? Не знает же?..