Небо и земля

      Едва за Мито закрывается дверь, они просто набрасываются друг на друга. Сатору подхватывает его под бедра, роняя на диван, стягивает с него футболку, покрывает шею поцелуями, пока Юджи пытается разобраться с пряжкой его ремня. Суматошно, не задумываясь, просто цепляясь друг за друга — эта тоска друг по другу, когда в какой-то момент вся ваша жизнь превращается в дом — академия — дом. Приходите вымотанные, сил хватает только на то чтобы обнять и простоять так несколько минут, наслаждаясь чужим присутствием. Иногда, когда в голове особенно стреляло — Юджи мог зайти к нему в кабинет, закрыть дверь и не задумываться о том, что будет дальше. Просто усесться верхом на колени и целовать любимые губы, водить ладонями по плечам, ощущая горячие руки под своей курткой. Когда впоследствии оказываешься на столе, когда все тело горит от желания и что этого все равно недостаточно, нужно больше, чем простые поцелуи, нужно сильнее, чем просто прикосновения к бедрам. И каждый раз что-то за пределами кабинета обязательно должно было пойти не так, требуя их внимания, отчего ты потом со злобой смотришь на всех окружающих, хотя искренне пытаешься держать себя в руках.       — Надеюсь, они не решат вдруг вернуться, потому что что-то забыли, — Юджи выгибается, тянется к краям чужой футболки, желая не стопорится, просто сорвать с него всю одежду и прижаться своим обнаженным телом. Просто почувствовать Сатору каждым сантиметром кожи. — Иди сюда, — он цепляется пальцами за его руки на своих бедрах, пытается подтянуть выше, обвить его шею руками, пока родные губы осыпают его поцелуями. Скользят от шеи к ключицам, вниз до пупка и белые кончики волос щекочут живот. — Сатору...       — Как же я соскучился, — как если бы они не виделись целый месяц, как если бы то время, проведенное бок о бок и осыпанное редкими прикосновениями, было иллюзорным.       Последний месяц действительно был чем-то ужасным, выматывающим, вплоть до того, что они просто засыпали в разных местах, заваленные работой; когда едва переступив порог дома, просто засыпаете в обнимку на диване, потому что сил, чтобы подняться в спальню, попросту не остаётся. Каждый раз находили себя укрытыми одеялом, как Мито, тихонько, боясь их разбудить, сама готовила завтрак или ужин, ругалась с кем-то шепотом по телефону и настойчиво не давала им вставать с дивана, уповая на то, как измотано они выглядят.       Юджи вздрагивает, когда чужие руки рывком стягивают с него спортивные штаны вместе с трусами, скользят по внутренней стороне бедер, лаская кожу.       — Ты даже не представляешь...       — Представляю, — Юджи надавливает на его плечи, заставляет того сесть и откинуть голову на спинку дивана.       Он покрывает поцелуями его шею, скользит ладонями по горячей коже, лаская твердые мышцы. Сатору обладал какой-то по истине уникальной способностью — за эти двадцать лет он ничуть не изменился, все тот же шаловливый взгляд, то же озорство в улыбке в определенные моменты и все то же любимое и до невозможности красивое лицо — лишь небольшие синяки от постоянного недосыпа. Это Юджи изменился: вырос и вытянулся на пару сантиметров, был выше чужого плеча и смотрел без особой необходимости задирать голову всякий раз. Мог со спокойной душой обвить чужую шею руками, не мучаясь от того, чтобы постоянно стоять на носочках и испытывал собственную сексуальность, очарование и странное ощущение, глядя на свои старые фотки из академии или в отражение зеркала. Черты лица заострились, стали более выраженными, ушла какая-то наивность из собственных глаз, какая-то чрезмерная вязость, а острые плечи стали мягче. И все равно, его все так же покрывало смущением, когда Сатору вдруг впадал в приступ небывалой нежности, называл его красивым, смотрел взглядом обожания на него обнаженного, словно могло быть что-то, чего он здесь не видел; Сатору целовал его губы, пробираясь пальцами под учительскую форму академии, когда кабинет директора оказывался оккупирован; зарывался пальцами в его чуть отросшие волосы, когда после тяжелого дня он мог лишь обвить его руками и ногами и надеяться, что под этими прикосновениями он сможет проспать хотя бы несколько часов непрерывно; Сатору смотрел на него с нежностью человека, которому подарили билет в счастливую жизнь.       И осознавать каждый раз, что это он — что когда-то они и подумать не могли, что все так обернется: он его муж, отец их дочери, самый дорогой, самый главный человек наравне с Мито — эмоции заполняли его, заставляли накручивать себя лишний раз: если однажды это все закончится, если у счастья все таки есть лимит? У них был этот идиотский кризис трех лет, была стадия, когда вы смотрите друг на друга и возникает ощущение, будто что-то не так, будто былое чувство нежности и трепета вдруг прошло и оставило вас ни с чем. Вы вдруг остро воспринимаете негативные стороны друг друга, замечаете те недостатки, которые раньше казались чем-то несущественным и просто судорожно пытаетесь понять, как не потерять это все, как вернуть все на свои места и оставить как было? Проходит влюблённость, проходит идеализация и с тебя словно сдирают эти розовые очки, показывая, что некогда любимый человек вдруг оказывается полон недостатков. Что Сатору может быть чрезмерно упертым, что своё мнение он иногда ставит выше всего остального, что его эгоизм не лечится — не тогда, когда человеку уже тридцать и он точно знает, что он хочет от жизни. Что он может быть слишком напыщенным, слишком грубым в высказываниях и иногда это все равно что говорить со стенкой, когда чужая отстраненность режет по живому, а холод голубых глаз оставляет ожоги где-то внутри; Юджи — слишком навязчив, иногда не разделяет границ у личного пространства, может неосознанно бросать вызов и проверять на стойкость чужие нервы. Иногда чрезмерно глуп, иногда — слишком жестко настаивает на собственной правоте. Влюбленность кончается, проводит между вами жирную линию, разделяя — и когда вы наконец пересекаете ее, когда принимаете друг друга целиком и полностью, заново узнавая друг друга — наступает любовь.       Такое перманентное чувство, глубокое и стойкое.       Он судорожно выдыхает, когда Сатору целует его за ухом, мягко посмеивается, дрожащими пальцами пытаясь расстегнуть пряжку ремня. Руки непослушные, слишком ватные и каждое прикосновение ощущается слишком ярко — чертово отсутствие близости делало с ним страшные вещи, выводило каждое касание на какой-то новый уровень, отчего во рту становилось вязко и сердце стремилось навстречу.       — Черт, Сатору... — он едва не хнычет, когда заученное до автоматизма действие вызывает у него столько проблем.       — Месяц без секса делает страшные вещи, — он нахально улыбается, пытается скрыть собственное желание за этим ехидством, но Юджи отчетливо видит этот вязкий голубой оттенок, как темнеет радужка вокруг зрачка, выдавая все его эмоции. Невозможно не изучить его за двадцать лет от корки до корки, невозможно не знать, что теплый лазурный — любовь, темно-синий — желание, ледяной, почти что кристальный голубой — натуральная ярость. Юджи выгибается на его коленях, льнет ближе, прижимаясь торсом к его груди. — Нужен перерыв.       — Да, — сбивчиво соглашается он. — На такой же месяц, чтобы закрыться дома, выключить все телефоны и не задумываться, кто там на этот раз решил уничтожить мир.       — Мы могли бы взять небольшой отпуск, — мягкий смешок прокатывается по его шее вслед за дорожкой поцелуев. — Посадить Мегуми на мое место и уехать на другой конец Японии вместе с Мито.       — Сразу, как только поможешь мне расстегнуть этот чертов ремень...       Сатору решает его проблему за две секунды, расстёгивает ремень, ширинку, приспуская брюки — Юджи вязнет в поцелуе, зарывается пальцами в его светлые волосы целует, задыхаясь от ощущений и эмоций. Все происходит настолько скомкано, резко, без единой капли романтики — и так даже лучше. Он захлебывается воздухом от ощущения пальцев внутри, упирается лбом в изгиб плеча, ведя ладонью по его члену — с чувством, оттягивая нежную кожу и проходясь кончиком большого пальца по головке.       Они закрыли дверь? Точно никто не зайдёт? Нужно было все дважды проверить, подождать хотя бы полчаса, чтобы не устроить своей дочери представление. Мито всегда каким-то образом удавалось подгадать момент, найти себе планы на вечер, пойти на ночевку к подруге или задержаться в центре подольше, предупреждая о своем возвращении.       Юджи стонет, мычит сдавленным голосом, проезжаясь бедрами по чужим коленям, поддаваясь ниже, желая усилить этот контакт с длинными пальцами.       — Не хочу на диване, — сбивчиво шепчет он в его губы. — Неудобно...       Сатору даже не уточняет, сбрасывает подушки на пол, опрокидывает на них Юджи — он тянет Сатору на себя, обвивает его шею руками, целуя повсюду, куда может дотянуться: в щеки, в губы, в шею, наконец тащит футболку с его плеч, удерживает себя от того, чтобы просто не разорвать ее и не отбросить в сторону. Ему нужен полный контакт, абсолютно соприкосновение тел и чтоб жар от чужой кожи заставлял его задыхаться в просьбах и стонах.       — Надо было послать Мегуми СМС, чтобы не ждал нас на следующей неделе...       — Откуда в тебе только столько терпения... — он ведет ступней по мышцам его живота, проходится по груди, выгибаясь на подушках и вытягивая руки над головой. Сатору перехватывает его и оставляет слишком целомудренный, слишком смущающий поцелуй на косточке ступни. — Перед тобой твой обнажённый и возбужденный муж, а ты думаешь о каких-то там СМС для Фушигуро.       — Ты ходячая катастрофа, Юджи... — и это звучит с такой теплотой и лаской, что в один миг хочется расплавиться под этим любящим взглядом.       — Я всегда ей был, если ты не помнишь. Судьба у меня такая.       — Судьба — вещь крайне интересная, — он спускается губами к его колену, целует внутреннюю сторону бедра, поднимаясь к лицу. Юджи расплывается в широкой улыбке, вытягивая руки по обе стороны от его лица. — И как жаль, что ее не существует.       — Хочешь сказать, нас свела не судьба? Побудь романтиком, Сатору.       — Нас свело что угодно, но только не судьба. Да и карма у меня, такое ощущение, проседает, едва ли мир послал мне тебя, чтобы искупить грехи.       — Тогда надо поправить, — важно оглашает Юджи, притягивая его к себе для поцелуя.       И он стонет во весь голос прямо в чужие губы — Сатору входит в него одним слитым толком, пронзает до предела, что между ними не остается и миллиметра. Юджи мечется под ним, кусает губы, шепчет бессвязные просьбы, стонет, скользя огненными царапинами чужой спине. Сатору целует его, подхватывая под колени и двигается — резко, страстно и напористо, так, что дыхания не хватает на вздохи, что грудь разрывает от жара. У него дрожат бедра, дрожит все тело от ощущений, он готов заплакать от того, насколько это хорошо. Он так соскучился по нему, по ощущению близости, когда вы целиком отдаетесь процессу, когда не думаете, что потом делать с беспорядком, как отстирать сперму с подушек и что дверь может быть все таки открыта.        Судьба... Юджи уверен, что это была именно судьба. Что, пускай, фатализм — это признак слабости, но он не может объяснить иначе то, как на самом деле сложилась его жизнь. Потому что не будь это судьбой, он бы никогда не привлек внимания такого человека как Годжо Сатору, потому что он, со своей подростковой глупостью и наивностью, мог разве что завоевать внимание новых проблем, чем его. Та самая красная нить судьбы, о которой вы не подозреваете, но которая крепко держит вас вместе, периодически отталкивая, так, что она едва не рвется, трещит от давления, а в другой момент — притягивает, обвязывает вас с ног до головы, что отстраниться — значит предать.       — Сатору... — от ощущений кружится голова. — Стой...       — «Стой»? С ума сошел? — и он не останавливается, толчки становятся резче, грубее, у него поджимаются пальцы на ногах, бедра сводит приятной судорогой, так, что хочется лишь раскрыться сильнее навстречу и зажмуриться от того, как прошибает каждую клеточку тела. — Тебе больно?       И только задав этот вопрос он останавливается, замирает, поглаживая его красные щеки, блуждая беспокойным взглядом по лицу. Юджи кое-как находит а себе силы чтобы качнуть головой. Он остро чувствует, как пульсирует его член внутри, и каждое движение было в сводящей с ума тесноте. Узость собственного тела поражала его, заставляла сводить колени и кусать пальцы, чтобы не закричать. Тебе семнадцать и ты думаешь, что однажды секс потеряет вкус, ты тридцать пять и ты думаешь, что был малолетним идиотом.       — Во рту пересохло, — говорит он невпопад и смеется с собственной глупости, глядя на Сатору сквозь пелену. Он сам тяжело дышал, его бледная кожа покрылась розовыми пятнами — Юджи хотелось слизать, впитать в себя этот жар и чтобы внутри все горело. — Просто... Просто не останавливайся.       Сатору от его фразы вскидывает брови, а затем мягко смеется. Что он несет? Сначала «стой», потом «не останавливайся» — плевать. Он тянет его на себя, цепляется за предплечья, нашаривая его ладонь на своем бедре — он переплетает пальцы, чувствует металлический холод кольца, когда ритм возобновляется, да так, что сердце подпрыгивает в груди.       — Боже мой... — он прерывисто стонет, когда его колени разводят шире, толкаясь до самого упора. — Сатору...       Имя, которое однажды он боялся произносить: неуважительно, некорректно обращаться к своему учителю так просто, а теперь часть его имени принадлежит тебе.       Искры летят из глаз, они задевают диванный столик, что-то падает на пол с глухим стуком — он смотрит расфокусированным взглядом на пустую кружку Мито, что вязнет в высоком ворсе ковра, на узор с голубыми кошками — горячие губы касаются его щеки, целуют в уголок губ и Юджи притягивает его ближе. Дышит в белоснежный висок, целуя в волосы, скользит ладонями по сильной спине. Он вздрагивает, капли собственной спермы попадают на грудь, пачкают весь живот — он сходит с ума, когда Годжо так щемяще нежно прижимается лбом к его лбу, неотрывно смотрит прямо в глаза и теплое дыхание прокатывается по его губам.       Сатору кончает в него следом. Они лежат так какое-то время, дышат в губы друг друга, не отрывая взгляда — любовь и какое-то невероятное чувство принадлежности к чему-то, словно то самое счастье зажато прямо между ними и все былые опасения Юджи не имеют смысла. Счастье безгранично, оно никогда не закончится, это чувство будет длиться вечно. Он шепчет ему: я люблю тебя. Шепчет и ловит поцелуй губами, чувствуя, как крепко его обнимают, вкладывая в этот жест ответное признание. Дороже всяких слов.       — Почему бы нам не задуматься о втором ребенке?       — Почему бы, — эхом отзывается Юджи, не давая Сатору отстраниться, задерживая его, обвивая руками, чувствуя приятную тяжесть чужого тела на себе. Его голова покоится на груди и Юджи млеет, пропуская белые пряди меж пальцев. — Наверное, когда-нибудь мы к этому придем?       — Ты не хочешь?       — А ты хочешь большую семью?       — С тобой — да.       И он тонет в собственном смущении, нежно смеется, прикрывая глаза.       Однажды — почему бы и нет?