Небо и земля

            Сатору ловит шлепок по заднице и Юджи понимает, что попал в опасную ситуацию, видя в глазах напротив разыгравшееся озорство. Предупредительно выставляет перед собой руки, смеясь и делая два шага назад.       — Это за то, что вредничаешь, — он пытается оправдаться, веселясь только сильнее, когда Сатору разворачивается, заговорщицки улыбаясь. — Сатору — нет.       — Это я вредно себя веду?       Он пытается схватить его за руку — Юджи практически отпрыгивает на метр, прячась за стол и пытаясь предугадать, с какой стороны Сатору попытается его достать. Широко улыбается, когда он опирается обеими руками на стол, глядя на него с приподнятыми бровями. Бросается в левый край, когда он пытается обойти справа и обратно — когда Сатору зеркалит его движение.       — Потому что, если ты будешь выливать выдохшийся кофе в цветы, им лучше от этого не будет, — Юджи скользит ладонями по столу, мечется из стороны в сторону, смеясь и надеясь избежать ответных жестов. — Такими темпами у нас скоро кофе в горшках начнёт расти, а не цветы.       — Зато наконец начнем экономить, — Сатору, точно так же веселясь, пытается обойти вокруг, схватить его за край футболки, когда Юджи бросается в противоположную сторону. — А не тратить по две тысячи на пачку каждый месяц.       — Лучше бы мы экономили на сахаре, чем на кофе — хотя бы не в урон цветам.       — Я уверен, что они не обижаются, — он смеется, улыбается так тонко и довольно, сверкая загоревшимися от всей этой потасовки глазами. — Как мне по заднице — так ради бога, а как самому получить, так сразу убегаешь.       — Потому что твоими шлепками можно стены ломать.       — А ты, по-твоему, слабее бьешь? Мне аж по позвоночнику пробило.       И Юджи давится громким смехом, кашляет, содрогается, неаккуратно запинаясь о ножку стола и едва не падая на пол. Пытается удержать оборону, уже не так устойчиво ходя вокруг стола и когда останавливается, чтобы перевести дыхание от хохота, — теряет Сатору из виду и тут же вздрагивает, когда по его заднице приходится хлесткий шлепок. Издает возмущенный возглас и резко разворачивается, потирая горящую ягодицу, не прекращая глупо посмеиваться.       — Это вот вообще незаслуженно было, — он смотрит на него со всем напускным осуждением, задирая голову и видя это полное нахальства лицо. — Где справедливость?       Конечно, они оба утрировали: это обычные дурацкие игры, кто-кого достанет первый, кого наградят шлепком, а кто потом будет так же, как и Юджи, метаться вокруг стола, чтобы защитить свое достоинство.       — Не лей больше кофе в цветы, — продолжает Юджи, вредно пытаясь ущипнуть Сатору за бок. — Иначе я выкину весь сахар.       — Теперь и угрозы пошли? Шантажируешь?       — Пока только предупреждаю, — Сатору щурится и глаза его сияют внутренним светом веселости, которую Юджи впитывает в себя как губка, расплываясь в обнимающих его руках. — Серьезно, Сатору, цветы не заслуживают такого отношения. Лей хотя бы в суккуленты, а не в камелии. Вот завянут они, отпадут и кто-нибудь умрет.       — Это просто цветы, Юджи.       — Ты вот знаешь, что если с ними разговаривать, то они будут лучше цвести? А ты в них кофе льешь.       И он легкомысленно щелкает ртом, пожимая плечами.       — Я просто щедрый, угощаю.       — Сомневаюсь, что ты будешь в восторге от щедрости, когда тебе на голову выльют кофе.       — Не будем проверять, ладно? Я только помыл голову.       И Юджи смотрит на него исподлобья, многозначительно улыбаясь. Копирует не только озорство, но и нахальность, запуская пальцы в его волосы, вытягивая руки и мягко массируя пальцами кожу головы. Чтобы в следующий момент взъерошить снежные пряди, создавая на чужой голове такой хаос, что по окончанию Сатору смотрит на него с поверженным и абсолютно беспечным видом, сквозь сбившуюся челку.       — Тебе так даже больше идет, — Юджи тихонько хихикает, глядя на его всклокоченные волосы и беспорядочно рассыпанные по макушке пряди. — Похож на сумасшедшего и внушаешь чувство опасности.       — Таких комплиментов мне еще не делали.       Юджи сдавленно выдыхает, когда Сатору обнимает его крепче, прижимая к столу. Сдувает челку с лица, качнув головой и выглядя при всем при этом слишком довольным для порчи прически.       — У тебя хорошее настроение, да? — его голос, больше похожий на мурлыканье, заставляет Юджи растаять окончательно, проникаясь чужой безмятежностью и легкой улыбкой, что отзывается мягким теплом под кожей. — А потом говоришь, что это я себя вредно веду. Посмотри на масштаб своих действий, — он качает головой, привлекая внимание к своей растрепанной прическе. — Спасибо, что, хотя бы позвоночник в трусы не осыпался.       Юджи давится смехом, громко прыская. Это даже не было попыткой звучать сурово или недовольно — чистое озорство в своем первозданном виде, полностью сконцентрированное в растянутых губах и ярких от веселья глазах напротив. И всё равно, словно извиняясь и заглаживая вину, Юджи вновь тянется к его волосам, мягко расчесывая пряди пальцами, возвращая всё если не в первоначальный вид, то хотя бы в менее всклокоченный.       — Ты просто заражаешь меня своей вредностью, вот и всё. И справедливости ради, — он усмехается, разглаживая челку. Сатору под его ладонью мягко улыбается, прикрывает глаза и наклоняя голову, позволяя уладить весь этот беспорядок. — Когда у тебя хорошее настроение, то ты становишься еще более невыносимым, чем я, когда «вредничаю».       — Разве я сказал, что мне что-то не нравится?       И он не ведется, когда Сатору игриво вскидывает брови, наклоняясь так, что Юджи едва не ложится на стол, нарочно не давая себя поцеловать.       — Ты ведь понимаешь, что я не оставлю без внимания эти угрозы? И буду с еще большим усилием терроризировать тебя всей этой «клубничной лихорадкой»?       — Будешь добавлять её в кофе вместо сахара, — Юджи не позволяет себя засмущать, копируя его легкомысленный тон. — Купишь себе целый набор и будешь как сиропы заливать. Уверен, тебе понравится.       — Могу просто пить кофе и в промежутках целовать тебя, — Сатору открыто флиртует, заигрывает, наклоняя голову, хотя время еще даже не полдень. Всё это вызывает только снисходительную улыбку. — По сладости будет одно и то же.       — Ты просто напрашиваешься на поцелуй.       — Ну да, и что?       Юджи качает головой, умиротворенно вздыхая и самостоятельно целуя, обхватывая его за шею и прижимаясь губами к губам. Сам не понимает, где теряет нахальность и дерзость, когда родные руки смыкаются вокруг него, тянут выше, прижимают, мнут, согревают — теряется где-то между поцелуями и попытками впитать каждое прикосновение, на мгновение чувствуя себя опьяневшим и мягче согретой глины. Откланяется чуть назад, чувствуя, как поясница уже болит от впивающегося края стола, смотрит в голубые глаза с искрами смеха и с довольным видом коротко чмокает Сатору в губы, отстраняясь.       — Доволен?..       — Остальное только вечером?       — Остальное — только если перестанешь лишь кофе в цветы. Так что выбирай: либо я выкидываю весь сахар, либо никакого… никаких поцелуев. Либо ты просто не льешь кофе в горшки и получаешь и то, и другое. В конце концов, я натаскал сюда растений для того, чтобы было чем дышать, а не чтобы они превратились в кофейные посевы.       Сатору в ответ на его слова только посмеивается, вжимаясь носом в его висок.       — Это второй самый трудный выбор в моей жизни.       — А первый какой был?       — Остаться натуралом или влюбиться в мальчика подростка.       Юджи закатывает глаза.       — Всё с тобой понятно.       И он ловко выпутывается из-под его давления, поправляя задравшуюся футболку. Сатору же, напротив, жарился в своих излюбленных слоях черной ткани, под теплыми лучами весеннего солнца: расстегнутая куртка, футболка, что соблазнительно обтягивает его торс, брюки, очки — только потому что повязка прошлой ночью таинственно запропастилась где-то в одном из углов спальни, когда Сатору пробирался поздним вечером через весь тот хлам, что перекочевал сюда из комнаты.       Они наконец-то нормально съехались. Юджи помнил, как пришел в академию с одним рюкзаком и всего парой вещей, сюда же он переехал с тремя сумками и искренне не понимал, откуда всё это взялось: футболок больше не стало, толстовок — на одну больше, та же пара джинс, форма академии и всякая мелочёвка, вроде каких-то памятных вещей, книг, портрета дедушки и всего прочего; и плюсов жить вместе, вне академии, оказалось гораздо больше, чем когда он здесь обитал лишь на каникулах: начиная с того, что это полная свобода действий и наконец не нужно быть тише и ниже, чтобы никто за стенкой, не дай бог, не услышал ваши ссоры или громкий хохот, и заканчивая тем, что теперь они называют это место «домом».       Слышать «Я дома» всякий раз — и глупо улыбаться.       Говорить эти же самые слова и видеть ответную улыбку, потому что они оба ценят и переживают каждый момент.       И не было уже тех, кто был бы не в курсе их отношений: так случилось, что вереница из слухов расползлась по всей академии и залезла в каждую щель. Потому что некоторые посчитали достаточно подозрительным тот факт, что они вечно повсюду вместе, приезжают и уезжают на одной машине, все эти переглядки, шутки, которые понимали только они, ненавязчивые прикосновения — Сатору говорил, что больше удивительно то, что до всех дошло только сейчас. И были проблемы, были все эти обвинения в сговоре с Сукуной, что всё это не просто так и обязательно грядет что-то ужасное — если бы только Сукуна не молчал в его голове уже как второй год. Юджи знал, что всё это замялось лишь с чьей-то помощью — то ли это была заслуга директора, то ли других магов, что смотрели не то с осуждением, не то с интересом.       Он до сих пор помнил на себе пристальный и оценивающий взгляд Мэй Мэй — однажды она смотрела на него как на простого мальчика, что стал жертвой проклятия и должен был как-то с этим бороться, а в тот день разглядывала его, цеплялась за какие-то черты, загадочно улыбаясь. Маки с Пандой пожелали ему душевного равновесия и дожить до совершеннолетия. Директор — больше нападал на Сатору, чем на Юджи, однажды вызывав их однажды на свой ковер. Осуждал не факт отношений и всю эту историю с младшим возрастом, а за то, что не удержали всё это в секрете и теперь их личная жизнь стала достоянием общественности и поводом для идиотских слухов.       — Ладно Итадори — он подросток, — говорил Масамичи Яга своим густым тоном, от которого у Юджи кадык замирал в горле. И пока его всего лихорадило от мысли, что где-то за спиной маячит нечто угрожающее, Сатору стоял, скучающе засунув одну руку в карман, а другой — сжав его ладонь за своей спиной. — Но у тебя-то мозги уже должны работать в таком возрасте, Сатору. Неужели не было понятно, что будет, если о ваших отношениях станет известно?       — Никакого сговора, этого недостаточно?       — Объясни это старейшинам, а не мне, если не хочешь оформить для себя и Итадори сиюминутную казнь.       И Сатору объяснял. Два часа и пятнадцать минут. Которые Юджи провел в подобии панической атаки, подпирая собой дверь в комнате и выслушивая поддержку со стороны Кугисаки и Мегуми.              — Это же Годжо, — говорила Нобара, и всё равно нервно стучала пальцами по столу. — Вряд ли он даст вам умереть, даже если они не изменят своего мнения. Открой карту в интернете, тыкни в любую страну и он обеспечит вас билетами в другой конец света.       — Это не смешно, Кугисаки…       — Разве я смеюсь? Я просто говорю, что тебе не стоит так переживать, Итадори. Я ведь права, Мегуми?       Юджи перевел на него взгляд, дрожащими руками обхватывая колени и вжимаясь затылком в дверь. Мегуми сидел в такой же нервной задумчивости, крепко поджав губы.       — Я думаю, что учитель Годжо достаточно умный человек, чтобы наплести всякой чуши и не поставить вас под удар.       — Делаем вывод — всё будет хорошо, Юджи.       В конце концов, Мегуми оказался прав — старейшины, даже несмотря на все их закостенелые суждения о современном мире, были рады призрачной вероятности, что Рёмен Сукуна, запечатанный в его голове, может оказаться на их стороне и возможным козырем в дальнейшем. В каком именно «дальнейшем» — ни он, ни Сатору не знали.       Все остальные маги, которых Юджи видел всего пару раз всю жизнь, выписывали Сатору на мобильный. Помнил, те несколько сообщений от Утахиме Иори, из Киотской академии:       «Я думала, ты просто был идиотом всю жизнь, Годжо.»       «Но оказывается, ты не просто идиот — ты конченый и больной человек, которому нужно лечить голову.»       «Надеюсь, что твоя фиксация на малолетних детях лечится хоть какими-нибудь таблетками.»       «Мне жаль Итадори, потому что судя по всему, ты настолько сильно заморочил ему голову, что он готов врать ради того, чтобы спасти твою извращенскую шкуру. Жду и надеюсь, что ты остаток своей жизни проведешь либо в лечебнице, либо в тюрьме.»       И он помнит, как его тогда зацепили её слова. Словно это Сатору был в чем-то виноват, что он, такой «ужасный и больной» — сам всё это затеял, заставил, что то, что между ними происходит — насилие, а не любовь. Хотелось вырвать телефон из его пальцев и сказать так много, но Сатору ответил сам:       «Утахиме, если ты так расстроена, что мой член оказался занят, то пойди и выпей, а не выписывай мне в личку свою ревность.»       «Можешь поплакать, потому что это единственное, что у тебя хорошо получается.»       «Женский алкоголизм не лечится, к слову.»       Она даже пыталась подать какое-то заявление, но, из слухов, Юджи мог только судить о том, что её кто-то отговорил, успокоив. То ли это была Шоко, то ли кто-то ещё.       Всё это было почти месяц назад.       Так или иначе, Юджи был рад, что ему не придется смотреть в глаза всех этих людей еще целую неделю. Просто потому что у него каникулы, а вот у Сатору — «разгар проказы среди проклятий и весеннее обострение у начальства», как он говорил, порой отвечая на телефонные звонки среди ночи. И когда-то пыльная и пустая квартира, теперь была заставленная всякими мелочами и растениям, которые добавляли уюта. Нежелание выпускать его из нагретой постели по утрам, а иногда вставать пораньше, просто чтоб приготовить ему завтрак или кофе — Сатору постоянно говорил, что Юджи не обязан, он вполне в состоянии сделать это и сам, или просто перебиться в какой-нибудь кафешке, но Юджи считал это за дело принципа: не кулинарные изыски, конечно, но просто чтобы не ходил голодный — такой простой и легкий жест заботы, который Юджи мог себе позволить в удовольствие, собирая благодарные поцелуи в висок.       И Юджи часто слышал, что общий быт портит отношения, что в какой-то момент все начинает раздражать: вы цапаетесь из-за немытой посуды, мусора, который кто-то из вас забыл выкинуть и с усталостью смотрите на грязные шмотки в корзине, пытаясь спихнуть стирку на другого. Отчего-то ему казалось, что жить вместе в одной комнате академии, совсем иначе — чаще завтракаете в столовой, одежда летит в прачечную, а поддерживать порядок в нескольких квадратных метрах всяко проще, чем в большой квартире. И помнил, как впервые заявил Сатору о своих опасениях, еще до того, как всплыла вся эта история с их отношениями: они тогда уже распихали шмотки по сумкам, устало развалились поперек узкой кровати и смотрели на то, как некогда обжитая комната стала непривычно пустой и одинокой.       — Бытовуха? — Сатору тогда посмотрел на него, лениво улыбаясь. — Ты думаешь, что мы будем цапаться из-за немытых тарелок?       — Я не думаю, я просто… рассуждаю.       — Юджи, бытовуха — это когда кроме грязных кружек и одежды в вашей жизни больше ничего и не происходит. Всё серое, бессмысленное и так из раза в раз, без всякого разнообразия. Мы и так жили вместе почти два года, не думаю, что что-то изменится.       — А если всё-таки изменится?       — Можем пообещать не кидаться друг в друга посудой. Обещаю, что первым начинать не буду, — и Юджи глухо рассмеялся, упираясь щекой в его плечо. — И откуда у нас столько вещей…       — Не знаю, я сюда заезжал с портфелем и щеткой, и думал, что выезжать буду с таким же набором… У нас был большой шкаф, а мы и не догадывались об этом. Даже как-то жалко уезжать отсюда… Я имею в виду, — он тут же попытался исправиться, как если бы его слова звучали обидно или неприятно. — Здесь было столько всего…       В конце концов, это было идеей Сатору с его словами: «мне надоело постоянно сидеть и вслушиваться, кто там дышит за дверью. Может, переедем ко мне?» И Юджи был только рад, воодушевлен и мечтательно засыпал, представляя их уют в новом месте. И всё равно, он смотрел на эти сумки с одеждой, пакеты с книгами и мангой, коробки с какими-то памятными и дорогими сердцу вещами, на опустевший шкаф, пустые книжные полки, несчастную тумбочку возле постели, о которую иногда бились, на всю эту комнату целиком — и теперь здесь оставалось столько воспоминаний, которые не перевезти с собой в другое место, положив их в коробку и перемотав пупырчатой пленкой. Первый поцелуй был в саду, но здесь они впервые признались друг другу в любви, впервые поссорились, впервые заснули в одной постели, впервые прикоснулись к горячей коже друг друга, перемежаясь поцелуями. Крохотная кухня, на которой они вряд ли еще когда-нибудь будут готовить, узкий диван, на котором не разлечься вдвоем, стол — новый и крепкий, но все равно: сколько завтраков за ним было, сколько диалогов поздним вечером, когда открыты двери в сад… Ванная комната, в которой подскользнуться проще простого. Серые стены, под краской которых темная древесина и вечно холодные полы. Такая светлая грусть — не боль и не сожаление, а легкое волнение перед наступлением чего-то нового.       — У нас будут новые воспоминания, — Юджи ощутил ласковый поцелуй в своих волосах и как родная ладонь огладила его плечо. — Новое место, где нам не придется прятаться и вслушиваться в каждый шорох за дверью.       Когда-то и комната называлась «домом», но с переездом вдруг перестала быть таковой. Комната осталась просто комнатой с воспоминаниями, но она больше не была местом, где сосредоточена вся жизнь. Где Сатору — там и дом. Да даже если это будет узкое пространство метр на метр, Юджи уверен, что и его бы мог назвать своим домом, будь там Сатору.       И чем крепче становятся их отношения, когда за годом проходит два, затем три, а там почти и четыре, когда уже не первый, а предпоследний курс, вы вместе встречаете проблемы, вместе переживаете и решаете их, не бросая друг друга — ты понимаешь, что большинство их тех вещей, о которых ты знал с чужих слов, вычитывал в книгах или наблюдал в каких-то глупых фильмах про любовь — всё это неправда, если чувства настоящие и искренние, и это не влюбленность, которая не дает тебе стянуть розовые очки. Бытовуха, о которой он переживал — становится пустым страхом, когда вы заботитесь друг о друге, уважаете и цените чужой труд, даже если это одна несчастно помытая кружка в раковине, от которой никому не было бы хуже. Кризис трех лет, который пугал Юджи — оказался таким же пустым и бессмысленным переживанием.       Да, был период, когда их обоих будто бы заземлило и звучали идиотские фразы: «ты всегда был таким?» но всё это сглаживалось смехом, теплым и искренним, когда вы принимаете, любите и цените проявления тех качеств, которые когда-то воспринимали иначе или и вовсе не замечали. Сатору никогда не был эгоистом, как Юджи считал раньше — он самодовольный, уверенный, ценит и любит себя, не принижает своих достоинств, как и не приукрашивает их. Он искренний, честный (где-то даже слишком), принципиальный, иногда упертый настолько, что его даже взрывом не отбросит, он знает чего хочет от отношений, знает — чего не хочет, иногда он бывает немного ревнивым, иногда ласковым и требующим внимания, а иногда — слишком сексуальным и игривым, заражая Юджи своим озорством. Он может быть серьезным, не сводить каждое слово к шутке, может быть внимательным и сконцентрированным, слишком погруженным в свои переживания, а иногда даже немного апатичным.       Это всё то немногое, что скрывается в одном его имени, и Юджи так любит каждое из этих качеств, каждую сторону, даже когда упертость становится обидной, а сосредоточенность — вызывает тепло и нежность.       Может, у них и не идеальные отношения, (а по меркам некоторых, теперь и вовсе странные) потому что как не сравнивай — всё равно это не та красивая любовь, которую показывают в фильмах, нет каких-то возвышенных диалогов о чувствах, той самой кружащей голову романтики, слепой уступчивости без ссор и скандалов, где люди никогда не ссорятся. Но со временем понимаешь, что в фильмах любви никогда и не было. Настоящая любовь, это не про поцелуи в губы и жаркие прикосновения до дрожи, это не про отсутствие ссор и красивые жесты. Любовь, это когда твою боль понимают и утешают, когда дорогая сердцу разбитая кружка, подаренная однажды дедушкой — воспринимается сочувствием и словами «давай найдем точно такую же». Даже если таких больше нет — Сатору найдет того, кто сделает идеальную копию из осколков и поставит её перед Юджи; когда чужая устлалось и сквозящее раздражение воспринимается с пониманием: дать побыть одному, пережить эти эмоции и быть рядом если не в словах, то в простых жестах: вот ужин, вот твой любимый чай и моти со сливками, мы со всем разберемся.       Любовь, это когда в кризисные для отношений моменты, когда всё вот-вот и прозвучит: «расстаемся», всё сглаживается понимаем, что любите вы друг друга гораздо сильнее, чем боитесь «апокалипсиса», осуждения и всевозможных проблем. Если бы их хотели казнить — Юджи сам бы вгрызался в горло любому, кто бы протянул к Сатору руку, и он знает, что Сатору делал бы то же самое.       Поэтому его тогда и задели слова Утахиме. Она видела в них болезнь и проблему, которую нужно лечить и становилось тошно от самого факта, что кто-то вообще сует нос не в свое дело. Ему не пятнадцать, они даже встречаться начали, когда ему уже как полгода было семнадцать, а не на следующий же день после наступления возраста согласия. Сатору говорил, что «Иори» вечно хочет показаться самой умной, вмешиваясь туда, куда её не просят, потому ему было плевать, что она там говорила — лишь бы не лезла со своими напрошенными советами.       В любом случае, как бы там ни было, сейчас — всё хорошо.       Юджи довольно потягивается, потирая ушибленную коленку в процессе всего это бегства, не смущаясь потирает бедро — кожа уже наверняка покраснела от такой ответной щедрости и Сатору на его жест только безмятежно пожимает плечами, возвращаясь к своей кружке с кофе.       — Обед свой не забудь, — он шаркает босиком по полу и оседает за стол, умиротворенно вздыхая. Наблюдает, как Сатору лезет в холодильник и с чарующим видом прокручивает в руке контейнер, шлепая его на поверхность. — Рис, рыба, овощи…       — Балуешь меня.       — Ну кто-то же должен. Иначе твое самолюбие не выдержит и начнет бросаться на окружающих людей.       Юджи чувствует исходящую от него благодарность, так и призывающую улыбнуться в ответ. Он уже давно выяснил, что Сатору мало нужно для счастья: красивый и полный любви взгляд, взаимное веселье и обеды, до которых у Юджи изредка доходили руки, просто чтобы порадовать.       — И что бы я без тебя делал?       — Ходил бы голодный, — он нежно улыбается, глядя на Сатору и складывая руки под подбородком. — Ты сегодня опять допоздна?       — Не знаю, постараюсь вырваться к девяти.       Разумеется, он не единственный, кому Сатору был нужен в этом мире — и всё равно закатывает глаза, морщась от досады.       — Такими темпами, мы скоро переедем обратно…       — Как говорит Нанами: за сверхурочные должны доплачивать вдвое, — Сатору запрокидывает голову, допивая остатки кофе. — И не дергать меня в выходной, если миру не угрожает конец света. Юджи практически ощутил этот приторный сахарный осадок на языке и закашлялся.       Горло все еще саднило после неприятной простуды и Юджи считал свое везение кармическим, потому что заболеть, когда за окном сухо и палит весеннее солнце — надо уметь. Первые дни только кашлял, то и дело прерываясь во время разговора или давясь едой, когда накатывало — не придавал этому особого значения в принципе, пока в один день не проснулся с гудящей головой, трясясь от холода и обливаясь ледяным потом. Лип к горячей ладони Сатору на своем лбу, смотрел разбито и болезненно, потому что от яркого света боль разливалась по вискам. Кашлял до хрипов, боли в горле и почти до рвоты — какой-то идиотский вирус гулял по Токио, потому что следом пала и Кугисаки, а там и Фушигуро; с трудом мог встать с постели, потому что постоянно кружилась голова, цеплялся по ночам за Сатору, пытаясь согреться и пролезая ледяными ладонями под его футболку — засыпал в горячих объятиях, о чем-то бессвязно шептал, урывками видя абсурдные сны во время лихорадки. Сатору кормил его жаропонижающим на пару с противовирусным и Юджи чувствовал себя самым большим неудачником, заболев на время его отпуска. Все планы порушились, они собирались съездить в Сендай, чтобы привести мысли в порядок после всей этой сплетнической эпопеи — в итоге целую неделю провели в четырёх стенах. Зато пересмотрели все вышедшие недавно фильмы, поспали под какое-то скучное романтическое аниме из двенадцати серий и в целом, если не считать простуды, провели эти дни не так уж плохо. Было удивительно приятно болеть в его компании, до этого он хватал лишь слабый насморк или кашель, оттого и не было прежде необходимости валяться сутками напролёт в постели, а тут вдруг — окруженный еще большей заботой, теплыми руками, что согревают во время горячки и всем этим озорством, что топило под собой болезненное состояние, заставляя улыбаться и не задумываться о потерянных билетах.       Он улыбается, ощущая ладонь Сатору на своем лбу, льнет ближе, смотря на него нежным взглядом.       — Все нормально, — млеет, когда его рука ведет выше, прокатываясь по волосам. — Просто остаточное. Разношу последние бактерии, в надежде, что твой отпуск продлится еще неделю.       — Пытаешься устроить биологическую атаку? Я уже переболел, — Сатору переболел просто — покашляв пару дней и успокоившись. И Юджи видит его мечтательное выражение лица, как он на секунду прикрывает глаза, улыбаясь. — Жду не дождусь, когда ты наконец закончишь академию, чтобы полностью вписать тебя в интерьер.       — Да? — Юджи усмехается. — После академии я собираюсь там и остаться. Может, из меня бы получился неплохой учитель.       — Я тоже так говорил. Мне начинать ревновать тебя к будущим ученикам?       Юджи безмятежно пожимает плечами.       — Можешь попробовать, хоть раз в жизни увижу, как выглядит твоя полноценная ревность.       — Не сексуально.       — О, — глубокомысленно изрекает Юджи, понимающе кивая. — В тебе все-таки есть что-то не сексуальное?       — Мне выходить через полчаса.       — Разве я что-то сказал? — и Юджи строит самое легкомысленно выражение лица. — Прекрати во всем искать двойной смысл.       — Я лишь сказал, что мне скоро выходить. Остальное ты додумал сам, — Сатору ехидно и довольно улыбается, отчего Юджи сокрушённо качает головой. — Что с подростками делает неделя без секса…       — Мне уже двадцать один, вообще-то. И я совершеннолетний.       — Мне почти тридцать два, и что дальше?       И Юджи цокает языком, замахивается, когда Сатору выливает несколько оставшихся и пропитанных сахаром капель в горшок с камелиями. Шлепком Сатору не награждается только по той причине, что устраивать все эти гонки опять Юджи не хочется… Ну и потому что Сатору бросает на него лукавый взгляд раньше, чем ладонь Юджи достигла бы своей цели.       — Зато ведешь себя так, будто подросток здесь ты.       — Это мое состояние по-умолчанию.       — А-то я думал, что кризис среднего возраста реален. Слышал, что после тридцати, жизнь резко меняется: кто-то начинает пить, кто-то впадает в депрессию…       Сатору награждает его ехидной улыбкой, Юджи — цепляет кружку из его рук, отвечает тем же веселым и ехидным прищуром, вставая из-за стола. Вздыхает, когда чувствует, как руки Сатору обвиваются вокруг, как он липнет грудью к его спине, целуя в висок. Нарочно ничего не говорит, ополаскивая грязную кружку в раковине.       — Однажды я состарюсь и перестану быть молодым и красивым.       — Какой ужас — люди стареют, не представляю, как буду с этим жить…       — Всё равно будешь меня любить?       — Сатору, когда тебе будет условных восемьдесят, мне будет почти семьдесят. Не думаю, что мы будем сильно отличаться количеством морщин.       — Когда у меня начнется маразм — ты передумаешь.       — В смысле «когда», если «уже»?       И он весело смеется, громко и задорно, когда Сатору цепляет его пальцами за бока, вызывая дрожащее щекотливое чувство под футболкой на коже. Брызгает каплями с мокрых пальцев за спину, слыша такой же искренний смех.       

      

***

             Он с наслаждением вдыхает прохладный вечерний воздух, задирая голову к небу — наверное, это было тем единственным, по чему он периодически скучал. Чистое и незагрязненное светом звездное небо, шелест листвы, а не шум улицы и толпы, снующей по тротуарам. Здесь, на территории академии, всегда обитало какое-то особое и умиротворяющее чувство спокойствия. Никаких лишних звуков, можно побыть в тишине и наедине с собой, просто шатаясь ночью по саду или по тем узким тропинкам, что вели выше в горы и чащу высокого леса. Поздним вечером здесь особенно хорошо. Может быть, когда-нибудь они сменят квартиру в Синдюзку на что-то более простое, какой-нибудь дом в уединении, до которого придется добираться пешком, с садом и чтоб на ближайший километр не было ни души. Чтоб засыпать, слушая стрекот за окном, а не гудки машин. Рядом будет жуткий лес и он будет вспоминать все прочитанные томики Дзюнси Ито, испытывая мистический азарт, за которым не скрываются реальные проклятия.       Бледный запах цветущей вишни наполнял легкие сладостью. Редкие лепестки сакуры растянулись розовыми каплями по внутреннему саду академии, шуршали рядом на каменной скамье, приятным бархатом прокатываясь между пальцев. Немного зябко. Юджи прячет подбородок в воротник ветровки и хочется просто с наслаждением распластаться по земле, ощущая щекочущее прикосновение травы под пальцами, смотреть на эти звезды, вдаваясь во все эти мистические рассуждения о вселенной, судьбе и душах, что связаны друг с другом красными нитями.       Любопытно, были ли эти невидимые нити у них?       — Итадори? — Юджи вздрагивает, поспешно оборачиваясь. — Разве у тебя не каникулы?       И тут же расплывается в широкой улыбке, когда видит Нанами, что похож на призрак в своем светлом костюме.       — Здравствуйте, — кивает больше из радости от встречи, чем из вежливости. — Ну, вообще да, каникулы. Просто захотел встретить… кое-кого.       И конечно же, он забывает о том, что Нанами состоял в списке тех, кто был в курсе их отношений еще задолго до того, как поползли слухи. От того и неловко улыбается, почесывая затылок.       — Он занят, можешь подождать его в классе, пока он закончит.       — Что-то случилось?       — Он сам и случился, — Нанами смотрит на свои часы, останавливаясь рядом. В последний, раз, когда Юджи смотрел на время, было чуть позднее одиннадцати и это было одной из тех желанных вещей, что приходят вместе с совершеннолетием — больше никакого комендантского часа. — Ничего серьезного, скоро освободится. Как только донесет до окружающих свое важное мнение.       — Ну, куда же без этого, это Сатору. То есть, — Юджи запинается, путаясь в словах. — Учитель Годжо, я имел в виду…       — Все нормально, Итадори. Уже нет смысла придерживаться всей это формальности.       — Все равно, это неловко… — он любезно отсаживается с середины скамьи, когда Нанами садится рядом и точно так же задирает голову к звездам. — Я уж точно не хотел, чтобы все это всплыло наружу именно так. До сих пор не представляю, как я буду смотреть в глаза остальным людям, когда кончатся каникулы.       — Так же, как и раньше. Ничего не изменилось, за исключением каких-нибудь идиотских шуток в вашу сторону. Тебе будет неловко только поэтому, а не потому что тебя станет кто-то осуждать.       — Ну, идиотские шутки — это не так уж и страшно, я думаю… Пусть лучше будут шутки, чем обвинения. Он… Эти старейшины говорили что-нибудь еще об этом? После того, как мы…       — Спроси об этом у него. Это он им мозги выносит каждый день, защищая вас. Из его рассказов могу судить только о том, что даже они уже устали обращать на это столько внимания. Хотя есть и исключения.       — А директор?       — Ты до сих пор боишься казни или косых взглядов?       Вопрос хороший, думает Юджи. Казни он не боялся — знал, что скорее небо упадет на землю, чем до этого дойдет, но испытывать все это осуждение, пристальные и внимательные взгляды от людей, которые никогда не должны были узнать о них, все эти обвинения от тех, кто когда-то избрал для него лучшим решением лишь отсрочку — было неприятно даже от одной этой мысли. Возможно и справедливо, пока он представлял угрозу, но не сейчас, когда все наконец-то пришло в состояние стабильности. Сукуна… Он однажды пытался вытащить чужой отголосок из разума, вслушивался в тишину среди мыслей, совал пальцы за клетку, так и не дождавшись ответа проклятия. Может быть он умер, может, просто затих и ждет своего часа — никто не знал. Сатору касался его руками и чувствовал движение чужой проклятой магии под кожей, но Король Проклятий ни разу два года так и не удостоил их своим вниманием.       — Наверное, я просто не хочу, чтоб у него были какие-то проблемы из-за этого. Мне всё равно, что подумают обо мне, но…       — Он хочет того же для тебя. Масамичи, в общем-то, хочет того же. Возможно, когда-то всё и могло сложиться по-другому, если бы это проклятое сборище так и не отловили.       «Проклятое сборище» или «спаржа», как их называл Сатору. Кучка проклятий, к которым Юджи до сих пор не знал, как относиться, были запечатаны или изгнаны — он был рад, что все обошлось без конца света и в то же время, было странно знать о том, что некоторые из них хотели слишком простых и слишком человеческих вещей. Собственная гипертрофированная эмпатия не позволяла просто смириться и закрыть глаза на всё это. О теле Сугуру Гето они с Сатору даже не разговаривали — он пытался как-то поддержать его, впервые увидев его поникший взгляд, но Сатору пресекал все попытки поговорить об этом, простым: «это уже не имеет значения».       — Слышал, что ты заболел.       — А? — Юджи моргает, фокусируя взгляд на белой точке в небе. — Да, обычная простуда или вирус. Сначала начинается кашель, а потом температура под сорок, но сейчас уже все нормально, я практически выздоровел. День рождения недавно отпраздновал, — он улыбнулся, сцепляя руки между расставленных колен. — Спасибо за подарок, мне было очень приятно.       — Подумал, что тебе такое пригодится, особенно с твоим умением попадать в неприятности.       Юджи глухо рассмеялся, посмотрев на Нанами благодарным взглядом.       — Полагаю, что кулаками не до всего можно достать. Поэтому, правда — спасибо. А вы как провели свой отпуск?       — Слетал в Малайзию.       — Правда? И как там?       — Спокойно и тихо, в некоторых местах, можно даже найти полное отсутствие людей.       — Я рад за вас, — и он совершенно искренне улыбается. Потому что Нанами был человеком, которому хотелось пожелать просто человеческого счастья. Он в принципе испытывал к нему особую привязанность, сам себе не признавался, но Нанами словно был той самой отцовской фигурой, которой ему так не хватало в детстве. Надежной и стойкой поддержкой, поучительными речами или шлепком по затылку, в который даже не вкладывают силу. И может, это возникло не на пустом месте, потому что по рассказам Сатору, на их отношения Нанами отреагировал так, словно просил Сатору просил у него какого-то благословения. Сурово запретил обижать Юджи каким-либо образом. — Знаю, что вы давно хотели туда слетать.       Нанами ничего не отвечает, Юджи видит лёгкую улыбку на его лице, подмечает, что кожа на острых скулах словно бы выглядела здоровее и мягче. Он действительно был рад за него, цепляясь за все эти неозвученные ярлыки и периодически видя гордый взгляд, когда Нанами треплет его по волосам, говорит: «молодец, Итадори» и его просто распирало от восторга изнутри. Не отец, конечно, да и вряд ли Нанами был бы рад, если бы Юджи заявил о чем-то подобном, но иначе в собственной голове это просто не уложить. Нанами заботился, прикрывал спину, вбивал ему в голову поучительные фразы и даже если распекал, то так, чтобы Юджи отчетливо понял, где совершил ошибку. Но при этом и сам не набивался на роль неназванного родителя. Узнав об их отношениях с Сатору, Нанами искренне не пытался что-то сделать, лишь стал больше обращать внимания на те или иные жесты с их стороны, на взгляды, на слова, что они говорят друг другу — ему хотелось поделиться с Нанами всем своим миром, порой — услышать совет, но было бы слишком неловко писать ему каждый раз чтобы узнать, как поступить. Рассказать о чем-то простом и незначительном, вроде проведенного вечера или о том, что заболел. Ему бы просто поделиться частью своей жизни, обрастая дорогими людьми.       — До сих считаете, что это странно? — он спокойно улыбается, чешет коленку, чувствуя, как прохладный весенний ветер скользит по щиколоткам, разнося за собой шелест травы. — Наши с учителем… Сатору, отношения?       — Отчасти, но я рад, что хоть раз в жизни Годжо нормально повезло. Как минимум, еще никто не готовил ему обеды, которыми он хвастается перед всеми подряд.       Юджи застенчиво улыбается.       — Хотите, могу готовить и вам, пока каникулы. Мне не сложно.       — Я тронут, Итадори, но оставь это для него. Ему нравится чувствовать себя особенным.       — Особенным? Это же просто обед.       — Полагаю, ты первый человек в его жизни, от которого он получает столько внимания. Обеды ему уж точно никто и никогда не готовил, в отличие от меня. Я бы даже сказал, что ты хорошо на него влияешь — в сравнении с тем, что я помню. То, что было и то, что есть сейчас — это два абсолютно разных человека. Да и ты тоже изменился.       — Думаю, мне тоже просто повезло…       — Мне тяжело судить о том, можно ли считать наличие Годжо в своей жизни — везением. Но судя по тому, что ты выглядишь счастливым — исключения бывают.       — Да, у нас симбиоз, — шутит он, вжимая голову в плечи. — Так или иначе… Вы могли бы просто как-нибудь прийти к нам на ужин? Не думаю, что Сатору будет сильно против, да и вы бы могли просто отдохнуть, — он тянет губы, лучисто поглядывая в сторону Нанами. — Я был бы рад.       — Звучит неплохо, особенно если верить словам, что ты отлично готовишь.       Юджи весело фыркает.       — Я так понимаю, он очень много хвастается своими обедами.       — Да. Считает, что ты даже рис в рисоварку закидываешь по-особенному, хотя очевидно, что ему так вкусно только потому, что это приготовил ты. И едва ли его можно за это винить.       Слова Нанами согревают его настолько сильно, что он оборачивается, надеется выцепить из мрака академии родной высокий силуэт и просто зацеловать — потому что и вправду особенный, потому что обеды Юджи готовил всего двум людям в своей жизни, раньше дедушке, теперь — ему.       — Как насчет воскресенья? — спрашивает Нанами.       — Пойдет. Особые предпочтения?       — Больше чеснока и меньше лапши.       И Юджи тихо смеется, вскапывая землю носками кроссовок.       — Сделаю все возможное.       — Тогда увидимся, — он вновь вежливо кивает, когда Нанами поднимается, поправляя сбившуюся одежду. — Доброй ночи, Итадори.       — И вам.       И он вновь остается один, счастливо и умиротворенно улыбаясь.       Небо полностью затянуло черным мраком, отчего звезды стали ярче и искрились крошками во тьме вселенной. Возможно, где-то в другом мире и параллельном времени, они могли бы говорить друг с другом без формальности, быть ближе. Каждый раз, когда он хотел написать, то постоянно одергивал себя — Сатору шутил, говорил, что палец ему уж точно не откусят, если Юджи просто поинтересуется о его делах. Какое-то время даже глупо ревновал — не озвучивая, а просто недоуменно глядя в их сторону, когда Юджи пытался едва ли не заглянуть Нанами в рот, расплываясь в восторженных обращениях. Пока Юджи так же глупо не признался, что Нанами чем-то напоминает дедушку, отца, которого Юджи никогда не знал и помнил лишь из редких фотографий в семейном фотоальбоме. Может, однажды у них будет свой фотоальбом — потрепанный со временем, со всеми распечатанными фотографиями с их мобильных, фотографии свиданий, поцелуев, глупых выражений лиц. Дома, в академии, у моря на пляже или на лавочке в парке. Фотографии со дня рождения, со снежного седьмого или с цветущего двадцатого. И там будут Кугисаки с Фушигуро, там будет Нанами, другие ребята и, возможно, даже те, о ком он бы и не подумал раньше.       Там будет целая жизнь. Без угроз казнью, без осуждения, без молчаливого проклятия внутри головы.       Ради этого стоило однажды ввязаться в проблемы, которые его не касались. Стоило сожрать палец и стать одержимым.       Стоило пережить месяц зимы, чтобы наступило бесконечное лето.