Небо и земля

      — Сатору…       Он покрывает поцелуями бледную шею, прижимаясь губами к горячей коже. Льнёт ближе, перекидывая ногу через бедро, обвивая руками и пытаясь донести все, что он хочет сказать, через намеки. Слышит тихий смешок, как Сатору глубоко и расслабленно вдыхает, прижимаясь спиной к его груди. Такой горячий, мягкий, нежный в каждом произнесённом слове. Любимый настолько, что внизу живота все сладко трепещет. Просто внезапное желание стать ближе, впитаться в него, прижаться бедрами и шептать его имя в исступлении, потому что ощущения внутри невозможно передать словами.       — Ну пожалуйста… — просит, целуя в изгиб плеча, поднимаясь поцелуями до твердых мышц шеи, целуя за ухом, зарываясь носом в белые волосы и глубоко вдыхая… Запах шампуня, запах родного и любимого. Сонного, разнеженного…       Сатору на все его действия вибрирует, отдается щекотливым чувством в грудь, когда тихо посмеивается, явно наслаждаясь всем происходящим. Потому что иначе просто сложно — сложно лежать рядом с ним, когда он вот такой: растрепанный, мягкий в каждом жесте, с томными хриплыми интонациями, от которых тепло разливается в груди, с трепетом отдается ниже, тлея под кожей.       — Домогаешься с утра пораньше?..       — А даже если и так? — Юджи касается ладонью его торса, ласкает упругую кожу под пальцами, описывает грудные мышцы, рельефы пресса, прокатывая подушечки вдоль живота, спускаясь ниже и ниже, теряясь в собственном обожании. Без футболки, в одних штанах, с размеренным дыханием, которое Юджи впитывает своей грудью, вдыхая, когда спина перед ним опускается. — Не моя вина, что ты лежишь здесь вот такой…       — Какой?       — Такой… — и понимай это как хочешь. Такой любимый, такой тёплый, такой драгоценный, с растрепанными и сбившимися ото сна волосами. Такой — Юджи не побоится этого слова — сладкий, которого хочется просто сжать в объятиях и издавать сопливые звуки счастья. — Может, я тоже хочу твоего внимания… Ты всю неделю был где угодно, а я засыпал один, завтракал один и получил всего два несчастных поцелуя за все время…       — Это плохо, — с пониманием отозвался Сатору. — Нужно что-то с этим делать.       — Ну так сделай…       И голос больше походит на тихое мурчание, все интонации — собственное очарование, сладость, любовь, которая хочет ответной ласки, которая хочет быть утешенной, чтобы это любимые руки обняли ее, окутали, провели с нажимом по соскучившейся от прикосновений коже, выдавая все свое тепло.       — Знаешь, как тяжело, когда ты просто лежишь рядом: не обнимаешь, крепко спишь и уходишь раньше, чем я успеваю даже глаза открыть… Я начинаю думать, что между нами что-то происходит…       — Происходит мой загруженный график, — и если это и должно было звучать устало и вымучено — Юджи слышит только ответный порыв, такую же щекотливую нежность и глотает теплый воздух, чувствуя движение. Когда Сатору разворачивается, не давая ему стянуть ногу с его бедра, не давая убрать руки и это наконец происходит — он дрожит, стоит Сатору просто обнять его, просто окружить собой со всех сторон и внутри все спирает от предвкушения. — Я и не думал, что ты так соскучился…       — Очень. Просто представь — мы целую неделю почти не разговариваем, почти не видимся… Встречаемся только вечером, либо утром, когда я успеваю утянуть тебя обратно в постель… Это немного неприятно, когда мой парень просто берет и сбегает каждый раз.       — И что, это еще можно как-то исправить? — Сатору копирует его игривую интонацию, прижимаясь ближе и Юджи чувствует как мурашки бегут по коже, стоит ему произнести эти слова в его губы, даже не целуя. — Или все слишком безнадёжно?       — Не знаю, может, я чувствую себя немного… брошенным?       И весь их диалог тянется в этих томных игривых интонациях, в тягучих прикосновениях и горячем шепоте в губы.       — Тогда мне срочно нужно как-то загладить свою вину.       — Как насчет того, чтобы провести выходные в постели и… никуда не выходить? Выключить телефоны, лежать и целоваться… Или ты не соскучился по мне?       И Сатору реагирует так, словно он сказал что-то невообразимо глупое, тупое и бессмысленное. Как будто по нему просто невозможно не скучать.       — Ты даже представить себе не можешь. Ты весь такой, — и все тело словно рвется ему навстречу. Трепещет под каждым ответным прикосновением — эти руки, что проводят вдоль всего тела. С плеча, перекатываясь на изгиб на боку, оглаживая бедро, цепляя за ткань шорт и соскальзывая на согнутое колено… Всего одно движение, а Юджи уже готов сойти с ума от мысли, что этого всяко больше, чем он получил за всю неделю. — Юджи…       И собственное имя, от которого с губ срывается тихий стон удовольствия и восторга. Такая тихая и сладкая прелюдия, в которой хочется раствориться и цепляться за каждое ответное прикосновение, за каждую его интонацию, когда он выспавшийся, довольный и эти мягкие губы растягивает ответная улыбка. Смотрит в глаза напротив — слишком близко и кроме мерцающей радужки ничего не видно, но зато сколько всего видно в ней. Сколько ответного порыва, такого же желания и его собственные слова: «я безумно по тебе соскучился», «было слишком много работы» и «дай мне все исправить».       Млеет, когда Сатору легонько сжимает его бедро — а кажется, будто настолько сильно, что по губам прокатывается судорожный вздох… Сам ведет ладонями, обвивая его плечи, прокатывая под пальцами горячую кожу, массируя мышцы — стальные, твердые настолько, что в них даже гвоздь не забьешь, тяжелые, сильные… И ничего не хотелось настолько сильно, как просто оказаться в полной власти этих сильных рук, потерять всю собственную крепость и стать чем-то маленьким и хрупким, чтобы рассыпаться под ним в просьбах, в тихом несчастном голосе — потому что его правда не хватало. Потому что не так трудно, когда вы хоть немного разговариваете вечером или с утра; когда у него есть силы, чтобы обнять тебя, а не заснуть, едва голова касается подушки; когда поцелуи, хотя бы при встрече, хотя бы на ночь — рассыпаются по вашей коже нежными пятнами. Жить целую неделю, зная, что он на расстоянии вытянутой руки и не иметь хотя бы малейшей возможности прикоснуться — вот, что действительно страшнее всяких пыток. Юджи срывает с его губ чувственный вздох, зарываясь пальцами в волосы и мягко массируя загривок.       — Тогда откуда в тебе вообще есть силы лежать и даже не поцеловав ни разу?..       — Чушь, я просто пытаюсь вспомнить, как должна выглядеть реальность.       — Я уже перед тобой…       И слова действительно оказываются чушью, когда Сатору целует его, улыбаясь. Сжимая бедра, подтягивая ближе и целуя так исступленно, что Юджи безошибочно читает в этом собственную тоску по нему. Как подхватывают его губы, раскрывают навстречу, глотая хриплое дыхание — и ему хочется сойти с ума от мысли, что это его. Его долгожданная порция внимания — яркая, чуть ленивая ото сна, но ничуть не менее трепетная. Такая же тоскливая, потому что Юджи понимает, что целовать вот так, словно после долгой разлуки, которая длилась не неделю, а несколько месяцев, цепляться за него, будто сами руки истосковались по прикосновениям к его телу — невозможно, если ты не скучал. Если тебя совершенно устраивает приходить под четыре утра, принимать душ за пять минут и тут же засыпать: без слов, без поцелуев и объятий; конечно, Юджи ни в чем его не винил — видел, как ужасно он устает и внутри не было ничего, кроме желания утешить, уберечь от этой страшной усталости и самостоятельно прижать к себе, успокаивая его напряженные нервы. Чувствовать, как Сатору сопит ему в ключицу, никак не реагируя на все его действия и гладить по волосам, по напряженной спине, забирая всю усталость, все те тягостные переживания, что возникали в его прекрасной голове, прокатывая влажные после душа прядки между пальцев. Не требовал чего-то сверх того, что Сатору мог быть дать в своем состоянии — с сочувствием смотрел на него, когда они изредка пересекались за всю неделю, видел, как он трет глаза через мягкую ткань повязки и стоит, опершись на машину. Чувствовал такой же ответный взгляд под ней — немое «прости, это ненадолго» и тогда было совсем не важно: надолго это или нет, он в состоянии прожить без всех его ответных ласк еще столько же и пару часов, только бы Сатору не загонял себя еще сильнее.       Настаивал на своем, когда не давал Сатору соскочить раньше, чем он доест обед, который Юджи шлёпал перед ним на учительский стол.       — Нормально, а не запихивая себя все в подряд не прожевывая, — говорил он напускным строгим тоном, сдабривая все нежным взглядом. — И только потом можешь бежать спасать мир дальше.       И Сатору смотрел на него трогательно изогнув брови, брал палочки и всем своим видом изучал такую огромную и уставшую благодарность, что это было важнее прочего. Что он в состоянии выиграть для него минутку передышки, в состоянии дать его голове отдохнуть — открывшееся знание казалось ему ценнее всего того магического архива в библиотеке, из которого все равно не понятно и слова. Забота, которой все равно недостаточно, чтобы полностью избавить его от всей этой загруженности, но которой достаточно, чтобы Сатору мог хотя бы на мгновение перевести дыхание, остановиться и банально ни о чем не думать. Нормально поесть, посидеть в молчании, чтобы потом, если повезет, вернуться не под утро, а на час пораньше — в такие моменты кажется, что дни тянутся целую вечность.       И теперь, наконец чувствуя его, наконец целуя, ощущая его ладони на своем теле — хотелось просто захлебнуться в нем. В его запахе, в горячих прикосновениях и тихом шепоте, от которого все тело сводит приятной жаркой судорогой. В утренней неге, в пробивающихся сквозь зашоренные окна лучах солнца, в мягком и уютном полумраке, когда бордовые пятна света расползаются по спальне. Собирая его поцелуи на шее, руки на спине, что ласково скользят по лопаткам, скатывая футболку в складки, и даже этого достаточно с лихвой. Просто лежать, целоваться и знать, что ты никуда его не отпустишь ближайшие два дня выходных. Целоваться, немного лениво, но с распаляющим нутро изнутри жаром, закинув на него ногу, вдавливая пятку в его бедро и цепляясь так отчаянно, словно вот он сейчас поднимется, с изнуренным видом натянет на себя штаны, рубашку, куртку, закроет глаза повязкой и растворится в рабочих буднях, словно и не спал эту ночь в их постели. И Юджи чувствует, как в нем нуждались все это время, как Сатору упирается носом в его шею и глубоко вдыхает — Юджи видит перед собой растрепанные белые волосы, оставляет поцелуй на макушке и стонет, ощущая горячие руки, что тянут шорты вместе с трусами ниже.       — Мне так тебя не хватало, — шепчет Юджи, чувствуя его поцелуи обнаженной кожей. — Вроде ты и здесь, а вроде и не со мной…       — Понимаю. Ты мне вообще в какой-то момент уже начал сниться и я начал думать, что теряю тебя, — и он слышит в этом столько облегчения, бессмысленных переживаний, будто эта временная отстранённость и отсутствие времени друг на друга могли быть преддверием чего-то действительно страшного. — Прихожу и ты уже спишь, ухожу — а ты еще спишь…       — Твой карьеризм доведет тебя до ручки, Сатору…       — Ручка не самое страшное. Главное тебя не потерять.       — Не потеряешь, — говорит он, успокаивающе проводя ладонями по его спине. — Но я тоже хочу твоего внимания… В следующий раз, думаю, мир не рухнет, если ты просто обнимешь меня ночью или что-то вроде того.       И чувствует эту расслабленную улыбку в его дыхании, вместе с тем, как его руки задирают футболку, ведут по бокам и Юджи теряется между фантазиями и ярким осознанием того, насколько же он соскучился на самом деле. Насколько остро тело реагирует на его прикосновения, как Сатору хочется просто впитать в себя, и наконец утолить это скулящее тоскливое чувство, будто они не разговаривали целую неделю, будто засыпали в разных местах и за все время перебросились лишь парой фраз. Он тает — расплываясь в нежности и предвкушении, когда Сатору нависает на ним, шелудиво улыбаясь. Помогает стянуть футболку, проводя руками и оставляя зудящие искры на коже, целует — в шею, отчего Юджи иступлено стонет, запрокидывая голову на подушку; между ключиц, подхватывая тонкую кожу, проводя влажными губами между грудных мышц, оставляя за собой дорожку из медленных поцелуев.       — За что ты у меня такой хороший?       — За то что работаешь на износ.       — Тогда надо пропадать почаще.       — Ну нет, — он несчастно скривился, цепляя Сатору за плечи и подтягивая обратно. — Еще одну такую неделю я не вынесу. Ты хоть представляешь, как это тяжело, — тяжело вместе с тем, когда родные губы целуют его в щеку, в висок, касаются лба, покрывая все лицо невесомыми прикосновениями. — Ты спишь и тебя не разбудить, даже если заорать.       — А ты пробовал?       — Нет, но мне очень хотелось. Я соскучился по тебе, — повторяет Юджи, проводя ладонями по его рукам, разводя колени шире, чтобы Сатору было удобно лечь. И млея, дрожа от соприкосновения их бедер. — Ужасно соскучился.       — Ну я и сволочь, — он говорит эти слова с неуместной мечтательной улыбкой, на мгновение закатив глаза. — Заставляю своего парня скучать, лежа в метре от него.       — В целом метре, Сатору. Мне в какой-то момент начало казаться, что потолок ближе, чем ты.       — Ты мог бы меня просто разбудить. Скинуть с постели, например.       — Ага? — Юджи со скепсисом вскидывает бровь. — А потом бы я узнал о существовании всех твоих техник, о которых даже не догадываюсь.       — Не правда, я бы не стал ничего делать.       — И это ещё хуже… Лучше бы ты сделал хоть что-то. Что-нибудь, — он кусает губы, отводя взгляд. — Просто «что-нибудь».       И Сатору на его попытки озвучить то, что он пытается донести намеками, только усмехается, прижимаясь губами ко рту.       — Я прям слышу все эти пошлые мысли, которые ты стесняешься озвучить.       — Потому что меня в голове сейчас в принципе происходит нечто похлеще всего того, что обычно снимают, — и словно желая доказать, сжимает коленями его бедра, не давая отстраниться. — А ты даже не пытаешься это как-то исправить. Где твоё сексуальное давление, Сатору?..       — Где-то, — легкомысленно отвечает он. — Пока что я наслаждаюсь твоим. Потому что, что может быть лучше этого? — и с нажимом проводит по его бедрам, давит пальцами до красным пятен, разводя колени шире, отчего Юджи едва не захлебывается в жарком лепете. — Просто скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал.       И Юджи хотелось бы назвать тысячу и один вариант того, что бы Сатору мог сделать с ним сделать. Начиная с самых невинных просьб и заканчивая мольбами о чем-то настолько жарком, страстном и пошлом, что кончики ушей невольно краснеют, когда он задумывается об этом всерьез.       Говорит, как ему кажется, самое нелепое из всего этого списка — но до одури желанное.       — Просто возьми меня… — краснея и чувствуя жар, который опаляет кончики ресниц, впитывая этот сверкающий взгляд. Как Сатору цепляется за его слова, коротко облизывая губы — самые, черт возьми, желанные губы во всем его мире — и бархатно улыбается. — Не знаю, Сатору — вот я, вот постель, делай со мной что угодно…       — Прям «что угодно»?       — Да, что угодно.       Шумно сгладывет, глядя на то, как Сатору на мгновение отстраняется, окидывая его внимательным взглядом. Как он улыбается, стягивая с них одеяло и оно валится с постели, открывая их друг другу. Как завороженный смотрит на натянувшуюся ткань на его пижамных штанах, неосознанно облизывает губы, чувствуя зуд в пальцах, пустоту во всем теле и от того, как его нутро реагирует на Сатору, краснеет каждый сантиметр.       Он довольно ухмыляется.       — Ну разве по тебе можно не скучать?       Руки соскальзывают по телу ниже, касаются вставшего члена и Юджи кажется, будто его бьет током от того, насколько ярко это ощущается. Хочется сделать для него то же самое, дотянуться, содрать с него эти штаны, прижаться ртом, пальцами, бедрами, дарить ему наслаждение, срывать тихие хриплые стоны с губ Сатору, видеть это блаженное выражение лица и не отлипать ни на секунду. Иногда Сатору страдал от сексуального давления, а иногда Юджи требовалось это давление настолько, что ни о чем другом думать просто не получалось.       Словно опьяненный, смотрит на то, как Сатору тянется за смазкой в тумбочку, как тяжёлый и наполовину пустой тюбик стекает тяжелыми каплями на его ладонь, как щедро Сатору выдавливает прозрачную жидкость между его бедер и простынь намокает под ним.       — Порезался?       И Юджи требуется вся его сила воли, чтобы вслушаться в его слова, в этот возбуждённый голос. Чувствует, как Сатору касается неловкого пореза от бритвы на внутренней стороне бедра, аккуратно проводя по нему влажными пальцами.       — А что, твой внутренний эстет разочарован?..       — Мой внутренний эстет в полном восторге, Юджи.       Как он на секунду наклоняется, целуя эту несчастную ранку на гладкой коже.       — Лучше меня поцелуй…       Сатору пропускает его просьбу мимо ушей.       — Лежишь здесь, весь такой желанный, возбужденный, говоришь все эти слова, — Сатору оставляет короткие поцелуи по всей внутренней стороне бедра, от паха до коленки, сминая упругую кожу. — Нельзя быть таким, Юджи.       — Каким?.. Я ждал тебя всю неделю, Сатору, я… имею право диктовать.       И общая улыбка соприкасается на их губах, когда Сатору садится сбоку, наклоняется, целуя, собирая свое имя с его губ, влажные вздохи, когда эти длинные пальцы соскальзывают между ягодиц, массируя колечко мышц. Как подушечки давят по кругу, едва проникая и тут же отстраняясь — только распаляя, изводя и не давая ничего, кроме дрожи в коленях и сладкого предвкушения.       — Прекрати… — и давит внутрь, проникая наполовину и наполняя этим едва уловимым ощущением. — Господи…       — Не думаю, что Будда нас услышит.       — Пожалуйста, Сатору, закрой свой рот…       — И этот твой строгий тон, — он тихо посмеивается, когда Юджи цепляет его за волосы на затылке, притягивая, широко целуя и наконец не давая всем этим фразочкам обратиться в звуки.       Давится стоном, чувствуя его пальцы, мельтешит ладонями по широкой спине, отвечая на жаркий поцелуй. Вязнет во всех этих ощущениях, в сладком натяжении внизу живота и как пальцы Сатору медленно, тягуче растягивают его, как мышцы словно сами поддаются ему навстречу, раскрываясь шире, принимая — и тело предательски подрагивает. Хочется и качнуть бедрами, насадиться глубже, кусая губы и к чертям забывая о том, что в мире вообще когда-то существовала робость. Хочется и просто наслаждаться, давать делать с собой все что угодно, заменить пальцы членом, языком, собственным лицом и от последней мысли все внутри предательски сводит. Что-то ужасно пошлое, что-то, отчего бедра пробивает судорогой и его тянет выше, сладким напряжением разрастаясь между бедер. Он шумно дышит в его губы, осыпая Сатору его именем, высокими интонациями, зажимая его руку коленями, когда пальцы давят изнутри.       — Какой же ты сладкий… Влажный, горячий, — и даже все эти грязные словечки в губы, которые кажутся слишком целомудренными в такой момент. — Боже, Юджи, тебе нельзя существовать в этом мире, пока есть я.       — Я ужасно хочу существовать, пока есть ты, не говори… О боже…       Это всего лишь пальцы, а его ведет, словно от накатывающего с каждым движением внутри, оргазма. Он жмурится, когда понимает, что сейчас кончит — цепляет Сатору за запястье, путаясь в словах, не то умоляя прекратить, не то не останавливаться. Сводит бедра, сжимая его руку, потому что этого слишком… Потому что неделя это много, когда на тебя внезапно накатывает сжигающее желание, когда хочется просто усесться на его бёдра, не оставляя места для усталости и заявить о своем существовании. И Юджи хотел так сделать с сотню раз, цеплялся за мысли о жарком соблазнении, о каких-то вещах, которые обычно зовутся «экспериментами», кокетливо и смущенно улыбался, когда в мгновение тишины, прижимался к его груди, смотрел снизу-вверх, оглаживая твердые руки и укладывая их на свою поясницу. Смотрел иступлено, прикусывая губы и пытаясь одним взглядом передать, что: вот я, и я безумно хочу тебя прямо сейчас. В кабинете, на полу, на столе — да где угодно, хоть прижми меня к стенке и сделай со мной все, что только может прийти тебе в голову… А потом он встречал этот ласковый, но ужасно уставший взгляд и разгоревшаяся страсть за долю секунды превращалась в окутывающую все вокруг нежность. Ему был нужен не стол, а кресло — куда бы мог его просто усадить и заставить просидеть так хотя бы пару минут, отдыхая. И он не пытался сбежать, когда Сатору утягивал его за собой, сажая на свои колени и просто молчал, наслаждаясь этим мгновением покоя. Без каких-то слов, остроумных шуток, красноречивых фраз — молча, тепло, с мягкостью касаясь его собранных волос и успокаивая горячий ум, который пытался придумать сотни способов, как разобраться со всеми возникшими проблемами.       — Сатору, подожди… — он все еще пытается отстранить его ладонь, задыхаясь между стонами и словами. — Подожди, пожалуйста…       — Юджи, — и этот вкрадчивый шёпот, прокатившийся до уха, от которого перед глазами все начинает мерцать. — У нас впереди целое утро…       — Я знаю, но я просто, — ему приходится вцепиться в Сатору ногтями, чтобы это все наконец прекратилось. Чтобы плавные и размеренные движения пальцев не сорвались на бешенный ритм, наполняя всю комнату липкими влажными звуками. — Я хочу тебя, а не твои пальцы, так понятно?..       И только когда ему кажется, что он вот-вот кончит, когда напрягается каждая мышца и тело словно становится больше от всех этих ощущений, Сатору отстраняется, влажно и звонко целуя его. Низ живота стягивает болью от прерванного оргазма.       — А как бы было хорошо, заставить тебя кончить от одних только пальцев…       — Как бы было хорошо, если бы ты просто замолчал и наконец вставил мне, — он отбивает острую фразу собственной, пытаясь найти в себе силы для показательного нахальства. И видит, как Сатору откровенно ведет от его слов. — Или мне серьезно нужно умолять тебя об этом?..       — Попробуй, — и главным признаком того, что Сатору выспался и отдохнул, является эта озорная улыбка, которую Юджи ни с чем не спутает.       И это обжигает. Не обидой или какой-то болью, а таким сильным желанием, от одной только мысли, о возможности произнести все то, что он обычно держит за зубами, в нерешительности обратить все эти развратные мысли в слова.       — Знаешь, я ждал этого слишком долго, чтобы ты вел себя как придурок, — он толкает его в плечи, заставляя перевернуться на спину. Решительно седлает его бедра, глядя нахмурившись, кусая губы, потому что когда тебе кажется, что ты вот-вот лопнешь от возбуждения, на все остальное просто не хватает сил. Сатору принимает его игру с чересчур довольной улыбкой, сверкая глазами. Юджи цепляет его за запястья и давит эти сильные руки по разными сторонам от подушки, нависая над его лицом. — Изводишь, чего-то просишь, вместо того чтобы просто…       — Просто взять тебя? — нахально, но с таким обожанием…       — Да, — выдыхает Юджи прямо в его губы. — Просто взять так, будто ты хотя бы немного по мне соскучился. Не заняться со мной любовью, сексом или чем-то подобным. Просто… — и все же, произносит подобное кажется слишком грязно. — Господи, я просто хочу тебя. Тебя, а не твои пальцы.       — Ты сидишь на моем члене, — и улыбка настолько обезоруживающая, что Юджи неловко ведет бедрами, потираясь членом об его и шумно выдыхая. — Я весь в твоей власти.       — Ну где твоя «власть», когда она так нужна?       — Устала, хочет просто наслаждаться, смотреть на тебя и ни о чем кроме тебя не думать, — его горячий шепот касается губ, вызывая стыдливый румянец. — Я с сотню раз хотел затащить тебя хоть куда-нибудь, Юджи. Опрокинуть на стол, содрать с тебя штаны, потому что ты крутишься вокруг весь такой заботливый, нежный, невинный… — и эти слова распаляют даже сильнее, чем все то, чем Сатору мог бы похвастаться, восстановив свой социальный ресурс. — И смотришь на меня своими красивыми глазами, улыбаешься, лезешь под руку.       Он окидывает его взглядом, полным обожания — эти крепкие бледные запястья, зажатые в его ладонях. Рассыпавшиеся по подушке белые волосы, опьяненная улыбка, взгляд — блестящий от возбуждения и похоти. Такой же румянец на бледных щеках, жар которого Юджи мог бы ощутить даже не прикасаясь.       — И что тебе мешало просто взять и завалить меня хотя бы раз?..       — Нежелание превращать секс с тобой в какой-то быстрый и бесчувственный перепихон.       — Я думал, тебе просто было не до этого…       — Тяжело думать о чем-то другом, когда ты находишься рядом, весь такой хороший и заботливый. Просто сводишь меня с ума.       Юджи смотрит на него слезящимися от возбуждения глазами, кусает губы и все тело, кажется, вот-вот сгорит от каждого произнесенного им слова.       — Сатору…       Он вытягивает руки из его вдруг ослабевшей хватки и Юджи шумно сглатывает, глядя на то, как Сатору цепляет тюбик смазки. Чуть отстраняется впитывая взглядом то, как он прокатывает прозрачную влагу по своему члену, как блестит бархатная кожа, проступающая ниточка вен и всё это зрелище манит не то губы, не то бедра, и никуда от этого не деться.       — Знаешь, как тяжело, когда ты мельтешишь вокруг? Весь изводишься, чего-то хочешь, но не говоришь, кормя меня своими намеками, — Юджи накрывает его руку своей, заменяя сбивчивые движения медленным, аккуратным ритмом, срывая с его губ блаженный вздох. — Это тяжелее, чем ты можешь представить…       — Я прямо напротив тебя, — и ловит полный восторг во взгляде, когда подсаживается чуть ближе, приподнимаясь и направляя плотную головку в себя. Как весь мир на мгновение становится ярче, взрываясь красками. Как наполненная слабым светом спальня вдруг оказывается под ослепительным солнцем. — И я говорю — возьми меня.       Он стонет во весь голос, когда Сатору загоняет в него член по самое основание, до боли сжимая пальцы на бедрах. Ловит судорогу, цепляясь за мягкое изголовье постели и зажмуривая глаза. Ведет от каждого хлесткого толчка, от мгновенного бешенного ритма и остается только стонать, хвататься руками за всё подряд — за изголовье, за его плечи, оставляя царапины, поддаваться навстречу, широко раскрывая рот.       Каждый раз срывается не то на крик, не то на сбивчивый шепот, когда Сатору двигается в нем, заставляя подпрыгивать на бедрах. Громко мычит, не зная, за что вообще здесь схватиться, просто чтобы не свалиться от головокружения, как насадиться еще глубже, когда в голове только одно: ещё, резче, грубее, боже-боже-боже…       — Не останавливайся, пожалуйста… — не просьба, а несчастная мольба, когда с каждым толчком изо рта вырывается новый стон. — Сильнее… Боже мой…       Он чувствует себя пьяным, словно сумасшедшим, не осознавая, что вообще говорит — мечется между попытками смотреть в эти голубые глаза, полные восторга и обожания, и чтобы просто зажмуриться, сосредотачиваясь только на ощущениях. Чувствует, как Сатору целует его запястье, возле своей головы, с силой сжимает его бедра, разводя ягодицы и кажется, словно он находится посреди горящего здания, видя, как капельки пота срываются с его лица на бледную кожу.       Как его всего распирает изнутри, как боль мешается с диким удовольствием, потому что двух пальцев для него никогда не было достаточно. И так даже лучше — чувствовать его каждой клеточкой внутри, как голова члена проходится по ребристым стенкам, каждый раз сдавливая комок нервов внутри. Все мысли занимает только он, его горячие руки, поцелуи на запястье, блестящие глаза и это любимое лицо и приоткрытыми губами. Его громкое дыхание, тихий почти беззвучный стон, когда Юджи сжимает его в себе, самостоятельно поддаваясь навстречу. Когда от накатывающего оргазма, хочется отстраниться от остроты ощущений и бедра пробивает дрожью, попытками соскочить, просто чтобы не сойти с ума и нет больше тела, головы, разума — ясное ощущение того, когда ты становишься с ним одним целым без всяких метафор.       — Как же я тебя люблю, — его слова дорываются до Юджи сквозь пелену влажных шлепков, звуков, от которых вибрирует в висках и во всем теле, и не слышно ничего, кроме хриплого дыхания под собой. Ничего, кроме собственного стука сердца. — Просто пиздец, Юджи…       Они кончают одновременно. Юджи изливается ему на живот с громким иступленным стоном, запрокидывая голову и чувствуя, как Сатору пульсирует внутри него. Как он разливается теплом внутри, глубоко выдыхая и глядя на него с такой любовью из-под белых ресниц, что Юджи хочется разрыдаться. Практически падает на него, доверяя ответное признание не комнате, не подглядывающему за ними солнцу — а ему одному, шепча прямо в губы.       — Люблю…              

***

             Он неловко подгибает под себя ногу, морщась и пытаясь усесться на стуле нормально. Сатору на все его потуги в комфорт только счастливо улыбается, отвлекаясь от шкворчащей сковороды с омлетом.       — Извини?       — Ты даже не выглядишь хотя бы немного виноватым, — и собственный голос, вообще-то, тоже сквозит каким то щенячьим счастьем.       — Ну хотя бы из вежливости я должен был это сказать. Даже завтрак тебе готовлю — видишь? Не такая уж я и сволочь.       — Ты не сволочь, — благосклонно соглашается Юджи, чувствуя, как неприятно тянет поясницу от каждой попытки хотя бы немного пошевелиться. — Ты просто лишил меня возможности нормально передвигаться. И я не удивлюсь, если преднамеренно.       Сатору на его слова только легкомысленно пожал плечами, невинно улыбаясь.       — Вечно я тебя чего-то лишаю. То девственности, то возможности ходить. У нас токсичные и абьюзивные отношения — бросай меня, Юджи.       — Я ни о чем не жалею, — Юджи расплылся счастливым вздохом по столу, укладывая голову на руки и прикрывая глаза. — Но в этот раз ты перестарался.       — Это и был мой план.       Он вскидывает бровь, даже не глядя на него.       — Да?..       — Теперь у меня будет веская причина, почему я должен носить тебя на руках.       — Ты собьешь мной все углы от радости, Сатору.       — Я буду залечивать твои синяки любовью, — и Юджи ощутил нежный поцелуй в своих волосах и как мягко родная ладонь огладила его по спине. — Заботиться, кормить и любить.       И пожалуй, разрыдаться от счастья будет и вправду уместно. — Тогда разрешаю…