Небо и земля

      Он окидывает Юджи обеспокоенным взглядом.       Помятый, в какой-то пыли, с разбитым выражением лица и ещё эта краснеющая ссадина под глазом. На место беспокойства приходит нежность, когда Юджи несчастно стонет, опускаясь на его колени и прижимаясь. Запах пота и пыли забивается в его ноздри.       — Меня как будто через мясорубку прокрутило — я вообще не чувствую мышц. Ты же сказал, что это будет не такое уж и сложное задание.       — Я говорил, что это «не должно» быть слишком сложно.       И вместо ответа, Юджи только вздыхает, упираясь лбом в его шею. Его ноги свисают с края кресла — того самого, за которое периодически происходила борьба. И это было бы прекрасным окончанием вечера: на улице прохладно после проливного дождя, приглушенный свет комнаты отдыха, отсутствие посторонних голосов за дверью и Юджи на его коленях. Он уже куда-то дел свою куртку с толстовкой, в брюках, во влажной от пота футболке и заляпанных грязью кроссовках. Все это не вызывает ничего, кроме огромного чувства заботы, что лезет наружу. Сатору берет его ладонь, рассматривая сбитые костяшки, лиловый синяк, что расплылся по кисти неровным пятном и тяжело вздыхает. Даже если Юджи однажды станет высокоуровневым магом, он сомневается, что все эти травмы куда-то денутся. Потому что каким-то образом, его невнятная неуклюжесть порой сильно превалировала над умением бить сильно и точно.       Юджи сжимает его руку в своей.       — Скажи, что у тебя день прошел лучше моего…       — Намного, — он мягко улыбается, прижимаясь щекой к его макушке. — Что там у тебя стряслось?       — Говорю же, меня колбасило как мяч по каждой стене. У меня все болит, — он вновь несчастно вздохнул. — Пожалей меня, а то это какой-то кошмар…       И у него все внутри сладко сводит от этой открытости. От того, как легко и просто Юджи мог говорить о чем-то подобном, попросить напрямую, не говорить через какие намеки и не отстраняясь, в надежде, что все и так будет понятно. Не то чтобы ему нужно было просить об этом в принципе — он тут же окружил его заботой, едва завидел это выражение лица. Просто это очаровывало, такая простота и легкость, за которой ничего не прячется… Он стягивает собственную куртку со спинки кресла, укутывая в нее Юджи, обнимая, целуя в висок и просто жалея. Гладя по напряженной спине и убаюкивая боль, пронизывающую все его тело — окружая собой со всех сторон.       Касается пальцами его волос, зарывается в розовые пряди, массируя и Юджи сладко выдыхает, прижимаясь теснее к его груди.       Он знал, что у него была одна из самых паршивых недель за все время обучения. Все эти разродившиеся из-под чужих рук человеческие проклятия, умоляющие о помощи. Убитые люди и гогот проклятого ублюдка в его голове. На неделю они поменялись местами — раньше это он приходил за полночь, не имея сил даже на то, чтобы принять душ и засыпал тут же, едва его голова касалась подушки. Иногда руки доходили до того, чтобы раздеться, а иногда прям в одежде — и Юджи мягко и осторожно выковыривал его из всех этих слоев ткани, ставил на тумбочку стакан воды с таблеткой обезболивающего — предупреждая утреннюю головную боль — накрывал одеялом и убаюкивал. Просто обнимая, просто остужая пылающее от усталости тело своими холодными ладонями и избавляя нутро от мерзкого желания закрыться ото всех, растворяясь в одиночестве; без каких-то особых слов, в глубокой поддержке, когда тебя просто обнимают и помогают расслабиться; теперь это он вытаскивал Юджи из одежды, когда он без сил проваливался в сон, только что-то пробубнив напоследок. Кутал в одеяло, касаясь пальцами напряженного даже во сне лица и готовил завтрак.       Потому что в таком состоянии, Юджи мог максимум напялить на себя свежую одежду и плестись на очередное задание, и Сатору не будет скрывать, что пользовался своим положением. Да, Юджи хочет многому научиться, ему важно помочь всем этим людям, даже если им уже и нельзя помочь — Сатору выбивал для него несколько выходных, забирая его задания себе и разбираясь со всем этим самостоятельно. Ибо, смотреть на то, как Юджи тут же начинает клевать носом, едва оказывается в сидячем положении — …вот подушка, вот одеяло и матрас. Спи, я сам со всем разберусь. Встречал благодарный взгляд, ловил поцелуй в губы и умиротворенно вздыхал, зная наверняка, что Юджи проспит хотя бы на пару часов подольше, чем обычно.       Но разумеется, если где-то звучит «помогите», то рядом тут же материализуется и Юджи. Не важно, оторвет ему «лишний» палец, выколет глаз, пока он будет пытаться сообразить, что со всем этим делать — для Юджи это едва не дело принципа. Сатору уповал на его безответственное отношение и что нельзя спасти весь мир, пока ты не в состоянии даже глаза нормально разлепить. Окончательной точкой во всем этом стало, когда Юджи перебило пару ребер. Когда он, в очередной раз его не послушав — полез туда, куда его никто не просил. Обошлось без ссор. Виноватый карий взгляд, несчастное «злишься?» — и желание выяснять наличие здравого смысла в этой прекрасной голове тут же пропало. Конечно, ему хочется быть полезным, не хочется сидеть на месте, пока другие ребята зашиваются на своих индивидуалках, а он с чистой совестью ковыряется в мобильном с утра до ночи, лёжа в постели и выслушивая их раздраженные причитания со стороны — Сатору отсыпал ему кучку проклятий, опасность которых заключалась максимум в умении издавать громкие звуки. И теперь видел это. В очередной раз.       Он касается пальцами его щеки, ощущая обожженную от удара кожу.       — Чем это так?       — Об одну из стен, — прогудел Юджи, чуть отстраняясь. — Это еще не самое прикольное, взгляни на это, — он отодвинул края накинутой куртки, задирая футболку до ребер, где темнела пара синяков. Сатору почувствовал, как потяжелел его взгляд от всего этого зрелища. — Только не начинай…       — Я реально начинаю подумывать о том, чтобы запереть тебя дома. Слезай, — он хлопает его бедру и Юджи, тяжело вздыхая, перелезает с него на кресло, когда он встает. Точно помнит, что где-то во всем этом обилии из шкафов когда-то лежала аптечка. — Что должно произойти, чтобы мои слова снова воспринимались как слова «преподавателя», а не только твоего парня?       — По-моему, статус «парня» важнее, чем «преподаватель»…       — Важнее, но что-то не особо оно действует на тебя.       — Не злись, я же не специально. Просто попалось не самое легкое проклятие… Да и ты тоже не особо-то меня и слушаешь, когда страдаешь от своих гиперфиксаций. «Когда, если не сейчас», «никто лучше меня это не сделает» и всё такое.       — На мне хотя бы всё заживает за пару минут.       — На мне тоже. За пару дней…       — Ты…       — Не хочу ссориться, — не выдержав, громко оглашает Юджи, растекаясь по креслу и кутаясь в его куртку. — Правда, не хочу. Не злись…       — Я и не злюсь, — он цепляет ручки ящиков, перебирает все эти полки, скопища какого-то хлама, бумаг, прочей мелочовки, которую сюда кто-то закинул однажды. Находит среди всего этого барахла какие-то тряпки, пачку обычных узких пластырей, которые не годятся, чьи-то серьги, какой-то идиотский блокнот. — Я просто говорю, что ещё раз — и начну принимать меры.       Юджи тихонько посмеивается.       — Принимать меры — звучит угрожающе. Правда запрешь дома? Отберешь ключи и заставишь меня сходить с ума в четырех стенах?       — Если это будет означать, что ты наконец перестанешь совать свой нос во все дела — то да.       Находит этот несчастный плоский ящик аптечки, вытягивает из прочего мусора, скидывая какие-то книги и безбожно запихивая их обратно, не переживая о беспорядке. Смотрит на Юджи сквозь повязку и конечно, он утрирует. Но мысль, что его вполне можно было бы запереть в квартире и точно знать, что он никуда не денется и хотя бы пару дней проведёт в состоянии покоя, не изводя себя и его всяческими травмами и тяжелыми рассказами об увиденном — раздувала эту идею в потенциальную возможность; Юджи пытается сгладить ситуацию своим виноватым видом, очаровательно улыбаясь и вжимая голову в воротник куртки, укутываясь в темную ткань. Слишком нежный, хоть и уставший, слишком любимый, чтобы раздражаться на него из-за подобного.       — И вообще, ты в первую очередь мой парень и только во вторую — учитель и все остальное…       — Тогда мои наставления тем более должны быть весомыми, — он цепляет край стула, что стоял неподалеку, присаживается напротив и ничуть не протестует, когда ладони Юджи тянут с него повязку, пока он шарится по раскрытой аптечке. — Вот когда переломаешь себе все ребра, твой милый вид тебя не спасет.       — Когда я переломаю себе все ребра, вряд ли я вообще буду на него способен. Серьезно, Сатору, я не хочу ссориться. Хочу домой и спать, а не вот это вот все…       И будто в подтверждение своих слов, широко зевает, прикрывая рот разбитым кулаком. Сатору возвращает себе былой ласковый взгляд, качая головой. В конце концов, это правда не было так уж важно сейчас — он вполне может высказать все это потом, Юджи вполне знает это все и так, поэтому, он откладывает этот разговор в дальний ящик, куда-нибудь на выходные, где будни выплюнут их наружу из рабочих моментов. Он берет его ладонь в свою, вытягивая из аптечки клейкую ленту и вату, на пару с антисептиком.       — Ты бил голыми руками, что ли?       — Почти… Попытался пробить железобетон, — и сконфуженно отводит глаза, когда Сатору награждает его красноречивым взглядом. — Ты вот знал, что если не использовать проклятую энергию, то пробить его не получится? Я вот думал, что это работает по другому…       — Я начинаю задумываться, что из меня просто дерьмовый учитель, если ты узнаешь об этом только сейчас.       — Ты хороший учитель, просто когда читаешь какие-то лекции, их довольно… тяжело слушать. Отвлекаешься постоянно и так далее.       — И на что ты отвлекаешься, например? — смачивает кусок ваты и слишком бережно проводит ею по разбитым костяшкам, стирая разводы крови и стараясь не задевать чуть распухшие края. Внимательно, сосредоточено, оставляя влажные разводы на смуглой коже, которая манила к себе не то поцелуи, не то щедро наложенные несколько слоев бинта.       — Ну, например, твой голос? Тяжело вникать во всё это различие территорий, пока ты говоришь это своим голосом.       — И что мне тогда нужно делать, чтобы ты меня слушал? Садиться напротив и доходчиво объяснять каждое слово?       — Возможно. И еще этот твой взгляд…       — Я почти всегда в повязке.       Юджи фыркнул, закатывая глаза.       — Я всегда знаю, когда ты на меня смотришь. Ты даже говорить начинаешь немного иначе. И улыбаешься.       — Я вполне могу улыбаться и Мегуми.       — Можешь, — справедливо кивнул он, прокручивая в другой руке его повязку. — Но не так…       Аккуратно накладывает бинт, перевязывая и туго затягивая узел. Почти идеально — при условии, что на этих руках вообще не должно быть каких-то бинтов, ссадин и разбитых до крови костяшек. Заставляет Юджи повернуться, сесть напротив и все внутри отчего-то приятно согревается, когда он не дает сползти куртке со своих плеч, кутаясь в нее лишь сильнее. Мягко касается пальцами лица — Юджи смотрит ему прямо в глаза, робко улыбаясь и подсаживаясь ближе, укладывая ладонь на его колено. Невесомо поглаживая, расправляя ткань брюк и словно желая успокоить несуществующий гнев. Коротко целует его в губы, когда Юджи чуть вытягивается, прикрывая глаза, а потом со счастливо улыбкой позволяет делать с собой все что угодно.       Обрабатывает ссадину, лепит поверх свернутый кусочек марли, закрепляя все это безобразие тонкими полосками пластыря и цепляет Юджи за кончик носа, когда его взгляд из уставшего, превращается в откровенно игривый, кокетливый, до одури очаровательный. И общий тихий смешок прокатывается по комнате.       — Снимай футболку, — он копирует его игривость, расплываясь в улыбке. — После такого я заслужил небольшой стриптиз.       — Ну нет, такое только после двадцатого свидания.       — Их уже было гораздо больше.       — Синяки можно и дома обработать, я все равно ещё в душ пойду, так что, все результаты твоей работы… — Юджи пытается отстраниться, отбиваясь от его рук, но Сатору всё равно притягивает его к себе за бедра, не давая сбежать. — Сатору…       — Нестись сломя голову в проблемы тебе не страшно, а как такое — так сразу стесняешься.       — Я забочусь о тех людях, которые сюда могут зайти.       — Я думаю, что все возможные свидетели, уже давно спят по своим комнатам.       — А ты только и рад.       — Конечно, — окидывает Юджи придирчивым взглядом, когда Юджи остается обнаженным по пояс. Находит на его теле пару ссадин, синяки, лиловые пятна на боку, которых аккуратно касается кончиками пальцев и ловит слабую дрожь. Желание залепить Юджи одним большим пластырем и замотать в бинт кажется вполне приемлемым. — Знаешь, пожалуй и вправду посидишь дома неделю.       — Да брось, — он опирается руками на мягкое сидение позади себя, соблазнительно выгибаясь и глядя своими невозможными карими глазами.       Улыбка, вопреки всему, невыносимо довольная. И хочется просто смотреть на него, наслаждаться этим видом перед собой, игнорируя синяки и ссадины, не зацикливаться на этом пурпурном пятне у него на боку, и просто слушать, как льется его звонкий голос. Вызвать такси и просто поехать домой, обжиматься куда-нибудь в угол постели, потому что настроение располагает — потому что он разобрался с большинством того дерьма, которое ковыряло Юджи. Выполнил свою работу как «учителя», и теперь собирался выполнить свою работу как парня. Влюбленного и тридцатилетнего.       Юджи продолжал, как бы невзначай проводя ладонью по своим пыльным волосам.       — Со мной все в порядке, всего лишь пара синяков. И это всяко лучше, чем было раньше. Ну, Сатору…       Он повел бровью, наблюдая за этим всем. Самое горячее «ну, Сатору» в его жизни.       — Пытаешься меня соблазнить?       — Да. Чтобы ты наконец перестал беспокоиться о каких-то там синяках и подумал обо мне, например?       И он принимает правила этой игры с какой-то поразительной легкостью. С синяками он ничего не сделает, ссадины все равно придется потом заново обрабатывать, так что… Ведет ладонями по его бедрам, выше, касаясь слабого изгиба на талии и притягивая Юджи ближе. Сидеть, пытаясь уместить между собой ноги так, чтобы в конце концов прижаться друг другу — проблема. Которую Юджи решает за два движения, поднимаясь с кресла и перетекая на его колени, садясь верхом.       — А как же твои несчастные свидетели?       — Ты же сам сказал, что все они уже давно спят, — томно шепчет Юджи, блуждая взглядом по его лицу. Та самая усталость, о которой он говорил, постепенно эволюционировала во что-то игривое и горячее, стоит ему прижаться торсом к его груди, вжаться бедрами и все это вызывает только такую же шелудивую улыбку. — А мы не спим и я почти раздет, и ты тоже. Так что…       — Так что? — Сатору продолжает его мысль, удерживая за талию, за эти рельефные горячие изгибы, стараясь не задевать синяков и ощущая напряженные мышц. Ни слабый запах пота, ни пыль, от которой неприятно щекочет в носу, ничуть не мешают наслаждаться им. Таким Юджи, который ходит где-то на грани, дразнит и в то же время не дает ничего, кроме всех этих многозначительных фраз. — А как же все эти разговоры о непристойном поведении и о том, что я вечно тащу тебя куда-то за пределы спальни, и все остальное?       — Может, я хочу сбить стресс. Немного расслабиться, немного побыть твоим. Потешить твое самолюбие и все такое…       — Это было очень сложное проклятие, я так понимаю, — проходясь губами в сантиметрах от лица, соскальзывая ладонями на бедра, сжимая ягодицы сквозь мягкую ткань брюк — все это рождает слабый стон между ними, прерывистое дыхание, которое он глотает. — Но тешить моё самолюбие в комнате отдыха, в заполненной спящими людьми академии — это что-то новенькое, мне нравится.       — И что еще тебе нравится?       — Тебе прилично или в деталях?       — Можно и в деталях, — лукаво, томно и бархатно. Юджи касается пальцами его шеи, ведет ниже, цепляя пуговицы рубашки и воображение разрывается от сладких образов, когда эти родные руки дорываются до обнаженной груди. — А можно и на практическом опыте…       Он сам лезет ладонью за пояс его брюк, под тесный ремень, который давит на пальцы и едва касается кожи под тканью, аккуратной впадинки, соскальзывая ниже — дрожащий вздох тихой вибрацией прокатывается по комнате.       — Мне точно нравятся твои стоны, — Юджи заинтересованно мычит, расстегивая свой ремень и давая полную власть, когда ладонь целиком скрывается за поясом. Сминает упругую кожу, ласкает, опускаясь ниже и массируя. — И то, как ты горишь, все эти вздохи, взгляды… Это чертовски сексуально.       — Ну наконец-то я выгляжу сексуально, а не просто мило.       — Ты всегда выглядишь сексуально, не выдумывай. Чего только стоят эти бедра, — он сжимает руки, срывая с губ Юджи тихий стон. — Только голова немного пустая, конечно, но это не страшно. И еще эти руки, — касается губами его широкого смуглого плеча, собирая солоноватый привкус с кожи. — И твоя шея, и весь ты целиком.       От каждого слова Юджи лишь в нетерпении ерзает на его коленях, оттягивая воротник рубашки, оголяя его плечо и тоже прикасаясь — горячие губы, его дыхание, поцелуи, от которых Сатору выпадает в блаженство. Ладони, что скользят под тканью, скатываются вниз по шее и поднимаются выше, обхватывая затылок и зарываясь пальцами в волосы, лишь слегка оттягивая. Поцелуи от подбородка до ключиц, в плечо, в изгибы мышц под кожей…       — А твои глаза — это вообще самое красивое, что я видел в своей жизни. Мне продолжать этот список?       — Лучше переведи его на язык прикосновений…       И они наконец целуются, сталкиваются губами, подхватывая, сминая, неловко задевая зубы. Он вытаскивает ладонь, ведет руками вдоль всего его тела, лаская крохотные ссадины, огибая синяки, чтобы не причинить боли и тянет со своих колен выше, заставляя подняться и встает следом. Юджи немного сконфуженно улыбается, цепляется за его шею руками, трется пахом о бедро, и вся его шея горит от поцелуев, которые Сатору оставляет на его коже. Покрывает каждый миллиметр, гладя крепкую спину под пальцами, проводя по длинной впадине вдоль позвоночника, оглаживая лопатки и вновь целуя в губы. С жаром, со страстью — судорожно опаляет нежную кожу своим дыханием, когда их руки лезут под ремни друг друга. Юджи сжимает его в своих пальцах, давит кончиком на плотную головку — он копирует его движение, бережно сминает яйца, обхватывая их ладонью и проскальзывая выше, по всей длине; из смазки у них максимум слюна и он даже не уверен, есть ли в кошельке презерватив. Отсутствие душа и не самое подходящее место для всего этого внезапного порыва.       Юджи чувственно стонет ему в губы, цепляется свободной рукой за рубашку, притягивая еще ближе, практически вжимаясь губами в лицо и продолжая двигать рукой в штанах, размазывая выступившие капли смазки. Краснеет под руками и поцелуями, пытается утянуть его ниже: не то на пол, не то обратно на кресло, делая неуверенный шаг на заплетающихся ногах. Какой же он прекрасный во всем этом, чудесный, замечательный — каждый раз просто недостаточно слов, чтобы описать всё то, что он умудряется чувствовать, пока Юджи рядом. Эти губы — самые любимые, самые теплые и родные; его руки, красивые глаза — и вся эта страсть вперемешку с нежностью, когда Юджи вроде и хватается за всю эту инициативность, а вроде и давится смущением, что кусает его смуглые щеки, рассыпаясь багровым румянцем. Сатору разворачивает его к себе спиной, отстраняясь от губ с влажным звуком и давит на поясницу. Юджи как пластилин: вязко двигается, податливо и так доверчиво, вставая коленями на кресло и опираясь на спинку руками.       — Может, выключим свет? — он кивает на круглое окно, за которым ночной внутренний двор переливался каплями дождя, отражаясь бликами лунного света. — А то вдруг, кому-нибудь приспичит прогуляться в первом часу ночи…       — Да, и залезть на второй этаж, чтобы наверняка разглядеть, что тут творится.       — А вдруг?       Юджи плавится в приглушенном стоне, когда Сатору стягивает с него брюки вместе с трусами и широким жестом скользит от колена до бедра, оглаживая каждый изгиб. Лаская внутреннюю сторону, задевая мошонку и окидывая Юджи взглядом, полным обожания, жуткого восторга и любви. Такое собственническое — это мой парень, мой милый Юджи — пусть иногда и с ветром в голове. Юджи, который хочет помочь всем и каждому и от этого тоже так много нежности внутри — хочется заботиться о нем в разы сильнее, спрятать от всего этого злобного мира и кусать в ответ, когда кто-то скалит на него зубы. Не в состоянии удержать себя от звонкого шлепка по покрасневшей от прикосновений ягодице — Юджи коротко вздрагивает, бросая на него возбужденный и ехидный взгляд через плечо.       — Это было обязательно?       — Без этого ничего не получится.       И всё равно зацеловывает этот краснеющий след от ладони, успокаивая раздраженную кожу. Собирая вкус, подхватывая губами и оглаживая — невыносимое желание просто вжать Юджи в себя, окружить их обоих толстым вибрирующим слоем из магии и чтоб всякое проклятие тут же самоустранялось, едва бы смогло приблизиться.       — И что мне с тобой делать?.. У меня нет ни смазки, ни презерватива — только импровизация.       — Ну тогда импровизируй, — и Юджи прогибается под его ладонью, чуть шире расставляя колени во всем этом ворохе из ткани. — Не я это все начал, так что думай, как будешь выкручиваться.       На очередной шлепок Юджи только громко выдыхает, распаляя своим лукавым взглядом. Задевая такие глубокие струны внутри, раскрывая азарт и чувство риска, что сюда действительно кто-то может заявиться и стать невольным свидетелем. Но эта мысль настолько далекая, едва мелькающая в голове, что он не придает ей никакого значения, впитывая Юджи взглядом. Покрывает поцелуями бедро, поясницу, целует крохотную родинку и сплевывая вязкую слюну между ягодиц. С голодом смотря, как она искрящейся влагой скатывается ниже, по ребристым краям, растворяется в раскрытой глубине его тела…       — Сатору, то, что происходит в твоем воображении — не происходит на самом деле, — Юджи слабо пихает его в колено кроссовком, не переставая улыбаться. И эти покрасневшие щеки, несмотря на всю эту напускную уверенность. Прикушенная губа — такой красивый, господи, что впервые в жизни хочется проклинать себя за то, что не предусмотрел всего. — Или ты впервые задумался о том, что секс в общественном месте — это не самая хорошая идея?       — Не правда, это отличная идея, пока никто не смотрит, — он мягко ведет пальцами, давит, разводя ягодицы, натягивая кожу и колечко мышц слабо растягивается перед его взором. Блестит, увлаженное, гладкое — манящее. Вслушиваясь в эти вздохи, едва уловимые стоны, когда Юджи упирается лбом в мягкую спинку кресла, сбивая края наклеенного пластыря. — Немного извращений и все такое, но это какая-то беспомощность, — потому что слюна — это никак не смазка, сколько ты нее не выцеди. — У нас вечер острых ощущений?       Юджи только что-то невнятно бурчит, сжимая края кресла, когда он аккуратно давит внутрь, едва проникая — и ощущает это болезненное трение от высохшей слюны, слыша такой же несчастный вздох.       — Только не говори, что мы сейчас просто возьмем и поедем домой…       — Я же говорил, — он щелкает пряжкой ремня, на что Юджи оборачивается и смотрит на него ошалелым взглядом, когда Сатору опускается на колени, растягивая губы в дерзкой улыбке. — В дело вступает импровизация.              …              Он мягко выдыхает, прижимаясь ближе и укладывая ладонь на его грудь. Его размеренное дыхание прокатывается теплом по коже — Сатору лениво улыбается, продолжая прочёсывать чуть спутанные розовые прядки. Приглаживает складки куртки, в которую Юджи кутался, обнимая другой рукой, и во мраке комнаты хочется просто прикрыть глаза, наслаждаясь приятной усталостью, сладкой негой во всем теле и нежеланием куда-либо ехать. Обнаженные, немного мерзкие и грязные, сидя в дорогущем кресле — и ощущение неправильности отсутствует напрочь. Потому что какая может быть неправильность, когда он лежит в твоих руках, когда ты доверчиво тянешь куртку чуть ниже, прикрывая его бедра и согревая своими прикосновениями? Есть только идеальная «правильность», провонявшая сексом комната отдыха и слегка затекшая шея. Огромная нежность, с которой Сатору прижимает Юджи к себе, касаясь губами влажного лба и вслушиваясь в его мирное дыхание.       Самое дорогое, что у него есть. Ни все эти унаследованные техники, проклятая энергия и всё то, чем он раньше мог похвастаться — ничего из этого не сравниться с Юджи по ценности. Отсюда и берется это упертое желание защищать его от всего на свете, даже если он в этом и не нуждается. Этот глупый порыв отобрать все его задания, переписав их на себя, прыгнуть выше головы и разобраться со всеми проблемами, просто чтобы Юджи не пришлось наблюдать весь этот кошмарный пиздец, что происходит сейчас вокруг. И он был благодарен хотя бы за то, что Юджи не сыпал этими позорными: «я не беспомощный», «я сам могу разобраться», «не надо мне помогать» — потому что это было одним из его способов сказать то самое «люблю», преумноженное в сотню раз; но видеть эти синяки, эти ссадины и побои на родном и любимом, видеть, порой, потухший и блестящий взгляд, потому что всё это было чересчур. Потому что даже для Сатору это было перебором, хотя он видел дерьмо пострашнее и побольше — как Юджи иногда приходил, ронял голову на руки и просто сидел, ничего не говоря и молча подрагивая. Потому что его обостренно желание спасти целый мир не было в состоянии выдержать объемы чужих страданий. Как порой, заставая подобную картину, Сатору так же молча присаживался рядом, закидывал руку на его плечо и прижимал к себе. Потому что когда кто-то погибает, даже если ты не виноват и это всё равно бы случилось — такое не утешить словами. Никому не будет легче от слов «будь сильнее», «меньше думай — большей делай», «значит, так было суждено» — всё это чушь, которой не успокоить даже ребенка. Которую он и сам когда-то жрал с беззаботным видом, не показывая, что внутри все сводит от отвращения ко всем этим словам.       «Мне жаль, что тебе приходится это переживать» — единственное, что он мог сказать, пока Юджи беззвучно ронял слезы ему в плечо, не пытаясь казаться сильнее и тверже. Зацеловывал эти влажные щеки, касаясь пальцами, стирая все эти слезы и ничего в жизни не хотелось так сильно, как просто создать тот самый «мир» и общество магов, которые не будут распоряжаться его жизнью как расходным материалом. Перестроить всё, да — медленно, аккуратно, но с такой дотошностью, просто чтобы никогда больше не видеть его слезы. Знать, что пока он спит — Юджи не смотрит в потолок, пытаясь разобраться с собственными мыслями, не прижимается к его спине в отчаянной просьбе обнять, сказать, что «всё будет хорошо» и это обязательно закончится. Юджи спит урывками, просыпается каждый час, иногда — с красными глазами, пытаясь спрятать всё за натянутой широкой улыбкой и легкомысленным отношением. Не пытался спрятать это от него — порой так же просто заявляясь и прося поддержки, теряясь в его руках, в каких-то глупых разговорах ни о чем, просто чтобы не задумываться. Просто чтобы в этих родных глазах хотя бы на секунду мелькнуло расслабление. И все эти идиотские шутки в стиле «ты сейчас мой учитель или мой парень», несли в себе лишь долю шутки. Как его учитель — он был обязан пихать в него все эти проклятия горстями, чтобы Юджи наверняка усвоил из всего этого урок, чтобы научился не принимать каждую смерть на свой счёт. Стал злее, проще, честнее с собой. Был обязан пихать в него каждый найденный палец и приближать на шаг к смерти, задумываясь о благе окружающих. Как его парень — он считал себя обязаным думать только об одной судьбе. Забирать все это проклятое бешенство себе и не переживать о том, какой части нервного срыва он лишает Юджи.       Что над чем превалировало — было вопросом, над которым ему однажды придется задуматься.       Он осторожно оттряхивает его волосы от пыли, стирает капельки пота с виска и мягко улыбается, когда Юджи открывает глаза, глядя на него сонным непонимающим взглядом.       — Сколько времени?..       — Часа два, может три ночи.       — Серьезно?.. Боже, — и он не дает Юджи отстраниться, встать и начать судорожно подбирать разбросанные по полу шмотки, облепляя руками со всех сторон. — Почему ты меня не разбудил?       — Потому что хватит повсюду носиться. Лежи и ни о чем не думай, — и желая пресечь все дальнейшие возмущения, вжимает его в свою грудь, ощущая, как холодный кончик носа касается шеи. — Хотя бы час без этого желания спасти целый мир.       — Я сейчас просто усну…       — Значит, я отнесу тебя в комнату. Заодно вспомним, как там спится.       И довольно лыбится, когда Юджи слабо цепляет его за сосок, пытаясь выразить не то недовольство, не то просто вредничая из последних сил.       — Делай что хочешь, я даже протестовать не буду…       — Ну неужели, мы дожили до следующей стадии в наших отношениях. Дальше я наконец смогу пихать тебе свою карту в карман и не выслушивать про «принципы»?       Юджи только согласно мычит, подпирая головой его подбородок. Повисает мягкое молчание и слышно даже шелест листвы за окном, как ветер резким порывом мечется между ветками, задувает в какие-то щели и комната наполняется едва уловимым свистом. Юджи ведет костяшками пальцев по его груди, давит в место над сердцем, оглаживая мышцы и нет ничего более ценного, как эта смуглая ладонь на его бледной коже.       — Наверно, я просто ощущаю какую-то ответственность за это все…       — Ты про все эти проклятия?       — Да, — и он слышит в этом тяжелом вздохе гораздо больше, чем Юджи хочет сказать. Больше, чем обычная усталость и сбитые от сегодняшних приключений мышцы. Достает из себя нечто потаенное, до этого запрятанное так глубоко, что его не разглядеть сквозь медную дымку в любимых глазах. Он устало шепчет. — Не знаю, я просто не могу сидеть на месте, зная, что где-то там Махито убивает людей… из-за меня?       — Ты не должен брать на себя ответственность за то, что не можешь контролировать, Юджи.       — Ты же знаешь, что это так не работает.       — Да, но он же только и добивается, чтобы ты загонял себя всеми этими обвинениями. Мы это уже давно выяснили. И в этом нет твоей вины, и ты уж точно не несешь за это какую-то ответственность.       — Но люди все равно умирают, потому что он хочет, чтобы я это видел. Хочет…       — …сломать тебя, — заканчивает его мысль Сатору, мягко поглаживая по волосам. — И если ты будешь обвинять себя во всем, что он вытворяет — то так и случится. Не надо, Юджи. Оставь это для других: мне, Нанами, кому-нибудь еще. Не надо в это лезть, ладно?       — Мне все равно не легче от того, что это продолжается. Какая разница, кто с этим разбирается, если это все равно происходит?       Он с тяжелым вздохом отстраняет Юджи от себя.       — Я не хочу так делать, но посмотри на это, — он касается щеки, проводя пальцами по шершавому пластырю. — Или на это, — прикосновение через ткань, где расплывались синяки и ссадины, берет его перебинтованную ладонью в свою, мягко прикасаясь к ней губами и прижимаясь щекой. Юджи сопровождает каждое его действие тоскливым взглядом. — Или вот это. Нельзя спасти всех на свете, Юджи, даже я бы не смог. Со сломанными ребрами и пробитым животом даже себя не защитишь, не то что других.       — Это не сломанные ребра или пробитый живот…       — Да, а там было проклятие даже не второго уровня. Все эти люди погибают не из-за тебя, а из-за того, что с ними делает Махито. Почему он это делает — другой вопрос, но это не твоя ответственность.       И тоскливое чувство вьется изнутри, когда Юджи поджимает губы, отнимая свою ладонь и закручивая конец бинта в тонкий жгут.       — Ты сам когда-нибудь сталкивался с подобным? Чтобы кто-то делал нечто подобное, чтобы привлечь тебя…       — Раньше было.       — И как ты с этим справлялся?       — Убеждал себя, что все равно уже ничего не изменить. Из-за магов постоянно кто-нибудь да погибает: иногда это жертвы, которые ты не можешь предотвратить, а иногда те, которые и не стал бы. Всему есть цена, Юджи. Если чтобы защитить одних — другим для этого нужно погибнуть, значит это лучший вариант, чем если погибнут вообще все. Ты не можешь контролировать все, что Махито делает, просто пойми.       Он неуверенно кивает в ответ, отводя взгляд. Отстраненно, холодно, словно заглядывал куда-то во внутрь себя.       — Наверное… Я просто очень сильно устал, — у Сатору щемит в сердце от этих горьких, сдавленных интонаций. От того, как Юджи поджимает губы, открывает и закрывает рот, пытаясь что-то сказать и просто теряясь в собственных мыслях. — Я пытаюсь не придавать этому столько значения, мыслить рационально, взять себя в руки и просто не думать обо всем этом… Но у меня не получается. Я засыпаю и думаю об этом, просыпаюсь — и тоже думаю об этом. Ощущение, что я все делаю неправильно. Как будто сам факт наличия проклятия во мне только делает хуже, как бы я не боролся с этим.       — Это не так, Юджи.       — Я знаю, но у меня такое ощущение. И я понятия не имею, что мне со всем этим делать. Я просто… устал. Наверное, выгорание существует даже среди магов, — он горько усмехается. Неуверенный, смятенный, жаждущий понимания и сочувствия — Сатору со всей нежностью касается тонкой черточки под его глазом, обращая его внимание. — Я не знаю, что мне делать, Сатору…       — Именно поэтому я и говорю, что тебе нужен отдых. Пока ты будешь изводить себя, желая помочь всем и каждому, ты сделаешь хуже не только себе. Знаешь же, что сначала кислородную маску надевают на себя, а потом уже на других — это то же самое, Юджи. Нет ничего плохого в том, чтобы просто отдохнуть, — и приводит самый нелепый аргумент, желая просто вызывать на его лице улыбку. — В конце концов, мне лучше знать, что делать, когда начинает ехать крыша.       — Учитель Годжо, осторожнее, — мягкость, с которой Юджи реагирует на его слова, тепло и глухо посмеиваясь, разрастается чувством покоя по комнате. — Я так уже однажды влюбился, выслушивая эти умные поддерживающие монологи.       — Я влюбился, когда мне сказали, что я мудак.       Юджи весело вскинул брови, посмотрев на него с изумленной улыбкой.       — Кто тебе такое сказал?       — Не знаю, — он несколько раз обернулся по сторонам, словно выискивая взглядом невидимые фигуры, чтобы не тыкать пальцем. — Голоса в голове, наверное. Постоянно слышу: закрой Юджи в квартире, отбери у Юджи телефон, Юджи-Юджи. Кто такой Юджи?       И внутри все согревается, когда Юджи громко смеется, улыбаясь белозубо, радостно и немного смущенно, глядя на него блестящими от любви, а не от слез — глазами.       — Я люблю тебя, — его слова, искренние, чистые, сквозь мягкий смех. Слова, что сильнее чувства эйфории, когда Юджи обвивает руки вокруг его шеи, льнет ближе, практически дотрагиваясь кончиком своего носа до его. — Ты просто… Как возможность дышать, Сатору. Может, это звучит очень глупо, но я просто не знаю, как ещё это описать. Всё, что ты делаешь для меня… Спасибо, что ты просто есть в моей жизни. И что влюбился после того, как я назвал тебя мудаком, конечно же.       — Это был твой козырь, да?       — Да, последний шанс. Я…       И не выразить всего, что он испытывает в этот момент как-то иначе — он целует Юджи, бережно и аккуратно обнимая, не с той страстью и напором, что был час назад, с трепетом, чувственно и можно было сойти с ума от того, насколько же глубоко слова Юджи забираются внутрь. Он мог просидеть с ним здесь целую вечность — не отрываясь от его губ, целуя и целуя, выдавая в каждом движении по по миллиону слов, по такой жажде и необходимости в нем, в откровенном непонимании, как он вообще когда-то мог думать, что быть одному, в мире, где есть Юджи — лучший вариант. Целуя, едва касаясь кончиками губ и замирая, чтобы ощутить это трепещущее внутри чувство, когда вы просто дышите одним воздухом. Сатору целует его улыбку, скользит ладонями поверх куртки и та спадает вниз, а ему открывается целый мир из возможностей обнимать его, зарываться пальцами в эти короткие черные волосы на затылке, гладить его широкие горячие плечи, пряча Юджи от всех этих страхов и сомнений.       — Запри меня и вправду на неделю в квартире, и чтобы я никуда не выходил… — Голубой искрится в карем, и даже спустя два года — спустя все тридцать лет, это все еще самое красивое, что он видел в своей жизни       — Так и сделаю.       

***

             — Может, нам уехать в деревню и начать выращивать свой огород?       Это был его второй день принудительного отпуска.       — Да, я известный фермер, почему бы и нет.       — Я не буду шутить.       — О чем?       — Просто не буду, — он качнул головой, наслаждаясь его прикосновениями. Сатору водил по его спине своими горячими руками, размазывая какую-то украденную у Шоко мазь. Пахло чем-то… мятным? Травянистым и хвойным, однако ноющие мышцы, спина и плечи, которые как-будто были покрыты каменным слоем, постепенно расслаблялись. Под этими руками, массирующими движениями и хотелось застонать совершенно откровенно, когда Сатору слабо сжимал его плечи, посылая волну удовольствия до самой поясницы. — Но было бы здорово. Знаешь, такая унылая, скучная, но домашняя жизнь… Может, устроим что-нибудь такое в старости?       — Я запрещаю упоминать себя и старость в одном предложении.       — Когда-то и у тебя будет ныть поясница и ты будешь жаловаться на какой-нибудь артрит…       — Я умру молодым и красивым во время оргазма, никакой старости.       — Секс до смерти?       — Романтично звучит, согласись.       — Нет, — фыркнул Юджи и все равно продолжил наслаждаться этим ненавязчивым массажем в который перетекло простое нанесение мази. Сатору сидел позади него и Юджи испытывал навязчивое желание прижаться влажной и жирной спиной к его футболке. Повредничать, немного подурачится, потому что, оказывается, когда ты просыпаешь тринадцать часов и тебя не выкручивает от волнения, что нужно куда-то бежать — усталость очень быстро превращается в крайне приподнятое настроение. — И все-таки: огурцы, помидоры или картошка?       — Сразу рис, чтоб при желании в нем же и утопиться. Всё, — он провел широким жестом вдоль лопаток, слабо прихлопывая остатки мази. — Если хочешь устроить себе огород — вырасти нам кофе в горшках.       — Ты знаешь, что опасно потреблять столько кофеина с больным сердцем? — с он оглянулся с ехидной улыбкой. Сатору в ответ на его слова лишь иронично изогнул бровь. — Я слышал, что организм начинает стареть с двадцати пяти лет, так что…       — Эта шутка была смешной в первые два раза.       — Кто сказал, что это шутка? Посмотри, у тебя уже волосы поседели.       Он попытался увернуться, когда Сатору потянулся к нему жирными от мази ладонями. Вжался в изголовье, широко улыбаясь и пытаясь защититься собственной футболкой, которая все равно не спасает и Сатору берет его лицо в руки, неотрывно глядя прямо в глаза. После душа, свежий и чуть сонный, и эта мазь, что слегка холодит его пальцы — растаять бы прямо здесь, во всем этом завязавшемся веселье и со сбитым режимом сна, когда в нем ещё полно бодрости, а Сатору уже выглядит так, что готов положить голову на подушку и крепко заснуть; недовольно морщится, чувствуя, как пальцы Сатору нарочно размазывают мазь по его щекам, задевая виски и обходя только губы с глазами.       Ложась в темноте, без футболки, потому что та была испорчена жирными пятнами, он искренне старается держать себя в руках, лечь и хотя бы попытаться заснуть, пока изнутри все распирает. Все эти идиотские идеи, которые приходят только ночью: пойдем на улицу — и не важно что тебе вставать через шесть часов, желание сгладить скуку от молчания, трепаться обо всем на свете, лезть под бок… Он прекращает ворочаться, только когда Сатору перекидывает через него руку, прижимая спиной к груди и не давая в очередной раз перевернуться с бока на бок, шурша одеялом, подушкой и задевая мобильный на зарядке, который рисковал вот-вот с грохотом слететь с постели на пол.       — Я сейчас лопну, — в конце концов оглашает Юджи, громко вздыхая. — Не спи, Сатору…       — Я рад, что ты в состоянии валяться в постели до трех часов дня, Юджи, но мне завтра тащиться в академию и устраивать четвертому курсу экзамен.       — Почему мы никогда не совпадаем в такие моменты… Коллективное выгорание звучит гораздо веселее.       — Скорее равноценным коллективному суициду. Думай о своей ферме: коровы, овощи — потом ты поймешь, насколько же это уныло, и уснешь.       — Я представляю тебя с лопатой в руках, вымазанного грязью — и мне становится хорошо.       — О да, запах пота, грязи и навоза — что может быть лучше? — Сатору утянул его ближе, проходясь теплым дыханием по затылку и вызывая щекотливое чувство внутри. — А еще перебои с электричеством во время дождя, потопы и землетрясения.       — Сельская романтика как она есть, — Юджи развернулся, касаясь пальцами его щеки. Глаза закрыты и даже в дыхании читается огромная усталость. — Ты же сам говорил, чтобы я не лез во все, что сейчас происходит. Вот я и пытаюсь найти что-то увлекательное, чтобы не лезть к тебе под руку: фермы эти идиотские, манга, сериалы. Хотя, я уже намного лучше себя чувствую, так что…       — Я на это не поведусь, Юджи. Пока я не буду уверен, что ты чувствуешь себя «сильно», а не «намного» лучше — я тебя никуда не выпущу и буду аннулировать все твои задания.       — Ты это заявляешь как мой «учитель» или как мой «парень»?       — Как учитель, который является твоим парнем. Спать, — Сатору кутает его в одеяло, обнимает, закидывая ногу ему на бедро и не давая пошевелиться. Для пущей уверенности мог бы и пальцы приложить ко лбу, чтоб уж наверняка. — Или хочешь послушать лекцию о том, как магия взаимодействует между людьми, у которых есть романтическая связь?       — Наконец-то что-то интересное.       И улыбается, когда Сатору обреченно стонет из-за своей ошибки, утыкаясь носом в его макушку.       — Если говорить вкратце, то наши техники просто не будут действовать друг на друга.       — То есть, если ты зарядишь в меня свой ядерный шар, то я… выживу?       — Он даже не знает названия моих техник, — Сатору, набрасывая на себя обидчивый и оскорбленный вид, отворачивается, выпуская Юджи из своих объятий. — «Ядерный шар»…       — Потому что названия твоих техник, это буквально цвета, Сатору. «Красный», «синий», «фиолетовый» — только «бесконечность» и территория звучат грозно. Не об этом, — он переваливается через его плечо, с раззадоренным любопытством пытаясь вытянуть больше информации об услышанном. — Так и что произойдет, если в меня прилетит… хорошо, фиолетовый ядерный шар?       — Рассосется. Как и всё остальное.       Юджи расплылся в самодовольной улыбке.       — То есть, у меня буквально есть перманентная защита против сильнейшего мага. А если ты будешь использовать территорию?       — Хочешь проверить? — он накрыл ладонь Сатору своей, когда он изогнул пальцы в хорошо знакомом жесте, и тихонько засмеялся. — Ничего не будет, Юджи. Именно поэтому, когда среди магов происходили подобные явления, убийства всегда были кровавыми и жестокими, потому что им приходилось использовать ножи.       — Так это что-то необычное? Редкое явление?       Он издал согласный звук и потянул его за плечо, заставляя перевалиться через себя, на узкий край кровати, и Юджи едва умещается между бездной и навалившимся на него Сатору.       — И из-за этого я больше не ощущаю этой… преграды? Бесконечности? И что могу трогать тебя, когда не могут другие?       Вновь согласный звук. Сатору улегся на него сверху — тяжелый, боже — уткнулся носом в шею, обхватил и Юджи с наслаждением вдохнул запах шампуня с его волос, проводя ладонями по спине.       — Можно сказать, что моя магия тебе доверяет, поэтому и дает полную свободу действий.       — И если я попытаюсь сделать то же самое, то техника тоже просто рассеется?       — Да. Видишь, как удобно встречаться с учителем и хоть иногда меня слушать — хоть что-то интересное в голове откладывается.       — Не то чтобы я хоть когда-то был отличником в принципе…       — Однажды меня перемкнет, и я серьезно начну проводить индивидуальные уроки для тебя.       — Ты, кажется, хотел спать, да? Давай спать.       — Ты прям, — Юджи смеется, когда Сатору пытается его ущипнуть за бок, но немного выше всей этой плеяды из синяков. — Завтра со мной пойдешь, будешь вместо меня эти тесты на десять листов проверять.       — Могу только в качестве моральной поддержки постоять у тебя над душой. — Ловлю на слове.