Сжечь

      «Ты дал клятву, паладин. Принес обет хранить и защищать свои догматы любой ценой. Это тяжелое бремя, но ты несёшь его на своих измученных плечах, а если оступишься — превратишься в самое презреннейшее из существ».              — Клятвопреступника.              Вае’Виктис захлопнул потрепанную книгу. Буквы, вдавленные в пергамент, с тяжелым убористым почерком застыли перед глазами.       Нельзя принести клятву неосознанно. Каждый раз, когда кто-то произносит столь опасное слово «клянусь» — боги перекрещивают свои взгляды на этом глупце. А там, Хелм, Латандер или, даже, Бейн припомнят каждое неосторожно оброненное тобой слово в посмертии. Владыка Девяти улыбается, ибо к нему приходят вымаливать прощение и сокрытие греха, даже столь тяжкое, как нарушение договора. Кусочек души за жалкую тысячу монет он вернет на место. Душа будет болеть и ныть, служа вечным напоминанием о промахе. Что такое деньги по сравнению со страхом за свое посмертие, за себя перед богами? Это стоит того, чтобы замараться молитвой Асмодею или нет? Что будет, если паладин примет ошибку и пойдет дальше? Тогда дьявол вдохнет в его душу пламя и лед, отравит смрадом и отпустит в мир. Не важно уже, что будет делать отверженный, дорога у него одна — смерть и вечные муки.       Или нет?       Или паладин даже с позорным клеймом отступника может творить добро, кропотливо спасать людей и в конце-концов в смерти разжалобить Латандера? Это что же такое должно произойти в жизни, чтобы нарушить клятву из добрых побуждений: вызвать демонов, чтобы ангелы выжгли вместе с ними дьяволов? Пощадить дьяволкультиста, чтобы спасти город от демонов? Убить невинного ребенка, в сердце которого дремлет демон?       Вае’Виктис вступал на хрупкую тропу предположений, не обладая полнотой картины о принципах суда Келемвора. В голове пузырьком всплыло новое знание. Когда-то Лорд Мертвых судил по последнему деянию, и только после исцеления безумия Цирика стал оценивать весь жизненный путь умершего. В любом случае.       С какого дьявола он дал клятву?              «Злодеи. Предатели. Бесчестные изверги. Они таятся за каждым углом. Они охотятся на уязвимых и весь мир перекраивают под себя. Твой меч должен пронзить их сердца. Все до единого. Забудь о милосердии, паладин. Твой гнев не должен успокоиться — ведь нечестивые покоя не знают».       Дроу, подслеповато щурясь, продолжил чтение. Бич всех подземных эльфов — чувствительность к солнечному свету, исправно досаждала каждый день, лишь в сумерках ослабляя хватку. Однако, отрывок про его клятву на удивление быстро закончился. Если сравнить с остальными, то клятва возмездия какая-то куцая: клятве древних паладин обязуется беречь красоту и радость мира, а в преданности — хранить и защищать людей, саму идею мира. Но не клятва возмездия.       Убей, убей — эхом отозвалось в душе, — убей их всех. Всех до единого. И только сейчас Вае’Виктис обратил внимание на одну единственную подчеркнутую фразу, созвучную его мыслям.       Тут где-то должен быть подвох. Если поклялся убивать, то легко забыть и цель, и смысл. Зачем ты, муж, взял в руки меч? Зачем ты, воин, дал клятву убивать? Что ты, паладин, поклялся делать? Легко забыть о милосердии и кануть в пучину тьмы. Нести страх и ужас, смерть и боль. После второго и третьего убийства рука становится невероятно легкой, а годы практики сглаживают терзания. Если только убивать и карать, оставляя за собой одни лишь дымящиеся руины, то без созидания душа превратится в лоскуты. «Освобождение и пустота. Легкой рукой убивать своих и чужих, оставляя богам богатую почву для споров,» — он уставился на рваные облака над головой. Такие же далекие, как и сами боги.       Такие же близкие и всевидящие, как и сами боги.       Вик прищурился и замер натянутой струной. Мысль, как верткая рыба, плеснулась в водах разума, и цепкими пальцами он ухватил её за хвост. Он выудил кусочек угля и начертал размашистой рукой:       «Должен помочь тем, кто пострадал от зла,» — рука застыла.       А должен ли? И стёр. Угольный след размазался по коже и остался на пальцах. Еле видные царапины от угля складывались в слова.       Странно, что он вообще не помнит, как принес клятву. Ни в голове, ни в душе нет ни единого отзвука. Дроу поблагодарил себя прошлого — а больше некого, явно не в капсуле он поклялся убить сопричастных — что не ему взбрело в голову поклясться защищать белочек и цветочки или, о боги, вытирать сопли детишкам. Морщина пролегла меж бровей. Его схватили и засунули в капсулу. Он страдал. Он видел, как захватывали людей и распределяли в капсулы по соседству. В него засунули червя. Мог ли он возненавидеть иллитидов, своих мучителей? Мог.       Но проникся убийствами он явно не из-за них.       Маленький пушистый зверек подбежал к пальцам и обнюхал. Дроу выплыл из глубоких дум и вперил внимательный взгляд в темно-рыжую белку. Изогнутый пушистый хвост плавно покачивался за головой и обмахивал кисточки ушей. Вик плавно опустил руку и нашарил в кармане пару круглых орешков в скорлупе. Фундук, наверное. Зверек принял подношение. Схватил лапками один орех, второй. Выронил. Под недовольный склекот вновь попытался ухватить оба, и орехи вывались на траву. Вик задушил в себе хмык и не дал ореху укатиться, остановив его пальцами. Белка решила дилемму и положила один орех в рот и тут же подскочила за вторым. Мужчина аккуратно сомкнул на юрком тельце пальцы. Горячее, теплое. Шелковистая шерстка мягко щекотала кожу. Он мог буквально без малейшего усилия накрыть своими ладонями грызуна. Теперь из сомкнутых ладоней торчал лишь один пушистый хвост и хлестал по рукам.       — Вае’Виктис? — Шедоухарт нарушила уединение, — Не ожидала, что ты тут.       Взгляд жрицы прошелся по огненно-красным волосам, по книге и напряженно остановился на руках. Грызун испуганно верещал, то и дело переходя на тонкий писк, режущий нежные эльфийские руки. Он даже не пытал, а эта тварь земная блажила, как резаная.       Дроу поджал губы, прикрывая глаза. Резко сомкнул ладони под хруст костей и стихший визг белки, облегченно выдохнул, расслабив плечи. Кровь выступила межд пальцев, потекла по запястьям вниз, пятная рукава рубашки и капая на чистый лист пергамента. Кап-кап, брызги красных капель задели высокопарный текст.       — Твою мать! Что ты делаешь?! — Шедоухарт отшатнулась.       Вскрик потревожил вечные деревья, улетая в небеса. Она с трудом закрыла рот, все еще в шоке взирая на паладина. Тушка белки небрежно улетела в кусты. Вае’Виктис набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул. Что-то он не подумал, что теперь будет орать его милая эльфийка.       Он схватил кинжал и одним метким броском попадает в шею. Перерубает связки, пробивает гортань, и обрывает крик её же кровью.       Моргнул.       Краткое наваждение пропало, мысленная жестокость и кровь белки усмирили его внутреннего демона.       — Убил, — он вытер руки об траву.              «Господи, и этими руками он ей передавал приборы, еду и руку, когда помогал подняться,» — Шедоухарт содрогнулась.       Он аккуратно втянул губами капли крови, поднеся книгу ко рту. Эта книга, в конце-концов, у него одна. Она была с ним аж в капсуле. Единственный привет из прошлого помимо одежды.       — Господи, но зачем?! — Шедоу выпрямилась, её уши яростно подрагивали.       — Чтобы она перестала орать, — безразлично отчеканил дроу, больше внимания уделяя книге, чем жрице. Книга, вроде бы, спасена, и он взглянул на женщину. — А еще, потому мог.       Лучи закатного солнца, пройдя сквозь ветки, плясали светом и тенью, расцвечивая в пурпур бледную кожу и серебро глаз. Не сталь. Для стали слишком много чувственности, решил про себя Вае’Виктис. Почему-то все считали, что у Шедоухарт зеленые глаза. Астарион пел дифирамбы "дымчатому малахиту глаз", но Вик упорно не видел в них зелени.       — Но ты не можешь просто так брать и убивать всех, потому что захотел, — она едва нашла слова, а дроу в ответ выгнул бровь, убирая книгу.       — Почему нет? Я делаю то, что могу сделать. Объективно, у меня не связаны руки.              Он лукавил. Окружающие убийствам ужасались. Ладно бы фактам, но даже самим мыслям об убийствах. Приличные люди, как сказал Астарион, не говорят о своих пагубных желаниях. Может, это с ним что-то не так? «Продолжай, мне нравится,» — лицо с лукавой полуулыбкой мелькнуло в памяти.       Не от того ли рука сама сжималась, отпускала и нервно гладила рукоять молота, всякий раз, когда он представлял жестокость? Но и жрица своими реакциями его удивляла. Она отвернулась, чтобы не наблюдать пытливого унижения тифлёныша, но самодовольно улыбалась, когда аналогичному унижению подверглась болтавшаяся в клетке Лаэзель. Она расстроилась, когда он не дал ей словить болт в грудь вместо гоблинши Саззы, и всё же сбила булавой его удар, спасая медвесыча. Если подумать, то своей прагматичностью («Сазза могла нам что-нибудь рассказать!» — с глубоким чувством) скрывала мягкость. Ну и конечно она перегладила всех несъеденных кошек и собак в лагере и первая обратила его внимание на вола, который вел себя как угодно, но не походил на огромное вонючее рогатое животное.       Вае’Виктис треснулся затылком об дерево. Убивать белку на глазах девушки, которая души не чает в животных было тупой идеей. Он мужчина, и он должен был об этом подумать. Приложился затылком еще раз, для закрепления.       — Теперь после белки себе голову разобьешь? — Шедоухарт, промаявшись, села напротив.       — Хм. Нет конечно же, — дроу убрал руки за голову. — А что твой бог говорит об убийствах?       — При чем тут мой бог? — от цепкого взгляда не ускользнуло, как эльфийка на мгновение выпрямилась, а затем специально расслабилась.       — Жреца без бога не бывает. Твоим молитвам кто-то отвечает, и я хочу знать, что же этот «кто-то» говорит об убийствах, — Вае’Виктис уронил в голос легкость и разбавил заинтересованностью.       Под не менее внимательным взглядом Шедоухарт он знал, что выглядит расслабленным и спокойным, и он, в отличие от неё, таковым и был. Она же старалась сохранить лицо и голос бесстрастными. Стоит признать, у неё неплохо получалось обманывать, но вот не бились её слова с её же действиями, как ни крути.       — Мой бог считает… что живые люди и любые другие существа намного полезнее мертвых. Они могут быть союзниками или хотя бы дать полезную информацию, которую можно использовать. Убийство — это крайний случай, когда мертвым существо принесет намного больше пользы или, хотя бы, перестанет вредить. — Шедоухарт встретила его взгляд.       Он приблизился, положил руку на плечо. Потом резко схватил за волосы и воткнул пальцы в глаз.       — «Польза», «выгода», «союзники»… — дроу уже насчитал пятьдесят семь листочков на нижней ветке, — В общем и в целом, твой бог нигде не сказал, что убивать нельзя, — Шедоухарт сощурилась. — Ни Селуне, ни Хельм не говорят о выгоде. Да даже Темпус, пусть он трижды бог войны, избегает ненужных жертв. Талос же бурями сеет войны и ужас, а поклонение Тиамат приравнено культу…       — Что насчет твоей клятвы? — она резко его перебила.       «Ты просто не хочешь убивать и тебе это противно. Прекрати обманывать себя и оправдывать эмоциональный порыв рациональными догмами своего бога,» — так и осталось непроизнесенным.       — Что тебя интересует? — дроу склонил голову на бок.       — Почему ты вообще её принял? Что это за клятва? — Шедоухарт вцепилась, как гончий пес. Клятва для паладина столь же личная тема, как и для колдуна его покровитель.       — Я принес клятву возмездия. Почему я принес? — разочарование эльфки стало ощутимо, когда он продолжил. — Поскольку в моей голове каша, то я не могу тебе прямо и точно ответить на вопрос, но есть некоторые предположения. Я спокойно отношусь к убийствам, как ты это уже заметила, — даже слишком спокойно, дроу повел плечами, сглатывая. — Вероятно, клятва давала цель. А всей пролитой крови на моих руках — смысл. Вероятно, она служила мне причиной совершенствоваться, становиться сильнее. Я не знаю, — Вае’Виктис умел владеть своим голосом, и сейчас его бас звучал мягко, но и не потерял силы. — Вероятно, я просто идиот, которого придавили к полу латными ногами, и я брякнул пафосную чушь. Что-то вроде… «Клянусь богами, ты поплатишься!»       Клятва без веры не работает. Паладин должен внутри себя почувствовать, что правильно, а что нет, а этом прекрасном пестром сером мире, где зло сражается со злом, а хорошие парни из лучших побуждений пускают друг-другу кровь. Когда попросту нет сил отделить махом отделить зерна от плевел. Прийти и просто сделать всем хорошо. Холодная рука сжала сердце. Роковой момент проверки искренности веры в свои убеждения, в богов далеко впереди, но он настанет. Что рассыпется первым: вера или рука начертает кровавую трагедию с непринужденностью виртуоза?       Шедоухарт поджала губы. Дроу не закрылся, как она рассчитывала, а отобрал у неё право промолчать в ответ на его неискренность.       Он взял кинжал. Пнул в грудь и сел сверху. Теперь она не выберется. Лезвием проткнул кожу и срезал губы, обнажив зубы. Теперь она не сможет их поджимать и улыбаться. Внятно говорить, к сожалению, тоже.       — А ты кому подарила свои молитвы?       Вае’Виктис сбился со счета. Боль перекатывалась от виска к виску. Нога подрагивала от еле сдерживаемого желания болтать в воздухе. Он бил пальцами по волосам на затылке, пользуясь тем, что жрица этого не видит.       — Слушай, — она мило улыбнулась. — Мы с тобой, конечно, мило болтаем, но это моё дело. Я не хочу об этом разговаривать, понятно?       — Я. Хочу. Знать. — отчеканил он каждое слово.       Поддался вперед, стремительно положив руки на землю, и вонзил в неё яростный взгляд. Будь он сталью — попал бы в сердце.       Шедоу ощутила себя кроликом перед очень, очень, злым удавом. В голенище сапога, она заметила, покоилась рукоять кинжала. Пока. Не тешила себя надеждами, что отсутствие доспехов на дроу даст ей хоть какую-то фору. Она тоже без доспехов. С его силой он мог бы порвать её на части голыми руками. Поёжилась.       С другой стороны, а что она теряет? Взгляд утек в кусты с застывшей кровью на ветвях. Она не помешает ему перебирать всех богов до посинения, и такими темпами он, чего и доброго, додумается до Цирика. А что? Пурпур носит. Все равно, что она облачена в фиолетовые и черные одежды. Для мужчин есть только семь цветов, которые они определяют безошибочно, и это отнюдь не цвета радуги: кровь, трава, грязь, сталь, синий, пиво и моча.       Если он, услышав правду, начнет её же и попрекать богом, то она… — кровь с листьев уже даже не капала — будет разочарована. Взяла в грудь воздух, как будто перед шагом в пасть к волку.       — Я верю в Шар.       Мир не раскололся. Небо не обрушилось на землю.       Вае’Виктис вежливо молчал, расслабив руки.       — Ну чего ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!       — Что-нибудь.       Шедоухарт взвилась.       — Ты думала, я буду говорить тебе, что ты веришь в неправильного бога? — эльф откинулся обратно на ствол дерева, враз обмякая, и посмотрел внимательнее. — Могла сказать и раньше.       — Знаешь… — она отвела взгляд и украдкой проморгалась. Слава богу, слёз нет. — Шар учит нас хранить секреты. Я бы сама тебе сказала, если бы ты так упорно не стремился вытрясти из меня душу.       — Вытрясти? Я всего лишь не давал тебе съехать с темы, — он отщелкнул жука с плеч. — Не выдумывай. Я даже не начал пытать.       — Настойчивые вопросы — это тоже пытки, — произнесла подчеркнуто вежливо. — Каждый имеет право хранить свои секреты.       «Особенно, если это единственное, что у тебя осталось,» — пронеслось в её мыслях.       Язык скользнул по губам эльфа, а его брови приподнялись в недоумении. С превеликим трудом он справился с тем, чтобы не закатить глаза, вместо этого лишь пару раз моргнул.       Вечерний холод постепенно проникал под одежду, притупляя головную боль. Ткань отсыревала от росы, а земля, как могла, отдавала остатки тепла. В голове постепенно воцарялась пустота.       — И что ты приказываешь делать?       — Быть терпеливее с теми, кто тебя окружает, — в некотором раздражении жрица сцепила пальцы. — Заслужить доверие и позволить людям рассказать всё, что они захотят.       — Какой… кропотливый и человечный подход, — Вик покачал головой. — Только есть риск, что столь бережно хранимые секреты нас убьют.       — Хорошо… — Шедоухарт вздохнула, признание выжало все соки. — Мои секреты не смертельны, уверяю тебя. Просто… Не дави на меня, и я сама тебе все расскажу.       Руки сжимали тонкую шею. Пальцы, едва тронутые загаром, с аккуратными ноготками отчаянно скребли по запястьям. Из мелких, но глубоких ранок сочилась кровь. Лицо багровело, наливаясь кровью. В глазах лопались вены, окрашивая серую радужку в красноватый оттенок. Из безвольно распахнутого рта доносились задушенные хрипы.       Не сворачивай шею, слушай симфонию искренности. Первые правдивые звуки, доносящиеся изо рта. Жаль, что не слова. Жаль, что последние.       Вспышка яркой и сочной фантазии моментально потеряла цвет, только воображаемые хрипы скреблись изнутри черепной коробки. Вик помассировал висок, разглаживая новый укол боли. Тело бил ток, его трясло.       Он не знал, как у Шедоухарт «я сама тебе все расскажу» сочеталось с «Шар учит нас хранить секреты», но все же кивнул. Это не его головоловка.