I had a thought, dear. However scary About that night, the bugs and the dirt Why were you digging? What did you bury Before those hands pulled me from the earth? Hozier – Like real people do
“Между всеми объектами во Вселенной действует сила взаимного притяжения”. Но между некоторыми телами она бывает столь огромна, что не поддаётся никаким формулам. И факт этот неоспорим, невзирая на отсутствие расчётов.***
— Не обжёгся? — продолжая прижимать палец к ладони Астариона и пристально следить за его реакцией, поинтересовалась Суока. Вопрос не прозвучал ни ехидно, ни насмешливо. Осторожность пропитала каждую произнесённую ею букву. Вот только однозначно ответить на него было сложно, потому что Астарион не знал – обжёгся он на самом деле или нет… Простой план по использованию новенькой сумасшедшей увёл его настолько далеко, что мысленно оглянувшись назад, Астарион содрогнулся. Но вовсе не из-за неприязни или разочарования, а от непонимания, что же она с ним натворила. — Не молчи! — почти проскулила Суока и, спрятав палец в кулак, поднесла его к искусанным губам, словно надеясь спрятать за жестом рвущуюся наружу тревожность. В противовес её волнению внутри у Астариона начало разливаться необъяснимое умиротворение, казавшееся абсурдным посте всего фейерверка эмоций, который он испытал за прошедшие пару минут. Развернув ладонь к себе и не обнаружив там ни ожога, ни синяка, ни какого-либо другого урона, он поднял глаза на так внезапно стушевавшуюся Суоку. Мысли в голове водили хоровод, то и дело меняя направление движения, а в центре круга пульсировало больше не затенённое ничем осознание: никакая она не особенная. Она не таблетка, не волшебное лекарство. Не цель и не средство… Всё дело в нём. Привычка бояться и видеть врага в каждом, кто к нему приближался, даже в тех, кто хотел помочь, крепла и с годами превратилась в панцирь. Но Суока не стала для него неприятелем. Более того – Астарион сам выбрал её как нечаянную возможность для побега от переживаний, сам наградил её каким-то сакральным значением, сам возвёл в подобие кого-то непостороннего. И только теперь ему довелось осмыслить, что этого оказалось достаточно для безболезненного контакта, оставившего за собой еле уловимое чувство освобождения от части когда-то неподъёмного душевного груза. — Всё… нормально. Кажется. — В этот раз кивок вышел не истеричным, а размеренным. — Я просто пока не знаю, что сказать. — Зато знаю я. — Успокоенно выдохнув, Суока снова выстрелила пальцем вперёд и ткнула Астариона в коленку – так непосредственно и небрежно, словно на её глазах только что не произошло никакого чуда. — Теперь ты не такой уж неприступный, а? В ответ он непроизвольно вздрогнул, ещё раз прислушиваясь к ощущениям от касания. И наконец полностью убедился в своём состоянии. Больше не страшно, не больно. Непривычно, но… спокойно. — Только не перебарщивай… И пусть это останется между нами… — на всякий случай предупредил её Астарион. — Не волнуйся, твой имидж недотроги не пострадает, ручаюсь. — Довольно щерясь, Суока вылезла из постели, потянулась всем телом, поднявшись на цыпочки, и как ни в чём не бывало заявила: — Ну, я пошла. Пелена некой интимности, до этого обволакивающая их, рассыпалась, оставляя за собой флёр неловкости. Но и он исчез столь же быстро, стоило Астариону припомнить обстоятельства минувшей ночи. — Постой! — окликнул её у самой двери, поднимаясь следом, и добавил как бы невзначай: — Ты так и не рассказала, что это было вчера… Задержавшись на пороге и несколько нервно дёрнув шеей, Суока, не оборачиваясь, бросила: — Ничего особенного. Ты прав – перебесилась из-за грозы, вот и всё. Прозвучала далеко не вся правда. “Недоговариваешь ведь. Почему?” — Но вслух вопроса не случилось. С тихим скрипом дверь за ней затворилась, и Астариону вновь стало холодно, словно Суока унесла с собой весь прогретый её присутствием воздух. Забравшись обратно в кровать, чтобы сохранить остатки тепла, он попытался отвлечься от гудящих у висков размышлений, но подушка хранила запах её волос, и не думать было невозможно. Скребущая в груди тревога, разбуженная обманчивыми уверениями Суоки, сменялась растерянностью, а затем какой-то сладкой тоской, причину которой Астарион никак не мог выманить на поверхность. И так по кругу, пока рассвет основательно не перевалился через подоконник, а в коридоре не началась суета, повод у которой был отнюдь не злободневным. Утренний обход принёс с собой новость, повергшую в оцепенение всю лечебницу. Косвенно соприкоснуться с ней Астариону удалось в кабинете, выделенном под “допросную”, куда его направил санитар и где ожидал администратор больницы. Без прелюдий и смягчающей настрой беседы о самочувствии ему сразу же задали ряд вопросов о Гейле Декариосе: когда Астарион видел его последний раз; не замечал ли за ним странностей, помимо уже имеющихся; не слышал ли чего-то этой ночью, ведь их палаты соседствовали. Астарион отвечал односложно, сдержанно, но про себя почти сотрясался от разного рода предчувствий. И под конец разбирательства уже сам осторожно спросил: — С Гейлом что-то не так? — Можете быть свободны, — прозвучал ничего не объясняющий ответ администратора, а после Астариона вывели из кабинета и конвоировали на завтрак. Во всех смыслах нездоровая атмосфера, царящая в психбольнице, сделалась ещё концентрированнее. Столовая полнилась шепотками, испуганными восклицаниями пациентов, а также увеличившимся количеством фельдшеров. И если первые пребывали в нервном неведении, то вторые уже были о чём-то осведомлены, но помалкивали. Не успел Астарион усесться за стол, как был атакован сразу с двух сторон. На соседнюю лавку грузно опустилась Карлах и принялась возбуждённо барабанить указательными пальцами по краю обеденного стола. Лаэзель села напротив, буравя его испепеляющим взглядом. — Во имя девяти преисподних, скажи, тебе что-нибудь известно о Декариосе? Я готова взорваться от любопытства и волнения! Не шучу… — заявила Клифгейт, не прекращая колотить несчастный столик. Вероятно, таким образом они взялись допрашивать каждого подоспевшего на завтрак больного. Сообщать было нечего. Астарион лишь пожал плечами и отрицательно мотнул головой, опустив глаза в тарелку. — Цк-ва! — выплюнула Клиир лишь ей одной понятное ругательство. — Так и знала, что от Белоснежки не будет проку! — Тогда нечего тут торчать и расходовать воздух, — раздалось за спиной Лаэзель, вынуждая её обернуться. Вслед за ней на звук звенящего металлом голоса отреагировал и Астарион. Суока, неслышно приблизившаяся к ним, возвышалась над умолкшими пациентами, медленно покачиваясь из стороны в сторону и скрестив руки на груди. Её лицо ничего не выражало, но в движениях сквозила напружиненная раздражённость. — Может, ты что-то слышала? — тут же переключилась на неё Карлах с присущей ей душевной простотой. — Санитары как воды в рот набрали. Но я-то чую – дело пахнет жареным! Проигнорировав вопрос, Суока оскалилась, продолжая блуждать бледным взглядом по лицам окруживших Астариона особ, точно выбирая, которая из них первой попадёт в прицел. — Эту шизофреничку спрашивать бесполезно, у неё же мозги набекрень. — Клиир поднялась со скамьи, на несколько секунд задержавшись в опасной близости от Суоки, но всё же рефлекторно отступила перед неизвестностью. — Пойду найду Холилив… Нужно выпустить пар… — цыкнула сквозь зубы напоследок и направилась в противоположную сторону столовой. Карлах, раздосадованно засопев, двинула следом. — Не психбольница, а какая-то старшая школа. — Суока сдула с носа растрёпанную чёлку, в мгновение ока утрачивая грозный вид. — Чего они к тебе пристали? — Ты не знаешь? — настороженно глянул на неё Астарион. Вопрос заставил её увясть на глазах. Потоптавшись на месте, она с ногами забралась на скамью и уткнулась носом в поджатые к груди колени. С минуту оба молчали, пока терпение не вышло. Так и не дождавшись от неё ни слова, Астарион решил надавить: — Всех с самого утра расспрашивают о Гейле. Неужели ты не в курсе? — А что говорить? Меня не трогали, я же всю ночь сидела под замком… — выделив последнее слово, ответила Суока, упорно избегая с ним зрительного контакта. — Мы оба знаем, что это не так. В чём дело? — Астарион понизил голос, нахмурился, приготовился слушать. Но ответом ему вновь стало молчание – нехорошее, пугающее. Но длилось оно недолго. Его нарушили работники клиники. Действуя как единый организм, они принялись раздавать больным короткие команды “не задерживаться”, “завтракать быстрее” и “следовать в общий зал”. Вместо прогулок и творческих мероприятий пациентов усадили за просмотр документалок о жизни животных, назвав это успокаивающей терапией после грозовой ночи. А по завершении двух часов “природоведения” им наконец сообщили причину смены расписания и утреннего дознания насчёт Гейла. Декариос больше не являлся пациентом клиники. Ночью он умер. Было ли это самоубийством, или же его действительно до смерти напугала гроза – никто из персонала не объяснил. В конце сообщения прозвучали лишь наставления “в случае ощущения повышенной тревожности незамедлительно обращаться к санитарам”, после чего всем велели оставаться в холле под присмотром дежурных и ожидать дальнейших инструкций по распорядку дня. Чувство, накатившее на Астариона от услышанного, сложно было назвать шоком. Оно больше походило на оправдавшееся опасение, до самого последнего момента отвергающее наличие проблемы. Но страшнее всего оказалось то, что случившееся не вызвало содрогания, ужаса, ощущения потери – только вибрирующий дискомфорт, который скорее всего пройдёт через пару дней как простуда. Почти три года прожить с человеком под одной крышей и не испытать ничего особенного после известия о его смерти. Бездушно ли? Или же это всего лишь один из механизмов защиты сознания – безразличие?… Сказать по правде, Декариос часто вёл себя нестабильно. Можно было с лёгкостью припомнить как минимум три случая, когда Гейл пытался свести счёты с жизнью, а про те, которых Астарион не застал, он слышал от других пациентов. Из всего этого следовало, что смерть его соседа была вопросом времени… Как, в принципе, смерть любая. Оправдания перед самим собой за эту непечаль потерпели фиаско. Вместо жалости к почившему рефлексия лишь всколыхнула в нём озабоченность другого рода. Украдкой глянув на сидящую неподалёку Суоку, Астарион попытался выискать в её выражении лица признаки того же настроения, в котором она пребывала ночью. И одновременно боялся обнаружить то, что искал: тревогу со следами слёз и притаившийся в глазах беззвучный крик о помощи. Достаточно было даже наброска мысли о вероятном подобии их с Гейлом состояний, чтобы ощутить, как желудок скрутило от страха – слишком настоящего для этой вымышленной ситуации. Вот за кого он действительно боялся. За ту, к которой всё-таки успел привязаться. Понаблюдав за Суокой с минуту, Астарион подметил, что она не выглядела подавленной или испуганной и даже не выказала ни толики изумления в адрес полученной информации. Покачиваясь на стуле, она запрокинула голову за его спинку и разглядывала подвесной потолок холла, пока все вокруг пребывали в потрясении. А когда первая волна эмоций больных улеглась не без участия окликов санитаров, подала голос: — Если этому Декариосу больше не нужна палата – можно, я её займу? Десятки пар глаз устремились на неё, но ни один взгляд не заставил Суоку смутиться. Оказавшись в центре внимания, она даже приосанилась. — Сейчас не время для подобных вопросов, Тав! — нарушил повисшую в зале паузу один из фельдшеров. — Это как минимум неэтично. — Зато практично. Вряд ли у вас ещё найдутся желающие занять комнату покойника, — бесстрастно отбила выпад Суока, вновь завалившись затылком за спинку стула. Её расхлябанная невозмутимость в такой напряжённый момент одновременно вызывала в Астарионе зависть и сочувствие. Но наряду с ними в межрёберье скреблась подозрительность, так и не сошедшая на нет. Неясное беспокойство можно было унять лишь откровенным разговором, который наверняка окажется тяжелее всех прочих, имевших место между ними. Но для этого необходимо было дождаться ночи. Скорее всего, не этой и не следующей, но одной из…***
На какое-то время клиника погрязла в тягостных последствиях происшествия. Образцовая и ровная статистика по состоянию пациентов, за которую так радел весь персонал больницы, надломилась. В связи с начавшимися проверками министерства здравоохранения был введён комендантский час, отменены запланированные развлекательные мероприятия, а лечение усилилось дополнительными часами работы с психиатрами. Комнаты тоже подверглись досмотру, но благо дело, не такому тщательному, поэтому Астариону не пришлось ломать голову над утилизацией тайника Суоки. Это был единственный положительный момент во всей развернувшейся ситуации. Самым худшим стала невозможность видеться с Суокой после отбоя. Каждую ночь в коридорах жилого крыла дежурила парочка санитаров, готовых среагировать на любой шорох. А заговаривать с Суокой о тревожащей его теме при свете дня Астарион не решался, да и сил особо не было – почти все они растрачивались на поле битвы, которым становилась его постель. Как бы он ни мужался, сны догоняли, своей интенсивностью лишь сильнее напоминая ему о той ночи, проведённой без них, но рядом с ней. Что касалось Суоки – за ней так и не замечалось каких-либо эмоциональных всплесков, её настроение колебалось в пределах допустимой нормы. Однако отстранённость, появившаяся в ней с недавних пор, сбивала с толку. Астарион всё чаще ловил на себе расфокусированный взгляд светлых глаз, устремлённый даже не на него – куда-то глубже. Задумчивым назвать его было нельзя – скорее апатичным и… безумным. Но стоило окликнуть её, и Суока тут же “возвращалась”, её лицо вновь становилось живым. Только это не ослабляло его волнений. А возможности развеять их пока не представлялось. Впрочем, ничему не суждено длиться вечно. По прошествие недели с хвостиком, как только закончились проверки, всё в клинике постепенно вернулось на круги своя. Коридорные патрули вновь стали небрежнее, расписание дня восстановилось, а о случившемся инциденте перестали говорить. Словно никогда и не существовало никакого Гейла Декариоса… — Интересно, обо мне тоже забудут так же быстро, если я умру в этих стенах? — задумчиво пробубнил себе под нос Астарион, выводя кистью на дешёвом картонном холсте синие волны моря. Гейл, хоть и косвенно, всплыл в их разговоре впервые за полторы недели. В течение этого времени диалоги между Суокой и Астарионом выходили короткими, неочёмными, и по большей части оба пребывали в молчании, научившись довольствоваться даже бессловесным обществом друг друга. — Я не забуду, — отозвалась Суока, с упоением дырявя успевшим затупиться карандашом стопку альбомных листов, то и дело проверяя глубину нанесённых ею повреждений. Вот уже несколько дней к ряду они вместе посещали класс рисования после завтрака – принудительные выгуливания Суоки были временно отменены из-за дождливой погоды. И хоть талантом к изобразительному искусству девушка одарена не была, но смогла найти себе другое занятие в виде протыкания бумаги. Этот процесс она гордо именовала деструктивной живописью и частенько сетовала на то, что данный вид творчества крайне недооценён. — Ты же понимаешь, о чём я. — Печальный вздох вырвался у него из груди. Легко переболеть не вышло, и запоздалое чувство наконец докатилось до сердца – к Астариону пришло подобие сострадания. Каким бы докучливым при жизни ему ни виделся Гейл, он не заслуживал настолько быстрого забвения. Но такова людская память. Время вычищает из неё ничего не значащие образы точно так же, как приливная волна слизывает с песка рисунок. — Жалеешь его? — спросила Суока, вогнав карандаш в толщу бумаг и обломав ему грифель. — Немного. — А я нет. — Она сказала это твёрдо. Жестоко. Рука Астариона застыла на месте – пенистый морской гребень под кистью превратился в серую кляксу. — Почему? — Повернувшись к Суоке, он вскинул бровь, не до конца понимая причину такой категоричности. Но она не стала развивать тему дальше и перевела взгляд с растерзанной стопки листов на висящие на стене часы, стрелки которых почти что доползли до часа дня. Присутствующие в аудитории пациенты начали подниматься с мест. — Пошли на обед. Я жутко голодная! — Бросив сломанный карандаш через плечо, Суока последовала примеру окружения – направилась к двери. Ему же оставалось лишь подавить меланхоличное настроение и отправиться за ней, инстинктивно держась в радиусе тепла, по которому Астарион так тосковал во время их вынужденной сепарации из-за урегулирования ситуации в клинике. И ещё не знал, что после тихого часа его ждал сюрприз, о котором Суока каким-то чудом сумела не разболтать досрочно. — Привет, сосед! — Ворвавшись к Астариону в комнату, она обезьянкой повисла на двери, полная жизни и задора. — Угадай, кто теперь живёт у тебя за стенкой? Сдержать ликование ей не удалось. Возглас получился чересчур громким, из-за чего на неё строго шикнул из коридора дежурный фельдшер. Встрепенувшись от внезапного вторжения, Астарион рассеянно уставился на неё, попутно соображая, о чём речь. Но когда до него дошло – отложил в сторону книгу, увлёкшую его на весь тихий час, и неверяще покачал головой: — Неужели тебе всё-таки удалось уболтать администрацию?.. Как? Глянув через плечо на санитара, помешавшего её восторгам, и не успевшего отойти на достаточное расстояние, Суока ответила шёпотом: — Как два пальца… Перед моим очарованием и стройной логикой все пали ниц. — Насчёт логики я бы поспорил… — заметил Астарион, представляя комичность картины переговоров. — А с очарованием, значит, согласен? — Подбоченившись, Суока ехидно ему подмигнула. Смущённый, он откашлялся в кулак, про себя порадовавшись её приступу кокетства как положительной динамике состояния, но всё же предпочтя его проигнорировать и вернуться к насущному: — Лучше перейдём к тому месту, где ты объясняешь, что и кому наплела ради комнаты. — Ну, на самом деле меня поддержал твой мозгоправ – Ратх. Он дал добро, сказав, что тебе обязательно нужен сосед для укрепления коммуникативных навыков. — Подняв указательный палец вверх, Суока надула щёки от важности. — А на переезд согласилась только я, потому что ни один здешний псих не настолько псих, чтоб захотеть жить в палате, где кто-то помер. По секрету – многие боятся призрака Декариоса… — Люди до сих пор не понимают, что нужно бояться не мёртвых, а живых, — вздохнул Астарион задумчиво, не намереваясь озвучивать мысль. Но когда услышал собственный голос, поскорее замял сказанное вопросом: — А тебя, значит, не пугает встреча с духом Гейла? — Это ему лучше бояться. Попадётся мне – умрёт ещё раз… В этот же миг глаза Суоки округлились, подбородок дрогнул. Астариону даже показалось, что она сухо сглотнула, будто слова вырвались против её воли. Фраза прозвучала слишком резко, но учитывая, что с языка Суоки иной раз срывалось кое-что и похуже, он не полез глубже – лишь аккуратно произнёс: — Плохая шутка… — Да… Глупо вышло, согласна! Я просто хотела сказать, что не боюсь, ага… И что я теперь совсем рядом. Считай, у тебя под боком… В общем, увидимся, — протараторила она, пятясь в коридор, а затем, развернувшись на пятках и не закрывая за собой дверь, скрылась из виду. Астарион услышал, как в соседней палате заскрипели полы под её суетливыми шагами. Но вместо радости от новости на плечи легло каменное напряжение, которое лишь усилилось к вечеру. Полдник и ужин прошли в молчании. Будто позабыв о своём недавнем воодушевлении от переезда, Суока безучастно пялилась в окно, за которым стеной шёл дождь, и не реагировала ни на что вокруг, не заводила разговоров. В этой бездонной паузе терпение Астариона истончалось. У него больше не было сомнений, что причина её странного поведения крылась в обострении недуга, о чём Суока целенаправленно умалчивала. Знал он и о том, что со временем дело могло ухудшиться. А потому необходимо было действовать. Он и так слишком долго раскачивался на этих качелях ожидания. Когда всех больных разогнали по палатам, а после объявления отбоя прошло около часа, Астарион уселся у двери, то и дело пощипывая себя за предплечье, чтобы не уснуть, и начал вслушиваться в приглушённые разговоры дежуривших в коридоре санитаров, судя по всему, готовящихся украдкой уйти на перекур. А может, и вовсе улизнуть в каморку для персонала и отоспаться, раз всё тихо. Это был его шанс – окно как минимум в пять-семь минут, а то и больше, если повезёт. Наконец, удаляющиеся шаги ознаменовали начало отсчёта. Вооружившись изъятой из тайника отмычкой и твёрдым намерением покончить с недосказанностями, а заодно сбежать от сонливости, Астарион крадучись покинул свою комнату. Далеко идти не пришлось, достаточно было сделать пару шагов, и вот она – заветная дверь под номером тридцать три. Оставалось только аккуратно её вскрыть. Усевшись на корточки, пристроив отмычку к замку и совершив несколько отточенных движений, Астарион нахмурился, не почувствовав сопутствующего сопротивления пружин механизма. Если бы он повозился подольше, то сам бы понял, в чём был подвох, но не успел. Дверь распахнулась, и он, чуть не завалившись вперёд из-за резко утраченной опоры, уткнулся взглядом в босые ноги, а затем медленно поднял голову и встретился с хитро прищуренными глазами. — Пришёл спасать меня из заточения? — шёпотом спросила Суока, подавив хихиканье, вызванное нелепой позой Астариона. Шаловливая и непринуждённая, она казалась самой собой. Не то, что за ужином. Растерянный, он неуклюже встал с пола и быстро оглянулся, проверяя, не услышал ли их кто-то из дежурных. Но прежде чем успел сказать что-то про небезопасность разговоров в коридорных условиях, Суока продолжила диалог сама: — Ну что, заходишь или нет? С невозмутимым видом она опёрлась плечом о дверной косяк. Решать нужно было быстро, и Астарион, недолго думая, кивнул. Встретив жест улыбкой, Суока манерно повела рукой, пропуская его внутрь. Астарион знал о мироустройстве жилища Декариоса исключительно из-за того, что днём тот почти никогда не закрывал дверь в палату, позволяя проходящим мимо пациентам и работникам клиники лицезреть его бытие как есть. Точнее, каким оно было. Поэтому перемены в комнате, некогда ему принадлежавшей, тут же бросились в глаза. За неполный день Суока успела уничтожить любые следы, оставленные бывшим обитателем. Вместо груд книг, которые Гейл стаскивал к себе из библиотеки и водружал на подоконнике, зияла пустота. Кровать, обычно аккуратно убранная, сейчас представляла собой хаос из простыней и пододеяльников, словно Суока пыталась свить там гнездо, но потерпела неудачу. Стол, как и подоконник, заваленный книгами и исписанными тетрадными листами, возымел почти что девственный вид, и теперь на нём покоился один-единственный томик, истёртая обложка которого допускала лишь догадки о его содержании. Затворив дверь за спиной Астариона, замершего посреди изменившегося пространства, Суока поспешила запрыгнуть в кровать. Точно шелкопряд, завернулась в кокон из постельного белья и похлопала ладонью рядом с собой, приглашая его присесть. — Тебя больше не запирают? — усаживаясь на свободный край, он решил начать с появившегося вне очереди вопроса. — Ага, — закивала она из своего “домика”. — Перестали ещё неделю тому назад, чтобы не копошиться с замком во время возможных ночных проверок. Но, как можешь сам наблюдать, не особо и есть кому залетать сюда с ноги. — Снова халтурят. Недолго продержали оборону, — процедил Астарион, так и не определившись, радуется ли он заново возродившейся беспечности персонала или же негодует по этому поводу. Как ни крути – ощущалось двояко. Зато у Суоки было вполне сформированное мнение. — Это нам только на руку. — Наклонившись вперёд и встретившись с ним взглядом, она сперва шально улыбнулась, но затем отпрянула и, скорбно заломив брови, прошептала: — Я так скучала по нашим ночным посиделкам, звёздочка. Хочу, чтобы было как раньше… Как бы Астарион ни желал ответить ей тем же, но “как раньше” быть не могло. По крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно, что с ней творится. — Послушай… — начал он, чувствуя, что тянуть дальше нет ни времени, ни настроя. — Насчёт той ночи… — Может, почитаешь мне? У меня даже книжка есть! Света фонарей снаружи должно хватить на это дело… — перебив его, Суока, барахтаясь, выбралась из одеял и поспешила к столу, на котором покоилось неизвестное литературное произведение. Вывод напрашивался сам собой. — Не хочешь говорить об этом? — В твоих же интересах не спрашивать. — Она отвернулась от него, но Астарион видел, как напряглись пальцы Суоки, вцепившиеся в край письменного столика, как ощетинилась острыми лопатками спина. Горечь и пепелище – вот что звучало в её голосе и заставляло беспокоиться ещё сильнее. — Мы договаривались, помнишь? — Взвешивая каждое слово, он заговорил как можно мягче. — Нам обоим станет спокойнее, если мы обсудим то, что с тобой произошло. И происходит. Суока усмехнулась, но как-то совершенно не весело. — Спокойнее? Вряд ли. — Тогда и по-старому не будет. — Это ультиматум? — Вновь сухое хмыканье и перемена голоса, от которого по щекам Астариона побежали мурашки. — А что, если я совру? Я же люблю лгать, вводить в заблуждение, недоговаривать… Старые привычки тяжело умирают, знаешь ли. Казалось, сейчас с ним разговаривала какая-то другая Суока. Та, что когда-то сидела в мягкой комнате. Или же вовсе незнакомая ему – добольничная. Твёрдая, равнодушная и чужая. Подобная жесткость в словах, проскальзывающая у неё за последнее время всё чаще, вынуждала Астариона сомневаться в том, знал ли он о ней хоть что-то вообще. Однако, если раньше такой расклад разозлил и напугал бы, то сейчас наоборот – подтолкнул. — Мы же друзья, — подражая её интонациям, как в тот день, когда Суока впервые применила к ним эту формулировку, Астарион поднялся с кровати, на пару шагов приближаясь к ней, так и стоящей спиной. — Как нам дружить без доверия? Воздух всколыхнулся и расплескался в стороны – настолько резко она развернулась, вперив в него немигающе-совиный взгляд. Безэмоциональный. Невменяемый. — Так сильно хочешь знать, что со мной, друг? — Склонив голову на бок, Суока изучала его, фиксировала каждое непроизвольное движение тела. — А знаешь, что с любопытной кошкой случилось? Я вот знаю… В детстве придушила одну такую… — Ты… убила кошку? — Астарион поборол желание попятиться, когда она двинулась на него. — Кошку, соседского пса, пару десятков безымянных для меня идиотов, перешедших дорогу отцу. Я всегда была его любимым инструментом – незатупляющимся ножом. И он с удовольствием пользовался мною при случае. — Суока взмахнула рукой, точно рассуждая о какой-то ерунде, не о смерти. А следом её лицо перекосила гримаса злобы – той самой, что сопровождала её в первый день. Не хватало лишь кровавых росчерков на щеках. — Ты не рассказывала… — промямлил Астарион. Он хотел бы разделить услышанное на два, но что-то в безумном блеске её глаз говорило, что это бесполезно. Суока не врала. И, судя по всему, прямо сейчас балансировала на грани психоза. — Я много о чём молчу. И это не побороть, оно сжирает меня изнутри день ото дня... А если не хочешь, чтобы и тебя зацепило – больше не суй нос не в своё дело, ясно? Ведь ты даже не представляешь, чего тебе посчастливилось избегать всё это время… — почти прорычала она, своим видом показывая, что Астарион рано перестал бояться её. В сердце закралось малодушное желание бежать. Сорваться с места, выскочить в коридор, спрятаться у себя в комнате, предварительно подперев дверь стулом. Но Астарион не шелохнулся. Возможно, потому что всё ещё не верил в то, что услышал. А может, потому что выражение лица Суоки вновь изменилось: глаза намокли, губы скривились и задрожали. Будучи ниже Астариона всего на полголовы, сейчас она будто бы сделалась гораздо меньше, ссутулилась. И заплакала. Тихо, но надрывно и так горько, что ему перехватывало дыхание. — Нет, не могу больше… — сквозь череду всхлипов выдавила Суока. — Это ведь я… Всё из-за меня… — Что – “ты”... — Это я… убила Гейла. Задушила подушкой… вон той… — Указав в направлении постели и подняв на него блестящие от слёз и ещё не успевшего схлынуть отголоска одержимости, она горестно проскулила: — Ну как, нравится разговор? Лучше б ты просто мне почитал… Оглушённая рыба всплывает на поверхность. Астарион же шёл на самое дно, чувствуя, как предательски дрожат готовые подогнуться колени, а в ушах набатом звучит эхо её признания. — Я не хотела… Правда, не хотела! Но очнулась лишь когда уже ничего нельзя было сделать… — продолжала причитать Суока, пока он превратился в немую статую. — Во всём виноват этот голос… Сколько себя помню, он сидит в моей голове и требует-требует-требует чью-то жизнь! Иногда тихо, иногда орёт в оба уха… А если сопротивляюсь, он всё равно берёт своё, но моими руками… Всегда! И со смертью отца он никуда не исчез… Не ушёл следом… Не оставил меня… Не вынеся потока откровений, Суока взвизгнула, прижала кулаки к вискам и зажмурилась. Именно это вывело Астариона из оцепенения. — Почему… — сипло спросил он, пошатываясь. — Почему ты не рассказала мне обо всём сразу? “А сам-то?” — ударил под дых внутренний голос, давая понять, что Астарион тоже никогда не был откровенен с ней. И этот круг из недомолвок пора было разорвать. — П-потому что боялась тебя отпугнуть… — Вновь распахнув глаза, Суока захлебнулась вдохом, начиная заикаться из-за стоящего в горле спазма. — Ведь вместо Декариоса мог оказаться ты… До сих пор можешь… Но лучше уж кто угодно другой! И пусть я не могу бороться с этим на равных, я не хочу вредить. Особенно тебе… Голос Суоки сорвался на хрип. Её била крупная дрожь, и она, сдавшись перед телесным тремором, уселась прямо на пол и съёжилась, зажимая рот рукой – давя истеричные всхлипы. Астарион и сам не сумел удержаться на ногах – опустился вслед за ней. В голове звенело. Прячась за белым шумом, разум всё ещё сопротивлялся обрушившейся на него информации. Сердце тоже отбрыкивалось от неё, да так сильно, что казалось, грохот стоял на всю палату. Закрыть бы глаза и представить, что всё понарошку. Но вместо этого Астарион глядел на Суоку – сотрясаемую агонией, беспомощную, сломанную, – и видел себя. Бежать и прятаться расхотелось, несмотря на то, что натворила эта девчонка; невзирая на дефекты, которые в себе носила. Он готов был оправдать всё ею сделанное. Абсолютно всё. Лишь бы она вновь стала собой, поддразнивала его и смеялась, а не рыдала и чертыхала свою больную голову с засевшими там голосами, науськивающими убивать. И стоило ей сорвано прошептать: “Пожалуйста, ты только не оставляй меня”, – как безусловное тяготение, до этого подавляемое, окончательно себя проявило. Нет, ему не уйти. И меньшее, что он мог дать ей в эту минуту – своё присутствие. — Не плачь. Я никуда не денусь… — Но теперь ты меня ненавидишь, да? И боишься?... — еле-еле справляясь с одышкой, спросила Суока, кулаками растирая припухшие веки. — Нет, — ответил на удивление уверенно. — Не ненавижу и не боюсь. Потому что это сделала не ты... Ты другая. И я никому не скажу о случившемся. Суока непонимающе захлопала глазами и даже приоткрыла рот то ли от удивления, то ли в желании спросить что-то ещё, но Астарион остановил её коротким взмахом ладони, готовый рассекретиться, чтобы хоть на йоту унять её страдание, положив на противоположную чашу весов своё собственное. — Ты в этом не одинока. Никто из нас не одинок. Я ведь тоже не безгрешен.***
Дождливый день. Закоулок города, где Астарион чаще всего промышляет – типичное гетто. Несколько часов ожидания, и вот она – закутанная в дорогой плащ мужская фигура. Кто-то забрёл не на ту улицу. Схема проста. Тихо подкрасться, приставить к горлу нож-бабочку и забрать кошелёк. В темени закоулка его не увидеть, а капюшон скрывает белые волосы и лицо. Голос Астарион никогда не повышает, говорит с жертвами тихо. Как и в этот раз. Вот только сегодня жертва непростая. Его не должно быть здесь! Не в этой клоаке! Подобные высокопоставленные люди крутятся на самом верху, в мегаполисе, и не спускаются в трущобы. Тем более, без охраны. Но судьбе плевать на чужие ожидания, она просто ставит перед фактом, и торговаться с ней бессмысленно. — Так вот какую жизнь ты предпочёл, сбежав от меня. — Тот же скрипучий голос, режущий по ушам. Конечно, Касадор не мог не узнать своего приёмыша, даже говорящего полушёпотом. Даже после стольких лет. Пальцы, вмиг сведённые судорогой, еле удерживают нож, приставленный к горлу бывшего опекуна и вечного мучителя. Но тот, словно не боясь оружия, разворачивается к Астариону лицом и скалится в злой усмешке. — Я так и знал, что ты кончишь где-то в подворотне. Ничтожество. Астарион ёжась пятится, хочет провалиться сквозь землю, исчезнуть. Или хотя бы просто убраться подальше. Но не успевает. Капкан из пальцев сдавливает ему щёки, а из уст Заара звучит отвратительное: — Не сутулься, мальчик! Или ты забыл мои уроки? В эту секунду всё кажется нереальным. Мозг замыкает от боли, копившейся все те годы, что он жил под надзором Касадора: забитый детдомовский мальчик, рождённый ненужным, ставший приобретённым. Эта боль плещет наружу, глаза застит тьма, горло рвёт душераздирающий вопль. Астарион теряет себя под лавиной из гнева, но не пытается вернуть контроль. Наоборот – отдаётся жажде, которая ведёт его ладонь, помогая осуществить то, что он так давно представлял в голове. Зря Касадор дотрагивается до него так по-хозяйски, зря не боится. Зря думает, что Астарион по-прежнему слабый и безвольный. Продолжая кричать, он вонзает лезвие ножа в грудь Заара, ещё и ещё, глубоко, проворачивая, роняя руку на уже осевшее на землю тело бесчисленное количество раз. И смеётся. И плачет. И не верит, что освободился. Потому что от памяти нет освобождения. Спасительный шок накрывает следом. К приезду полиции, вызванной кем-то, кто наверняка слышал его вопли, Астарион так и сидит рядом с трупом на влажном от крови и дождя асфальте. Он не сопротивляется, когда его заталкивают в машину и везут в участок. Приставленный к нему адвокат умудряется его разговорить, выясняя всю подноготную поступка – то, как со стороны всем известного мецената Касадора Заара Астарион был подвержен ментальному, физическому и сексуальному насилию с самого детства – и сводит дело не к тюремному заключению, а к психиатрической лечебнице. Экспертиза без осложнений признаёт Астариона невменяемым, ибо таков он и есть, а совершённое убийство попадает под гриф “В состоянии аффекта”.***
Настолько подробно он рассказал эту историю лишь единожды – во время допроса в полиции. Даже Ратх не знал всех деталей, вынужденный опираться на показания из участковых отчётов да скупые и размытые ответы Астариона касаемо своих действий. Но теперь, когда всё было озвучено для Суоки, он внезапно почувствовал, что близок к той самой свободе – от мыслей и от прошлого. — У всех свои демоны. — Выбравшись из воспоминаний, Астарион посмотрел на неё в упор. — Может, твои пострашнее моих, но это не значит, что они властвуют над тобой безраздельно. Кому, как не мне, это знать… Всё ещё дрожа подбородком, Суока попыталась выдавить понимающую улыбку, но вышло плохо. Её лицо осталось скорбным, зато глаза окончательно прояснились, хотя там до сих пор стояла вода. Утерев нос рукавом ночной рубашки, она на четвереньках подползла к нему ближе: — Спасибо… Что пришёл, что рассказал и вообще… Ты всё сделал правильно. Такие ублюдки не должны жить. Но как же мне жаль, что сдох он уже после того, как сделал всё это с тобой… Как же мне жаль... — И, замявшись на долю секунды, уткнулась лбом Астариону в грудь, попутно заплетая ладони замком у него на пояснице. Одиночество, холод и страх перестали существовать, утонув в этом прикосновении. Несколько лет терапии, бесед с психиатрами, медикаментозного лечения – всё это блекло по сравнению с настоящей силой сочувствия и разделённых поровну горестных тайн. Руки сами потянулись к её плечам – не оттолкнуть, а впервые обнять в ответ без каких-либо противоречивых мыслей. Движение вышло деревянно-неловким, но правильным. Так долго недоступным ему и так им обоим необходимым. — Ничего. Ты… Мы справимся, — прошептал Астарион поверх её головы. — Угу, — промычала Суока, зарываясь носом в брешь из расстёгнутых под ключицами пуговиц его пижамы и снова начиная плакать. Но он знал, что в этот раз плакала она от облегчения, которое передалось ему воздушно капельным путём, впиталось в кожу вместе с её горячими слезами и сквозь решётку рёбер проросло неведомым Астариону чувством.