ВСЕ СОЛНЕЧНЫЕ ДНИ

      Чонгук       Настоящее       Утром следующего дня я еду в офис в прескверном настроении. Мне снова снились кошмары, после которых я уже не смог уснуть. Лежал в постели и думал о событиях дня, и о том в какой непосредственной близости я оказался от разгадки утерянных воспоминаний. Всего одна стена делит настоящее и прошлое, и только один единственный ключ способен ответить на мои вопросы.       Томик Достоевского обнаруженный за тумбочкой, теперь лежавший на пассажирском сидении, овладел моим вниманием. Русская классика никак не вяжется с моими литературными предпочтениями, а неаккуратные невнятные пометки на полях книги, сделанные не моим почерком лишний, раз подтверждают мои сомнения о том кому на самом деле книга принадлежит. Ещё одна загадка, а быть может подсказка, с которой я не имею понятия что делать, оказалась в моих руках.       Сон о незнакомом парне никак не идёт из моей головы. Фотография сильно пострадала, и образ в моей голове невнятно складывался с присутствующим на нем человеком, не давая мне никакой ясности. Парень из сна и парень со снимка может быть, как одним, так и разными людьми. Я стараюсь прислушаться к ощущениям, но они снова погрузились в глубокий сон.       В офисе я неохотно приветствую сотрудников, а также нанятую для меня отцом помощницу. Разумеется, я понимаю с какой целью мой отец так озаботился этим, потому что он не делает, ничего не имея на то причин. Согласившись на мой отъезд он так и не смирился с утерянным надо мной контролем. Если отец чего и хочет так это знать обо всех моим передвижениях, с чем прекрасно справится моя новая помощница. Я подумываю уволить ее и нанять другую, подходящую под мои критерии девушку (в первую очередь, не докладывающую обо мне отцу), но так так как времени на это у меня нет, а отцу ничего не стоит проделать то же самое со следущей помощницей, я действую иначе.       - Сколько мой отец вам платит? – холодно спрашиваю я, пригвождая хрупкую блондинку взглядом. – Неважно. Я буду платить вдвое больше, если вы, госпожа Хан, не будете делать то что он от вас требует.       Она не отвечает, а ее надменный прищуренный взгляд, хладнокровно сопротивляющийся моему, непоколебим. И только лёгкая улыбка, заинтересованно коснувшаяся ее губ, отличает ее от ледяного булыжника.       - Я сделаю все что в моих силах, господин Чон, - говорит она ровно, немного склонив вперед голову.       - Если вы хотите сохранить эту работу… - сильнее давлю я. – Я хочу все или ничего. Назовите вашу цену или уходите.       Она остаётся. Само собой, доверия к этой дамочке у меня нет, поэтому я прописываю новые условия в договоре найма, обещая засудить ее со всеми вытекающими, в случае его несоблюдения.       Весь день я занимаюсь изучением бумаг, отправленных отцом. Завтра придётся ехать в холдинг сотрудничающей с нами строительной компании для решения юридических вопросов вызванных в связи со сносом нежилого здания.       - Это в Итэвоне, - говорит отец, в своей собственной манере относиться ко всем, включая собственную жену и сына, как к дерьму.       - Я знаю. Я видел бумаги, - раздраженно говорю я, сжав в кулак свободную руку. – Тебе необязательно звонить мне ради такой ерунды. Я ведь не идиот.       - Это крупный клиент, Чонгук. Не опозорь меня, - гаркает он.       - Я позорю тебя просто дыша, - не содержавшись говорю я, каким-то образом сохраняя остатки спокойствия. Отец как всегда бросает трубку ничего не прощаясь.       Работа отвлекает меня, но полностью не заглушает рой мыслей в моей голове.       Вечером по дороге домой, я еду мимо реки Ханган. Тёплые воспоминания о первых курсах своих студенческих лет внезапно накатывают на меня, я с грустью улыбаюсь, думая о старых друзьях и наших прогулках по набережной. Остальные годы учебы вероятно были также насыщенны глупостями, ошибками и весельем, и я сожалею что ничего не помню и даже мысленно не могу вернуться в те не обремененные сложностями времена. После выпуска все изменилось. Не только моя амнезия и особенности взросления, но и разные цели развели нас по разным дорогам. Хосок нашёл себя в киберспорте, Намджун имеющий пристрастие к науке начал с нуля и пошёл изучать нейробиологию. А я… я стал тем, кем мне сказали быть.       Я закупаюсь продуктами и дома готовлю себе ужин. Впервые за долгие месяцы оставшись один на один с собой, я наслаждаюсь ненавязчивым ощущением одиночества. Оно мне не враг, а скорее добрый сосед, с которым мы приятно сосуществуем. Я начинаю привыкать к квартире, единственному месту способному стать для меня настоящим домом. Умиротворяющая тишина отдаёт чем-то родным, успокаивающим после долгих месяцев давления со стороны родителей и Рэйчел. Только сейчас я понимаю насколько нуждался в уединении.       Томик Достоевского сопутствует мне на протяжении всего дня. Я думаю о нем постоянно. Загадочность его появления не даёт мне покоя, но несколько вещей мне достоверно известно. Книга не принадлежит мне или кому-то из моих близких. Почерк не соответствует ни одной знакомой мне личности, а все, кого я знаю, как и я, не имеют тяги к подобному чтиву. Могла ли книга оказаться за тумбочкой задолго до моего появления в этой квартире я не знаю. Случайным образом я мог ступить на ложный след и нет никаких вариантов убедиться или опровергнуть это предположение.       Я ужинаю в гостиной, сидя на полу перед диваном. Торшер тускло освещает кофейный столик и часть комнаты своим янтарным свечением. Тихо. Очень тихо. Фотография и книга лежат на столике, являясь моему прямому задумчивому взору. Две улики, прямо или косвенно связанные между собой.       Твоя ли это книга? Мысленно обращаюсь я к человеку на снимке.       Я смотрю в сторону, ставлю тарелку на стол и иду к привлекшему мое внимание книжному стеллажу из темного дерева, заполненному в основном учебной литературой, которой я пользовался в университете. Учебники по экономике, конституционному, налоговому и трудовому праву, философии и многим другим предметам занимают большинство полок, и только несколько из них отведены под научную фантастику и художественную литературу, знакомую мне. Я обвожу пальцем корешки, читая названия произведений и вспоминая их содержание. Не знаю, что именно я ищу, но я продолжаю это делать, не отдавая себе отчета.       Стивен Кинг. Жюль Верн. Анджей Сапковский. Джордж Р. Р. Мартин…       Лев Толстой. Анна Каренина. Я одергиваю руку, точно обжегшись, отступив на несколько шагов назад, продолжая читать названия книг одним только взглядом, натыкаясь ещё на несколько книг Толстого, Булгакова и Чехова.       Я утыкаюсь лицом в ладони, имея смутное представление происходящего. Они не мои, книги точно не могут принадлежать мне. Или я сошёл сума за те два года и полюбил русскую классику, ненавистную мне прежде, или кто-то другой оставил книги здесь. Но кто? Рэйчел? Невозможно. Собранная библиотека в нашем доме была написана не ранее года нашего рождения, а мы не раз высказывали своё мнение по поводу классических произведений зарубежной литературы. Не негативное, скорее она просто нам не подходила и казалась непонятной.       Я взялся за потрёпанный корешок Мастера и Маргариты и потянул на себя. Непонятное чувство скорбящей пустоты отразилось в груди, но я игнорирую ее, списывая на вполне объяснимую причину. Я медлю прежде чем раскрыть книгу, но почти уверен в том, что в ней найду: заметки, написанные неровным почерком, а также цветной выделитель, отмечающий цитаты или выборочно слова. И все же я удивлён оказавшись прав.       - Кошмар. – Возмущаюсь я себе под нос, листая испорченные страницы и придаваясь ужасу. Для аккуратного меня, подобное обращение с книгами – высшая степень неуважения к ней.       - Мысли и ощущения от прочитанного забываются. Я записываю, чтобы помнить… - где-то за моей спиной, а может в моем воображении, глухо поясняет голос. Я, резко оборачиваясь, роняя книгу на пол. Но в комнате никого нет. Только я и мое безумие.       Нет, я точно схожу с ума.       Я доедаю остывший ужин, мою посуду и иду в комнату, прихватив с собой фотографию, с которой не расстаюсь, томик Достоевского и книгу Булгакова, остальные оставив на потом. Последнюю я листаю, лёжа в постели, не столько вчитываясь в отмеченные предложения, сколько в написанные от руки заметки. Неровный размашистые почерк абсолютно идентичный выведенному в томике Достоевского.       Черт, а если…       Я беру фотографию и переворачиваю. Обрывок фразы, не имеющей никакого смысла в неполном своём предложении, написана той же самой рукой. Несмотря на очевидность данного факта, мне требуется немного времени для осознания. Мне сложно сосредоточиться. Переполненный впечатлениями своего открытия, я неосознанно прикусываю нижнюю губу до ощущения металлического привкуса на языке – вкус крови отразился на самом его кончике. Я не помню этого человека, но его призрак неумолимо следует по пятам, давая крошечные подсказки о своём присутствии в моем прошлом. Но я вспомню, и теперь я уверен в этом сильнее, чем прежде.       Той ночью я снова сплю плохо. Мне снится призрачный образ незнакомого мужчины не имеющего лица, но очень похожего на парня со снимка. В моем сне он бродит по квартире в своей полупрозрачной оболочке, совершая обыденные вещи, равномерно обитающего этой квартире жильца: пьёт кофе в гостиной, выставляет книги на полках, берет еду из холодильника… И я просыпаюсь в какой-то степени ощущая его присутствие и немного огорчаюсь оказавшись один. Но если он был здесь, жил, ел, спал, то я должен найти и другие следы его присутствия.       Утром меня будит звонок мобильного. Кое-как разлепив глаза, смотрю на время - половина седьмого.       - Да, мама, - хрипловатым голосом спрашиваю я, прижав два пальца к глазам. – В чем дело? Зачем звонишь в такую рань?       - Тц. Что значит, зачем звонишь? – принялась возмущаться она. – Я твоя мать или кто? Ты не рад меня слышать?       Я тихо прорычал, глядя в потолок с немой тирадой, существенно состоящей из ругательств, обращаясь к тому, кого все зовут богом.       - Конечно рад, - солгал я, ещё не совсем отойдя от сна. – Но к чему весь этот разговор, если он не требует срочности.       В трубке послышались сигнальные гудки и звук проезжающего автомобиля.       - Я в Сеуле, - спокойно говорит она, всего за секунду по ощущениям окатив меня десятком литров ледяной воды. – Где ты остановился? Я приеду к тебе немедленно.       Я теряю дар речи, шевеля губами как выбившаяся на мель рыба. Я сажусь в кровати, прижав ладонь к лицу, слишком раздражённый для продолжения беседы.       - Где ты сейчас? – на удивление ровно спрашиваю я. – Я сам к тебе приеду.       Я прихожу в ужас представляя, как моя мать переступает порог моей квартиры, по-хозяйски расхаживая в ней и упрекая меня в каждой мелочи не соответствующей ее вкусу и стандартам. Всего за сутки это место стало для меня большим домом, чем комната, в которой я провёл все детство и подростковый период. И я не стану делиться им с человеком, способным так легко все разрушить.       - Но… - удивленно протянула я, вероятно сжав губы в одну тонкую линию, насколько я могу предугадать ее реакцию. – Я думала ты примешь меня…       Я беззвучно возмутился, натягивая брюки и подыскивая рубашку.       - Обычно люди предупреждают о своих визитах, а не грянут без предупреждения, - упрекаю я мать, ничуть не жалея об этом. – Извини, но я не готов к гостям.       - Я твоя мать. У меня есть все права являться к собственному сыну, когда мне вздумается.       - А я имею право отказать тебе в этом, - прыскаю я. – Не делай так больше. Скинь геолокацию. Я скоро буду.       И я делаю тоже самое, что делает мой отец, кладу трубку без всякого чувства сожаления.       Примерно через сорок минут я вхожу в кафе «Моритель», в котором от безвыходности моя мать спасается от сурового холода. Она сидит у окна, беседуя с некой пожилой дамой, нисколько не скучая в мое отсутсвие и вполне отлично проводя время.       - А вот и он, - радостно восклицает она, со всей своей грация, вставая из-за стола и широко расставляя руки, готовясь меня обнять. Вернее, принуждая, поскольку в нашей семье объятия не частое явление. Но раз уж на нас смотрят, ничего другого ей не остаётся.       - Здравствуй, мама, - говоря я, коротко и неловко обняв ее.       - Чонгук, это госпожа Кан, - поясняет моя мать, представляя меня пожилой женщине, вставшей возле нас. – Мы только что познакомились. Иногда госпожа Кан завтракает здесь. И я… по воле случая оказалась в этом… очаровательном заведении.       Я недобро улыбаюсь ловко подобранным словам мамы, уклончиво использованным в нынешней ситуации. Случаем она называет меня, неблагодарного сына, не впустившего к себе домой. А очаровательное заведение скорей всего означает отвратительный гадюшник, в котором даме ее положения стыдно к чему-либо прикасаться.       - Доброе утро, госпожа Кан, - отвесил я вежливый поклон, добродушного вида старушке.       - И мне. – Улыбнулась она, собирая морщинки в уголках глаз. - Мы как раз говорили о ее двоюродной племяннице… - воодушевлённо начала мама, коршуном вцепившись в мой локоть. – Очень славная девушка. Учится в Гарварде…       Я тяжело вздыхаю, не столько раздраженно, сколько устало. Где бы мама не оказалась, она всегда найдёт с кем меня сосватать.       - Ты снова за своё? Хватит, – прорычав перебил ее я, сжав переносицу двумя пальцами. Однажды у меня не хватит терпения для этой женщины. – Будь она хоть королевой чертовой Испании, мне плевать. Ты идёшь?       - Но мы не закончили… - возмутилась она, глядя на старушку изумленными глазами.       Она должно быть издевается. Я держу эмоции при себе, но с каждой ее выходкой, контролировать себя становится труднее.       - Тогда оставайся, - ровно говорю я, исчерпав целую цистерну своего терпения за эти несколько минут. Я смотрю на часы на своем запястье. – У меня много работы. Отец требует отчёт к обеду, а меня ждут еще в нескольких местах.       Несколько секунд я смотрю на маму, ясно давая понять о своих намерениях, в которые не входит ожидание. Мама никогда не знала цену чужого времени и начинать не собирается.       - Иди, дорогая, - отпускает ее госпожа Кан, порывшись в сумочке, притягивая маме визитку. – Если будешь в городе, позвони. Выпьем кофе и поболтаем.       На улицах Сеула вовсю идут приготовления к Рождеству. Рабочие украшают здания и развешивают гирлянды, а снегопад придаёт атмосфере истинное рождественское настроение, кажется, касающееся каждого кроме меня. Мама идёт рядом, обиженно поджав губы и глядя куда угодно, только не на собственного сына. Разумеется, мое поведение ее расстраивает, а я устал пытаться ей угодить.       - Прошу, не делай так больше. Не приезжай без предупреждения. Я этого не люблю, - говорю я, шагая по хлюпающему под ногами влажному снегу.       - Я волновалась, - оскорбленно объясняет она, демонстративно избегая моего взгляда. Словно ее беспокойство как-то оправдывает ее нежданный визит. – Разве это преступление?       - Мы виделись позавчера. И за это время, смею тебя огорчить, ничего не изменилось. Я жив, здоров и абсолютно счастлив…        «Оказаться подальше от всех вас», едва не срывается с моих губ.       - Если бы ты чаще звонил, - начинает она. – Мне не пришлось бы проделывать весь этот путь, чтобы убедиться в этом.       - Чем займёмся? – игнорирую ее обвинения я, не желая развивать конфликт.       - Я хочу видеть, где ты живешь, - убежденно в своих намерениях говорит она.       - Не сегодня, – не менее уверенно отвечаю я, наблюдая как меняется выражение ее лица по мере каждого отказа ей. – Я не в настроении для экскурсий.       - Я тебя не узнаю, - нахмурилась она, всем своим видом взывая к чувству вины. – Ты не был таким прежде.       - Каким таким, мама? – вздыхаю я, ожидая следующей тирады о том насколько я отличаюсь от той покладистой версии себя к которой они с отцом приложили руку.       - Отстранённым, холодным, неуважительным… - с чувством отвращение давящим на вину, произносит она.       - Тебе виднее. – Безразлично отвечаю я.       Сейчас мне не в чем ее упрекнуть. Она права, я изменился, и это произошло задолго до аварии. Я могу не помнить этот переломный момент, но ощущения не лгут, и я слепо доверяю им. Родители и Рэйчел выкроили из меня безвольную куклу, приписали качества, которыми я обладал прежде или не обладал вовсе, надеясь на мою слепую веру в их убеждения и правду. Но сам того не зная, я сопротивлялся, ведя внутреннюю борьбу сперва с самим собой, а затем и с ложью, сыпавшуюся на меня точно пепел моей истинной сущности. Но я выстоял и продолжу борьбу за скрытую от меня истину.       - Скажи правду, у тебя кто-то есть? – спрашивает мама, кутаясь в бежевое кашемировое пальто. – Ты поэтому расстался с Рэйчел? Я встречалась с ней, бедная девочка убита горем…       - Не начинай, - прошу я. – Умоляю, хватит лезть в наши с Рэйчел отношения. Оставь ее в покое, и меня заодно.       - Тц, - издаёт она единственный звук, демонстрирующий степень ее возмущения и на том обсуждение заканчивается. Но надолго ли.       Несколько минут мы идем молча, и каждую секунду я ощущаю незримое материнское осуждение. Я подумываю ненавязчиво спросить ее о коробке, но счёл настроение неподходящим, учитывая, как внезапно она нагрянула и то как я к этому отнёсся. Нет, такой разговор требует подходящего времени.       - Когда ты вернёшься домой? – спрашивает она холодно. Имей ее слова немного мягкости и заботы, возможно мое сердце дрогнуло под ощущением материнской любви. – Кому и что ты пытаешься доказать, Чонгук? Если это из-за отца…       Огонь ярости зажегся между рёбер, старательно пробираясь наружу, но мне быстро удаётся его погасить, напомнив себе с кем я имею дело. Моя мать не прошибаемая женщина, нет того способа донести до неё информацию и быть уверенным, что она все поняла. Пустая трата энергии, да и только.       - Я не вернусь, мама, - с нажимом произнёс я. – В Сеуле полно работы. Отец одобрил мой перевод. Я только приехал.       По ее лицу я понял, она осталась не убеждена. А это означает, что она так и продолжит ездить туда-сюда, вторгаясь в мою личную жизнь. Мне следует найти более убедительную причину, которая без посягательства матери позволит вести спокойный и уединенный образ жизни здесь в Сеуле. И пусть сама мысль об этом мне не слишком приятна, но сказав то что она хочет услышать, на какое-то время это может отвлечь маму.       - Мы с Рэйчел расстались. Дай мне немного пространства. Сеул большой город, здесь полно девушек…       - Так вот в чем дело. Тебе нужно… - не дала мне договорить мама, прикрыв пальцами рот и тихо рассмеялась. – Я поняла. Ты прав. Конечно, ты прав… Вы с Рэйчел столько были вместе и теперь ты собираешься «наверстать упущенное» …       - Не называй это так, - сказал я, ощутив себя невероятно глупо говоря об этом.       - А что в этом плохого? – приободрившись сказала она. – Ты молодой и привлекательный молодой мужчина. Уверена, девушки так и липнут к тебе…       Никто ко мне не липнет, хотелось сказать мне, но я сдержался. Вместо этого просто произнёс:        - Ага, вроде того.       Мне остаётся только надеяться, что этот разговор немного ослабил прыть матери и она найдет чем заняться помимо прямого вмешательства в мою жизнь.       Мы ещё немного прогулялись, после чего я посадил маму в ее машину, и водитель повёз ее домой. Я испытал немалое облегчение, когда ее автомобиль скрылся за поворотом и умчался своей дорогой.       День прошёл продуктивно и стремительно. Сделка сложилась в лучших от неё ожиданиях и не смотря на очевидные недовольства отца, которыми он сыпал на регулярной основе, я остался доволен. Клиент пошёл на все предлагаемые условия и дал согласие на дальнейшее сотрудничество.       Вечером я снова возвращаюсь дорогой ведущей вдоль набережной, любуюсь видом и закатом. На душе какая-то лёгкость, непонятно чем вызванная, но столь приятная и умиротворяющая. Спокойная гладь воды напомнила мне о моем сне, и я маяке. Я так и не смог определить является то видением или сном, но чем бы оно не являлось, оно несёт в себе значение, определить которое я пока не в состоянии.       За ужином я ищу в интернете данные о маяках Южной Кореи, располагающиеся как вблизи, так и в дальности от Сеула. Если верить сну, то маяк уже давно списан и не несёт никакой рабочей деятельности. В какой-то момент безуспешных поисков мне хочется начать биться головой об стол, не видя никаких перспектив в подобной глупости. Возможно, я ищу нечто, что никогда не существовало.       Я беру с полки очередную книгу, оставленную там не мной. На страницах я снова вижу тот же самый почерк, касаюсь кончиками пальцев неровных завитков, мысленно обращаясь к их автору ища ответы на интересующие меня вопросы.        «Любовь сгубила столько душ, но мы с надеждой продолжаем бежать навстречу ее пулям. Надежда – это и есть любовь?», гласит одна из выносок.       Я не знал ответ на этот вопрос.