❦❦❦
Растительность на лице — гордость любого пацана, а если она ещё и густая, то вообще пýшка-гонка-самолёт, правда, в такую жарищу повышенная волосатость комфорта не добавляла, а наоборот — страшно чесалась и требовала лезвия. Антон впервые избавился от пушкá над верхней губой лет в четырнадцать, а потом ходил во дворе гордым индюком, мол, вот такой я до хрена взрослый уже, мне даже батя станок с опасным лезвием подогнал. Только последствия тех манипуляций были плачевными — на роже (а именно ею лицо и стало) повылазили прыщи, да и бриться следовало осторожно, чтобы порезов не было. Отчим не смеялся, а просто снабдил его аппаратом попроще, одноразовым, и строго-настрого запретил пользоваться им ещё в каких-либо местах. Каких — Антоха сначала не понял, а когда дошло, чуть от стыда не сгорел. Теперь же он умело лавировал подаренным мамой «Джиллеттом», пены побольше намазал, чтобы как Дед Мороз, сам додумался и кремом от красноты пользоваться, он же взрослый уже, в конце концов. Да ни черта эти мысли не отвлекали от дворового инцидента! Антон уже и намылся до блеска, ногти остриг так аккуратно, что едва в девчачьи не превратились, смотрел на своё отражение в зеркале и видел только беспокойные зеленющие глаза с каким-то лихорадочным блеском, будто в них вспышки фотоаппаратов отражались. Подумаешь, ну не отвоевал он злосчастную бутылку, с кем не бывает. Подумаешь, застукали его за фотографированием, да и вообще ничего постыдного он не сделал, все во дворе могли догадаться, что попадут в кадр. Подумаешь! Жара так напекла голову, что пришлось срочно ретироваться. Во всём была виновата именно она. И в дебильном ощущении, когда синей панамке пришла идея какие-то там зажимы разжимать. Не было у него их, Антон же не старпёр, а вот этот недоакадемик — вполне, вот и ищет свои недуги в других, падла сибирская. И чего ему Омске не сиделось? Жил бы там себе поживал, буженину на завтрак ел, на медведя охотился, стучал бы по своей рухляди назло соседям, а не Антону, каждое чёртово утро. У тебя тут какой-то зажим, чувствуешь? Чувствовал Антон лишь накатывающее раздражение, какое бывает от звука пенопласта по стеклу или когда случайно задеваешь зубами махровое полотенце — отвратительная судорога летит по всему телу, и хочется скорее её прекратить, но мозг назло это ощущение отголосками посылает, чтобы ты уж наверняка прочувствовал всю его мерзкую гамму. Эту самую гамму ощущал Антон от вспышек воспоминания холодных пальцев на коже в массирующих движениях, непривычных, инородных даже, так к пацанам не прикасаются ни академики, ни врачи, ни другие пацаны. Смыв с себя пену окончательно, Антон решил, что от бесконечного самоанализа его может спасти хорошенькое свежесорванное молодое яблочко, но так сильно он никогда не ошибался. Стоя на кухне полубоком, Арсений впился зубами в сочную красную мякоть и откусил. Сок тёк по подбородку, но Арсений будто не замечал этого, хохотал над фразой мамы, а капли ползли по тронутому загаром телу от ключиц, рисуя линии по груди к впалому животу. Антон уже не понимал, хочет ли яблоко на самом деле или было бы неплохо где-нибудь раздобыть сугроб, чтобы в него прыгнуть с разбегу и охладить взбунтовавшийся мозг. Синий цвет арсеньевской панамы с каждой выстраданной секундой отпечатывался буквально на сетчатке. Антон больше не стремился разгадывать какие-то там поведения или загадки, он просто хотел глотнуть воды, желательно пару литров (ведь Арсений не дал ему допить), и унестись навстречу прохладному Финскому заливу до самого вечера, только бы не видеть эту елейную физиономию. — Яблочко? Арсений повернулся к Антону лицом, протягивая самое большое из тех, что лежали в корзинке. Только из-за присутствия мамы Антон не ответил рифмой на буквы «ху», вместо этого схватил наполовину пустую бутылку воды и, развернувшись, метнулся через нитяные шторы. К сожалению, скорость не рассчитал и отхлестал себе зад крупными бусинами. Путь за футляром фотоаппарата и до велосипеда был смазанным, похожим на вид из окна машины в дождливую погоду. По педалям Антон попал не сразу, едва не помял мамины кусты клубники, когда выезжал, но не прекращал торопиться, подгоняемый полнейшим непониманием собственных реакций то ли на яблоки, то ли на жару, то ли на Арсения. Его он не понимал абсолютно точно. Бескрайнее зеркало залива, куда Антон долетел почти со скоростью самолёта, мигом забрало всю тревогу. Она будто обрушилась на песок, просачиваясь в крохотные кварцевые частицы, и проросла глубоко под землю. Антон покатил велосипед до своего места, где не было никого, кроме горланящих вдалеке чаек. Давно спиленное дерево служило сиденьем, куда Антон и приземлился одним тяжёлым плюханьем. Золотой солнечный свет практически всегда выступал основным элементом всех его летних фотографий, только проблема заключалась в том, что окрестности своего пятачка Антон давным-давно запечатлел на фото, а повторяться было равносильно творческой смерти. Камеру он с собой взял скорее на автомате, нежели от необходимости. Сделав пару глотков из бутылки (еле вытащив её из багажника велосипеда), Антон сбросил с себя одежду, оставшись в одних трусах в клетку, и решил, что окунуться в воду с головой точно поможет сполоснуть мозг. Всегда помогало.❦❦❦
Листва мелко шелестела на ветру, успокаивая своей тихой мелодией. Антон подпёр подбородок рукой, разглядывая двор, окутанный полумраком. Свет из окон и уличного фонаря проделывал крупные дыры, рассеивал черноту мягким персиковым градиентом. Антон обожал ужины на даче, когда казалось, что еда приобретает исключительные оттенки вкуса, аппетит становится лишь сильнее, а разговоры — искреннее. Быть может, тому способствовала компания или сверчки, но в этот самый момент Антон был безмерно счастлив находиться в кругу семьи и наблюдать, как хлопочет с ужином мама, слушать рассказы отчима обо всём на свете, впитывать каждое слово. Не то чтобы Антону повезло, что жизнь в семье академика и домохозяйки не привносила в существование тургеневских страданий, но Антон был благодарен за то, что его богатство в этом, а не в материальных ценностях, коими грешили многие ребята из его окружения. Улыбнувшись своим мыслям, Антон взял упавший с яблони листок и стал крутить его пальцами. В детстве он часто собирал их в гербарии, которые они долго клеили с мамой в целые картины или вкладывали в книги, чтобы потом, спустя время, открыть страницу и вспомнить, что было в тот день. — Антош, позови Арсения к нам, — попросила мама, раскладывая тарелки на столе. — А он слинял куда-то, — фыркнул тот, роняя листок на землю. Морок безмятежного счастья мигом развеялся, когда перед Антоном возникла картина злополучного бадминтона и его последствий. У воды Антон проторчал часа три, не меньше, и просидел бы ещё дольше, не предай его собственный желудок, выдававший арии голода настолько громкие, что чайки могли спокойно Антона подкармливать из жалости. С Арсением они пересеклись у ворот, даже не переглянулись, будто и не знали друг друга. Тот сменил панаму на красную. — Вам не кажется, что он ведёт себя заносчиво? — неожиданно для самого себя спросил Антон и запихнул в рот сразу два куска докторской колбасы. — Что ты имеешь в виду? Мама поставила блюдо в центр стола и посыпала варёную картошку свежим зелёным луком. Рот наполнялся слюной. — Все эти его графские замашки, «добрые утры», «добрые вечера», кто вообще так разговаривает? — Ну вот Арсений и разговаривает, — улыбнулся отчим и цепанул ломтик селёдки остриём вилки. — Звучит как напыщенный индюк. — Я думаю, что он очень стесняется, — произнесла мама и сделала глоток вина из бокала. — Омск и Петербург, даже область — разные вещи. Мне кажется, что в конечном итоге вы подружитесь. — А что если мы наоборот друг друга возненавидим? Такая перспектива радовала Антона куда больше, чем возиться с его панамшеством на почве приятельства, обмениваться какими-то секретами, письма друг другу писать. Не нужен Антону был никакой омский друг, ему и Димки хватает. — Я так не думаю, бельчонок. Улыбка мамы всегда действовала на Антона успокаивающе. Казалось, она может остановить все противоречивые споры, беспокойства, избавить от страхов, дать надежду, что всё пренепременно наладится. Антону было интересно, откуда мама знала столько всего мудрого, ведь дело было даже не в возрасте и жизненном опыте, Антон за свои восемнадцать тоже наворотить всякого успел. Мама обладала той самой дальновидностью, даром предвидения даже, однако именно эти предсказания Антону не очень-то нравились. Колбаса быстро сменилась селёдкой, вызвав гаденькое сожаление, что господина недоакадемика здесь нет. Антон бы с особым удовольствием чавкал перед ним и делал всё возможное, чтобы запах ненавистной Арсению рыбы распространялся как можно сильнее. — Смею предположить, — отчим вращал вино в бокале и внимательно смотрел на багровые разводы, — что ты так реагируешь с непривычки. Но иногда стоит выходить за рамки своей рутины, чтобы узнать что-то новое. — Я бы вообще не хотел что-то менять, — честно признался Антон. — А зря, — под густыми усами отчима появилась улыбка. — Когда мы с мамой решили съездить в Индию, практически ничего о ней не зная, риск встретиться с чужой культурой и невзлюбить её был очень высок. Первое время мы относились к их мироощущению странно, не понимали, откуда в них духовность при той бедности, которая окружает их каждый день. А потом мы подружились с несколькими людьми и поняли, что всё непонятное таковым является ровно до момента, пока ты сам не перестанешь считать его пугающим. И вот тогда наше путешествие заиграло красками. — Вот, знаешь, па, ты очень умный человек, самый умный из всех, кого я когда-либо встречал, но порой ты такими сложными предложениями разговариваешь, что я сути даже не понимаю, — хохотнул Антон, зачесав кудри на затылок, но они всё равно непослушно спадали на лоб. — Ты ещё молод, — улыбнулся Сергей. — Ой, да не заводи ты опять эту шарманку, а. Старый пердун Арсений мне так и не сказал, сколько ему лет. Вот вы знаете? — Знаем, — хором ответили родители. — И школько? — горячую картошку приходилось остужать дыханием, хотя по итогу это всё равно приносило мало пользы, и язык ошпарило высокой температурой. — Сам у него спроси. Под тихий хохот мамы с отчимом Антон потерял всякое желание с ними разговаривать, потому что всё равно будет чувствовать себя несмышлёным ребёнком, хотя они никогда не принижали его умственных способностей. Доев ужин, Антон вернулся к ним с фотоаппаратом и щёлкнул последний кадр на плёнке, не сильно надеясь, что хватит света для чёткого портрета. Ему не терпелось узнать, какие кадры вышли в этот раз. Перспектива проторчать в Красной Комнате до самого рассвета дарила надежду, что время пребывания в одном пространстве с Арсением снизится до нуля, а значит, никаких тебе больше загадок, только успевай кофе варить, чтобы случайно у фотоувеличителя не уснуть. Это для фотографа абсолютно непозволительно.