❦❦❦
Лучший способ отвлечься от навязчивых мыслей и чувства вины — рисовать абсурдно скучную, до скрежета зубов идеальную голову скульптуры Микеланджело. Несмотря на то, что в наушниках кассетного плеера играла далеко не привычная солянка записанных с радио песен, а испанские романтичные мотивы Энрике Иглесиаса (мама его обожала и прослушала альбом почти до зажёванной плёнки), — в совокупности план работал, и позорный эпизод в ванной как-то даже забылся. Огромная чёрно-белая фотография лежала на траве, а Антон грыз кончик карандаша, проводя очередную линию в построении и не понимая, где потерял миллиметр и почему геометрия снова съехала влево. Откровенно говоря, от изображения неизвестного мужика в пятидесятой попытке воссоздать его на бумаге уже подташнивало, но выбора не было — экзамен сам себя не сдаст, а на одном знании русского языка и литературы далеко не уедешь. Рыжий хвостатый помощник оставил попытки выклянчить поглажки, хотя по скромному мнению Антона Булочка получил достаточно пятиминутной любви и даже мурлыкал. Очевидно, в доме он рассчитывал получить ещё одну порцию, но за громкими испанскими строками в наушниках стук печатной машинки слышно не было. Цель достигнута. Антон выравнивал овал лица и находился в состоянии, близком к тому, чтобы вместо глазниц нарисовать два треугольника с косыми зрачками и послать это занятие далеко и надолго. Все начинающие академические художники мира наверняка согласились бы, что нарисовать зеркальный глаз — задача уровня бога, особенно если ты стремишься сделать его чётко по размерам и задачам университетского испытания. В песне Энрике пел что-то про ложь (если, конечно, отчим не обманул со смыслом и там на самом деле упоминалась развороченная ударами голова), но музыка бодрила ритмом, пальцы постукивали в такт, в целом добавляя динамики в штрихи. Чего Антон не ожидал увидеть, так это чужих босых ступней, утопающих в скошенной траве. Черканув карандашом над переносицей, он с досадой выругался, но снимать наушники не торопился, будто они были последним оплотом между ним и реальностью, где Антон не желал находиться даже минуты рядом с теперь уже севшим на корточки Арсением. Нехотя подняв взгляд, Антон увидел, как тот постукивает себе по ушам, мол, сними лопухи свои, и снять всё-таки пришлось. — Я не знал, что ты рисуешь, — с любопытством в голосе произнёс Арсений и чуть наклонил голову, чтобы рассмотреть рисунок под нужным углом. — Да ты многого обо мне не знаешь, — бесцветно ответил Антон и опустил ободок наушников на шею. — Ты не рассказываешь. — А ты не спрашиваешь. — Это хобби? Арсений приземлился рядом без какого-либо разрешения, хотя в целом не то чтобы на это требовалось его спрашивать, но Антон всё равно ощутил дерущую внутренности волну раздражения. — Ни один человек в здравом уме не будет рисовать башку Давида, потому что хочет. — То есть под «я не бакланю» ты имел в виду это? Антон упрямо не поворачивался к Арсению лицом, пытаясь сконцентрироваться на том, какую линию стоит стереть без ущерба основной композиции, а при всех преимуществах привезённой из Чехии клячки, та могла зацепить лишнее, даже если лепишь из неё максимально тонкую форму. — Именно это я и имел в виду. — Готовишься к поступлению? — Да. Арсений аккуратно коснулся бумаги указательным пальцем, но ничего не размазывал, а будто старался ощутить шершавость для ещё большей наглядности. Его движения были плавными, осторожными, как если бы он гладил дикое животное, которое вот-вот убежит от испуга. Антон себя этим зверьком и чувствовал, жалея, что уже долил в кастрюлю воды и здравого повода слинять у него попросту не нет. — Мне очень нравится твоя старательность, — прокомментировал Арсений, убирая руки от рисунка. Если это был комплимент, то его красоты Антон не оценил совсем, потому что подобными словами что-то вызывающее чувство прекрасного или приятного люди не комментируют. С другой стороны — это же Арсений, куда уж там стандартную похвалу отвешивать, нужно ведь, чтобы было как-нибудь эдак, побесить заодно, как приятный бонус. Волевое и воистину гениальное решение пришло молниеносно, к тому же создало перспективу избавиться от компании на ближайшие полчаса точно, а там и водичку в кастрюлю можно долить, иначе мама откусит голову за сгущёночный взрыв. А лучше бы откусила Арсению. — Благодарю, — спокойно ответил Антон и даже выдавил из себя что-то похожее на улыбку. — Какая часть лица даётся тебе проще всего? Арсений произнёс фразу так быстро, что времени подумать у Антона не осталось. Он так же резко сказал: — Губы. И замолчал. Молчали они оба, одновременно перевели взгляд друг на друга, отчего немой вопрос повис в воздухе, Антон так точно подумывал узнать, на кой чёрт этому панамочному чудиле вся эта информация, а когда Арсений открыл рот и произнёс: — Нарисуешь мои? — Антон едва не сломал карандаш пополам. Ему вот эти вещи не нужны были совершенно, как не нужна была и мгновенная рефлекторная реакция — Антон перевёл взгляд на рот Арсения и тут же отвернулся. Не хотел Антон рисовать эти сухие, разрезанные улыбкой губы, смотреть на них — не хотел тем более, представлять себе чего-то там — особенно сильно сопротивлялся, но рука уже перевернула лист, начертила прямоугольник, разделив его крестом, чтобы отключить мозги и думать как художник. Круг верхней губы, пересечение двух кругов — нижней, дышать носом, как буйвол, свериться, соблюдены ли пропорции, добавить теней, немного раскрыть, как будто губы — только что проснувшиеся цветы. И не встречаться взглядом. Ни в коем случае не встречаться взглядом. — Твои губы рисовать сложнее, — признал Антон. — Почему? Арсений слегка откинулся и упёрся раскрытыми ладонями в траву. — Потому что они у тебя неидеальные. Он не вкладывал в свою фразу что-то обидное, но Арсению она точно не понравилась — пальцы сжали травинки. Антон старательно делал вид, что исправляет уголки рта, добавляя лёгкую тень и им — те мигом ожили. — Сколько же в тебе спеси и хамства, всё-таки, — как-то грустно усмехнулся Арсений и повернул голову в сторону шелестящей листвы яблони. — А я тебе не хамил. Неидеальные не значит некрасивые. Меня уже тошнит изо дня в день повторять эти давидовские вареники с точными пропорциями. Такие губы не настоящие, их не хочется целовать, трогать. Скульптура создана для того, чтобы ею любоваться, но если коснуться — камень холодный. Не ожидая такой тирады от самого себя, Антон дорисовал вертикальные линии и чуть подправил изгиб верхней губы, приставил лист к лицу обернувшегося к нему Арсения, чтобы сверить реалистичность модели и рисунка. Сколько он потратил на него? Три минуты? С той же частью лица Давида Антон мог проколупаться все сорок и остаться недовольным результатом. — Часто рисуешь людей? — отмерев наконец, спросил Арсений. — Нет, я же только учусь. Блик на нижней губе стал последним штрихом. Настроение из насупленного сменилось приподнятым, работа с живой моделью не шла ни в какое сравнение с сухим воссозданием академической нудятины, и вот тут-то Антон и понял, что идею со снимками стоило озвучить немедленно, пока будущий объект этих снимков был поражён его творческими способностями. — Получилось очень красиво. — Я думал, тебе не нравится. — С чего ты взял? — Арсений звучал удивлённо, а Антон всё-таки позволил себе поднять на него взгляд. Лучше бы не позволял. — Ты не проявлял никакого интереса к тому, что я делаю. — Я видел альбом с твоими работами, — Антон не успел возмутиться, потому что Арсений добавил почти мгновенно: — Твоя мама показывала. — И что скажешь? — Красивые пейзажи и предметная фотография, но мало портретов. — Родители фоткаться не любят, — с досадой выдохнул Антон, — друзья — тем более. В последний раз чуть мою камеру не утопили. А найти модель-девчонку вообще нереально. Они все придираются к себе, называют меня криворуким, потому что я их толстыми делаю. — А ты правда делаешь? — Антон слышал его улыбку. — Неправда. Я каждую модель как картину пишу. Так что с девчонками я завязал. — Прям «завязал»? — Да. Когда видишь, что в лодке образовалась пробоина, нет смысла выкачивать воду — она всё равно будет заливать днище и стремиться в объятья реки. Разворачивать и грести к берегу смысла тоже нет никакого, только замедлишься и потеряешь силы. А лучше сразу — раз! — и за борт, вплавь, через течение, зато своими силами, даже если страшно. Антон был этим самым человеком за бортом, решившимся туда прыгнуть добровольно. В своём желании уличить момент он преисполнился — терять было нечего, даже несмотря на то что Арсений в очередной раз оставил их разговор на многозначительном крючке и поднялся с твёрдым намерением вернуться к своей драгоценной Любаве. Антон набрал воздух в лёгкие и со всей имевшейся смелостью протараторил: — Могуятебяпосниматькакнибудь? Арсений не улыбался, не говорил ничего, не строил задумчивый вид. Арсения читать было архисложно, ведь ни панамок, ни других подсказок попросту не было. Арсений сбивал с толку своим молчанием, каждая секунда, казалось, вытягивалась, словно жвачка, и время ожидания ответа превращалась в самую настоящую пытку. Если полчаса назад сердце Антона грозило выскочить через горло в бешеном темпе, то теперь оно ухнуло вниз, в зияющую черноту, и вместе с ним туда же летела смелость. — Я подумаю, — тихо ответил Арсений и в очередной раз за этот день оставил Антона одного. Хуже ответа и представить себе нельзя, но даже этот эффект замершей в воздухе марионетки казался безобидным по сравнению с тем, что Антон сделал, как только услышал отголоски печатной машинки вдалеке. Воровато оглядевшись, будто проворачивает секретный план, Антон почти невесомо очертил контур нарисованных губ и оторвал пальцы от бумаги, будто ошпарившись о графит. Антон шёл по тонкой кромке льда. Один неверный шаг — затянет на глубину, и не выплывешь. Никакие лодки, шлюпки и корабли со спасательными операциями оттуда не вытащат. Антон чувствовал тёплые воды океана своих сомнений уже сейчас, сидя на берегу. От себя не уплывёшь, а в какие неведомые гавани унесут его ветра — неизвестно. Антона раскачивало, взвинчивало долгими вихрями, затягивало синими воронками и не отпускало. И уже вечером, когда все вместе они уплетали испечённые мамой орешки и трубочки, гордились тем, как хорошо за три часа сварилась сгущёнка, Антон до последнего отгонял от себя мысли о невероятно долгом дне. Уплыть от себя — задача неподвластная даже богам. Антон боялся, как будто прямо завтра его отправят на эшафот. А туда совсем не хотелось. Вот только голову он потерял всё равно.Глава 6 «Невероятно долгий день»
29 ноября 2023 г. в 11:00
— Ты не понимаешь, сгущёнку нужно варить строго три часа, иначе она будет похожа на жидкое говно!
Антон спорил с Арсением с совершенно серьёзным лицом и желал во что бы то ни стало в этой дискуссии выиграть, хотя и догадывался, что его только дразнили, а не пытались переубедить.
— А я тебе говорю, что достаточно и полутора часов, — Арсений наблюдал за тем, как Антон поджигает газовую плиту.
Спички нещадно ломались, будто на заводе их сделали специально для вот таких случаев, когда хочется не только одержать победу, но ещё и блеснуть навыками искусного пиромана, пусть и кухонного.
— Я варю три часа, хочешь варить полтора — ищи другую банку.
Почти победно вскрикнув «ага!», Антон аккуратно подвинул к огню наполненную водой кастрюлю, убедился, что банка надёжно скрыта водой, чтобы не допустить взрыва, и упрямо уставился на Арсения внимательным взглядом. Тот смотрел в ответ с полуулыбкой на лице, подсвечиваемый отражением солнца на голубой рубашке.
Несколько дней Антон вынашивал идею сделать пару не шпионских снимков Арсения для своего портфолио. Приёмная комиссия наверняка посчитает их хорошим бонусом к основным экзаменам по рисунку. Основная проблема заключалась в том, что Арсений никоим образом не проявлял хоть сколько-нибудь интереса к занятию Антона, несмотря на то что Красная Комната его более чем впечатлила.
— Ты что больше любишь: орешки или трубочки? — неожиданно спросил Арсений и налил себе воды из графина.
— Трубочки, — буркнул Антон.
В кастрюле уже созрели мелкие водяные пузырьки, рассыпавшись по металлическому дну, словно прозрачный бисер.
— А я орешки люблю. Чем они больше, тем лучше. Умею ими жонглировать одной рукой.
Чем больше слов Арсений произносил, тем дальше от темы кондитерских изделий уносило Антона. Он потерял момент, когда перестал думать о сладостях и кинул взгляд на чужие пальцы, сжимающие стакан с водой до побелевших кончиков. Воображение создало весьма красочную картину, как Арсений перебирает в руках что-то небольшое и круглое, медленно вращает объекты в ладони, поглаживает поверхность большим пальцем — неспешно, будто дразнит, и от всего этого Антон вспыхнул, как спичка. Тело, казалось, за считанные секунды покрылось испариной — сильнее всего в области ладоней, подмышек и лба. Вытерев пот с лица, Антон повернулся к Арсению спиной, старательно делая вид, что его интересует последовательность расставленных на сушилке тарелок. От волнения он выцепил полотенце с крючка и стал вытирать тарелки по одной, складывая в шкаф разнобойным столбиком. Арсений молчал, дышал неслышно, оттого было проще представлять, что его не существует вовсе. В первые минут пять план работал исправно, нервная система приходила в норму, а странное видение постепенно растворялось. Антон постоянно забывал, что закон подлости всегда работает на опережение, и чем сильнее ты от чего-то прячешься, тем страшнее будет масштаб встречи с объектом своего страха.
— Капельку пропустил, — воздух на затылке вибрировал вместе с тихим голосом Арсения.
Антон от неожиданности разжал пальцы, и тёмно-коричневая тарелка с крупными белыми цветами полетела вниз. Он даже не дёрнулся в её сторону.
— Поймал, — выдохнули ему в плечо.
От горячего воздуха по коже пронеслись мурашки. Антон замер, боясь встретиться лицом к лицу со стоящим за спиной Арсением. Пустой дом звенел тишиной, а в голове набатом громыхали мысли о том, что нужно успокоить стук сердца, которое могло выдать Антона с потрохами. Сбоку показалась рука с задранным до локтя голубым рукавом и поставила спасённую тарелку поверх других. Антон упёрся ладонями в столешницу кухонной тумбы, вжимаясь в неё бёдрами так сильно, что наверняка останутся синяки, да и подвздошные косточки ныли от соприкосновения с твёрдой поверхностью. Крепкий узел тянулся из солнечного сплетения, крупной верёвкой опускаясь к низу живота и пульсируя под шортами. Антон охренел от своей реакции на абсолютно рядовую ситуацию с абсолютно рядовым Арсением. Он ведь просто помог ему не сотворить фарфоровый хаос на кухне. Радуясь белому цвету своей майки, Антон только слегка переживал о том, что огромное пятно, разползавшееся по спине, могло оказаться заметно пытливым голубым глазам.
— Я ещё нужен? — спросил Арсений, делая шаг назад и оставляя необходимые сантиметры личного пространства в покое.
— Нет, — хрипло ответил Антон.
Никакой реплики больше не прозвучало, вместо этого раздался звук соударения крупных бусин нитяных штор, и только после этого Антон шумно выдохнул. Узел никуда не девался, ведь теперь к нему добавилось ещё и фантомное ощущение чужого дыхания на голой коже, а мозг издевался — рисовал образ куда хуже. Как горячие губы касаются его загорелого плеча сначала один раз, а потом, осмелев окончательно, ещё и ещё, смещаются к задней стороне шеи, целуют сильнее, а по предплечью тонкими линиями тянутся невидимые следы от кончиков чужих пальцев. Антон едва не вылил себе на голову всю воду из графина, когда остановил воображение на моменте, где крепкая ладонь ложится на вздымающуюся грудную клетку и резко смещается вниз — к паху, сжимая его поверх тонких шортов.
Антон вышвырнул себя из кухни в сторону ванной. Сполоснув лицо несколько раз, он посмотрел в зеркало: пунцовые щеки, расширившиеся зрачки, приоткрытые губы жадно глотают воздух, — весь его вид указывал на состояние, которого не было лет с четырнадцати, когда от желания трахаться голова дурела настолько, что и дыра в дереве подошла бы. Антон до последнего отрицал, что вот так просто возбудился. Такого не могло быть, потому что быть не должно в принципе. Порог лютого пубертата давно пройден сначала в одиноких дрочках, позже — в быстром неловком сексе с девчонками из параллели, не особо впечатляющем, конечно, но для разрядки хватало. А что теперь? Как работает мозг, если ему удалось за пять минут довести своего хозяина до состояния морального коматоза и физического тремора, при этом не имея под собой никаких реальных подтверждений, чтобы все эти фантазии создавать? Арсений просто был Арсением — с тараканами, бесконечными загадками, незаурядным умом и… да причём тут эта голубая рубашка? А пять расстёгнутых пуговиц? А треугольник кожи с родинками? Антон потому и отвернулся, чтобы не видеть ничего из этого, и ведь сработало же, пока чёртовой тарелке не захотелось неожиданно самоубиться. Или она вылетела из рук после того, как Арсений заметил следы от воды? Почему он вообще обратил на это внимание? По какой причине оказался за спиной так близко, что фантомное дыхание даже мочалкой с кожи не стереть?
Громко щёлкнув шпингалетом, Антон закрыл дверь на случай, если кому-то определённому случайно захочется зайти, и принялся выравнивать дыхание. В зеркале ничего нового он найти больше не пытался. Раздался звук стучащих в зале клавиш — аспирант хренов, ты посмотри, — тот даже успокоил минуты на три, пока Антон не опустил взгляд на свои шорты. На тонкой коричневой ткани расплылось крупное пятно поверх отчётливого стояка. Зажмурившись, Антон упёрся лбом в холодную дверь и расстегнул ширинку. Стыд жрал внутренности, как вода железо, но член требовал к себе внимания, и никакие мысли о дохлых пауках или гипотетическая вонь из туалета не сбивала их с курса. Мокрая от воды ладонь сжала напряжённый ствол под трусами и чуть оттянула кожу, оголяя блестящую головку. Обычно Антон дрочил быстро, не размениваясь на тягучие самопрелюдии, но сейчас всё было иначе, ему не хотелось торопиться, даже несмотря на дичайший страх чего-то не вписывающегося в рутину его жизни. Смазки не хватало, поэтому Антон облизал собственные пальцы и толкнулся в туго сжатый кулак. Узел в низу живота искрил и дребезжал, особенно остро это почувствовалось, когда Антон левой рукой расстегнул пуговицу шортов и спустил их ниже ягодиц вместе с бельём, касаясь поджавшихся яичек и перебирая их пальцами точно так же, как Арсений перебирал что-то в фантазии Антона на кухне.
Его пальцы наверняка холоднющие, а на контрасте с горячим членом совершенно точно ощущаются приятно, когда подушечка большого кружит на скользкой головке, посылая импульсы и заставляя двигаться быстрее, дышать — чаще, и даже стонать.
Антон сжал мышцы ягодиц, ускоряя движения руки, стараясь не издавать ни единого звука, хотя за ненавистным стуком печатной машинки его никто бы не услышал вообще.
— Сукасукасукасука, — шипел Антон, облизывая пересохшие губы.
Левая ладонь сместилась чуть дальше. Антона прошило одним коротким разрядом, когда вместо собственных пальцев он представил арсеньевские и с громким всхлипом кончил себе в руку, сползая щекой по шершавому дереву. За такой бурный оргазм следовала расплата, поэтому Антон планировал выходить из ванной в ближайшее никогда. Оставалась лишь самая малость в этом успешном плане — научиться рентгеновскому зрению.
Или лоботомии.