Сравнительный анализ панамки и футболиста
1. Общая тема: я, жизнь в Комарово, лето 2. Основная мысль объектов: панамка: я взрослый, я самый умный, я умею всё, я красивый, я сплю на чужой кровати футболист: я равный тебе, я смешной, я люблю футбол, я могу сломать кому-нибудь лицо ради друга, я люблю девчонок 3. Проблема (аргументы и факты): панамка: мы друг друга не понимаем, мы собачимся по поводу и без, я могу делать что угодно, всё равно уеду в Омск, а ты останешься здесь; я веду себя странно, потому что это моя натура футболист: у меня проблем с тобой нет, я их вообще не люблю 4. Моё отношение: панамка: бесит, ужасно раздражает, хочу сфотографировать, бесит, потому что надо постоянно уламывать, бесит, потому что слишком красивый для парня, бесит, потому что бесит, бесит, потому что я слишком много думаю о нём футболист: рад, что познакомился, пойду учиться в тот же универ, будем друзьями, может, даже в футбол будем играть иногда, крутой пацан, простой, не бесит Антон шумно выдохнул через нос, потому что от повтора слова «бесит» влёт поймал это состояние и даже, кажется, протрезвел. 5. Стиль и тип объектов панамка: знает себе цену, ничего не стесняется, любит девушек (???), выглядит как граф, который заблудился во времени, нетипичный ботан с подвешенным языком, воспитанный, но двуличный козёл футболист: простой, свойский парень, любит спортивную одежду и почти не расстаётся с мячом, хочет быть серьёзным и устрашающим, но на самом деле слишком добрый для этого 6. Разбить объекты на части и найти связь между ними панамка: отвратительное знакомство, из-за него сплю на раскладушке, постоянно обороняюсь или нападаю, случайно на него подрочил, больше этого не делал и не буду, стыжусь этого (??????) Антона окатило горячей волной от картины самого себя в ванной и всех желаний, которые бились в голове, заставляя трогать и причинять себе удовольствие от образа Арсения. да какая тут связь???? я схожу с ума???? футболист: нормальный пацан, которого не надо делить 7. Средства связи объектов панамка: отвратительно красивая речь, тембр голоса, плавная жестикуляция, нераздражающий (ладно, тоже красивый) смех футболист: просторечные выражения, невинный мат (хотя должно быть хуже, может, он под меня подстраивается?), приятный голос, живая мимика, заливистый искренний смех 8. Ключевые слова панамка: панамка, козёл, бесит футболист: друг, простота, улыбка 9. Эпиграф для объектов: Задумавшись, Антон не сразу смог подобрать подходящую цитату из тех, что приходили на ум. Из открытого окна звучала «Пачка сигарет» и нестройный хор голосов, а у Антона в сознании царил белый шум. В комнате, как назло, не было ничего, чтобы зацепиться хотя бы за автора или его произведение. Единственной книгой в зоне доступности была чужая. Книга Арсения. Этического права брать чужие вещи у Антона не было (бумага и карандаш не в счёт). С другой стороны, что могло скрываться в «Маленьком принце»? Тайную корреспонденцию между страниц не спрячешь, будет выглядывать, к тому же Арсений явно использовал книгу для диссертации, так что никто не умрёт, если Антон полистает страницы величайшего произведения Экзюпери. Антон задержал дыхание и осторожно коснулся обложки: красная линия по корешку, будто финишная, давала сигнал либо остановиться, либо продолжать; картон цвета чая с молоком — шершавый под пальцами, с фотографией самого автора. Антон взял книгу двумя руками, думая о том, что где-то на уровне микроскопа на поверхности остались отпечатки рук Арсения, и Антоновы собственные ладони, возможно, повторяли эти следы. На форзаце — аннотация и имя переводчика, которое Антон уже видел. Нора Галь. Это с её книгой панамка не расставался. И тут Антон понял, что совершенно не знал, о чём тот писал свою диссертацию. Две недели они только и делали, что грызлись по поводу и без, раздражали друг друга, а поинтересоваться совершенно приземлёнными вещами дольше десяти минут не удавалось. Приблизив книгу к лицу, Антон вдохнул её запах, как делал всегда, и прикрыл глаза: типографская краска, старая бумага (и где он только взял издание шестидесятых?), аромат ромашкового чая на кухне и долгих вечеров, когда Антон проглатывал книги залпом. Он вытянулся на раскладушке и накрыл голову раскрытыми страницами, будто каркасом крыши. Жаль, что от мира этим «домиком» нельзя было спрятаться. Вот как в детстве — раз! — и ты сразу в безопасности. Никто не пытается сделать тебя «голей» в игре, не тащит на допрос, чтобы выведать пароль, пока ты мелом рисуешь стрелки на всех доступных поверхностях. Когда тебе десять — не надо прятаться от себя, зато в восемнадцать этого хочется больше всего. Цитаты. Да. Он же для этого стащил чужую книгу. Отодвинув её от лица, Антон неторопливо перелистывал страницы, замечая мелкие полосы простого карандаша возле некоторых строк. Арсений, очевидно, тоже ненавидел вандализм над печатными изданиями, потому что все отметки были едва видны и легко стирались ластиком. Ну хоть что-то общее помимо комнаты. Мама часто утягивала Антона в гадание по книжкам, и хотя в большинстве своём эти предсказания казались ему чушью, теперь же приём пришёлся кстати. Открыв книгу на случайной странице, Антон увидел отмеченную Арсением цитату: «Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?» Так. Абсолютно. Антон хотел полистать ещё, но не успел — в дверях стоял Арсений и внимательно его разглядывал, чуть приподняв левую бровь. — Чё делаешь? — первое слово звучало от него крайне непривычно. — Извини, я… — Антон подскочил с раскладушки, засуетился и поспешно положил книгу на место возле выстроенных в ёлочку подушек на кровати. — Мне надо было… цитата. А книг… ну… нет. И я взял… Извини. — Нашёл, что искал? — Н-нет, не успел. — Грустно. Арсений состряпал расстроенную морду и сделал пару не совсем устойчивых шагов. Кровать и раскладушка Антона располагались параллельно друг другу, места — достаточно, но конкретно сейчас его оказалось мало. Щёки Антона пылали от стыда, или, быть может, потому, что ответом на вопрос было «да». Нашёл ведь. Целый ворох фраз, которые могли помочь разгадать Арсения, приблизить к тому, чтобы из продолжающейся войны наконец-то перейти к перемирию, ведь если хочешь узнать человека получше, просто посмотри на то, что он любит читать. — Классный у тебя новый друг, — Арсений стоял к Антону лицом и смотрел спокойно, без каких-либо эмоций. То есть в данную секунду Арсений, возможно, был настоящим. Тем самым, кого скрывает за десятками слоёв брони. Его лицо в огромном пятне от настольной лампы выглядело не так, как обычно. Антон будто прозрел и понял, что перед ним обычный человек. Руку протяни — и можно коснуться. Убедиться — не эфемерный. Из плоти и крови. Способный не только отвечать колкостями на колкость, а вот так — слегка устало делиться мыслями и не заботиться о том, как звучит со стороны. В короткой фразе сквозило одиночество, досада, грусть даже, Антон ничего себе не придумывал, он протрезвел ещё двадцать минут назад и отчётливо прослеживал каждый оттенок этих чувств. Рассматривал расслабленного Арсения под стеклом с увеличителем, которое показывало только правду. — Да, — согласился Антон и продолжил смотреть на Арсения. Под его вниманием, но не встречаясь глазами, Арсений стал расстёгивать пуговицы рубашки. С трудом справившись с первой, он тяжело вздохнул и сел на кровать. Вероятно, в его планы входило сразу лечь спать без похода в ванную, и Антон их разделял, хоть и не чувствовал сильной усталости. — И родители у тебя замечательные, — произнёс Арсений ещё тише. — Я никогда не встречал такого понимания и принятия других. К тому, чтобы встретиться взглядом с вот таким Арсением, Антон был совершенно не готов. Обычно тот был острым и колючим, даже в панаме зелёного цвета. Кусался, отбивался, нападал сам и оставлял в облаке непонимания. Видеть горечь в чужих глазах на поверку оказалось куда сложнее, чем это в принципе можно представить. Арсений снова попробовал расстегнуть рубашку, но упорно не попадал, хотел было залезть в петельку кончиком пальца, дёрнул — и прозрачная пуговица оторвалась. Антон среагировал мгновенно — присел на корточки, приподнял голову и, не разрывая зрительного контакта, положил свои ладони поверх его. Слегка дрожащие пальцы замерли, Арсений за секунду стал каким-то маленьким, будто не он старше Антона, а наоборот. Что конкретно подстёгивало убрать холодные руки и начать расстёгивать пуговицы самому, Антон не знал, но в этих действиях не было никакой грязи, похоти, желания сделать нечто из ряда вон выходящее. Просто хотелось о ком-то позаботиться, и этим кем-то оказался человек с миллионом загадок в голове. — Ты с меня только рубашку снимать будешь? Антон понял уже, что Арсений пытается скрыть слабость и смущение за попыткой в очередной раз его уколоть, но вестись на провокацию больше не собирался. Вместо этого он аккуратно расстегнул последнюю пуговицу, чуть приподнялся и стащил рукава с арсеньевских плеч. Арсений чуть прижал их к ушам, будто стесняясь своей наготы, и опустил голову. — Я расстегну пуговицу, — тихо сказал Антон, — дальше сам справишься? Ответом ему послужил кивок. Пояс джинсовых шортов ничего не стягивал, сидел так свободно, что с лёгкостью могла поместиться половина кулака. Как и обещал, Антон ловко снял железную пуговицу с петельки и тут же убрал руки. Следить за процессом раздевания Антон не собирался, поэтому медленно встал и вышел из комнаты, чтобы ополоснуть лицо и почистить зубы. Звуки растворились в ночи. Остались только шелест листвы и рокот сверчков. Во рту перекатывалась ментоловая свежесть, а с открытого балкона дунуло таким прохладным ветром, что решение постоять хотя бы пару минут пришло сразу же. Антон шагнул, схватился за перила и глубоко задышал носом. В родительской комнате не было и намёка на присутствие там людей, скорее всего, они спрятались где-нибудь в зале и тихо обсуждали что-то своё, как делали в свои редкие сабатнуйчики. Быть может, Антон неосознанно выжидал время, чтобы вернуться в комнату и застать Арсения спящим. Такой исход был бы идеальным окончанием дня, а завтра утром их ждала очередная битва в остроумии, взаимных шпильках и желании во что бы то ни стало одержать победу. Но сейчас Антон ни с кем воевать не стремился. Ему открылось что-то абсолютно новое, неожиданное, непонятное настолько, что переводить мысли в другое русло не получалось. Идти обратно всё-таки пришлось. На цыпочках, аккуратно, зная в точности, какие половицы скрипят, а какие — нет, Антон бесшумно открыл дверь, прошагал к тумбочке и нажал кнопку ночника. Темнота проглотила свет за секунду. — Антон? — Да? — Ты очень счастливый. Чувствовалось, что ответа Арсений не ждал. Это было откровение, которое в обычной ситуации ни за что не воспроизведёшь вслух. У Арсения был карт-бланш перед самим собой — завтра же не вспомнит ничего, а Антон тем более не будет ворошить. — Спокойной ночи, Арс. Стягивая покрывало с раскладушки, Антон мысленно вздрогнул, потому что совершенно забыл о своём сравнительном анализе, опрометчиво оставив на видном месте и дав Арсению возможность его прочитать. Вот только судя по куче одежды рядом с кроватью, тот едва ли был в состоянии воспринять такое количество текста, особенно под алкоголем. Сложив листок вдвое, Антон положил его под сваленную кучу на кресле и вытянулся. Мгновенно провалиться в сон не получилось, а когда Антон, вглядываясь в дрожащие тени на потолке, вдруг подумал, что давно они не засыпали вместе, потому что Арсений где-то пропадал ночами, в тишине прозвучало едва слышное: — Доброй ночи, Антон. Последнее слово голосом Арсения звучало крайне непривычно, странно, вызывало целый вихрь непонятных эмоций, но одно Антон точно осознал в ту ночь: Я хочу, чтобы он всегда звал меня по имени.❦❦❦
Глаза Антон открыл резко. Будто секунду назад летел с высокого обрыва во сне и, чтобы не разбиться, выдернул себя из липких лап, дышал часто, пытался убедить сознание — всё это нереально, мы в безопасности. Что Антону снилось на самом деле — неизвестно, но вполне привычное состояние ранним утром снова застало его врасплох, ведь просыпаться с возвышенностью между ног под простынёй, когда на тебя не смотрят — плёвое дело, а вот под пристальным вниманием и оры самого громкого соседского петуха — такое себе удовольствие. Единственное, Арсения Антон больше не стеснялся, дело-то житейское, тот наверняка сам через такое проходил и проходит до сих пор, правда, под чужой обзор не попал ни разу. Может, и хорошо. — Доброго утра, — свежий, лишённый сонливости голос Арсения стал отличным катализатором приятных волн по телу, но момент спада паховых обстоятельств не облегчил. — Доброго, — прохрипел Антон и сел. — Ты уже готов так рано? За окном только-только расцветало ясное небо, рассеивало градиент сумерек и пускало красные всполохи с востока, а перед Антоном на заправленной кровати сидел Арсений — с влажными, зачёсанными назад волосами, в огромной голубой рубашке, не застёгнутой ни на одну пуговицу, в чистых тёмно-синих шортах по ногам и босиком. Он в целом почти всегда так ходил, а Антон даже выцепил фразу из их с отчимом разговора, мол, чтобы ножка дышала, и подумал тогда, как же это всё по-арсеньевски. — Проснулся без будильника. Он ужасно громкий, ты бы его в окно выкинул, я думаю. — Скорее всего. — Завтракал? — Антон смачно потянулся и почувствовал, что вставший по инерции член постепенно опадает. — Ага. Я пока во двор пойду. Яичница в сковородке. Антон даже сказать ничего не успел — Арсений бодро спрыгнул с кровати и умотал вниз в пару-тройку широких шагов. Долго рассиживаться времени не было, иначе свет упустить можно, поэтому со скоростью солдата провёл водные процедуры, нацепил первую попавшуюся чистую майку с шортами, закинул в себя яичницу (Арсений явно любил вперемешку, добавил туда колбасы с зелёным луком) и, не прожевав толком, выбежал во двор. Чертыхнувшись, вернулся в проявочную за отражателем и камерой, с готовностью поглядел на открывающийся вид заднего двора под сенью яблоней. Арсения было не видно, зато слышно: он не очень складно напевал мелодию и искал созревшие яблоки. Заметив стоящие ноги на цыпочках, Антон улыбнулся и стал ждать, когда свою важную миссию Арсений наконец закончит. Только сейчас Антон осознал, когда выставлял ручные настройки у фотоаппарата, что его желанная цель находится в буквальном смысле на расстоянии трёх шагов. Решив сделать кадр на пробу, больно уж забавно выглядел босоногий Арсений, больше похожий на суриката в поисках пропитания, Антон щёлкнул затвором и довольно зажмурился, пока его не видели. — Так нечестно, я ещё не позирую! — Арсений раздвинул ветви руками и высунул нос так, что тот торчал аккурат между двумя спелыми яблоками. Антон ухмыльнулся, прицелился и снова сфотографировал. — Самые лучшие фотографии — это когда твоя модель расслаблена и не пытается что-то там изображать, — спокойно произнёс Антон и подошёл чуть ближе, чтобы при удобном случае поймать максимально близкий кадр. — Я твоя модель? — лица Арсения Антон не видел, зато слышал прекрасно, как тот ехидно улыбался. — Да. — Прям твоя? — А ты здесь ещё кого-то видишь? — недоумённо спросил Антон и поправил ремень на футляре, чтобы было удобнее держать камеру. — Нет, — чётко сказал Арсений и добавил: — К счастью, нет. Медленно подкрадывающееся нечто начинало дышать Антону в спину, предвосхищая то, что в ближайшее время у него отключатся какие-то природой встроенные функции вроде дыхания или зрения, а всё из-за странно-игривого, доброжелательного настроения Арсения. Видеть его таким было непривычно, но испытывать судьбу не хотелось тоже, так что Антон только и успевал ловить его передвигающегося по двору. Развешанные простыни пришлись кстати, они раздувались белоснежными парусами, добавляли чертам лица Арсения дополнительное свечение вместе с отражателем. Антон носился вместе с найденным ведром, чтобы удобнее было фиксировать свет, если он был нужен снизу, а неугомонная модель улыбалась, пряталась за материалом и чувствовала себя расслабленнее некуда. Интересно, сколько фотографов успело поймать Арсения в кадр до меня? Спрашивать Антон не стал, мелко кусающуюся ревность задушил быстро и продолжил своё дело. Ветер поднимал распахнутые полы арсеньевской рубашки, то скрывая, то оголяя едва тронутое загаром тело. Постоянно в движении, Арсений плавно менял положение рук, будто ещё секунда — и взлетит, босые ступни скрывались в невысокой траве, осторожно делали шаги, чтобы не угодить в мамины клумбы. Антон смотрел на него через объектив, всё ещё не веря собственной удаче, и знал точно, что каждый кадр будет красивым. Таких органичных людей перед камерой Антон никогда не встречал и, наверное, уже не встретит. Он протянул ладонь в желании зачесать Арсению пару выбившихся локонов, чтобы не падали на лицо влажным каскадом, но тут же остановился — разрешения никто не давал ведь. — С волосами что-то не то? — Арсений не двигался, смотрел на него внимательно и спокойно. Антон же будто забыл, как складывать слова в предложения под пристальным взглядом прозрачных глаз на фоне белоснежных простыней. Они затягивали в свою глубину всё дальше и сильнее, барахтаться бесполезно — всё равно накроет с головой. — Аэм, да. — Ты дирижёр, ты и руководи. Подушечка левого большого пальца невесомо легла на лоб, остальные четыре расправились, как крыло, и медленно зарылись в тёмные волосы, приводя в порядок. Антон жутко не хотел убирать руку, сделал так ещё раз и ещё, для баланса прошёлся и по другой стороне, хотя с ней и без того было всё идеально. В конце концов, молнией Антона на месте не грохнет, если он немного, совсем чуть-чуть перейдёт границу своих полномочий и задержится в этом моменте. Прозвучал неожиданный щелчок камеры. — Сколько уже кадров? — тихо спросил Арсений, и уголки его синих глаз слегка сощурились в улыбке. — Я не считаю, но у меня ещё плёнка есть в кармане. Арсений отстранился и взялся кончиками пальцев за простыню, скрывая лицо до самой переносицы. Не растерявшись, Антон сделал кадр и застыл: солнечный свет, пробиваясь сквозь густые, свисающие под весом плодов яблони ветви, рассыпался о фигуру Арсения, от чего Антон сразу же воскликнул: — Замри! И сделал сразу несколько кадров подряд, меняя ракурс и дальность. Подобных эмоций во время съёмок не было давным-давно, по крайне мере, с живой моделью. Арсений ни слова не сказал наперекор, двигался так, как подсказывало тело, дурачился и вызывал желание не убирать фотоаппарат вовсе. — Никуда не уходи, — быстро сказал Антон, когда плёнка кончилась. — Стой, как стоишь, не двигайся! — Ты же знаешь, что я никуда не уйду, — услышал он вслед голос Арсения, пока бежал в Красную Комнату, чтобы быстро перемотать барабан, снять крышку, сменить готовую плёнку на пустую, закрыть и вернуться к застывшему в той же позе Арсению. Слегка выгнувшись, он стоял лицом к ветру, который дул намного сильнее, вздымал и рубашку, и простыни, и волосы Арсения, будто намеревался утянуть в небо, а Антон так впечатлился образом то ли амфибии на берегу, то ли русала (который стал человеком из большой любви), что взял со стола бутылку воды, открутил крышку и щедро затряс ею в воздухе, чтобы капли, падая по законам гравитации, обволокли летящую фигуру прозрачными бусинами и широкими нитями. Арсений не вскрикнул, не запротестовал, он улыбался так широко, что, казалось, его лицо попросту не выдержит натяжения мышц и кожи. Одна прищепка, державшая угол простыни, сорвалась с верёвки, и белоснежный материал полетел к Антону, путая его в объятьях ветра. — Экстремальные условия, — усмехнулся Арсений, находясь в десяти сантиметрах от Антонова лица. Кое-как высвободив руки, Антон закусил губу от стараний и сделал последний кадр. Утро постепенно разливало тепло и трель разнотипных звуков. Арсений помог Антону выпутаться из массивного куска материала, вернул прищепку на место и двинулся в сторону дома. Проявлять и печатать снимки хотелось сиюминутно, только к Антону пришла идея куда удачнее, неожиданная и нетипичная, потому что Красная Комната — святая святых, его особенное место, куда даже родители не заходили, но то ли яичница была с чем-то волшебным, то ли ветром в голову надуло, потому что слова сами вылетели изо рта, когда Антон обернулся и сказал: — Хочешь со мной? Арсения не нужно было спрашивать дважды.❦❦❦
— Руками ничего не трогать, растворы не мешать, кнопки без меня не нажимать, свет не включать. Антон вложил в свой голос всю строгость и серьёзность, на которые был способен, хотя улыбаться хотелось во всё лицо от вида исполнительного Арсения. Тот осторожно шагнул через порог, мгновенно утопая в красном свете, где уже ждал Антон, чтобы закрыть дверь. Арсений осматривал всё вокруг с нескрываемым любопытством, и вдруг подумалось, а делал ли Арсений то же самое, когда попал сюда случайно и без разрешения. Судя по восхищённому взгляду — ни черта он тогда не видел. — Мне даже стыдно спросить, сколько всё это богатство стоит, — отчего-то тихо сказал Арсений и чуть наклонился к трём железным чашам. — Дешевле, чем ты думаешь, — Антон вынул плёнку из камеры, достал готовую и двинулся к небольшому фотоувеличителю. — Вот дома у меня да — дорого-богато. — Что я должен делать? Выпрямившись, словно солдатик, Арсений подошёл и встал рядом. — Можешь елозить фотобумагу и проявлять снимки. — Что за слово такое «елозить»? — хохотнул Арсений и пропустил Антона к шкафчику, где хранилось всё необходимое. — Не делай вид, что слышишь его впервые, — цокнул Антон. — Я знаю, что ты пишешь кандидатскую по филологии. — О, а что ещё ты знаешь? Антон включил фотоувеличитель и аккуратно закрепил плёнку с первым кадром, ещё на пляже. На нём в негативе Антону улыбался Артём с мячом в руках. — Больше ничего. Ты же не рассказываешь. — А ты не спрашиваешь. Чувство дежавю тут же ударило сознание тем самым моментом, когда Антон нарисовал губы Арсения и ещё долго не мог выбросить их образ из головы, повторяя как минимум пару десятков раз. — Расскажи. Процесс работы с фотографией для Антона по-прежнему оставался самой настоящей магией, хотя алгоритм, кажется, отпечатался глубоко на подкорку сознания: зафиксировать, положить фотобумагу, высветить, щелчок, положить снимок в проявитель, подождать, окунуть в закрепитель, а за ним — в воду. Нехитрый и совершенно не сложный приём, но Арсений так увлёкся им, что говорить стал далеко не сразу. Он, будто кот, следящий за палочкой, переводил взгляд точно по траектории движения зажима на уголке фотографии, не упуская ни одной детали. А когда первый снимок оказался в проявителе, тихо охнул от удивления. Сдержать улыбку в этот раз Антону не удалось. — Поразительно. Я впервые вижу, как всё это происходит, — прошептал Арсений и посмотрел Антону в глаза. Много времени для первого этапа не требовалось, но Антон никак не мог продолжить, смотрел в лицо напротив, в обволакивающем красном свете похожем на образ огненного эльфа, сошедшего со страниц сказок, и проглотил собственный язык. Если там, во дворе, коснуться можно было во имя искусства, тем более что он «дирижировал», здесь коснуться — под запретом. Даже цвет соответствующий. Всё происходящее в равной степени казалось правильным и странным, будто за долгие две недели температура их конфликта достигла максимальной отметки, а затем резко, без предупреждения повалил крупный снег, и бурлящий вулкан потух. Рубашку Арсений так и не застегнул, не переводить взгляд на ключицы не получилось, но Антон вовремя уловил этот момент, не успев попасться на своём занятии. — Кхм, — прочистил он горло. — Так расскажешь о том, что пишешь? — Типологические особенности в переводе романтической французской прозы на базе произведения Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц». — Так вот зачем Нора Галь! — Антон, тем временем, подцепил мокрую фотобумагу, опустил в закрепитель, подержал немного и отправил в раковину с водой. — Только не говори мне, что в свои восемнадцать ты её знаешь, — Арсений скрестил руки на груди и смотрел с вызовом. — Знаю. Нам её ещё в гимназии показывали как эталон переводчика. А я считаю, что у неё была слишком большая корона на голове. — Сильное заявление, но она действительно эталон переводчика. — Но согласись, что в «Слово живое и мёртвое» она ведёт себя надменно? — Потому и эталон, — Арсений улыбнулся и, наклонившись к готовой фотографии, поддел её щипцами, чтобы перевернуть. Наврал он Антону или нет — доподлинно не узнаешь, но со своей задачей «елозанья» справлялся весьма ловко и даже бесстрашно. Антон продолжал отпечатывать снимки с плёнки, ожидая момента, когда вслед за Артёмом появится Арсений. Дело даже не в том, что Антон весь из себя великий фотограф и хочет полюбоваться своими шедеврами, он по-прежнему вёл свой сравнительный анализ, а наглядный метод — лучше всего. Естественно, вчерашние письменные размышления кое-что расставили по своим местам, но количество исследований, которые стоит провести перед окончательными выводами, — бесконечное. Этот момент, пожалуй, идеальный. Ведь помимо собственного восприятия двух на вид разных людей Антон может отследить и реакцию Арсения на другого человека, а как Антон уже успел заметить на пляже, что-то в Артёме Арсения раздражало и задевало, несмотря на поразительную вежливость во время вчерашнего сабантуя. — Можно я буду развешивать? — попросил Арсений, глядя на жмень прищепок в руке Антона. — Можно. Только сначала я покажу как, чтобы фотографию не испортить. Чувствуя себя истинным царём и богом Красной Комнаты, Антон медленно протянул руку к верёвке над головой, взял фотографию улыбающегося Артёма и осторожно, за уголок, закрепил её прищепкой, чтобы вода стекала вниз на заранее расстеленную на полу старую простынь. — Ага, брать за край и вешать, — скорее, себе, чем Антону, произнёс Арсений и выцепил ещё один снимок Артёма из кучи плавающих. Проявив обе плёнки, Антон неторопливо воссоздавал снимки на бумаге, аккуратно калибровал размер, оставлял место для узора по краям, которые собирался делать уже дома в Петербурге. Здесь Антонова студия состояла из недорогого оборудования, чтобы не прерывать любимое занятие на всё лето. Вот в городе отчим на совершеннолетие отгрохал ему целую фотомастерскую, а какой крутой глянцеватель там был, даже Арсений бы впечатлился. Неожиданно Антону брызнуло едкими горошинами грусти куда-то в область солнечного сплетения — а ведь Арсений никогда и не увидит ни те оттенки города, который Антон так сильно любил, ни его крутых примочек, не поест мороженого в Михайловском парке под кряканье уток. И пока Антон давил в себе меланхоличные размышления, он не заметил, как закончились портреты Артёма и начались фотографии Арсения. — О, а вот и я! — воскликнул тот и подошёл ближе, чтобы рассмотреть плавающую в проявителе фотографию. Антон переводил взгляд с живого Арсения на замершего и обратно. На смену грусти вдруг пришло страшное волнение — а вдруг всё засветилось, Арсений не такой красивый, как был на самом деле, горизонт завален, собственный палец в кадр попал? Руки дрожали, когда изображения сменяли друг друга, отправлялись по уже проторенной дорожке промываться в раковину, а после — осторожно вешались на верёвку. Арсений молчал, и от этого становилось ещё хуже, ведь обычно его не заткнёшь ничем, будет комментировать и вставлять замечания по любому вопросу. То ли это означало, что ждать стоит самого худшего, то ли Арсений намеренно оттягивал момент критики, чтобы уж совсем не испортить момент обнажения Антона. А то, что он действительно чувствовал себя нагим — факт. Никто, кроме отчима в самом начале, ему с печатью фотографий не помогал, для него этот процесс в целом был на уровне чего-то интимного, важного, уязвимого. Жалея, что затеял всё это, Антон хотел было начать извиняться перед Арсением, что ничего путного не вышло. По какой-то неведомой причине Антон не предполагал, что Арсению нравилось то, что он видел на снимках. — Антон, я… — тихо сказал тот и осёкся. — Я шокирован. Вот теперь-то Арсений и должен был сказать, каким уродом Антон его сделал, что никакие самодельные отражатели его криворукости не помогут, а идея изначально была идиотской. — Всё настолько плохо? — Антон пожевал нижнюю губу и уставился на красную лампочку под потолком. — Плохо? Ты с ума сошёл? В голосе Арсения звучало возмущение вперемешку с натуральным удивлением, впрочем, то же самое было отпечатано на его лице, когда Антон всё-таки нашёл в себе смелость встретиться взглядом с розовыми от света глазами. — А-э-э-э… — Я понятия не имел, что могу быть таким красивым! Антон от неожиданности приоткрыл рот и шумно вдохнул воздух. Арсений заметил это и широко, белозубо улыбнулся, сощурив уголки глаз. — Я э-э-э… рад, что тебе понравилось. — Мне очень нравится, Антон! Откуда ты вообще знаешь такие ракурсы? А свет! И это я их высохшими их ещё не видел, в красках. Отчим как-то рассказывал историю про знаменитую картину «Приплыли», которую по ошибке приписали руке Репина, а на самом деле та имела вообще другое название и принадлежала кисти Соловьёва. Вспыхнуло это в памяти потому, что сам Антон сейчас тоже — приплыл. Искренняя реакция Арсения, неподдельные комплименты, живая мимика и активная жестикуляция, когда тот указывал на снимки пальцами, — всё в совокупности растопило внутренности и вызвало мощнейшее цунами из смущения. Антон радовался, что в красном свете комнаты не видно его горящих щёк, иначе мгновенно бы стал объектом для подтрунивания. — Я вот только не знаю, — продолжил Арсений, — почему ты всегда принижаешь свои достижения. — И не узнаешь… — Антон обошёл стол и встал рядом с вывешенными фотографиями, — наверное. — Ты так сильно боишься моего мнения? Антон чувствовал пронзительный взгляд Арсения своей щекой и повернулся не сразу. Рассматривая лицо Артёма крупным планом, он видел только чёткий кадр, экспозицию, черты лица, которые фотография выгодно подчеркнула. Ему удалось выхватить главную часть характера своего нового друга, и это действительно была большая удача. Когда внимание пало на снимок Арсения в лучах солнца, где его профиль, взлохмаченные волосы и стройную фигуру обволакивало контрастным светом, Антон понял, что отдал Арсению все свои козыри. Что можно сравнивать, если разница очевидная? Каждый кадр, кроме одного размытого, был выверен и делал из Арсения человека с красотой практически потусторонней. Созданной руками Антона. Чуть повернувшись корпусом, Антон посмотрел Арсению в глаза и сделал шаг вперёд. Их лица оказались очень близко друг к другу. Намного теснее, чем тогда в первый день у двери. Но даже это движение Антон воспринимал иначе. Тогда в нём клокотала злость от того, что из-за какого-то приезжего человека привычный уклад жизни необходимо было менять. Теперь же взгляд Антона был прямым, без страха, впервые без желания его отвести, чтобы не раскрыть свои мысли. Антон разглядывал Арсово лицо в красном свете и думал, что в эту самую секунду собственные доспехи разваливались на куски металла и падали под ноги невидимой блестящей грудой. Арсений не двигался, проделывал то же самое, но спустя минуту оглушающей тишины улыбнулся снова и произнёс: — Ты всё усложняешь. А в голове Антона, будто азбукой Морзе, сигналила только одна мысль: Потому что между нами нет ничего простого. Но вслух он этого, конечно же, не произнёс.