Эхо твоего имени

             Антон с улыбкой смотрел на то, как Надя с совершенно непроницаемым лицом пытается слушать извинения Артёма. Антон знал её далеко не первый год и успел изучить какие-то черты поведения, чтобы с уверенность утверждать — Артём ей точно понравился с первого взгляда. Как и все девчонки, с которыми Антону приходилось общаться в жизни, Надя прикладывала все усилия, чтобы ни в коем случае не рассекретить свои истинные чувства, тем более на первых же десяти минутах знакомства.              Вызвонить её со двора большого труда не составило, а своего спутника Антон представил далеко не сразу. Артём зачем-то спрятался за углом и высовывал макушку, чтобы подойти по специальному сигналу. Только установить они его с Антоном совершенно забыли. В итоге Артём решил продемонстрировать свои потрясающие навыки футболиста, нечаянно угодил мячом Наденьке прямо в ягодицы и моментально оказался в немилости. Как и предупреждал ещё на пляже, Артём действительно нёс всякую околесицу про густой комаровский лес, где совершенно не разгуляешься в плане полноценной тренировки, что глаза у Наденьки голубее неба и больше похожи на русалочьи. За это он получил словесный тумак в виде резкого ответа, мол, русалки по сказаниям — жуткие уродины. Загорелое лицо Артёма окрасилось в тёмно-бордовый, но спасать его Антон не торопился, в конце концов, если хочешь кому-то понравиться — пройди самое настоящее боевое крещение, даже если объект воздыхания делает его совершенно невыносимым.              О своём же «крещении» Антон старался не вспоминать, хотя всё равно выходило из рук вон плохо. Губы горели так, словно их горчицей намазали, а о фантомных касаниях к Арсову телу вообще стоило забыть, чтобы не поставить себя в крайне неудобную и неприличную ситуацию.              — Антоша, — позвала Наденька и облокотилась спиной в деревянный забор у дома, — вот скажи мне, как умный парень, неужели я правда похожа на рыбу?              — Смотря на какую, — хохотнул он и увернулся от тонкой ладони, прицеливающейся в плечо. — Да шучу я!              — Я не говорил, что ты на рыбу похожа, эй! — Артём возмутился совершенно искренне и даже мяч из рук выронил.              — Ты сказал, что я как русалка! А они, вообще-то, рыбы наполовину! И уродины!              Чем дольше Антон их слушал, тем сильнее убеждался — это, определённо, начало долгих, эмоциональных, но всё же счастливых отношений. Несмотря на то, что о наличии или отсутствии у Нади молодого человека Антон знал одно большое «ничего», едва ли у бедняги был шанс перед непосредственным, неловким, но изо всех сил старающимся Артёмом, который — дурак, не иначе, — сначала унёсся в сторону своего дома под их с Надей недоумённый взгляд и уже через минуту прибежал обратно с большим кустом выдранной из земли ромашки.              — У моей бабули цветов на участке — целый ворох вон, — Наденька брать «букет» не торопилась и указала тоненьким пальцем на большую клумбу.              — Но ромашек же нет, — улыбался Артём, продолжая держать цветы; земля сыпалась вниз от каждого его движения.              — Вообще-то это сорняк, ты не знал?              — Нет, но всё равно красивые. И на платье у тебя тоже они.              Надя окинула длинное льняное платье с вышитыми белыми цветами и, как ни старалась, всё-таки улыбнулась.              — Это другие, — быстро собралась она и снова стала серьёзной.              — Я, конечно, тупой, но знаю, как выглядят ромашки. У меня бабушка из них чай нам делает.              Очевидно, слово «бабушка» для Нади являлось своего рода тайным заклинанием, потому что нахмуренные брови тут же выпрямились, вертикальная мимическая морщинка — разгладилась, а взгляд стал куда мягче. Тяжело вздохнув, она скрестила руки на груди, оглядела несдающегося Артёма с головы до ног и произнесла:              — Ладно, пойдём искать какую-нибудь вазу и секатор, потому что месить грязь я своими руками не буду.              — Я буду месить всё, что угодно!              Словно дворовый пёс, Артём пошёл за Надей через открытую калитку, на автомате закрыл её за собой и, даже не глядя на Антона, продолжил путь под нескончаемое щебетание и громкое девичье возмущение — «мог бы и аккуратнее цветок вырывать, чтобы корни в почве остались». Антон усмехнулся, поднял забытый мяч с дороги и пошёл восвояси. Без ромашек, конечно, иначе ими бы в табло точно получил, но с чётким желанием всё обсудить или хотя бы поговорить о какой-нибудь мелочи.              К своему большому разочарованию, дома Антон застал только родителей, а Арсений куда-то растворился. По мнению Антона, он точно обладал способностью телепортироваться или проходил курсы бесшумной ходьбы японских ниндзя. Ведь во время их с Артёмом романтического плана у дома напротив Антон не то что боковым зрением, он даже на периферии слуха не выцепил ни одного шага за спиной. Быть может, стоило поискать на далеко не маленькой территории их дачи, хотя, зная Арсения, тот мог действительно где-то спрятаться, убедиться, что Антон вошёл в дом, и под шумок улизнуть в неизвестном направлении. Идти на поиски не было никакого смысла. Внутри хоть и царапалось чувство обиды, непонимания и досады, но терять голову Антон себе позволить никак не мог, тем более что отчим сообщил: вступительные экзамены запланированы на завтра, а не через неделю.              — Так я же завалю всё, па! — плюхнувшись на диван, Антон прижал ладони к вискам, а мяч покатился в коридор.              — Я уверен, что нет, — Сергей читал какую-то из книг Сервантеса в оригинале и попивал домашний квас.              — Ну, хорошо, литературу с русским я сдам, но рисунок точно завалю!              — Сынок, — на пороге возникла мама с пирожком в руке, — у тебя всё получится. Я видела твои рисунки и убеждена, что комиссия не сможет тебя не принять.              — Только не говорите мне, — Антон посмотрел на маму, отчима и обратно, — что вы договорились с профессорами, и я поступлю по блату?              — Нет, — твёрдо и без колебаний ответил Сергей. — Никаких поблажек для тебя, как для моего приёмного сына, не будет. Тебе просто передвинули экзамены, чтобы не мотался в город туда-сюда. Оценивают всех по единому стандарту.              Антон был бы и рад уличить отчима в обмане или каком-то заговоре, но прекрасно знал выражение его лица, когда спорить — дороже выйдет, так что стёк на пол лицом вниз, уткнулся носом в узорчатый ковёр и закрыл глаза. Мама тихо посмеялась, подошла к нему — половица тихонько заскрипела под её ступнями — и, присев, погладила по голове.              — Бельчонок, даже если вдруг так случится, что экзамен сдать не получится, мы из-за этого меньше тебя любить не станем.              Тёплая ладонь успокаивала, аккуратно распутывала непослушные торчащие кудри. Сев рядом с Антоном прямо на ковёр, мама не убирала руки, осторожно накручивала локоны на пальцы, щекотала макушку и делала всё, чтобы избавить от тревоги. Это был её ритуал с самого детства и работал на все случаи жизни: стесал коленку, получил двойку, пришёл домой с фингалом после первой драки, потерял отчимовскую книгу в школе, разбил стекло камнем — неважно, насколько страшной по масштабам была проблема, мама всегда Антона успокаивала, а если и отчитывала, то никогда не повышала голос, вместо этого спокойно объясняя, где он не прав, под редкие, но меткие комментарии отчима. Антон был уверен, если рассказать ей об Арсении, ничего смертельного не произойдёт, причём даже в присутствии Сергея в одной комнате. К столь серьёзному шагу Антон был пока не готов, хотя уверенность — обязательно сделает чуть позже — с каждым днём только крепла.              — Я фигуры щёлкаю, как семечки, — буркнул он в слегка колючий ворс ковра. — Давид этот чёртов мне не даётся целиком.              — А ты представь, что рисуешь кого-то знакомого, — сказал отчим и, судя по звуку, перелистнул страницу.              — Но внешность же будет его.              — Да, но ты всё равно думай о том, кого тебе было бы интересно рисовать.              Арсения.              Антон едва не произнёс это имя вслух, но вовремя осёкся и лёг на спину. Мама поправила его задравшуюся на животе футболку и дожевала свой пирожок — судя по красным следам в уголках губ, вишнёвый.              — Главное при этом не ту голову не нарисовать, — хохотнул Антон с облегчением.              — Тут уже твоя ответственность, сынок, — ответил Сергей и вновь ударился в чтение.              — Папа тебя завтра отвезёт в город, обратно сам на электричке поедешь, — мама вытянула ноги и стала слегка покачивать ими.              — Да я и утром мог бы сам поехать.              — Сергею Владимировичу, — деланно-громко подчеркнула она, а отчим улыбнулся, не поднимая взгляда со страниц, — нужно в Петербург по каким-то важным академическим делам, так что других вариантов нет. Тебя разбудить?              — Не, будильник заведу, заодно и товарища пердуна подниму ни свет ни заря. Он у меня звонкий.              Последнее прозвучало весьма двояко, но мама с отчимом едва ли поняли, что вместе с китайским перламутровым будильником в виде домика Антон имел в виду ещё и Арсения. Мирное соглашение хоть и было крепче крепкого, но ему ведь ничего не мешало нашкодить, чтобы потом извиняться какими-нибудь интересными способами? С другой стороны, после сегодняшнего Антон в принципе не очень понимал, что делать стоило, а что нет, и не откинул ли поцелуй их взаимоотношения далеко назад — даже не на ступень взаимных подколов, а в пустоту, где нет внимания, ощущения присутствия и пульсирующего напряжения.              — Арсений не говорил, когда вернётся? — спросил Антон, глядя на маму, которая села в кресло и вытащила свою вышивку из ящика.              — Нет, только пожелал доброго дня и ушёл со своими бумагами.              — Я давно не видел таких старательных аспирантов, — вклинился в диалог Сергей. — Он пытается спорить с Норой Галь, предлагает более приемлемые варианты перевода, явно плохо спит из-за усердной работы, успевает ещё и мне помогать с архивами. Удивительный мальчик.              Антон лёг в позу звезды, ощущая кожей ворс ковра.              Эту сторону Арсения он практически не знал, успел только выцепить урывками то, чем тот действительно занимался, пока не сводил Антона с ума своими очевидными и не очень выходками.              — Серёж, а чего ты его к себе на кафедру не возьмёшь? — мама толкнула ушко иглы напёрстком на кончике пальца.              — Сказал, что не может уехать из Омска. Родители расстроятся.              — А мне он говорил, что не ладит с ними, — брякнул Антон и тут же пожалел о сказанном.              Сплетни в семье — не та привычка, которую они развивали. Мама не любила копаться в чьём-то грязном белье, а отчим и подавно считал это пустой тратой времени, предпочитая проводить его с пользой. Сам Антон считал себя хорошим хранителем чужих секретов, однако этот утаить не удалось. Хотя Арсений вроде как и не брал с него клятвы.              — Наверное, там и правда сложная ситуация, — прокомментировала мама, сделав ещё стежок. — И не нам его судить. Жить вдалеке от родителей всегда сложно, даже несмотря на ваши взаимоотношения. Когда тебе двадцать шесть, ты считаешь себя самостоятельным и можешь принимать действительно судьбоносные решения, но если родные их не поддерживают, начинаешь сомневаться — а нужно ли тебе это всё на самом деле.              — Оль, ну не до конца жизни же быть привязанным к родительскому мнению.              — Когда я вышла замуж за Андрея, родители были против, мол, он слишком молодой, ветреный и безответственный. И в итоге оказались правы.              — Вообще-то без него меня бы не было! — возмутился Антон.              — Это так, — улыбнулась мама. — За тебя я ему до конца жизни буду благодарна.              — Значит, баба с дедом были не совсем правы. Да, ты выбрала неправильного мужчину для брака, но это же твоё решение, правильно? В тот момент ты думала, что оно верное.              — Они хотели меня уберечь, Антош, а я всё равно сделала по-своему.              — И родила меня-я-я-я, — помахал ей рукой Антон и саркастически улыбнулся.              — Что ты пытаешься сказать, сынок? — отчим окончательно потерял интерес к чтению и смотрел на него вместе с мамой.              — Да то, что при всей заботе родителей, их желанию уберечь детей от плохого, каждый ребёнок должен принимать свои решения, — Антон сел по-турецки и упёрся локтями в собственные колени. — Даже если облажается. Потому что, ну… а как ещё учиться жить эту жизнь? Это, прикиньте, постоянно бежать впереди своего дитятка и раскладывать вату, чтобы тот, в случае падения, не поранился. Но любому человеку надо разбить себе коленки хотя бы раз, удариться током, проглотить арбузное семечко, получить леща, — хохотнул Антон и посмотрел на отчима. — Прости, па, я знаю, ты не любишь эти просторечные фразы.              Сергей улыбнулся, и его усы приподнялись вместе с уголками губ.              — Спешу заметить, они добавляют убедительности твоей речи.              — Так что в случае с Арсением, да-да, мам, я помню, что мы никого не осуждаем и не обсуждаем, — заметив, что она покачивает головой, Антон тут же попытался вывернуть разговор к завершению, — ему необходимо понять — чего он действительно хочет. А если родители его любят, то должны поддержать. Разве не это их задача? Быть всегда на твоей стороне, что бы ни случилось.              — Ох, сынок, когда же ты успел так повзрослеть? — чуть дрожащим голосом произнесла мама.              Антон заметил, что её красивые глаза наполнились слезами, но при этом она улыбалась уголками губ, совершенно забыв о вышивке. Сергей молча протянул руку и слегка погладил тыльную сторону маминой ладони.              — Сынок, а завари-ка нам с мамой чайку ромашкового? — сказал отчим и чуть заметно подмигнул.              — Будет исполнено! — воскликнул Антон.              И ускакал на кухню, миновав хлесткие шторы-щупальца.              Подобные разговоры в семейном кругу были привычным делом, чему Антон не переставал радоваться. Особенно после рассказов Димки о военном положении у него дома, контроле родителей Наденьки и холодности — у Артёма. Подробностей о матери и отце Арсений больше не рассказывал, а Антон предпочитал делать вид, что полупьяного разговора не было — вдруг та информация была выдана без согласия хозяина? Под шофе мозг ведёт себя неадекватно, а речевая функция тем более не поддаётся контролю.              Антон залил цветки ромашки кипятком и закрыл крышку пузатого заварника. В голоса родителей он не вслушивался, вместо этого высунулся в окно и стал наблюдать за происходящим, чтобы скоротать время, пока чай настоится. В соседском доме кипели нешуточные страсти, потому что Артём носился по огороду бабы Маши со шлангом в руке и под руководством Наденьки поливал грядки. Она то вскрикивала, то посмеивалась, то отбирала шланг, показывая, как надо. В итоге всё закончилось тем, что они вымокли оба — Артём повернулся к Наде лицом и намеренно обрызгал водой под её пронзительный визг. Правда, Наденька в долгу не осталась, взяла ведро воды и со всего маху вылила содержимое прямо Артёму в грудь (видимо, из-за роста, до головы достать не удалось). Антон улыбался, глядя на то, как они бегают друг за другом в мокрой одежде, кричат и смеются, с трудом представляя, что они с Арсением могли бы делать всё то же самое без страха быть кем-то замеченными. Дело было даже не в том, что Антона волновало чьё-то мнение, а в Арсении, которому с вероятностью девяносто девять процентов раскрепоститься мешали внешние обстоятельства. Оставался лишь вопрос времени, когда удастся выяснить, в чём действительно сомневался Арсений.              Разлив готовый чай, Антон медленно понёс его в зал, поставил на журнальный столик и поспешил удалиться в Красную Комнату, чтобы дать родителям возможность обсудить свои взрослые темы, а себе — выдернуть мысли из порочного круга. Фотографии просохли, поэтому можно было аккуратно складывать их в стопку. Отчего-то именно в этот раз Антон не отбирал неудачные кадры в обычном свете, будто давал возможность каждому впечатлить своего создателя постфактум. Тихонько прошмыгнув по лестнице на второй этаж, Антон закрыл дверь в комнату и сел на пол у раскладушки. Оккупировать кровать Арсения не хотелось, чтобы не поддаваться очередному искушению сделать какую-нибудь глупость.              Словно пасьянс, Антон неторопливо раскладывал снимки на покрывале и вглядывался в каждый в поисках изъянов. Но не находил. Даже в фотографии со смеющимся Артёмом, где тот моргнул, было своё особенное очарование. Раньше такое Антон браковал и отправлял на мусорку, но отчим как-то сказал, что даже в неудачном или засвеченном кадре всегда есть какая-то история. С тех пор Антон собирал их в отдельный альбом и перелистывал его, чтобы поднять себе настроение. Из свежей партии туда отправятся только четыре: нелепая поза, закрытые глаза, размытое лицо и заваленный горизонт — достойные кандидаты для коллекции. Фотографии с Арсением Антон просматривал ещё тщательнее, брал за края двумя ладонями и бережно выкладывал друг за другом, хотя понимал — не рассыплются же. Один за другим рассветные снимки Арсения заполнили собой всё пространство на раскладушке и в мыслях Антона. Каждая эмоция на лице, игривая и открытая улыбка, голубые, почти прозрачные в свете отражателя глаза, крепкое тело и мягкий изгиб рук — всё это, на взгляд Антона, казалось запредельной красотой. Арсению бы не гранит филологической науки грызть, а идти в фотомодели, настолько органично он выглядел в каждом кадре. Макроснимки Антон вообще боялся брать в руки и рассматривать с придирчивостью художника, чтобы не уплыть окончательно. Врать себе бесполезно — Антон страшно гордился собой и тем, что совместная работа с его панамшеством оказалась более чем удачной, несмотря на весьма дерзкие уверения последнего, что так хорошо всё могло и не кончиться. Взгляд зацепился за одну из фотографий, где случайно оказалась Антонова собственная рука. Тогда Антон просто преследовал цель поправить волосы Арсения и слегка увлёкся, даже не заметил, как сделал кадр, и теперь в портретном разрешении на него смотрел глубокий аквамариновый океан в обрамлении острых ресниц, а сбоку, — зарытые в тёмные влажные волосы, — Антоновы же длинные пальцы. Он и не подозревал, что со стороны это выглядело настолько красиво и правильно. Страшно хотелось повторить, слушать тихое арсеньевское дыхание из приоткрытых влажных губ и массировать кожу его головы.              В двери раздался короткий стук, отчего Антон вздрогнул и быстро положил фотографию на покрывало, будто его застали за воровством музейной реликвии. Или чем-то похабным.              — Антош, можно? — негромко спросила мама.              — Да, входи!              Она возникла в проёме и делать шаги в комнату то ли не планировала, то ли не решалась. Скорее всего потому, что постоянно всплывало старое воспоминание, когда мама вошла в самый неподходящий момент — Антон как раз познавал все прелести дрочки и только-только понял, что трогать головку приятнее всего. С того раза ни она, ни отчим без стука в его комнату не входили. А ведь шесть лет прошло.              — Ты так и не поел, когда вернулся. Поужинаешь с нами?              — Да чего ты там топчешься, у меня всё прилично, ма, — хохотнул Антон.              — Это там что у тебя? — она встала на цыпочки, с интересом заглядывая за его спину.              — Фотографии. Иди сюда.              Мама медленно подошла к сидящему на полу Антону и стала молча рассматривать фотографии. Тот затаил дыхание и почему-то боялся, что вся съёмка с Арсением в её глазах будет выглядеть слишком за пределами понимания родителя, с долей той сексуальности, которую матери никогда не покажешь, потому что странно, неуместно. Но она, вопреки его опасениям, наклонилась, аккуратно взяла ту самую фотографию, которую секунды назад разглядывал сам Антон, и, улыбнувшись, сказала:              — Очень красивый кадр, бельчонок. Никогда таких прозрачных глаз не видела.              — Это отражатель так подсветил. Да и вообще фотка случайно получилась.              — Нет, Антош, это ты так его увидел. Потому что умеешь.              Она погладила его по голове и осторожно положила снимок на место. Антон так смутился от её слов, что покраснел, наверное, весь. По крайней мере его уши легко можно было использовать вместо сигналов семафора.              — Спасибо, ма.              — А Артём такой живой, будто прямо из кадра сейчас выйдет со своим мячом и будет его набивать. Хороший мальчик.              За окном прозвучал звонкий смех Наденьки и басистый — Артёма.              — Вон за окном шуры-муры у него.              — С Надюшкой-то? — мама села рядом полубоком, напомнив ему позу копенгагенской «Русалочки», который Антон видел два года назад.              — Угу.              — И даже не получил крапивой от МарьИванны?              — Судя по тому, что они там носятся по огороду уже час, под чары попала не только внучка, но и бабуля.              — Чудеса-а-а-а…              Они захихикали. Антон облокотился на мамино плечо и стал разглаживать складки ткани её платья, чтобы скрыть лёгкое волнение. Как ни крути, а тридцать с чем-то кадров одного и того же человека в разных ракурсах и позах, полураздетого, откровенно красивого и притягательного, могло маму смутить. Но почему-то не смущало.              — Я вот смотрю на эти фотографии, — мама сделала задумчивую паузу, — и жалею, что не давала себя фотографировать.              — Да ладно?!              — Да.              — Вообще-то, — Антон выпрямил спину и посмотрел на неё, — я тыщу раз говорил, как красиво ты смотришься в кадре. И папе тоже. Но нет же, «мы уже старые, у меня вон живот торчит, морщинки у глаз», как будто это главное, блин.              — Не главное, Антош, не главное.              — Пацаны вообще обычно фоткаться не любят и думают, что выглядят тупо. А я с ними поговорил, и видишь, что получилось?              — Только, чур, без рубашки я сниматься не буду!              — Да, блин, ну ма-а-а-ам!              Антон в шутку толкнул её в бок, заставив чуть повалиться в приступе хохота, и крепко обнял, от чего мама вмиг стала такой маленькой, словно руки держали мягкую игрушку.              — И отца подговорю. Хочу фотопрогулку.              — Её тоже организуем, но готовьтесь и к экспериментам.              — Антоша, повторяю: голяком я сниматься не буду!              — Да чего сразу голяком-то? — Антон чувствовал, как мама с трудом сдерживает новую волну смеха, потому что её заметно потряхивало.              — Ты уже взрослый, чтобы не стесняться темы секса.              — То есть мы щас об этом говорить будем, а ужин — это твой хитрый план?              — Боюсь, я опоздала с этим разговором лет на шесть, — вздохнула она и погладила его предплечья. — Но если есть какие-то пробелы в знаниях, я к твоим услугам.              — Ма, я изучил все ваши индийские журналы вдоль и поперёк. Правда, так и не понял, нафига всё усложнять всеми этими «Лотосами», «Вращениями бамбука»?              — Индусы придумали «Камасутру», чтобы укрепить брак и не допустить разводов.              — Ну да, так наукреплялись, что стали одной из самых плодовитых наций.              В комнате снова зазвучал их тихий смех.              — Так что, ужинать будешь?              — Что-то не хочется есть, честно говоря. Жарко.              Как будто это было истинной причиной потери аппетита, а не то, что герой фотографий куда-то испарился, а Антон банально по нему скучал.              — Окрошечку?              — Да её делать миллион лет, не хочу тебя напрягать.              — А я только тарелку сварганю, а мы с папой запеканку с грибами поедим.              — Коварная ты женщина, — Антон ещё крепче стиснул её в объятьях. — Пришла, соблазнила своей окрошкой и щас уйдёшь, пральна?              — Правильно.              Мама с трудом выпуталась из объятий длинных Антоновых рук, взъерошила его кудри на макушке и уже на пороге бросила тихое:              — Только соблазнился ты совсем другим.              Антон, по ощущениям, горел от стыда до кончиков ресниц, но отвечать на очевидную полуправдивую шутку мамы не решался, чтобы не топить лодку, которая и без того неминуемо шла ко дну. Весь этот разговор, безусловно, был чем-то невообразимо странным, особенно потому, что мама завела его сама, хотя раньше все эти половые беседы вёл с Антоном отчим. О предназначении презервативов, безопасности связей и базовых азах секса ему популярно объяснили как раз в двенадцать, но вот незадача — сейчас требовались знания за пределами обычного понимания, а единственный человек, с кем Антон мог обсудить столь деликатные вопросы, по совместительству являлся тем, с кем все эти «деликатности» и хотелось вытворять. Тем более что Арсений, несмотря на видимое сопротивление, в вопросах однополого секса явно знал побольше Антона, и, раз уж так совпало, брать инициативу следовало в свои руки.              Отодвинув шкафчик письменного стола, Антон достал бумагу с ручкой и наткнулся на уже знакомый томик «Маленького принца». Из него торчала исписанная заметка Арсения. Проявлять смелость Антон планировал до конца, поэтому взял книгу, вытащил обрывок и прочёл:              Voici mon secret. Il est tres simple: on ne voit bien qu’avec le cœur. L’essentiel est invisible pour les yeux.              Французским Антон владел на уровне «же-ма-пелль», а уж сложные предложения Экзюпери тем более казались чем-то схожим с египетскими иероглифами, поэтому он быстренько спустился в зал и вытащил с полки толстенный французско-русский словарь. Отчим проводил его вопросительным взглядом, но никак поведение не прокомментировал.              Перевод занял много времени, хотя изначально Антон планировал просто оставить послание и отправиться ужинать. Очевидно, лингвистическую жилку так просто из себя не вытравишь, так что спустя минут двадцать метаний и напряжённых извилин, Антон с победоносным «Ха!» смотрел на строки, написанные на чистом листе из ящика:              Вот мой секрет. Он очень прост: зорко одно лишь сердце. Главное невидимо для глаз.              Вопросы мельтешили в голове, словно стайка воробьёв, вот только попытки запомнить их, чтобы задать Арсению, успехом не увенчались. Шанс написать понятное послание был только один — для этих целей он планировал использовать заметку Арсения, а значит, только чистовик.              Я такой идиот. Давай поговорим?              Нет. Идиотом Антон себя не считал.              Невыносимо быть далеко от тебя. Дай мне шанс.              Где-то на небесах Джейн Остин явно рукоплескала вместе с сёстрами Бронте, потому что сопливее варианта и придумать было нельзя.              Сделав глубокий вдох, Антон не дал себе ни секунды на раздумья и написал первое, что пришло в голову:              Хватит прятаться, давай поговорим.              Книгу он вернул на место, а листок положил на подушку своим почерком вверх. Но этого казалось недостаточно. Антон взял ту самую фотографию со своей ладонью в Арсовых волосах и накрыл ею записку.              Завтрашние экзамены потеряли всякую серьёзность и совершенно не пугали. Настоящее испытание происходило сейчас — в ожидании ответа, тянущей тоске по чужому голосу и безмерном терпении. С таким человеком, как Арсений, этот навык следовало развивать важнее всех.              И Антон подождёт.