Эхо твоего имени

             В мире, наверное, нет ощущения хуже, чем сожаление. Не в том оттенке, когда в буквальном смысле выжираешь себе мозг размышлениями и загоняешь в яму с вязкой жижей. Оттенок сожаления, который испытывал Антон, граничил с воющим одиночеством и полным отсутствием уверенности в совершённом им поступке. Прошлая ночь вытащила наружу то, о чём Антон не имел никакого понятия, и если путь назад существовал, то координаты Антон не знал и даже приблизительно не мог представить, откуда их вообще брать.              Рассветные полосы пересекали потолок, куда Антон смотрел пристально, лишённый сна, с диким желанием подорваться с кровати, сбросив и липкие мысли, и тяжесть чужого тела на своей груди. Рука затекла от неподвижного положения и того, что поверх неё был Арсений — мирно спящий, всё такой же красивый, умиротворённый в той степени, когда сон мягко ограждает от всех тревог своим коконом. В комнате с открытым окном Антону не хватало воздуха — с каждым вдохом в груди что-то скрипело и надрывалось. Усмехнувшись собственным мыслям, он чуть повернул голову и вдохнул запах арсеньевских волос: ментол, пот, дождевая вода. Пальцы на предплечье Арсения сжались сами, а после стали гладить кожу, очерчивая родинки.              Антон боялся. Самого себя — другого, непривычно открытого, смелого, решительного, способного сделать то, что хочется, без осознания последствий. Если бы кто-то сказал Антону в начале июля, что к концу месяца он превратится в такого человека — ни за что бы не поверил. Но вот он, лежит голый в постели с другим голым парнем, обнимает его, а сам втайне мечтает поскорее сбежать, чтобы мерзкое чувство внутри куда-нибудь девалось. Ирония в том, что даже находясь на расстоянии с Арсением, от себя Антон убежать не сможет точно. Ночью между ними искрила страсть и взаимное удовольствие; что между ними будет теперь — Антона и страшило. Их счастье имело срок годности и чёткий временной промежуток, они оба об этом знали, но предпочли не обсуждать.              Близость с Арсением изменила всё.              Но поменялось ли что-то для него самого — вопрос открытый, а ответов Антон так и не получил. Быть может, сначала следовало обговорить это, и уже потом заниматься сексом. Антон прикрыл глаза на секунду, воспроизводя момент того, как оглушительно приятно было двигаться вместе, глотать стоны и загонять друг друга к обрыву взаимного удовольствия. И свою последнюю мысль, перед тем как уснуть, Антон вспомнил — тоже, а сейчас она лишь увеличила свою значимость. Сожалел Антон о том, что позволил влечению взять верх и не прояснил всё с самого начала, ведь без Арсения он теперь больше не сможет, в других людях постоянно его искать будет и, конечно же, не найдёт. Арсения ждёт долгая дорога домой и своя жизнь, в которой Антона уже не будет.              От этого вывода стало больно уже физически, словно по груди резанули острым куском стекла. Антон зашевелился, чтобы вытянуть руку из-под Арсения и сесть. Тот сначала непонимающе открыл глаза, огляделся и, встретившись взглядом с Антоном, тепло ему улыбнулся. Уголки губ Антона дрогнули скорее на автомате, чем от искреннего желания выразить радость.              — Пойдём искупаемся, — предложил он Арсению.              Спокойное блаженство на его лице потухло в ту же секунду, когда Антон поднял джинсы Арсения с пола, положил их на кровать, чтобы тот одевался, а сам встал и без слов натянул на себя вчерашнюю футболку и шорты с трусами. Арсений ничего не сказал, только кинул взгляд на часы-домик и с долей неловкости сполз с кровати, чтобы достать из шкафа чистые трусы. Уже через пару минут — одетые и по-прежнему не говорящие ни слова — они на цыпочках спустились вниз, обулись и, взяв велосипеды, поехали в сторону залива.              Несомненный плюс улиц в половину шестого утра — полная безлюдность и тишина. Кроме самых ранних пташек, вся природа спала или только-только пробуждалась. С каждым движением ног Антон просыпался сам, а ветер холодил лицо свежестью. В нос ударил запах травы и хвои, листва шелестела над головой, а где-то вдалеке стучали колёса первой электрички. Арсений ехал позади и не пытался поравняться, а когда они добрались до залива, бросил велосипед первым, быстро разделся и так же — торопливо — зашёл в воду, ныряя с головой. Каждое его движение демонстрировало колючее отчаяние, Антон это видел и не знал, что следовало говорить, куда все вчерашние вопросы вдруг исчезли и как выравнивать кривую их общих координат.              Если они, конечно, ещё были — общими.              Холод обжёг ступни, но давать себе медленно привыкать к температуре Антон не стал, быстро зашагал по песчаному мелководью, нагоняя Арсения в воде. Тот отплыл ещё дальше, возводя невидимую стену, а после третьей попытки оказаться рядом Антон бросил эту затею и позволил прохладной воде смыть с себя липкие ненужные переживания. Забавно, что пять часов назад они с Арсением не могли оторваться друг от друга, цеплялись так, будто от касаний зависела их жизнь, а теперь барахтаются в воде, и всё, что так трепетало в темноте, в солнечном свете растворилось без следа. Антон лёг на воду, заглушая самого себя толщей Финского зеркала, и смотрел на синее небо без единого облака. Оранжевый солнечный диск показался почти на треть и ослепил. Вода действительно помогала — царапающий грудную клетку комок эмоций постепенно раскручивался, а напряжение отступало. Вот только страх никуда не девался, особенно когда Антон увидел плывущего к берегу Арсения — и поспешил за ним. Как только ступни нащупали дно, Антон перешёл на бег и всё-таки нагнал севшего на песок Арсения, опустившись рядом.              — Как ты? — осторожно спросил Антон, не решаясь придвинуться ближе.              — Нормально.              Мокрые ресницы Арсения дрожали, всё его тело тряслось, очевидно, от холода, а полотенец они не взяли. Губы посинели, руки крепко обхватили колени в попытках согреться хотя бы немного. Антон протянул ладонь к Арсову плечу, чтобы прижать к себе и поделиться теплом, но Арсений отодвинулся, даже не глядя на него, как будто одно Антоново касание вызывало в нём отвращение.              — И что, теперь так всё будет? — не выдержал Антон молчания и заговорил сам.              — Ты давишь на меня, — тихо ответил Арсений и прижал колени к животу ещё плотнее.              — Я задаю вопрос, который меня волнует, Арс. Потому что привык так делать.              — Мы в этом разные.              — А я не заставляю тебя становиться таким же, — Антон повернулся к Арсению лицом.              — Пока всё говорит об обратном.              — Я тебе противен?              — Нет.              — Ты жалеешь о том, что между нами произошло?              Антон выпалил вопрос, даже не успев его толком обдумать, и с ужасом ждал ответа. По ощущениям, чья-то невидимая рука одним крепким движением схватила лёгкие вместе с сердцем и не отпускала. Арсений молчал, вглядываясь в белую линию горизонта, и уткнулся лбом в колени, закрываясь окончательно.              — Да, — едва слышно произнёс он.              Незримые пальцы дёрнули внутренности наружу, отчего Антон сделал шумный хриплый вдох.              — Ясно, — бесцветно сказал он и, чуть пошатнувшись, встал. — Поздравляю с прекрасной партией. Передавай привет Омску, когда уедешь отсюда.              Он понимал, что звучит слишком озлобленно и жестоко. Арсений, быть может, и не жонглировал его чувствами, не пытался сделать так, чтобы Антон потерял голову от своей симпатии или чего-то большего, но это короткое «да», будто спусковой крючок, выпустило пулю, которая прошла навылет и оставила за собой дыру с трещинами.              Антон быстро оделся, вода тут же пропитала одежду, и со стороны огромное пятно на заднице наверняка выглядело нелепо, но это не имело ровно никакого значения. Подняв велосипед, Антон отряхнул его и перекинул ногу через раму — как он собирался ехать по рыхлому песку до асфальта, осталось загадкой.              — Ты очень важен для меня, Шаст, — не оборачиваясь, сказал Арсений — ссутулившийся и всё ещё мокрый от воды.              — Пока всё говорит об обратном, — Антон повторил его фразу и с трудом вырулил с пляжа.              Домой возвращаться он временно не собирался, там ещё хуже станет, поэтому разогнался до максимума и умчал вдоль дороги, всеми силами пытаясь заглушить собственный гадкий голосок внутри, который подсказывал, что всё с самого начала к этому шло, не обещали ему ничего, не доказывали, громких признаний не озвучивали. Антон на собственные фантазии поддался, сам себе напридумывал всего, а Арсений с ним просто потрахаться хотел, утолить научный интерес, так сказать, а наивный питерский парень Антон и пал под натиском.              Резко затормозив, Антон громко рыкнул, а потом, закашлявшись, прямо вслух произнёс:              — Не верю.              И поднял клубы пыли колёсами.             

❦❦❦

                   Антон перечитывал строку уже в шестой раз и никак не мог понять её сути. Мыслями он был далеко за пределами описанных Грином морей и кораблей. Они неизменно возвращались ко вчерашней ночи и утреннему разговору. Основное гадство заключалось в том, что у Антона не было возможности сместить ракурс на что-то другое или отвлечься беседой с родителями — они уехали в Петербург рано утром, оставив записку с инструкциями по завтраку и поливу грядок. Аппетит пропал, а обязательные огородные дела закончились слишком быстро. Арсений, судя по не тронутому вилкой омлету в сковороде, тоже не завтракал, вместо этого неустанно стучал клавишами печатной машинки из комнаты. Звук изрядно действовал на нервы и даже не сам по себе, а потому, что Арсений вёл себя абсолютно спокойно, будто ничего не случилось, занимался своими суперважными академическими делами и Антона, казалось, больше не замечал вообще.              Поёрзав в кресле, Антон сменил положение уже седьмой раз за пятнадцать минут и окончательно сдался. «Алые паруса», увы, не помогли ему справиться с внутренним противостоянием пойти к Арсению прямо сейчас, прижать к стене своими вопросами и докопаться до правды. Не то чтобы на пляже ему соврали, но раскрутивший ситуацию Антон не помогал себе даже толикой этой уверенности в Арсении. Единственное ясное чувство, на которое он был способен — ядовитая, жгучая, как настоявшаяся горчица, злость. Процесс её замещения на порыв убраться в Красной Комнате ничем хорошим не кончился — Антон едва не разгромил то, что любил делать больше всего на свете, прищемил себе палец кнопкой фотоувеличителя, мигом протрезвел и вышвырнул себя в коридор, чуть не забыв выключить свет.              Проветрить голову не помогло и окно, куда Антон высунулся по пояс. Ленивое перещёлкивание каналов по телеку — тоже. Спутниковой тарелки на даче не было, а обычная антенна ловила слишком мало, поэтому отказавшись смотреть даже «Детектив-шоу», хотя обычно увлекался происходящим, Антон вытянулся на диване и закрыл глаза в попытках хотя бы поспать. Тишину в доме и пропавшее клацанье печатной машинки он заметил, только когда услышал тихие шаги в коридоре и поскрипывание половицы неподалёку. Реагировать на вошедшего Арсения Антон не планировал, усиленно стараясь делать вид, что спит, но, очевидно, его сонные привычки за три недели изучили досконально, потому что Антон услышал, как чуть хрустнули коленные суставы, а потом — лёгкий шорох материала о ковёр.              — Я вижу, что ты не спишь, — тихо произнёс Арсений. — Можешь никак не реагировать, если хочешь.              Антон и не реагировал, разве что желваки ходуном ходили под кожей, ещё больше раскрывая его идиотский план.              — Мне хочется, чтобы ты понял — мне тяжело. Намного, намного сильнее, чем тебе, — продолжил Арсений. — Я жалею о случившемся и не вижу никакого смысла тебе врать.              — Всё было настолько плохо? — всё-таки не выдержал Антон и задал вопрос.              — Как раз таки наоборот, Шаст, — Арсений грустно усмехнулся, — было слишком хорошо. И мне придётся за это расплачиваться.              Приняв его слова за какой-то неведомый сигнал к действию, Антон распахнул веки, приподнялся на диване, чтобы взять Арсения за ладонь, до этого сжимающую покрывало, и дёрнуть на себя. Тот равновесия не удержал и упал сверху, а Антону это и было нужно, потому что он тут же вовлёк его в глубокий поцелуй, сжал ягодицы правой ладонью, а левой зарылся пальцами в волосы на затылке. Арсений мычал Антону в рот, но на поцелуй отвечал, неосознанно двигая бёдрами.              — Теперь-то, — Антон прервал поцелуй, облизав влажные от слюны губы, — я вижу, что тебе не противно. И чувствую.              — Антон, пожалуйста…              Его просили не продолжать, а наоборот — остановиться. Антон видел неозвученную просьбу в его взгляде — опустевшем, грустном настолько, будто способности быть радостным у Арсения больше не осталось. Возможно, его чувства Антон преувеличивал, но так уж совпало — сам он ощущал то же самое и не знал, где искать злого волшебника, которому продал свой смех, чтобы вернуть обратно. Подобно Тиму Тайлеру Антон считал себя везучим по всем фронтам, но ничего из приобретённого — друзья, возможное поступление, умения в фотографии — не шло в сравнение со способностью просто взять и рассмеяться вслух. Сказать какую-нибудь шутку, увидеть дрожащие от сдерживаемой улыбки губы Арсения и захохотать. Антон всегда считал, что лучшее оружие против страха — смех, он всегда помогал ему преодолевать трудности.              И так было ровно до этого момента.              Антон расставил руки в стороны, показав, что больше трогать Арсения не собирается. Новая волна злости вперемешку с разочарованием ошпарила грудную клетку, когда Арсений тихо спросил:              — Ты собираешься использовать нашу близость против меня?              — Нет. Я бы никогда так не поступил.              Ухмылка Арсения была горькой, кривой, не идущей в сравнение с улыбкой на фотографиях в альбоме. Антону он ничего не ответил, только поправил задравшуюся рубашку и член под шортами. Развернулся, медленно пошёл к двери в коридор.              — А знаешь, что, Арсений? — выплюнул Антон и на импульсе гнева подскочил с дивана. — Ты можешь и дальше строить из себя великого страдальца, недоговаривать, уходить от разговора. Одно я понял точно — ты трус! Боишься даже посмотреть на меня, принять свои чувства, а не притворяться, будто они ничего не значат! Уж прости, что мне повезло с семьёй, и я смело могу им о себе рассказать, — Арсений замер, но лицом не поворачивался. — Прости, что я вырос в любви и понимании. Я не выбирал этого. А ты можешь сделать выбор и просто уехать из Омска, начать новую жизнь, но слишком ссыкло, правильно? — Антон перешёл на крик и уже не мог остановиться. — На хрена ты тогда вообще трахался со мной, Арс? Научный интерес? Провести бурный летний роман? Перед друзьями выпендриться, что питерского пацана сделал педиком?! Ну чё, поздравляю, я педик. И ни о чём не жалею.              О сказанном Антон пожалел в ту же секунду, когда последнее слово его монолога вылетело на воздух. Но пытаться что-то объяснять и переиначивать он не собирался, ведь имел в виду ровно всё то, что высказал, хотя и мог сделать это куда тише и мягче. Спина Арсения округлилась, плечи прижались к ушам. Негромкое «спасибо» бесцветным голосом — всё, что Антон получил в ответ. Входная дверь шумно распахнулась, хлопнула, и дом погрузился в абсолютную тишину. Книгу с красной обложкой Антон не швырнул о стену лишь по той причине, что её вины в сложившейся ситуации не было.              Арсению бы действительно дать пространство и не давить, как он ещё на пляже Антона просил. Вот только у Антона столько всего к нему, даже физической близости никакой не нужно — просто сидеть рядом и за руку его держать. Чувствовать холод и гладить кожу пальцами. Антон сорвался со всеми этими обвинениями-претензиями-колкостями только потому, что хотел до Арсения достучаться, чтобы тот понял — не одному ему сложно. Между ними никогда ничего простого не было, а сейчас всё усложнилось и приобрело оборот запутаннее Илиады.              Антон её так осилить и не смог.              Он честно выждал тридцать минут, сверял прямо по часам на стене, стрелки гипнотизировал, точно это ускоряло ход, а когда они замерли на половине одиннадцатого — выбежал из дома, чуть не забыв закрыть дверь, запрыгнул на велик и поехал искать Арсения. Первым же местом была поляна у дачи Ахматовой. Антон искренне надеялся, что никакой другой локации у Арсения больше нет, хотя Антон на своих эмоциях вполне был способен объехать всё Комарово, каждое дерево обшарить, у прохожих спрашивать. К счастью, этого не понадобилось — велосипед Арсения был аккуратно приставлен к старому клёну, и с души булыжник свалился. Антон не издавал громких звуков, чтобы своим присутствием не напугать, но шёл между деревьев намеренно задевая ветви.              — Ты ещё от меня не устал? — спросил Арсений, как только Антон показался в зоне видимости.              — Я просто хочу быть рядом, — не встретив ровно никакой реакции на свои слова, Антон почувствовал себя невероятно глупо, поэтому добавил: — Я… тогда… я пойду.              — Ты хоть понимаешь, как я счастлив, что у нас был секс?              Вопрос огорошил своей внезапностью, отчего Антон запнулся о крупный корень, растущий наружу, и едва не свалился на поляну.              — Я думал, ты жалеешь.              — Садись, будем разговаривать. Как ты привык.              Арсений похлопал по примятой траве рядом с собой. Антон опустился и сел по-турецки, теребя материал футболки и ожидая, когда Арсений начнёт говорить первым.              — Меня предали, Шаст. Я потерял половину своих друзей, полгода практически не общаюсь с родителями и считаю себя абсолютно мерзким человеком.              — Почему?              — В моей жизни… был кое-кто. Я думал, что наши отношения для него так же важны, как были важны для меня, — Арсений откинулся и упёрся спиной о ствол клёна. — Думал, что он понимал меня, но ошибся. Ему хотелось открытости, чтобы все вокруг знали — Арсений Попов его парень, поэтому нечего на него вешаться. А я поводов для ревности никогда не давал.              — Верится с трудом, — чуть улыбнулся Антон и оглядел Арсения с ног до головы.              — Что ты имеешь в виду?              — Ты объективно красивый мужчина. Хоть и старый.              — Мне всего двадцать шесть.              — Да наконец-то я узнал твой возраст! Хотя… — Антон придвинулся ближе и лёг головой на колени Арсения. — Мама мне уже тебя сдала.              — Никаких тайн в этом доме, — деланно раздосадованно прокомментировал Арсений и тоже чуть приподнял уголки губ.              — Я бы тебя тоже чуть-чуть ревновал. А может, и не чуть-чуть.              — Он пришёл сначала в компанию наших общих друзей и демонстративно заявил свои права. И это в девяностые годы! У нас не то, что за гомосексуализм, за пачку сигарет в подворотнях могут прирезать, но ему было всё равно. А потом… — Арсений сделал паузу и с тихим вздохом добавил: — Ворвался в квартиру моих родителей, пьяный, поцеловал прямо перед ними и сказал, цитирую: «Я долблю вашего сына в зад, и ему это нравится».              — Пиздец.              — Тебе не идёт материться, Шаст.              — Ну если это пиздец, каким ещё словом это описать?              — Пипец?              — Не хватает глубины смысла.              — Катастрофа?              — Слишком пафосно.              — Кирдык?              — Так ты как будто откуда-то из Кавказа приехал, и нет, тоже не так звучит.              — Значит, пиздец, — всё-таки согласился Арсений и осторожно коснулся волос Антона пальцами.              — А дальше?              — Дальше отец сказал мне, что не для того меня воспитывал, чтобы я позорил его гомосятиной. Сказал на пороге его дома больше никогда не появляться. А маме пришлось принять его сторону. Так всегда было.              — Арс, прости меня за то, что я тебе про родителей сказал, — Антон встретился с ним взглядом и протянул руку, чтобы коснуться щеки.              На этот раз Арсений не отстранялся.              — Не за что тебя прощать. Ты сказал то, что думал. И прав. Родителей не выбирают. А я действительно ссыкло.              — А я педик.              — Мы оба, Шаст.              Арсений засмеялся первым, и стало вдруг так легко. Липкая неприятная жижа, которая облепила тело с самого утра, с каждой секундой исчезала. Антон впервые за несколько часов сделал глубокий вдох полной грудью, хохотал сам, а когда поймал ладонь Арсения пальцами, накрыл ею свои губы и поцеловал в центр.              — Плана тебя совратить у меня не было, если что, — успокоившись, сказал Арсений.              — То есть я не твоя научная работа? — хитро поинтересовался Антон и чуть поёрзал на мягкой траве.              — Ну, я бы тебя ещё поизучал, конечно. А потом ещё… Область исследования обширная.              — Арсений, мне приятно знать, что ты хочешь меня постоянно, — не дав ему договорить, а рот Арсений уже даже открыл, Антон продолжил: — Но ты с темы-то не съезжай. Где ты вообще в Омске живёшь? На что?              — Пишу курсовые на заказ. Перевожу для небольших издательств. Редактирую тексты. Потому с Любавой не расстаюсь. Она меня кормит.              — А я её со второго этажа сбросить хотел… — стыдливо признался Антон.              — Ну и следом полетел бы тогда.              — Знаю, — Антон взял Арсения за руку и погладил тыльную сторону ладони. — Так а живёшь где?              — С Серёгой на съёмной квартире.              — А Серёга — это…              — Единственный друг, который знал обо мне всё с самого начала и остался.              — Он мне уже нравится.              — Серёга — лучший человек в мире.              — А… мама с тобой совсем не разговаривает?              — Она приходит ко мне втайне от отца, суёт деньги, потому что я, по её словам, скоро просвечивать начну, готовит и много плачет.              — То есть она не против?              — Скажем так, она не «за». А объяснять я даже не пытаюсь.              — Ты всегда любил мужчин? — Антон огладил колючий подбородок Арсения и погладил шею большим пальцем.              — Мой первый поцелуй был с пацаном в садике во время тихого часа.              — Во даёшь!              — Если что, он первый начал, — смущённо улыбнулся Арсений.              — Охотно верю.              — Но процесс осознания того, что женщины меня не привлекают, дался тяжело. Особенно, когда родители задают вопросы о женитьбе, детях, все вокруг создают пары и думают о семейном благополучии, а ты тайно встречаешься с парнем, — Арсений прикрыл глаза на мгновение и чуть поморщился, очевидно, вспоминая что-то крайне неприятное из своего прошлого. — Из шкафа меня вытащили насильно.              — Какого шкафа? — искренне не понял Антон и нахмурился.              — Сразу видно, что человек новый в однополой сфере, — хохотнул Арсений и ткнул Антон указательным пальцем в кончик носа.              — А ты хвост свой академический не расправляй и лучше объясни новичку.              Как и подобает человеку из научной сферы, Арсений с совершенно непроницаемым выражением лица рассказывал Антону об истории происхождения фразы «coming out of the closet», что, оказывается, борьба геев за свои права началась в середине девятнадцатого века, когда немецкий юрист Карл Ульрихс распространял буклеты о поддержке декриминализации гомосексуалистов, тем самым заявив, что сам был из их числа. Рассказ об этом впечатлил Антона до глубины души, поэтому вопросы посыпались из головы фейерверками. Из уст Арсения звучало много знаменитых имён — Уайльд, Да Винчи, Чайковский, Цветаева, Уорхол, Вулф, — и не восхититься глубиной его познаний в настолько деликатном вопросе Антон попросту не мог. С каждым экскурсом в чужую биографию Арсений становился всё более задумчивым и в какой-то степени огорчённым, потому что ничья история хорошо не заканчивалась. Быть может, Антону повезло, что именно Арсений, его умный Арсений, посвящал в эту тему, излучая научную уверенность и абсолютные знания, но когда он заговорил о гениальном Алане Тьюринге, чья жизнь была буквально уничтожена из-за его выбора и трагически оборвалась в одиночестве, Антон разозлился — на «долбанутый суд Соединённого Королевства», и — отчего-то — на себя. Не представляя, через какие сложности проходил Арсений, Антон умудрился предъявлять ему за трусость, хотя именно Арсений и отважился сделать первый шаг на просмотре трёхчасовой тягомотины о столкновении огромного лайнера с айсбергом. Антона обжигало коктейлем ярости и стыда до состояния, когда краснотой лица можно было не просто подавать сигнал «стоп» автомобилям на оживлённой дороге, ею можно было останавливать космические корабли пришельцев, если они действительно существовали.              — Когда я сказал тебе, что жалею, — Арсений теребил пальцами кудри Антона, — то имел в виду не то, что не хотел случившегося. Я хотел. Так сильно, что сбегал из вашего дома почти каждый вечер. Но боялся, что история может повториться. Твои родители приютили меня, относились с добротой, помогали, а я… чуть ли не с первой минуты хотел поцеловать их сына.              — О.              — А ты думал, почему меня до ночи почти всегда не было? Я приходил сюда и работал. Читал. Много думал. Особенно о тебе. Мне было стыдно, что я позволил себе чувства, хотя ещё в Омске дал обещание больше ни с кем отношений не строить.              — То есть, погоди, — Антон приподнялся и упёрся одной рукой в траву рядом с бедром Арсения, — когда ты вёл себя, как мудак, огрызался, пытался уколоть — ты так защищал меня от себя?              — Хреновый метод, да?              — Если честно, да. Он сработал в обратную сторону. Я ещё больше старался привлечь твоё внимание.              — Но хуже всего стало, когда ты помог мне раздеться.              — В каком смысле?              — Не в том, о котором ты подумал, пошляк, — Арсений криво улыбнулся и шутливо пихнул Антона в плечо кулаком. — Я был не настолько пьян, чтобы быть не в состоянии снять с себя одежду, но мне так хотелось ощутить заботу, что я не смог устоять. Тогда ты совершенно не выглядел восемнадцатилетним мальчишкой в моих глазах.              — В свою защиту скажу, что тогда я и правда думал только о том, какой ты беззащитный и… крохотный?              — Да ты меня выше всего на половину головы! — возмутился Арсений и снова замахнулся для шутливого удара в плечо, но его руку Антон перехватил, мягко сжимая пальцы на крупном кулаке.              — Ну я говорю, как было. — Антон звучал серьёзно, заглядывая в расширившиеся голубые глаза напротив. — А что с тобой происходило тогда?              — Мне было одиноко. Потому что у меня были чувства, которые я должен был скрывать, чтобы не потерять самоуважение, работу с твоим отцом, если бы он узнал обо всём, а от мысли, какими глазами на меня бы посмотрела твоя мама, вообще хотелось биться головой о стену. Мне на «Титанике» стресса хватило.              — Так ты поэтому бледный на кухню пришёл?              — Да. Потому что позволил себе слабость и подверг нас обоих опасности быть увиденными. Ну и не знал, нравлюсь ли тебе по-настоящему, или это была такая идея шуточного эксперимента.              — Прости меня, Арс. Я понятия не имел, что с тобой вот это всё творилось, и вёл себя как придурок.              — Это ты меня прости.              — Да за что?              — Я очень не хочу, чтобы у тебя в голове всё из-за меня перепуталось.              — Если ты хочешь сделать так, чтобы я внезапно снова перешёл на девчонок, то ты плохо меня изучил за эти три недели, Арс.              Арсений огладил приоткрытые губы Антона большим пальцем и облизнул свои.              — Не хочу. Теперь не хочу.              На поляне они просидели до самого обеда. Говорили-говорили-говорили о том, что беспокоило, имело значимость, честно признались, что запали друг на друга с первой же секунды знакомства, хотя Антон искренне не понимал, какая часть его дрыщеватой фигуры Арсения так вставила, что он ещё на бадминтоне не удержался и коснулся первым. Антону ответили, мол, у каждого свои фетиши, повалили его на траву и поцеловали — легко, слегка прикусывая нижнюю губу. А после Антон проверил свою панамчатую теорию, оказался прав и даже вскрикнул от радости. Утреннее высоковольтное напряжение разрядилось окончательно, когда они перестали нежиться и касаться друг друга. Вместо этого оба легли на поляну и сквозь просветы крон деревьев молча смотрели на плывущие облака.              А время неумолимо продолжало свой ход.