❦❦❦
Арсений стоял неподвижно слишком долго для человека, который умеет дышать и двигаться, будучи в абсолютном сознании и трезвости. Всерьёз обеспокоившись, в порядке ли он, Антон тронул его макушку в зелёной панаме, которая едва не слетела на пол от того, что её хозяин задрал голову, глядя в потолок. Быть может, в белоснежных узорах прослеживались какие-то скрытые символы и знаки, но путём чтения мыслей Антон узнавать это не планировал, поэтому уже открыл рот для вопроса, но был прерван тихим, полным искреннего восхищения голосом: — Настоящая лепнина на потолке… — сказал Арсений, повернулся всем корпусом, чтобы сделать шаг к центру просторного зала и встать прямо под раскидистой хрустальной люстрой. Что ему отвечать, Антон не знал, потому как не видел в интерьере квартиры ничего особенного. Ну подумаешь, здоровенная настолько, что хоть на велосипеде по коридорам езжай, да, отчим ещё в советские годы позаботился об увеличении жилплощади и потихоньку выкупал комнаты по соседству, впоследствии создав целый этаж из жилых помещений на одного хозяина. Естественно, вся мебель привозилась чёрт знает откуда и стоила чёрт знает сколько, но разве в этом было нечто особенное? В красоте интерьеров Антон не разбирался, главное, что по вычурности его собственная комната Эрмитаж не напоминала, а каких годов у них сервиз в шкафу и из какого бархата сделано любимое мамино кресло в зале — глубоко фиолетово. Однако судя по тому, с какой осторожностью и даже страхом Арсений наступал на выложенный ёлочкой паркет, уделял внимание орнаментам на зеркале и едва касался тяжёлых бордовых штор с золотыми кисточками, к подобному простой парень из Омска точно не привык. Антону жутко не хотелось, чтобы Арсений под гнётом всех этих предметов бытовой роскоши чувствовал себя неуютно, поэтому усадил его на мягкий диван с вышитыми мамой подушками и отвлёк внимание на себя. — Я не хочу, чтобы ты сейчас загонялся, Арс, — Антон взял его ладонь в свою. — А я, ну… не загоняюсь, — Арсений поджал пальцы на ногах и опустил голову. — Просто такой красоты, где бы люди реально жили, никогда не видел. — Вот я и говорю — не загоняйся. Антон сидел нахмурившись, уже всерьёз переживая о возможных мыслях Арсения на предмет разноклассовости и прочей белиберды, достойной рефлексии Золушки в самом расцвете своих тревожных мыслительных накручиваний. Неоднократно замечая похожую реакцию у всех школьных приятелей и приятельниц, когда они приходили в гости, Антон так и не придумал, каким образом дать им понять, что между ними не существовало ровно никакой разницы, даже если их родители были простыми работягами, а не академиками. Его в целом раздражала вся эта капиталистическая мишура и одержимость множества людей во что бы то ни стало достичь уровня богатства выше среднего, чтобы козырять им направо и налево. Мама же с самого детства учила Антона ни в коем случае не выпячивать свою благосостоятельность, а прямо своей заслугой Антон нынешние условия жизни никогда не считал и планировал как можно скорее найти работу во время учёбы, чтобы не сидеть на шее родителей. — Ты чего такой злой? — тихо спросил Арсений и снял панаму, но положить на диван не решился. — Да бешусь сижу, — громко вздохнул Антон. — Я не знаю, как тебе сказать, что не надо ходить по квартире на цыпочках. Это не музей, и ты можешь хоть жопой в зеркало впечататься. Ничего не случится. — А у тебя довольно специфичные методы расслаблять гостя, — усмехнулся Арсений и позволил себе откинуться на многочисленные подушки у подлокотника. — На самом деле я бы вас, дорогой гость, расслабил иначе и взял прямо на этом диване, но у нас плотный график, а итальянская пицца сама себя не съест. — Итальянская пицца? — глаза Арсения округлились. — Да. — А я думал, мы пышки есть будем. К тому же они куда дешевле и… — Арсений, — в свой голос Антон вложил максимум строгости, на которую был способен восемнадцатилетний ум, — я хочу, чтобы ты сейчас повторил за мной одну фразу. Голубые глаза тут же сощурились, чувствуя подвох, и въелись взглядом, больше похожим на захват клешнями, вот только на Антона он не подействовал, потому что у него была стратегия, которой он планировал придерживаться до конца. — Если это очередной способ меня соблазнить, то элементы доминирования нам надо обозначить. — Какой дурак… — хохотнул Антон, но всё-таки чуть придвинулся. — Просто повтори: «Я»… — Я. — «Твой». — Да я и так твой, Шаст. — Повтори. — Твой. — «Гость». — Гость, — Арсений даже растерялся на пару мгновений. — И всё? — Да. Повтори целиком. — Я твой гость. — Поэтому ты не будешь спорить, возмущаться и чувствовать себя обязанным, когда я буду водить тебя по всяким местам Петербурга и вкусно кормить. — То есть это свидание? — Блин, ну да! На самом деле, в таком разрезе Антон даже не размышлял, для него каждое времяпрепровождение с Арсением было само собой разумеющимся, чтобы давать ему какие-то определения, но Антон совершенно не принял во внимание, что из них двоих опыт в отношениях был как раз у Арса, поэтому мгновенно ощутил, как краска липнет к щекам. Таких свиданий у Антона не было. А потом он разулыбался, как последний идиот, когда до него дошёл весь смысл этого маленького слова из восьми букв. Казалось бы, ну чего особенного: два человека, которые испытывают друг к другу романтические чувства, вместе посещают интересные места красивого города, разговаривают, иногда проявляют физическую близость невинного характера и вкусно едят. Вот только Арсений был не кем-то случайным, не девчонкой со школы, которую ещё и на месте встречи с веником из цветов ждать надо, Арсений был… Арсением — самым дорогим человеком, по счастливой случайности появившимся в жизни Антона. — Тогда разреши мне угостить тебя пышками, — улыбнувшись, сказал Арсений и заболтал ногой. — Да я тебе даже позволю отвезти меня куда угодно на любом виде общественного транспорта. — Спасибо. Антон прекрасно видел, как напряжённый пару минут назад Арсений потихоньку расслабляется, даже позволил себе закинуть ноги на диван и сесть по-турецки, но пальцы из Антоновой руки не убирал, а гладил по ладони, будто успокаивал их обоих. Вспомнив крайне важное дело из списка, Антон протянул руку к лицу Арсения и аккуратно нажал на кончик его носа под недовольно сморщенную гримасу и последующую широкую улыбку. А потом резко заставил Арсения подняться, чтобы провести экскурсию по «палатам», как их впоследствии окрестил господин аспирант. Особый интерес вызвала комната самого Антона с просторной двуспальной кроватью, тёмно-зелёным покрывалом, здоровенным окном, через приоткрытый тюль и шторы которого пробивался солнечный свет и падал на плакаты, расклеенные по дверцам шкафа; мольбертом Антон пользовался с завидной регулярностью, поэтому благоразумно поставил так, чтобы свет оказывался с левой стороны. У картин местных художников, чьи работы Антон покупал на кровно заработанные с небольших съёмок деньги, Арсений задержался, рассматривал этюды улочек Петербурга, морские пейзажи и горы. — У тебя такой пушистый ковёр, — сказал Арсений, разглядывая полосы на ворсе цвета молочного шоколада. — Мягко по нему босиком ходить, да? Антон улыбнулся, понимая, что радости в жизни Арсения заключались в самых незначительных вещах. Он ведь наверняка ещё и пальцы в какую-нибудь фасоль опускает, чтобы почувствовать приятную гладкую прохладу, и носом своим над потушенной свечкой водит сто процентов, потому что запах нравится, и шелестом листвы на ветру наслаждается. Вероятно, Антон, сам любящий точно такие же мелочи, и не имел шансов не выбрать себе подобного, втайне жутко романтичного дурачка. Хотя объективно этот «дурачок» был в тысячу раз его красивее и умнее. Но никаких негативных мыслей это не вызывало, наоборот — гордость, что именно Антону достался такой уникальный экземпляр. — Когда вернёмся, и ты выйдешь ко мне голым из душа, можешь хоть лечь на него. — Голым? — Голым. — Ну и фантазии у тебя, конечно. — Всё так и будет, — уверенно произнёс Антон и поманил Арсения за собой указательным пальцем. С отчимовского кабинета Арсений ахнул прямо вслух, тут же прилипнув взглядом к обширной библиотеке и стилю а-ля «английский аристократ», но с неизменной лепниной на потолке. После забавной экскурсии по ванной комнате и отдельному санузлу («это же никакой очереди по утрам, Шаст!»), пустующей гостевой комнаты, кладовки и спальни родителей, куда они даже не вошли по этическим соображениям, хотя гость отметил красоту покрывала и подобранных в цвет штор, Антон и Арсений оказались в «дорогобогатой» Красной Комнате. Когда по неоспоримому приказу Антона домой они ехали с Финляндского вокзала на такси, Антон не рассчитывал, что они задержатся так сильно, но отказать Арсению в удовольствии узнать городскую часть своей жизни он не мог, так что в режиме гида показывал каждый аппарат и важные составляющие процесса печати фотографий. Себе Антон в удовольствии тоже не отказал: по окончании экскурсии прижал обувшегося Арсения спиной к входной двери и поцеловал, ведь на улице такой возможности не представится ещё долго, а касаться этих кривящихся в ухмылке губ хотелось до дрожи, трогать спину, постепенно опуская руки на крепкие ягодицы — тоже, правда, пришлось притормозить, чтобы окончательно не сбиться с и без того отстающего графика. На Малой Морской они оказались под прицелом выглядывающего из облаков солнца. Антон ускорил шаг, чтобы поскорее привести Арсения к главной, по его мнению, достопримечательности Петербурга, самому сердцу, пережившему множество изменений и — самое жуткое — взрывы фашистских бомб. Исаакиевский Собор возвышался прямо перед ними на расстоянии пешеходного перехода. Антон продемонстрировал Арсению один секретный жест, который частенько проделывал, когда оказывался рядом. Без труда поднявшись по высоким ступеням, Антон вытянул ладонь, чтобы коснуться холодной колонны, с улыбкой наблюдая, как Арсений зеркалит его действие. — У тебя руки такие же ледяные. — Неправда, — возмутился Арсений и придвинул руку ближе к Антоновым пальцам. — Правда. — Зато контрасты в особо горячие моменты. Настолько богохульная шутка рядом с памятником величия церкви привела Антона чуть ли не в щенячий восторг, но демонстрировать его в полной мере он, конечно же, не стал. Поэтому запланировал экскурсию на колоннаду двумя купленными на вечер билетами. Они с Арсением обошли собор по кругу и остановились со стороны закрытых ворот в сторону Адмиралтейства. Для Антона Исаакий не представлял духовной ценности, как и любые другие памятники православной архитектуры (хотя о стиле и его православности можно было поспорить, конечно), отчим ещё в детстве рассказывал историческую значимость, водил по катакомбам с плакатами и именами трагически погибших во время блокады, отчётливо вложил в голову идею, что место хранит в себе гораздо больше, чем поклонение единому богу. Собственно, нечто подобное говорил и Арсений, когда они прошли мимо памятника Петру и оказались на Английской набережной, провожая взглядом парящих в воздухе чаек. Соорудив козырёк из ладони, Антон рассматривал блестящую звёздами воду в солнечных лучах, кучные мохнатые облака и Арсения. После всех сложностей и недомолвок радость от свободного любования увеличивалась в геометрической прогрессии, тем более что Арсений будто намеренно принял красивую позу, предоставляя классный доступ и к пожиранию глазами, и к фотографированию — благо, торопясь выйти из дома, камеру Антон не забыл. Щёлк — Арсений расцвёл улыбкой и натянул панаму на макушку сильнее, тут же превращаясь в эдакого лесного гнома, который съел волшебный пирожок для увеличения роста. — У меня не только рост увеличился, — хохотнул Арсений на сравнение и подмигнул. — И это я похотливый монстр. — А я не о том, что в штанах, говорю. Посмотри на мои руки, вон, какие длинные! — Да-да, конечно, именно о них ты и думаешь. Арсений со скоростью и грацией пантеры оказался рядом, отвечая в том звуковом диапазоне, который был бы слышен только Антону: — Я бы сейчас поцеловал тебя, если бы мог. И ведь не врал же. Антон видел это в его глазах, будто объятых синим пламенем, и даже слегка пожалел о намеченной культурной программе. Вместо этого они могли бы завалиться домой вдвоём, творить всякие непотребства и на диване, и жопой в зеркало, и в обшитой «малахитовой» плиткой ванной. Арсений хоть напрямую об этом и не говорил, но его желания разделял точно, и особенно понятно это стало, когда Антон, увидя «коллегу»-фотографа возле фонтана у Эрмитажа, попросил сделать пару снимков их с Арсением. Последний будто бы случайно задел пальцами сначала Антонов зад, а потом и перед, при всём этом мило болтая с незнакомцем, корча рожицы и якобы по-дружески прижимаясь к слегка офигевшему Антону. Из-за бирюзового угла Зимнего дворца выглядывало нечто цветное, чего видавший виды петербуржец Антон Шастун точно не ожидал встретить: здоровенный воздушный шар, откуда виднелись крохотные головёшки людей. Они замерли вместе с Арсением и долго рассматривали его, пока Арсений не произнёс: — Интересно, а есть рекорд, где кто-то поднялся на вот таком воздушном шаре голышом? — Тогда это должна быть альтернативная Книга рекордов Гиннеса, Арс, — хохотнул Антон и последовал за Арсением, который явно хотел рассмотреть полосатого гиганта поближе. — А ещё я уверен, что в твоём сознании есть склонность к эксгибиционизму. Арсений на цыпочках прыгал по брусчатке, точно боялся упасть в лаву, и даже губы закусывал от стараний. На утверждение Антона он ответил не сразу, а когда остановился у Александровской колонны: — Только не говори мне, что встречал этих мужиков в пальто, — задрав голову, Арсений разглядывал ангела. — Я живу в Петербурге, чего тут только нет. — Серьёзно видел? — А чего ты так оживился сразу? — разулыбался Антон, заметив, что интерес к исторической части города тут же угас в любопытных глазах напротив. — У нас в Омске в основном наркоманы и бандюганы. — Как и тут. Но и чудаков тоже хватает, ты бы точно вписался. — То есть я чудак? — Конечно, это одна из причин, почему я тебя… От ужаса, что едва не произнёс ту самую сопливую фразу, возникшую ещё на берегу Комарово, Антон распахнул глаза, покряхтел и схватился за камеру, точно за спасательный круг — руки дрожали с амплитудой, которой хватило бы на потопление пластмассовых корабликов в ванной. Антон навёл объектив, усиленно пытался взять кадр так, чтобы в него не попали люди, но довольный вид Арсения ему страшно не понравился, как не понравилась протянутая правая ладонь на манер леди, ожидающей поцелуя в тыльную сторону. Сделав снимок, Антон тяжело вздохнул: он растерялся не потому, что таких громких фраз никому не говорил, а просто от страха — слишком торопится и не услышит этой же фразы в ответ. Под аркой здания Главного штаба они с Арсением шли молча, а груз ответственности за невысказанное с каждой минутой становился тяжелее. — Я не хочу, чтобы ты сейчас загонялся, Шаст, — тихо сказал Арсений, поравнявшись с ним и чуть пихнув плечом. — А я не… — Ну меня-то не обманывай. — Я чувствую себя малолетним дебилом, честно говоря. — Малолетним — да, но дебилом — точно нет. И вообще, веди меня в Пышечную, чтобы я тебя угощал. Антон искренне удивлялся способности Арсения сглаживать углы любого градуса. Очевидно, это было бонусом возраста двадцать плюс, когда при достижении этого жизненного отрезка сразу открываются сверхспособности. Хотя всё-таки нет, начиная с пятнадцати Антон, так или иначе, сталкивался с отчимовскими студентами и коллегами, и из них далеко не все обладали чертами характера, преобладающими в Арсении. И казалось бы, чего Антону переживать за практически вылетевшее признание, пусть и спустя четыре недели? Спишет на импульсивность характера и незрелость. В школе это всегда прокатывало, а Арсений и сам без пяти минут преподаватель. Несбыточная мечта о переезде одного конкретного омского аспиранта и его последующая работа в СПбГУ дразнилась ярким красным флагом на горизонте и манила схватить себя во что бы то ни стало, хотя Антон был даже не уверен, приняли ли его в качестве студента. Но сама идея о метафорических «делах», которые можно было бы проворачивать в пустых аудиториях и закутках многочисленных коридоров, в равной степени и вдохновляла, и радовала, и возбуждала своей запретностью. — Земля вызывает Антона, приём, — Арсений махал ладонью перед его лицом. На Большую Конюшенную Антон привёл их на автомате и с удивлением заметил, что длиннющая очередь продвигается довольно резво. Арсений улыбался, глядя в его явно мечтательные глаза, но не стал спрашивать, что выдрало Антона из реальности. Арсений смотрел по сторонам, будто впервые выпущенный на улицу кот, разглядывал архитектуру, прохожих, прикладывал руку к каменной стене, точно та ему откликалась. Любопытство Арсения проявлялось во всём: от неожиданных фактов о Петербурге, которые он где-то вычитал, до пытливых вопросов, ответы на которые находились у Антона. Едва Пышечная распахнула свои двери, Антона с Арсением встретил усатый обитатель. Арсений тут же принялся гладить полосатого дымчато-чёрного кота, явно приученного к взаимодействию с незнакомцами и живущего счастливую жизнь домашнего питомца в месте, где его не только кормят, но и греют. Антон, соблазнённый возможностью быть к Арсению ближе без риска вызвать подозрения, тоже принялся гладить мягкую шерсть, намеренно задевая длинные холодные пальцы. Стыда от своего плана он не испытывал никакого, а Арсению эта задумка и вовсе показалась гениальной, судя по хитрой ухмылке и ответным касаниям кончиками пальцев. У кассира явно советского колорита Арсений купил по пять пышек на каждого и в довесок взял ещё и шикарный кофе с молоком, который наливали большим черпаком прямо из ведра. Антон покорно ждал у столика в углу, рассматривал разноцветные рисунки на окнах и даже не предпринимал попытки помочь Арсению оплатить угощение. Зато в очередной раз не отказал себе в удовольствии следить за каждым его движением, когда Арсений лавировал с подносом между столиков, чем зародил подозрение об опыте работы официантом. С другой стороны это всё могло быть следствием его природной гибкости, не раз продемонстрированной в обстоятельствах приличных и не очень. «Ну точно сатириазис», — подумал Антон и выцепил с тарелки щедро посыпанную сахарной пудрой пышку. — Как фкуфно! Арсений извазюкался в пудре практически сразу, потому что кусал и жевал тесто со скоростью дорвавшегося до мяса кота, и не то чтобы Антон осуждал его, скорее наоборот — смотрел с неизменной теплотой, борясь с побуждением заботливо стереть белые полосы с губ и щёк. Это в очередной раз указывало на бесповоротную увлечённость Арсением, желанием любоваться им при удобном случае и говорить вслух несусветные глупости про чувства. Мама как-то рассказывала про все этапы отношений, потому Антон и переживал, что «кризис» прошёл как-то слишком быстро, а значит, и признания в серьёзных намерениях были поспешными, но поделать с собой Антон ничего не мог. Будь он воздушным шаром, давно бы взорвался от сдерживаемых порывов наговорить всё, что билось внутри вместе с сердцем. — А ты чего не ешь? — спросил Арсений три пышки спустя, запивая съеденное. — У меня ритуал, — серьёзно ответил Антон и для правдоподобности взялся за круглые края двумя пальцами, делая вид, что бормочет заклинание. — И это я чудак, да? — Да. Антон откусил тесто, мгновенно чувствуя сладость на языке и скрип на зубах. Пышки и правда были отменными. Но «ритуал» был вовсе не в смаковании лакомства пятидесятых годов, а в запоминании каждого особенного мгновения, проведённого с Арсением. Правда, сообщить ему об этом Антон в очередной раз постеснялся.❦❦❦
— Моряки говорят, что нет ничего страшнее девятой волны. Она — смертоносная, хищная, проглотит за секунду, от тебя даже волоска не останется, — произнёс Арсений, глядя на полотно Айвазовского, будто загипнотизированный. Его настроение менялось от картины к картине, о многих он не говорил ничего вообще, к каким-то давал короткие комментарии, скорее проверяя собственные знания, чем Антоновы, но в комнате Брюллова и Айвазовского Арсений переменился буквально на глазах, стал точно таким же загадочным, как технология смешивания красок Ивана Константиновича, а попытки понять, что творилось в этой взъерошенной арсеньевскими же пальцами голове не увенчались успехом. — Отчим рассказывал, что ни один музей не может похвастаться работами Айвазовского так, как Феодосийский. — Я мечтаю там побывать, — задумчиво ответил Арсений и с трудом поборол желание коснуться полотна под пытливым взглядом старенькой смотрительницы музея. — Когда-нибудь съездим туда, м? — Когда-нибудь, Шаст, — эхом ответил Арсений и на секунду встретился с Антоном взглядом. — Какой смысл ты видишь в этой картине? — Дай-ка подумать… — почесав затылок, Антон стал теребить пуговицы на рубашке. — Неизбежность перед тем, что ты не можешь изменить. — Как мрачно, — усмехнулся Арсений. — Что видишь ты? — Надежду. — После такого шторма? — Смотри, какое тут рассветное солнце. Эти моряки потеряли всё, едва выжили, но взамен на корабль получили шанс на нечто новое, — Арсений плавно обрисовывал линии сюжета кончиками пальцев в воздухе. — И вода вон какая лазурная. Такие цвета не могут означать смерть, это надежда, что всё будет хорошо даже после столкновения со стихией. Почему-то думалось, что Арсений говорит вовсе не о картине. Спрашивать наверняка Антон побоялся, чтобы случайно не выцарапать его из размышлений и погружения в шедевр мирового искусства. Арсений, казалось, хотел слиться с волной на одноименной картине воедино, а Антон в очередной раз отметил для себя, что даже в нарисованной лазурной воде этот чудаковатый человек смотрелся неприлично красиво, поэтому и сделал спонтанный кадр под едва ли не осуждающий взгляд всё той же смотрительницы. Арсений стыдливо поделился, что видел столь известные картины вживую впервые за двадцать шесть лет и получил от Антона словесный нагоняй, мол, ничего плохого в этом нет, и вообще процентов семьдесят всей необъятной России даже из родного города ни разу не выезжало. Внутри начинала бушевать самая настоящая буря покруче айвазовской, когда в словах или жестах Арсения Антон улавливал оттенки смущения собственной дремучестью и даже необразованностью, чёрт бы её побрал, а уж кто-кто, но только не Арсений мог называть себя неучем или невеждой. Страшно хотелось убедить его в обратном как можно скорее, показать, что наличие или отсутствие культурного просвещения в культурной столице России никого не делает человеком исключительного статуса, а вот сибирским духом и упорством, которых Арсению было не занимать, похвастаться может далеко не каждый из петербургской богемы. — Тебе не кажется, что персонажи этой картины слишком томные? — спросил Арсений, когда они с Антоном рассматривали исполинское полотно Брюллова. — Я вообще эту картину не люблю, — признался Антон. — Мне нравятся только сами Помпеи и вулкан, а люди слишком искусственно страдают. Женщины вообще на одно лицо. — Он рисовал свою любимую. — И чё? Любовь — это замечательно, Арс, но тут уже какая-то нездоровая фигня. Сколько тут одинаковых женщин? — Антон остановился, чтобы посчитать их глазами. — Шесть? — Напомни, сколько у тебя моих фотографий? — Это другое, — буркнул Антон, но не мог не признать правоту Арсения. — Вовсе нет. Когда любишь кого-то, хочется сделать так, чтобы этот человек был с тобой постоянно. И стараешься затащить его в сферы жизни, которые для тебя важны, — Арсений повернулся к нему лицом и мягко улыбнулся. — Но в этом нет ничего плохого, Шаст. — По твоей логике, я на тебе помешался тогда. — А я не говорю о логике. Как выяснилось, ещё с июля она у нас с тобой куда-то подевалась, — хохотнул Арсений и заправил выбившийся локон за ухо. Антону жутко хотелось коснуться его мочки, а лучше поцеловать, но даже отсутствие посетителей в самой популярной красной комнате Русского Музея не давало ровно никакой возможности этот план осуществить — неусыпный серый женский взгляд неподалёку работал отменно. — Просто так выходит, что тебя в моей жизни остаётся куда больше, чем меня в твоей. О сказанном Антон не жалел ни секунды, потому что слова Арсения о его гипотетической любви если не задели, то в мозгу отпечатались точно. И хотя родители неоднократно демонстрировали, что крепкие отношения на недомолвках и обидах не строятся, сейчас Антон ощущал эту волну несправедливости, накрывающую с головой почти так же, как та самая — девятая. — То, что у меня нет твоих фотографий в равносильном количестве, а ты выцыганил мою рубашку в качестве воспоминания, не значит, что я не прикарманил ничего себе. — В смысле? — Антона будто вытащило на берег, отчего даже воздух перестал поступать в лёгкие на пару секунд. — Твои дачные наброски, пара детских фотографий, — Арсений явно веселился от вида Антона, который чувствовал и отъезжающую вниз челюсть, и расширяющиеся от удивления глаза. — Предупреждаю, что на одной ты сидишь на горшке, а на второй с глобусом. И обе дала твоя мама! — Поверить не могу, что мы обсуждаем мою голую детскую задницу в окружении двух великих художников. — А ещё я стащил твою фотку после настолки, — игнорируя притворное недовольство, продолжил Арсений. — То-то я её найти не мог. — И трусы с долларами. — Беру свои слова назад: мы оба двинутые. Но до трусов я не додумался. — Это не руководство к действию! Арсений, в отличие от Антона, своих эмоций перестал бояться вообще, потому что его ладони совершенно спокойно схватились за плечи Антона, сжались и, резво проехавшись по голубым складкам собственной рубашки, легли на шею, чтобы погладить кожу прохладными большими пальцами. Осудит ли их внимательная дама в цветастом платке или нет, Антону было совершенно плевать, его переполняло восторгом и абсолютно безграничным восхищением смелостью Арсения, а открытие, что сувениры собирает не он один, и вовсе кружило голову. О своих страхах по поводу будущего Антон шаг за шагом стал забывать, особенно когда слышал прямые подтверждения — хотят, заботятся, шпионят, чувствуют то же самое. Оставшееся время в бесконечных комнатах и коридорах пролетели для Антона едва ли не за миг, он как-то разом все слова растерял, только волочился за Арсением, изредка угукая, когда тот что-то рассказывал, восхищался живостью лесов Шишкина, заставлял разглядывать картины Куинджи, вещал о том, как сильно ему нравится «Садко» и почему именно это полотно Репина он считает самым красивым из всех написанных. Во всей этой чехарде из разных цветов перед глазами и такой же — калейдоскопом внутри — Антон жалел только об одном: сегодняшний день закончится. Но тут же взял себя в руки, когда Арсений остановился у статуи сеятеля и приподнял полы своей рубашки точно так же, как держал тонкими мраморными пальцами неизвестный красивый парень чёрт знает каких времён. — Нет, ну ты посмотри, какая кокетка, — всё не унимался Арсений. — Так и манит заглянуть, что у него там под мешочком с зёрнышками. — И это у меня сатириазис, да? — Да, — на секунду голос Арсения стал серьёзным, чтобы после прозвучать игриво: — А вон тот стоит сурово и не заигрывает. — М-да, Арс, в античный зал со статуями в Эрмитаже тебя нужно будет вести вместе с ведром для слюней. — Так мы не успеем, — нахмурился Арсений и встал на носочки, чтобы лучше рассмотреть скульптуры по другую сторону. — Так мы и не сегодня пойдём. — А когда я придумаю план, — будто прочитав мысли Антона, сказал Арсений и слегка улыбнулся. — Ну ты и интриган. — Какой там Юпитер, у-у-у-у! Закачаешься! Арсений в прямом смысле стал раскачиваться из стороны в сторону, будто уже увидел шедевр неизвестного скульптора своими глазами. Антон жутко любил в Арсении эту сторону игривого выдумщика, совершенно теряющего сверхсерьёзные качества умного аспиранта, и в такие минуты ловил себя на мысли, что они с Арсением одного возраста, хотя не то чтобы Антона заботила разница в восемь лет. Забавно: в школе такие вещи были основополагающим фактором, а для пацанов — тем более, ведь если тебе удалось закадрить девчонку старше хотя бы на год, то всё, медаль героя и уважение, уровень студенток и вовсе был предметом особой гордости. Интересно, как бы отреагировали одноклассники, скажи им Антон, что закадрил не просто аспиранта, так ещё и парня. От этой мысли улыбка появилась кривой полосой совершенно неконтролируемо, вызвав у Арсения молчаливый вопрос с приподнятыми бровями. Отвечать на него Антон не стал, вместо этого украдкой огладил арсеньевскую ягодицу ладонью, когда они оказались перед зеркалом музейного туалета только вдвоём. Не касаться Арсения вообще не получалось, причём Антона всё меньше смущало наличие людей рядом: по набережной — оп! — и взял за руку, на пешеходном переходе — оп! — приобнял за плечи в приступе хохота, у памятника Чижику-Пыжику — оп! — пристроился сзади, чтобы засунуть в карман джинсов целую пригоршню монет и едва не поцеловать Арсов затылок. В бросках по священной цели Арсений не сдавался добрых десять минут, и оставалось лишь гадать, о чём таком он думал, но желание на то и желание, чтобы рассказывать его суть, только когда исполнится. Сам Антон монетки на удачу не бросал, поэтому Арсову веру в магию принял как данность, надеясь лишь на то, что его заветная мечта хотя бы отдалённо связана с самим Антоном. Конечно же, Арсений понимал, что подобная щедрость — лишь предлог (ладонь с из его заднего кармана Антон не вытаскивал до последнего), однако не отталкивал и, когда заветная монетка упала рядом с постаментом, сам кинулся Антона обнимать и благодарить за терпение. Как будто до этого Антон его не проявлял. Аппетит за время прогулки нагулялся вполне приличный, тем более что дальше Антон планировал показать Арсению все известные ему места Достоевского, но перед этим, как и обещал ещё дома, Антон схватил Арсения за локоть и резко повернул на Караванную, где ароматами свежего теста и специй манил к себе ресторан. Обрадовавшись наличию свободного столика в самом дальнем углу зала, Антон и Арсений разместились друг напротив друга и далеко не сразу принялись читать протянутое официантом меню. Положив руки на стол ладонями вниз, они смотрели друг на друга и слегка улыбались. Нескончаемые разговоры людей, звон бокалов и стук приборов по тарелкам превратился в смешанную какофонию, в буйстве которой Антон слышал собственное сердцебиение и на автомате коснулся чужого мизинца своим. Арсений ответил на невесомую ласку мгновенно, но под столом пнул его колено, будто таким способом пытался вернуть Антона на землю. Мама оказалась права — пицца была настолько вкусной, что они заказали две и запили двумя бокалами домашнего лимонада с крупными кубиками льда. В очередной раз Антон жалел, что домой нельзя было вернуться прямо сейчас, чтобы вот такого разморённого досугом и едой Арсения целовать на том самом пушистом ковре, медленно раздевать и ласкать до тех пор, пока тело не обмякнет под руками в послеоргазменном состоянии. Очевидно, думать о голом Арсении, будучи в общественном месте, совершенно не следовало, потому что Антона окатило возбуждением, а ладонь под столом погладила скрытое джинсами колено, нахально поднимаясь по внутренней стороне бедра. Арсений не выглядел возмущённым, даже шире расставил ноги и чуть съехал с мягкого стула, чем немало удивил Антона, но сжать пах тот всё-таки не решился и под разочарованный вздох убрал руку, чтобы схватиться ею за стакан с лимонадом. Арсений расплылся в самой хитрющей улыбке, на которую в принципе было способно его и без того красивое лицо. — Ничего не говори, — буркнул Антон, — сам всё знаю. — А я молчу, — Арсений погремел льдом в своём бокале, нарочно быстро двигая рукой. — Я слышу твои мысли. — Ты бы охренел от того, что я сейчас думаю. — Расскажешь? Арсений отрицательно покачал головой и посмотрел по сторонам. На мгновение его лицо сбросило маску довольного жизнью хитреца, показывая то, что скрывалось с тщательностью — потерянность и тоску. Больше всего Антона убивала собственная беспомощность, ведь никаким способом заставить Арсения остаться у него не получится. Само осознание, что уже завтра примерно в это же время Арсения рядом не будет, выбивало из лёгких воздух, вынуждая бороться с желанием положить ладонь на чуть колючую Арсову щёку и притянуть к себе для порывистого поцелуя. — Арс, — позвал Антон. — М? — Хочешь, прям щас домой пойдём? — Домой… — произнёс Арсений, будто перекатывая слово на языке. — Ты устал? — Мне просто не хочется, чтобы ты делал вид, будто тебе весело. — А мне не весело, Шаст, — Арсений откинулся на спинку стула, а правой рукой потянулся к беспокойной ладони Антона, сжав его пальцы своими. — Мне хорошо. На эмоциональном топливе от слов Арсения Антон функционировал действительно как заведённый, ведь, несмотря на внутреннее состояние грусти, они оба не позволяли этому чувству взять верх просто потому, что такого же августовского дня больше не будет. И не в той категоричности смысла, мол, совместных августов в жизни Антона и Арсения не предвидится, а именно такого — уникального, трепетного, даже в какой-то степени первого свидания не состоится точно. С другой стороны, рядом с Арсением постоянно появлялись идеи экспериментов как постельного уровня, так и обыденного. Вот как сейчас, например, когда они шли вдоль набережной Фонтанки и соревновались, у кого язык ярче — Антон и Арсений купили конфеты «Дядя Стёпа» в ту же секунду, как увидели длиннющие ноги этого самого дяди и лучезарную улыбку. В скорости Антон с Арсением тягаться даже не планировал, зато вполне себе победил в длине зелёного языка, в то время как ловкий арсеньевский под ошалевшее лицо Антона умудрялся выделывать то цветочек, то трубочку, мелькая меж зубов сочным красным цветом. Фанатом Достоевского Антон никогда не был, из всех отечественных писателей предпочитал Булгакова, но даже несмотря на нелюбовь к Соне Мармеладовой и старухе-процентщице, с удовольствием рассказывал Арсению обо всех знаковых домах Фёдора Михайловича, иногда падая в лёгкую театральность. Арсений сиял от осознания, что ходит в буквальном смысле по следам писателя и случайно проговорился — хочет создавать истории сам. Антон, конечно же, стал выматывать его вопросами по типу «дай почитать?» или «а эротика будет?», но делал это скорее в шутку и ни в коем случае не для того, чтобы требовать показать хоть что-нибудь прямо сейчас. Но напомнить о своём намерении оценить творческие порывы Арсения пообещал сам себе ровно через месяц, так как верил — всё обязательно получится. Хотя из огромного списка важных дел удалось пока только запрыгнуть в теплоход за пять минут до отправления. Однако вид невероятного создания, в которое превратился Арсений в золотых закатных лучах над Невой, лишил Антона слов вместе с кадрами плёнки. Пожалуй, теперь он понимал Брюллова с его помешанностью на любимой женщине и стремлением изобразить её во всех сценариях, цветах, декорациях. Антону посчастливилось обрести собственную музу, как бы высокопарно это ни звучало, и в творческих кругах подобное означало отхватить невероятную удачу, так что если Антону придётся тратить все свои честно заработанные деньги на фотобумагу и плёнку, он с радостью отдаст их все, лишь бы долго возиться со снимками Красной Комнате, глянцевать и собирать в целые альбомы. Пока Арсений внимательно слушал гида и рассматривал достопримечательности, о которых тот говорил, Антон едва ли обращал внимание на внешний мир, концентрируясь только на сидящем по левое плечо неугомонном человеке, украдкой гладил его ногу, пока никто не видел, и сохранял в памяти картину персиковых всполохов на Арсовом лице, то, как мягкие лучи путались в волосах и подсвечивали впадинку между ключицами. Речные каналы и мосты Антон видел тысячу раз, а вот такого красивого Арсения будто видел впервые, отмечая, как же сильно ему идёт Петербург со всей этой вычурной архитектурой. Антон мог даже представить Арса каким-нибудь скучающим графом в летнем поместье и то, как Арсений бы вышагивал по утрам на балкон в одном шёлковом халате, а Антон, естественно, следом. И эта версия их двоих была бы точно такой же счастливой. — Шаст, вода какая золотая, смотри, — выдернул его из фантазий тихий голос Арсения, показывая ладонью на блестящее заревом полотно. — Я вижу. — Ты на меня смотришь. Арсений стоял боком и изо всех сил не поворачивал головы, но сдержать смущённую улыбку ему не удалось всё равно. Схватившись за перила Красного моста, Арсений рассматривал живые янтарные барханы, насильно схватил Антона за шею и повернул лицом к воде, чтобы любоваться красотой не в одиночку. — Это всегда в Петербурге — вот так? — спросил Арсений, когда сумерки окутывали город. — Чаще всего здесь серо и сыро из-за климата, но важнее ведь погода не снаружи, а внутри, — улыбнулся Антон, аккуратно касаясь чужого локтя, когда они поднимались по винтовой лестнице Исаакиевского собора. — Это не мне, а тебе книжки писать надо. — Ну нет, я готов только иллюстрации рисовать, да и то эротические. А ещё лучше с натуры. То есть — с тебя. Очевидно, последнюю пару предложений Антон сказал громче, чем планировал, потому что услышал хихиканье девчонок за спиной. Каменные стены работали отличным отражателем звука, эдаким эхо пронося Антоновы похотливые фантазии по стенам многовекового религиозного оплота. Правда, стыда в Антоне по этому поводу было ноль: ну подслушали и подслушали, ну сказал и сказал, ну смутил Арсения и смутил, не в первый раз, в конце концов. Хотя судя по тому, как нарочито красиво этот самый Арсений взбирался наверх Колоннады по железным ступенькам, идея позировать голяком ему однозначно понравилась, вынуждая Антона сдерживать очередной похабный комментарий касательно весьма «трогательной» пятой точки. И да, трогать её хотелось в прямом смысле этого слова. — Смотри, какая звезда яркая, — Арсений обхватил стальные перила пальцами и уставился куда-то в небо. Антон нашёл предмет его внимания сразу — единственная мерцающая точка на небосводе удивительно чётко светилась сквозь лёгкую облачную дымку, совершенно не беспокоясь о том, что сквозь миллионы световых лет её может затмить банальное физическое явление. Переводя взгляд со звезды на Арсения и обратно, Антон повторил положение его рук и зацепил мизинцем чужой — по-привычному прохладный, но мгновенно отвечающий на вороватую ласку. Антону в какой-то степени даже нравился этот эффект скрытности, хотя самому было глубоко наплевать, что и кто подумает, важнее всего — спокойствие Арсения от этих действий. — Как тебе вид? Арсений обвёл взглядом площадь, переместил внимание на статую ангела, чуть улыбнулся и посмотрел на Антона: — Очень красивый. — Я рад. — Это был классный день, Шаст. Спасибо. Наверное, именно сейчас Антон жалел, что обладает суперспособностью останавливать время или зацикливать его на одном и том же моменте. Арсений даже не старался скрывать грусть в глазах, улыбка его приобрела горьковатый оттенок, но мизинец сжался ещё крепче, точно сквозь него шла вся жизненная энергия от одного сердца к другому. Жест был практически детским, как когда даёшь клятву больше не драться или обещаешь сделать что-то ужасно важное. Антон понятия не имел, какой план Арсений придумает, своих вариантов у него — ровно ноль штук, ведь об Арсовой жизни в Омске Антон не знал ничего, но в чём он был уверен точно — этот момент в Петербурге их отправная точка. Вот как та самая звезда, что сияла даже сквозь летящие вечерние облака. И этих самых точек Антону хотелось создать несметное количество, чтобы они как на карте были: куда не ткни — воспоминание. Кадр на плёнке остался всего один, света — крохотное количество, но Антон всё равно попросил мимо проходящую девушку щёлкнуть их с Арсением на память, впервые в жизни отдавая свой «Ленинград» в чужие руки без тени страха. Каким бы ни оказался этот снимок, свои чувства и эмоции Антон не забудет никогда, ещё и Арсению один напечатанный экземпляр почтой отправит, даже если там окажется чёрный квадрат с тенью их взлохмаченных макушек. И пусть календарный день вынуждает их расставаться на неопределённое время, Антон обязательно отметит красным кружком первое августа — самый неожиданный, полный улыбок и прогулок день, тот самый, когда Антон чуть Арсению в любви не признался, показал ему свой Петербург и потрогал за коленку в итальянском ресторане. Удивительно, сколько изменений может ворваться в жизнь за какие-то четыре недели. Уже оказавшись дома — вымотанные, с гудящими в кедах ногами — Антон и Арсений съели почти полпакета маминых припасов, а после рухнули на мягкий ковёр в антоновской спальне и проговорили ещё часа полтора. С долей стыда Антон рассказал о пунктах своего сравнительного анализа, выслушал тираду, почему именно Арсений остановил его на поляне и не пустился в пучину разврата, где они оба в фантазиях Антона были со спущенными шортами и жарко дрочили друг другу под мокрые поцелуи в тени деревьев. Оказывается, вляпаться в глубокие чувства Арсений боялся уже тогда, и Антон даже обрадовался, что в своих опасениях барахтался не один. — Ну так что, — Арсений поднялся неожиданно резко, снял рубашку через голову и также быстро стянул с себя шорты, оставшись в одних трусах с Микки Маусом, — план «лечь голым на ковёр» можно претворять в жизнь? — И даже в душ не пойдёшь? — Антон приподнялся на локтях, всматриваясь в полуобнажённый силуэт в темноте. Свет они так и не включили. — Пойду, конечно, — цокнул Арсений. — А я тебе полотенце не дам. — Значит, буду бегать по дому и сушиться естественным путём. — И писюном трясти. — И писюном трясти обязательно, Шаст. Может, клюнет на него кто-нибудь. Антон рассмеялся так громко, что аж прихрюкнул, и следом не выдержал Арсений, согнувшись пополам. Обычно желание загадывают на падающую звезду, якобы только она его способна исполнить. И ведь Антон никогда в эти штуки не верил, буквально сегодня Арсению монеты подсовывал, чтобы он там какую-то мечту просил стать реальностью, но что-то щелкнуло в голове, пока они ходили вокруг Колоннады под прицелом той бесстрашной звезды из чёрт знает какого созвездия: украдкой, пока Арсений был занят разглядыванием статуй по углам собора, Антон быстренько взывал неизвестным силам, чтобы вот таких свиданий у них было как можно больше. — Ты идёшь или как? — крикнул Антону Арсений из ванной. В конце концов, разврату в малахитовой ванной он ещё никогда не предавался. Вот и пришло время начинать, тем более что компанию Антон отхватил самую лучшую. И рассчитывал получить от неё всё.