Прости меня, Отец

Однажды промозглым осенним вечером совсем еще юный парнишка, только-только отрастивший жалкое подобие темных усиков над верхней губой, скользнул за порог родительского дома, не в силах выслушивать нескончаемый поток упреков и проклятий в свой адрес. На кой черт, дескать, он корчит из себя умного, лентяй, тунеядец, ничего не делающий для их лавки, упорно не желающий становиться отцовским подмастерьем — сапожником. Ведь можно просто прибивать к ботинкам подошвы, как следует, и жить припеваючи. Ума не надо, только ловкость натруженных рук. Энвер Флимм, отрок бледный, худющий, как жердь, с тонкими длинными пальцами, отлично справлялся c мелкими деталями и в будущем мог бы сделаться успешным ремесленником, шить туфли для богачей, сколотить себе приличное состояние и репутацию. Но не хотел — тошно. Помогая отцу из-под палки, он, как только выдавалась возможность, норовил скрыться с глаз и, запершись наверху, мастерить какие-то совершенно бесполезные в хозяйстве, но занятные вещицы, причем составляющие для них он подворовывал, то дома, то на улицах, за что не раз получал взбучку такую, после которой еще неделю болели ребра, посиневшие от ударов крепким родительским сапогом. Нередко и лицо, как матери казалось, смазливое, украшали цветастые пятна кровоподтеков, появлявшиеся всякий раз, когда отец, разгневанный кем-то извне, в таверне или на улице, заявлялся домой, еле стоящий на ногах, со стеклянным взглядом покрасневших от хмеля глаз, страшный, как черт, и, о да, он знал, на ком выместить зло. Чудо, как мальчишка, не умевший давать сдачи, сохранил зубы и оба глаза. Все, что он мог — ненавидеть. Ненавидеть и глубже погружаться в мир бесплотных фантазий, создаваемых богатым на выдумки воображением, чтобы хоть как-то облегчить незавидную земную участь своей души. Есть путь простой, а есть тот, по которому пошел их непутевый сын. Он тянулся к матери в надежде на утешение после грубых замечаний и побоев отца, но та отвечала лишь презрительно поджатыми губами и хлестким, куда более обидным, чем привычное отцовское, оскорблением. Ему казалось, будто он жил среди чужих людей, как кукушонок, которого подкинули в гнездо дятлов. Энвер тщетно рассчитывал на то, что матушка произведет на свет более достойного продолжателя династии, и про старшего попросту забудут. Впрочем, желал ли он такой судьбы для брата или сестрички? Нет. Но его планы не имели под собой почвы, кажется, после сложных родов Салли более не могла выносить ребенка, за что, опять же, срывала злость на единственном отпрыске. Он, промокший до нитки, сгорбившись в три погибели, сидел верхом на какой-то куче мусора в одном из многочисленных темных переулков Нижнего города, уткнув лицо в дрожащие колени, сведенные вместе руками, сцепленными в замок. В полном одиночестве парень даже не пытался сдерживать горючие слезы, катящиеся по щекам в то время, как капли дождя орошали его тощее, угловатое тело. Отец бы назвал бабой, плаксивой и хлипкой. Но его здесь не было. Тучами заволокло небо, в грязно-серой дымке яркими вспышками мелькали молнии, а за ними следовали могучие раскаты, подобные гневным возгласам враждующих меж собой божеств. Горожане прятались по домам от непогоды, те, кому не казалось, что лучше издохнуть от голода и холода, чем вернуться к очагу… Он молился, чтобы в этот темный переулок шальным ветром занесло какую-нибудь нечисть, которая унесет его, страдающего, в иной мир. Жалкий самообман. Энвер хотел жить, ему нравилось жить, смотреть на скромные плоды своей изобретательности, встречать рассвет на крышах, дрессировать соседскую собаку и наблюдать за проезжающими изредка сверкающими кортежами аристократов. Богатство и власть завораживали, пленяли. Выполняя неблагодарную работу по дому, он представлял себя, окруженного восторженной толпой, в золоте и в шелках, а потом горько усмехался собственной наивности. Кто-то был рожден, чтобы править, повелевать, а его удел — нищета, жизнь обслуги, его удел — снимать мерки с чужих ног. Эти мысли парализовали волю, вводили в совершеннейшее отчаяние. Ложась спать после долгого, ненавистного дня, он оказывался в царстве видений. О будущем, о несбыточном и наиболее вероятном. Последнее представлялось ему в мрачном свете. Когда родители наконец сгинут, а он встанет на ноги, волей-неволей ему придется унаследовать отцовскую лавку со всеми ее прелестями, вонью дубленой кожи и ржавыми инструментами. Никуда не денешься, денег ведь нет на то, чтобы заняться чем-то иным, тем более, что к тому времени Флиммы еще больше погрязнут в долгах. Работая все-таки лучше отца, который всю жизнь делал дешевую обувь для плебса, он рано или поздно избавится от долгов. Затем подумает о том, как тоскливо трудиться в одиночку, озаботится о потомстве, найдет себе тихую, спокойную девицу, чуть умнее стула и чуть симпатичнее орка, ибо на другое рассчитывать в его положении не придется. Она родит ему выводок детишек, а там уж и о смерти думать пора. О, прекрасное далеко. Его желание увидеть нечисть оправдалось лишь отчасти. Тоскливую тишину, прерываемую лишь природными буйствами да скрипящей от ветра вывеской соседней мясной лавки, которая должна была по всем законам отвалиться уж десяток раз, нарушил детский гогот и улюлюканье. В облюбованный им тупичок ворвались трое сорванцов, которые с палками наперевес преследовали девочку — все чуть младше него. Так как Энвер забрался далеко от своего родного квартала, этих детей он никогда не видел и не знал, чего от них ждать. Играют или всерьез намерены побить беглянку? Парень не шевелился, затаившись, укрылся за кучей мусора, он в своей темной невзрачной одежде сам напоминал вал из тряпок, особенно в воцарившейся темноте. Девочка, быстро сообразив, что дальше пути нет, развернулась, и дыша шумно, как загнанный гончими звереныш, сжала кулачки, готовясь к неравному бою. Молчала. Не умоляла, не пыталась договориться. При свете молний Энвер разглядел длинный сизый хвост, прижатый к бедру, изогнутые рога цвета графита. Тифлинг. Изгой. Нападавшие были людьми. Пока юноша мучительно раздумывал, стоит ли ему показаться и попробовать спугнуть ребят помладше, особо на это, впрочем, не надеясь, потому что силой уступал каждому встречному, экспозиция значительно изменилась. Один из них, наиболее крупный, самодовольно посмеиваясь, упорно наступал на девочку. Не сдвинулась с места до тех пор, пока он не дошел до такого расстояния, которое легко можно было преодолеть за один взмах. Пару раз уклонилась, потом схлопотала по плечу, зашипела, пока оставшиеся двое наблюдали, подначивали друга, видимо, ожидая своей очереди, когда жертва устанет и выдохнется, чтобы, подобно гиенам, наброситься на нее всей стаей. Девочка замахнулась для ответного удара, но оступилась, поскользнувшись в луже. Когда она упала наземь и быстро перекатилась на спину, чтобы избежать очередного удара, обидчик навалился на нее сверху, размахивая палкой перед самым лицом. Энвер, собрав все свое мужество, собирался вмешаться, пускай он и сам получит, но хотя бы даст шанс девочке уйти, пока обезумевшая шпана не забила ее до смерти, что нередко случалось с тифлингами. Но тут неожиданно она перехватила орудие и, зарычав, со всей дури заостренным концом воткнула его нападавшему в глаз. Мальчик заорал от нестерпимой боли и отбежал в сторону, остальные замерли в замешательстве, не зная, как быть: отомстить или броситься наутек. — Ну, кто еще хочет? — вскочила на ноги отважная девчонка, угрожающе выводя фигуры в воздухе палкой… а с палки на землю капала кровь. Она расхохоталась, зловеще, торжествующе, совсем не по-детски, чем окончательно определила дальнейшие действия тех, кто покушался на ее здоровье или даже жизнь. Энвер не видел лица, лишь гордо выпрямленную спину, не в пример ему самому, вечно сутулому. И он чувствовал гордость за эту незнакомку, сумевшую отстоять свою честь. Ни капли жалости к мерзавцам. Если бы он был судьей, то приказал бы вырвать глаза им всем. К чему глаза, когда не видишь, что перед тобой хрупкая девочка, а не соломенное чучело для битья? — Дьявольское отродье! Я папе расскажу, он тебя убьет! — издали грозился один из хулиганов. Они медленно, но верно отступали, пока наконец не исчезли из виду. Тифлина с облегчением выдохнула, бросила палку, попыталась отряхнуть одежду, подранную и грязную, потом обернулась и, вздрогнув от неожиданности, обнаружила прямо перед собой незнакомого парня. Тот сразу же поднял руки над головой, демонстрируя невинность своих намерений. — Что?! Тоже хочешь моей смерти? Моего позора?! Давай, скажи, что я нечистое животное или демоново племя. Я слушаю! — прикрикнула она, беспокойно, затравленно оглядываясь по сторонам, ожидая, когда появятся другие, но время шло, а никто не объявлялся. — У тебя красивые глаза, — совершенно искренне произнес юноша, зачарованный их мягким, нечеловеческим светом, подобным бледному сиянию полной луны. Девочка озадаченно уставилась на него, не ожидая такой реакции. Уперла руки в бока, сложила губы бантиком и спросила: — Может, ты просто трусишка? Боишься меня после… этого и потому врешь? — хмыкнула она, уже беззлобно. И почему их народ принижают? Разве они не прекраснее обычных людей? Бывало, что Энвер засматривался на девочек в дорогих нарядах, обычно в сопровождении слуг или родителей, ухоженных, напомаженных, больше похожих на кукол, чем на живых существ. Он считал их симпатичными, но причиной тому был внешний лоск. А у тех, что беднее, усматривал лишь животную тупость, отпечатавшуюся на лице подобно татуировке. Но тифлинги были особенными, со своими горящими радужками, рогами и хвостами, они завораживали сына сапожника. Вечно гонимые, вынужденные постоянно приспосабливаться, применять смекалку, чтобы выжить, их глаза блестели каким-то живым чувством, более ярким, чем у живущих в мире и покое. Его новая знакомица была особенной вдвойне. Подобных ей, с иссиня-темной кожей, он встречал лишь пару раз, издали. И, если от других скорее веяло жаром преисподней, наследием краснокожих дьяволов, то ее стихией был лед, не менее жгучий. Создание неземной красоты обладало очень земными нравами, за которыми наверняка стояли горькие уроки. Здесь, вдали от храмов и роскошных особняков есть только одно правило — выживает сильнейший. — Если тебе станет от этого легче, огрей меня палкой, мне за сегодня не впервой, — ласковой улыбкой ответил он, почему-то совсем не испытывая страха, несмотря на то, как угрожающе выглядела окровавленная палка и сама тифлина, дьяволенок с обнаженными в устрашающей гримасе зубками, наверняка острыми, как клыки акулы, такими же треугольными. Да, сегодня ему и впрямь досталось, за то, что на выданные для приобретения новой рубашки деньги он купил книгу в Волшебных принадлежностях. Собрание заклинаний для новичков. Энвер замечал необычную связь с окружающим миром, казалось, порой он чувствовал то, что другим не дано. Подслушав разговор двух волшебников, догадливый парень понял — это Плетение. Но не стоило и заикаться о том, что у него есть способности к магии. Мать, кое-как обучившая его грамоте, считала, такого образования вполне достаточно для простого человека, а выше головы пытаются прыгать только глупцы и безумцы. Книгу все-таки обнаружили, а вот новую рубашку — нет… Благо, мать не стала вчитываться и просто вышвырнула томик наружу, его, изрядно промокший, Энвер вернул себе и спрятал надежнее, чем в прошлый раз. — Ты странный, — удивленно моргнула тифлина, не зная, чего и ждать от своего собеседника, с подозрением оглядывая его облик и убеждаясь в том, что перед ней такой же голодранец, как и она сама. — Ты тоже. Скажи, тебе ведь понравилось то, что ты выколола тому уроду глаз? — парень опустил руки, подошел ближе, с любопытством, немного робко всматриваясь в лицо девочки, подобно художнику отмечая каждую черточку — у него была замечательная память, и в ней он желал отразить сегодняшнюю встречу, как событие, крайне необычное для его повседневной жизни, во всех подробностях. — Мне… — замялась девочка, обдумывая, что сказать, но, решительно подняв взгляд на юношу, сказала правду. — Если честно, да. Наконец, они не будут лезть. Но, наверное, теперь меня казнят или что-то в этом духе. Возможно, придется жить в канализации… — с поразительным спокойствием описывала она свои незавидные перспективы, будто озвучивала планы купить булку хлеба поутру. — А дом у тебя есть? — Ха! Дом уважающего себя тифлинга — улица. Мои предки были не слишком порядочными, даже по меркам здешних, вот и оставили меня рано без семьи и крыши над головой. Сородичи, подумай только, сами, как помойные крысы, считают нас чужаками и гонят меня прочь! Так что, мне нечего терять, Кулакам будет ой как сложно изловить меня, а они, надеюсь, не станут заниматься такой чепухой. Пусть лучше попробуют молнию в банку поймать, больше проку. — Хотел бы я поймать молнию, — мечтательно произнес себе под нос Энвер, представляя, как столь мощную энергию можно было бы обуздать без использования магии на благо всем, озарить ее светом каждую улочку, каждый дом во Вратах. — Прости, мне и одному сейчас опасно возвращаться домой. Но, послушай… Всякий первый день на неделе родители уходят почти на целые сутки, оставляют меня за главного в лавке. Ты можешь приходить. Я… буду рад. — Ты первый человек, который рад мне, — девочка продемонстрировала полный набор зубов, кажется, искренне благодарная за участие. — Что ж, договорились. Как твое имя? — Энвер. Просто Энвер, — от звуков собственной фамилии парня тошнило, в округе знали Флиммов как прохиндеев и неудачников, а уж его склочную матушку избегали все, кроме редких покупателей. — Что ж, а я просто Крея. И, прошу тебя, возьми мою куртку, у тебя в родне точно не было жителей ада, ты весь дрожишь, — не принимая возражений, она протянула ему свою вещь. Сильно жало в плечах, но тонкая воловья кожа все-таки немного согрела его. Когда он принимал подарок из рук Креи, то, даже не касаясь, заметил, как ее тело буквально пышет жаром, несмотря на сырость и холодный ветер. Она хихикнула, склонив голову и рассматривая плоды своей щедрости. — Почему ты такая горячая? Я думал, будешь холодной… — ляпнул глупость, тут же пожалел, чем еще больше развеселил девочку. — Поздравляю, ты ошибался. Если хочешь, всегда можешь погреться об меня. Невинная шутка заставила Энвера густо покраснеть. Он уж было открыл рот, чтобы отказаться от куртки, не считая себя вправе обирать того, кто, в отличие от него, не имеет никакого приюта. — Забудь или я расценю отказ как оскорбление, и придется тебе беспокоиться за свой глаз. Вернешь потом. Ведь мы скоро встретимся, — подмигнула Крея, и, не говоря больше ни слова, развернулась и пружинистым шагом направилась куда-то по своим загадочным делам. «До встречи», — хотел сказать ей вслед парень, но, очарованный этим странным созданием, смог только тихо промычать что-то невнятное.