***
Глаза у Серёжи горели странным, мерцающим зеленым светом. Длинные, словно русалочьи, волосы падали ему на спину и плечи. Взгляд околдовывал. Игорь слышал музыку в отдалении, плеск воды, треск костров и танцы — это молодежь веселилась в самую короткую ночь в году. Игорь искал цветок папоротника, но нашел что-то куда более ценное: Серёжу. Он смотрел только на него, не отводя светящихся искристой зеленью глаз. Улыбался призывно, манил жестом руки. Игорь примерно так и представлял себе цвет того волшебного цветка, который искали в эту ночь смельчаки — неуловимый, словно светлячок, желто-зеленый по краям и небесно-голубой в сердцевине, сверкающий, хрустальный. Игорь шагнул к нему, не оборачиваясь на голоса у костров, в темноту леса. — И не страшно тебе, добрый молодец? — спросил Серёжа, прищурив свои колдовские глаза. — Тут так темно… — Мне — не темно, — Игорь сделал еще пару шагов, пока отблески костра не исчезли, и были только его глаза, белоснежная сорочка, полупрозрачная в неверном свете чарующих глаз, — ты мне всё кругом освещаешь, голубка моя. Серёжа отступил, протянул руку, но прежде чем Игорь коснулся его, играючи отпрыгнул еще на шаг. — А чем докажешь, что я тебе люб? Слова — вода, слова ты сегодня сказал, а завтра они в землю ушли. Игорь сглотнул. Серёжа впервые смотрел на него так. С восхищением, желанием, лаской. Так, будто бы Игорь был всем, чего Серёжа когда-либо хотел. У Димы он такого взгляда не замечал, не говоря уже о Юлии. Сердце стучало, гулко отдаваясь в ушах. — Раз словам ты не веришь, докажу делом, — Игорь ринулся к нему, схватил за талию и притянул к себе. Поцелуй, что подарил ему Серёжа, был пьянящим, как самая крепкая настойка — у Игоря даже губы онемели. Жарким, сладким, но слишком коротким. Не желая отпускать его так быстро, Игорь смял тонкую ткань его сорочки в кулаке, другую руку запустил в волосы омеги, скользнул языком в чужой рот, углубляя поцелуй. В паху потяжелело, теплое тело прижималось к нему так близко, и так мало слоев одежды было между ними… Они так далеко от костров, их не видно и не слышно, и можно даже… Игорь опустил руку пониже спины, погладил, вздрогнул, сам не ожидая, как приятно это будет. Тут Серёжа вывернулся из его рук, точно юркая куница. — Сперва догони, — озорно усмехнулся он и кинулся в темноту. Игорь — следом, не разбирая дороги. Ветки, невидимые во мраке, хлестали его по лицу, корни деревьев лезли под ноги, а Игорь бежал — на полупрозрачный образ, вихрь огненных волос и белой сорочки, петляющий впереди. Вот он — близко, только руку протяни, но ладонь Игоря каждый раз хватала только воздух. Игорь проснулся и сразу же крепко выругался, разочарованный. В спальне было по-зимнему холодно, Серёжины чувства оказались лишь видением, зато возбуждение — вполне настоящим. В паху ныло и горело, и Игорь запустил руку под одеяло, заново представляя всё, что успел запомнить из сна. Вздрогнул от касания замерзших пальцев, прикрыл глаза. Полусонный, он смешивал образы настоящего Серёжи и того, колдовского, которого целовал. Сегодня он проснулся слишком рано, а вчера ему снилось и продолжение… В том сне Игорь брал его в бескрайнем поле конюшины, прямо на примятых зеленых стебельках, среди колокольчиков и маков. Игорь вспомнил Диму, прижатого к стене конюшни, стонущего и смущенного, вспомнил, каким горячим и мокрым он был внутри, когда Игорь вошел пальцами. Серёжа был бы таким же, только еще лучше, потому что Димин запах никогда не действовал на Игоря так, как Серёжин. Усердно двигая рукой, он зажмурился, по крупицам собирая любимый образ. Вот они у реки, и в ловких руках Серёжи охапка горечавки превращается в небесно-синий венок, и не понять — это Серёжины глаза кажутся ярче рядом с нежными лепестками, или венок так красив лишь оттого, что подходит к его глазам? Вот они у костров в Купальную ночь, и из полусотни молодых и красивых омег Игорь видит только его, а из пестрой реки цветочных венков, плывущих по реке — лишь синие лепестки горечавки. Там, где воспоминаний нет, Игорь дорисовывает образ сам: белые бедра, узкие плечи, плавкое, гибкое тело… Рука даже устать не успевает — Игорь падает за край с бешено колотящимся сердцем, с отзвуком любимого имени на пересохших губах. Звезды перед глазами рассеивались неохотно, в ушах шумело. Отдышавшись и убрав следы своего возбуждения, Игорь встал и кликнул слугу. На городской площади еще со вчера пестрела ярмарка, и они с Олегом и Серёжей условились пойти туда вместе.***
Запах слышался даже сквозь полушубок, платок и несколько слоев одежды. Игорь не говорил ничего, чтобы не смущать Серёжу, но далеко не отходил, при каждом удобном случае склонялся — будто бы затем, чтобы поближе рассмотреть приглянувшиеся Разумовскому безделушки — и глубоко вдыхал нежный аромат сирени. Серёжа всегда чарующе пах, но сегодня — особенно. И красив он был так, что Игорь места себе не находил. Он старался, правда старался не замечать, говорить больше с Олегом, смотреть на хорошеньких омег, гуляющих тут же, на ярмарке, но к Серёже его тянуло, как пчелу тянет к медоносному цветку. И волосы его огненные, выбившиеся из-под шапки, звали коснуться, запустить в них одеревеневшие пальцы. И щеки, покрывшиеся ярким румянцем на морозе, молили о поцелуях. Игорь смотрел и не мог налюбоваться: на голубые ясные глаза с темными ресницами, на розовые губы, точёный носик, пламя его волос. В глазах Игоря Серёжа был красив до безумия. Его бы затащить в свою постель и ласкать на льняном чистом белье, покрывать веснушки поцелуями, слушать его голос, любоваться, как танцует и смотрит ласковым взглядом. Но Гром видел, как он повсюду таскается с татарчонком, как они спускаются летом к реке по ночам и лежат там на траве, милуясь втайне ото всех. Видел, как Олег ворковал с Серёжей, как улыбался ему, и Игорь бесился, хотя раньше даже внимания не обращал. В душе вскипала злость, бурлила ревность. Он лишь недавно четко осмыслил своё желание — чтобы Серёжа принадлежал ему. Но как добиться его расположения? Как Игорю продолжать дружбу с ними, когда ему так плохо, когда на душе кошки скребут, когда всё внутри переворачивается от одного случайного взгляда? Он просыпался и засыпал с мыслями о Разумовском, об этих рыжих волосах, в которые зарыться бы пальцами и вдыхать аромат сирени. Игоря даже не волновали чувства Олега. Это второстепенное. «Не стенка — подвинется». — А князь не заругает? — Олег с сомнением глянул на раздобытую Игорем брагу. В тереме им пить пока не позволяли, разве немного и на пиру, под строгим взором наставников, но на ярмарке Игоря никто не знал, и хмельной напиток продали без вопросов. — А как он узнает? — Игорь сделал большой глоток, передал Олегу. — Мороз такой, что надо и изнутри согреваться. Серёжа тоже отпил немного, и щеки его заалели еще ярче. Раздались первые трели всем знакомой песни, и посетители ярмарки потянулись танцевать. Враз просветлевший Серёжа — с ними. И Олега он с собой позвал, но тот застеснялся. Игорь хотел было пойти к нему, воспользовавшись тем, что Олег смущается танцевать, но тоже оробел. Как представил, что наступит Серёже на ногу в танце, что неловко прижмется или и вовсе упадет, засмотревшись на любимое лицо, сразу отказался от этой идеи. Он сделал несколько глотков, чтобы промочить пересохшее горло. Брага горчила и пенилась на языке, а впереди, в пестрой толпе танцующих, был Серёжа — пожар волос на куньих мехах, пунцовые щеки на белоснежной коже. За последний год влюблённость поглотила Игоря, изменила его раз и навсегда. Теперь для него не существовало никаких рамок, хотя раньше у него было правило — чужое не трогать. Но когда он любовался Серёжей, таким трогательно-нежным, таким недосягаемым — всё на свете забывалось. Он был готов носить Серёжу на руках, положить весь мир к его ногам. Злился сам на себя, что не приметил его раньше, не рассмотрел его расцветающей красоты, и теперь ему приходилось соперничать со своим же другом Олегом. Соперничать тайно, разумеется. Никто о его чувствах не знал, никто и не догадывался даже. В детстве Игорь был счастлив дружить с Серёжей и Олегом, а потом они начали часто уединяться, оставляя Грома одного. Он чувствовал себя третьим лишним, чего всегда и боялся. А дурное влечение к Разумовскому делало все только хуже. И как он его раньше не замечал? Он всегда был хорошеньким, но теперь, когда детские веснушки поблекли, волосы отросли до плеч, и во всем теле появилось что-то мягкое, плавное, омежье — теперь от него невозможно было отвести глаз. Игорь и не отводил: смотрел, как Серёжа кружится в танце с каким-то молодым омегой знатного рода, и как эта парочка — оба яркие, юные, красивые, счастливые — притягивает чужие голодные взгляды. В перерыве, пока музыка смолкла, безымянный омега скрылся в толпе своих друзей, а Серёжа, запыхавшийся, пробился к Олегу и Игорю. Глотнул еще браги, обдав сильным запахом сирени, и убежал танцевать дальше. Гром допил остатки, коснувшись губами кромку чаши в том же месте, где и Серёжа, отважился. — Я пойду, не хочу тут столбом стоять, — крикнул он Олегу, вливаясь в огромный хоровод. Вместе с еще дюжиной молодых омег, Серёжа танцевал в середине круга, и отсюда его было лучше видно. Общее веселье поглотило Игоря, он даже на мгновение перестал мечтать о Серёже — его захватил танец и теплые ладони незнакомцев в обеих его руках, тянущие его в общем ритме за собой. И они неслись — как ветер, как вешние воды — неумолимо, привольно, то приближаясь, то снова отдаляясь от того места, где танцевал Серёжа. Они кружились, хохоча, а потом Серёжа вдруг оступился, покачнулся, едва устояв на ногах. Приблизился к кругу танцующих, прямо к Игорю шагнул: красный от мороза, танцев и хмеля, растерянный. Взялся за Игорев локоть, вцепился, бормоча что-то невнятное. Хоровод выплюнул их обоих наружу и понесся дальше, лихой и шумный. — Мне дурно, — громче повторил Серёжа, жмуря глаза. — Я… Он покачнулся снова, почти падая, зацепился за подскочившего к ним Олега. — Что с тобой? — встревожился Волков, подхватывая нетвердо стоящего на ногах друга под локти. — Жарко, — жалобно простонал Серёжа, — воздуха мало, дурно, перед глазами всё плывёт, и… — Это от танцев, — предположил Игорь, — и хмель в голову ударил. Сейчас отдохнешь и пройдет. Олег с силой втянул носом воздух и лицо его озарило осознанием. — Ты тоже чувствуешь, Игорь? У меня простуда, я сразу не почувствовал, но… Нужно в терем, быстрее. — Почему? — дыхание у Игоря сбилось, к Серёже тянуло со страшной силой, поэтому соображал он медленно. Олег хотел ответить, но тут у Разумовского подкосились ноги, он застонал, схватившись за живот, и начал оседать на землю. Олег подхватил его, сгреб, как куклу, крикнул Игорю: — Быстрее, шубу дай, нужно перекрыть его запах! Игорь скинул с себя меха и, как мог, закутал в них Серёжу. Тот проваливался в беспамятство, болезненно стонал, обхватив Олега за шею, и пах так, что рот альфы наполнялся слюной. Только теперь Игорь понял, в чем дело — у Серёжи начиналась течка. Посреди многолюдной ярмарки, у всех на виду. Олег заозирался, изменившись в лице. Запах привлек чужих альф. — Я понесу его, а ты прикрой нас, слышишь? Игорь, черт тебя дери! Резкий окрик вырвал Игоря из нахлынувшей пелены возбуждения. Олегу легко, он через заложенный нос чувствовал Серёжу слабее, а у Игоря вся кровь отлила от головы, в паху тугой узел скрутился. Благо, свободный кафтан скрывал всё, что нужно, но наваждение не отступало. Вместо воздуха был густой сиреневый запах; проникнув в грудь, он поджигал Игорю кровь и затуманивал пустую голову. Гром заморгал, силясь собрать мысли в кучку. Олег звал его по имени, но толкнуть не мог, руки у Волкова были заняты беспомощным сейчас Серёжей. — Что же вы, мальцы, за своим омегой не уследили? — раздалось сбоку издевающееся, гнусавое. — Идите, куда шли, — огрызнулся Олег, но из-за спины приближающегося к ним взрослого альфы, пахнущего брагой, выросли его приятели. — Э-не, — цокнул один из них, поглаживая бороду, — если омежка выходит в течку гулять, то явно жаждет приключений. Мы не жадные, можем вас первыми пустить. — Не приближайтесь, — прорычал Олег, прижимая свою драгоценную ношу ближе. — А ты на дядю не шипи, сопляк, дядя таких, как ты, одной левой переламывал! Игорь очнулся, как по щелчку. Пьяный незнакомец сделал шаг, только чтобы в живот ему уперлось острие. Меч Игоря блеснул на зимнем солнце. Люди вокруг бросились врассыпную, завидев клинок, музыка смолкла. Зябко дернув плечами, Гром прижал острие меча чуть сильнее, так, чтобы альфа ощутил его через полушубок и теплый шерстяной кафтан. — Идите, куда шли, — с нажимом повторил он, а сам кивнул Олегу, — Не шевелиться никому, а то я вспорю твоему дружку брюхо. Я — ваш будущий князь, и мне ничего за это не будет. Только шелохнитесь, — он вдавил лезвие еще сильнее, — у меня давно руки чешутся пустить кому-нибудь кровь. Олег бросился к терему, волоча на себе ослабевшего Серёжу. Увидев, что добыча ускользает, один из альф тоже обнажил меч, но Игорь не дал ему пуститься в погоню за друзьями. Отпустив первого пьяницу, он скрестил с ним клинки. Спина моментально взмокла, движения были неловкими, потому что возбуждение от Серёжиного запаха мешало думать и драться. Морозный воздух и бой понемногу отрезвили его. Обезоружить пьяного было не так уж и сложно, но Игорь и сам порядочно выпил. Он видел, как Олег с Серёжей исчезают между домами, а потом его затылок взорвался болью.***
Игорь вынырнул из беспокойного сна, напоминающего бесконечный хоровод, возвел глаза к потолку. Он был в своих покоях, в своей постели, но в комнате был кто-то еще. Он проснулся от звука шагов. — Я разбудил тебя, — с сожалением заметил Серёжа, замерший в дверном проеме. — Проходи, я не спал, — горло Игоря отдалось хрипом и болью на попытку заговорить, но радость от Серёжиного присутствия перекрывала эти неудобства. — Мне только сегодня утром стало лучше, я хотел извиниться, — начал Серёжа, пряча взгляд. — Сядь со мной, успокойся, — Игорь выдавил мягкую улыбку, оторвав голову от подушки. — Тебе не за что извиняться. Примостившись у изножья кровати, Серёжа сокрушенно покачал головой. Мягкие прядки его волос, выбившиеся из косы, красиво обрамляли высокий лоб. — Есть за что, Игорь, поверь. Я подверг нас троих опасности, тебя ударили по голове, ты замерз там без шубы и три дня пролежал с лихорадкой, а в этом только я виноват, — Серёжа поджал губы, задумчиво дергая расшитые рукава своих одежд. — Утром в день ярмарки я чувствовал себя странно, и живот тянул, и… Неважно, омежьи подробности, тебе они ни к чему. Но я… я не знал, как течка начинается, мне никто не говорил, как понять, что она близко. Я остался бы дома, если бы знал, но я подумал, просто живот болит и жарко, наоборот лучше пройтись, проветриться… Стыдно ужасно, такую сцену учинить на глазах у всех. Если бы не вы… — Для этого мы с Олегом и нужны, — сглотнув через боль в горле, ответил Игорь. — Мне бы и в голову не пришло на тебя злиться, не выдумывай! — Тебя могли ранить, даже убить, — Серёжа поднял блестящие глаза на Игоря, и что-то в них было такое искреннее, что дыхание у Грома перехватило. Волнуется. Мысль согрела его лучше, чем любое одеяло или травяной отвар, который вливали в него лекари. Волнуется, любит. Не с Олегом сидит вот так, а с ним, с Игорем, и смотрит пронзительно и ломко, и пальцы сжал до белизны, будто бы хочет коснуться, но не смеет. — Потрогай лоб, пожалуйста, — попросил Игорь, и Серёжа с готовностью встал, склонился к изголовью и коснулся его лба тыльной стороной ладони. — Горячий, — виновато сообщил Серёжа, — смочить водой, может? Легче станет. Игорь рассеянно кивнул, наслаждаясь кратким прикосновением. Пальцы на его лбу казались ледяными. «Волнуется, — билась в голове Грома радостная мысль, легкая и светлая, точно мотылек, — волнуется, заботится и любит.» Серёжа смочил сложенную в несколько раз тряпицу и положил ему на голову, сел поближе. Запах его теперь поблек до обычной сладковатой сирени. Впрочем, даже сквозь лихорадку и больное горло, Игорю, чтобы ощутить нарастающее возбуждение, многого не надо было. — А ты сам как? — спросил он, чтобы не выдать себя. Жуткое подозрение заставило его похолодеть. — Олег ведь не остался с тобой… — Нет, конечно, — поспешно уверил его Серёжа, смутившись, — никто бы нам этого не позволил. Он поручил меня слугам, те помогли запереться подальше от жилых комнат и принесли вещи для гнезда. Глупо как-то, что нас этому не учат, я долго не мог разобраться, что к чему, и боль думать мешала. Спать не мог, всё тело будто не моё, выламывало и ныло. И жарко, и дурно, пить всё время хотелось. Не самое приятное время, если честно. — А я думал, что у вас… ну, как у нас в гон, хорошо, сил много, жажды до всякого… Развивать мысль Игорь не стал, только многозначительно развел в воздухе руками, обозначая «всякое», о котором неприлично говорить вслух. — Ну, мне тоже так говорили, — Серёжа пожал плечами и перевернул тряпицу на лбу Игоря холодной стороной вниз, — а оказалось, что там лишь боль и беспомощность. И страх — его больше всего.