возьми моё сердце в ладони

***

Полностью собранный, одетый в свой лучший синий кафтан с медными пуговичками, Серёжа направлялся к воротам, куда уже въезжала кавалькада всадников, когда путь ему преградила княгиня Елена. — Серёженька, — позвала она его с тревогой в голосе, — я знаю, что ты очень рад их приезду, но будь, пожалуйста, осторожен. За тебя дают богатое приданое, у тебя высокий титул, а они не написали тебе ни строчки за все эти годы. Будь приветлив с ними, но не доверяйся сразу, не обещай ничего. Просьба удивила Серёжу. Он-то был на седьмом небе от счастья, когда несколько недель назад получил письмо от родственников по маминой линии. Написавшая ему семья была из побочной ветви рода Шуйских, девичьей фамилии его мамы. Князь Фёдор позволил пригласить их к себе, и те с удовольствием приняли Серёжино приглашение. Всё было готово: угощение для гостей, заморские вина, из города позвали трубадура и он уже сидел в главной зале, распеваясь и трогая струны своего инструмента. Знатные горожане понемногу собирались, и застолье должно было во-вот начаться. Никогда еще такой большой праздник не устраивали ради Серёжи: на именины он получал подарки и сладкий пирог в кругу самых близких — князя, княгини, Игоря и Олега — но не более того. Серёже подумалось вдруг, что с подобным размахом будет у него когда-нибудь свадьба, и мысль эта, безобидная на первый взгляд, заставила его поежиться. Во двор въезжали всадники, и Серёже не потребовалось много времени, чтобы узнать боярыню Тамару — ту, что ему писала, ведь других женщин в отряде не было. Спешившись весьма ловко для своих лет, она быстрыми шагами подошла к Серёже и притянула его в объятия. — Как вырос! Ну как он вырос, вы гляньте, люди добрые! А я тебя вот таку-усеньким помню, — она отпустила его и показала руками расстояние не больше половины аршина.* На маму она была совсем не похожа. Волосы цвета темного каштана, без капли рыжины, пронизывающие карие глаза, несколько тучное, но сильное тело, цепкий взгляд да растянутые в насмешливой улыбке червлёные губы. — Чего молчим? Не глухой же ты? — Я… очень рад вашему приезду, — выговорил Серёжа, сглотнув, — я несколько… оторопел от радости. — А я-то как рада, милый, — она потянулась руками к его лицу и схватила за щеки, помяла их, умилённо воркуя, как с маленьким. — Веснушки, смотрю, повсюду? На солнце надо меньше гулять, ну ничего, может, еще сойдут с возрастом. Так что, покажешь тетушке ее комнату? Серёжа высвободился из медвежьих объятий, потер покрасневшие от щипков щеки и повел боярыню Тамару в приготовленные для нее комнаты. — А где ваш супруг и сын, о котором вы писали, тетушка? — Твой дядя не смог приехать, милый, его задержали срочные дела, а наш сынуля ему помогает, — она улыбнулась, — он такой умница, растет настоящим правителем, ну да я расскажу тебе потом. Серёжа, хоть и опечалился, что не увидит двоюродного дядю и его сына, виду не подал. Спустя три четверти часа все гости были в пиршественной зале. Боярыня Тамара надела бордовое, крупные серьги с агатами и золотые перстни блестели, притягивая взгляд. Она расположилась напротив него, по левую руку от князя и княгини. Игорь, хоть и сидел рядом с Серёжей, мыслями был далеко. Он выглядывал Димитрия, прислужника, на которого недавно положил глаз. Серёжа не очень верил в счастливое будущее этих чувств, ведь Игорь бы никогда не смог жениться на омеге не из благородных, но Разумовский мог признать, что Димитрий привлекал чужие взоры. Невысокий, светловолосый, с очень детскими чертами лица, но уже успевший расцвести в свои пятнадцать. Когда он проходил мимо, можно было уловить слабый запах ландышей, и Игорь на этот запах весь подбирался, словно гончий пес, глаза его зажигались. — Так ты, говоришь, не помнишь меня? — голос Тамары вырвал его из безрадостных мыслей о собственном одиночестве. Серёжа поднял на нее глаза. — Да, к сожалению. Но я и родителей не очень хорошо помню, больше по портретам, чем вживую. — Бедняжка, — она сочувственно кивнула, отпив из кубка и облизав губы от вина. — Я все эти годы не знала, что сын моей дорогой золовки воспитывается здесь, я потеряла твой след почти десять лет назад. Но больше ты не будешь один, у меня есть для тебя предложение. — Какое же? — спросил Серёжа и заметил, как нахмурился во главе стола князь Фёдор. — Мой сынок подыскивает себе супруга из хорошей семьи, — радостно ответила боярыня Тамара. — А ты достаточно пригожий для своих лет. Сколько тебе? — Четырнадцать с половиной. Особенной радости от озвученной идеи Серёжа не испытал — он ведь даже не видел этого дальнего родственника, за которого боярыня Тамара решила его сосватать. — Маловато, маловато… Течки были? — продолжила допытываться она, ничуть не смущаясь присутствующих за столом альф. — Запаха я пока не чувствую. Серёжа покачал головой, удушливый стыд полз по его щекам пылающим румянцем. У кого-то запах появлялся в тринадцать, а у кого-то и в шестнадцать был слабый, совсем неразличимый. Про течки он и вовсе пока не думал: старшие омеги говорили, это ужасно — когда тело предаёт, когда все вокруг превращаются во врагов. Когда до тошноты страшно от собственной уязвимости, если рядом есть альфа, и нестерпимо больно, если нет. — Ну ничего, это дело наживное. Поживешь сперва у нас, познакомишься с будущим мужем, научишься хозяйство вести. В нашем доме, Серёжа, всё по-простому: служанок, чтоб тебя одевать и прихорашивать, у нас нет, — она испытующе на него глянула. — Я и сам заплетаться умею, — кивнул Серёжа понимающе. — И готовить научусь, и счета вести… Вот бы только вашу семью увидеть, тетушка. — Увидишь-увидишь, не переживай. Вот сговоримся с твоими опекунами за приданое и поедем знакомиться. Ты мальчик умненький, миловидный. Худенький, правда, рожать будет тяжело, но все омеги через это проходят, ничего страшного. От ее слов нутро Серёжи свело липким страхом, он отставил кубок подальше, чтобы не пролить, положил руку на живот. Тетушка была права, наверное, ведь она за свою жизнь много чего повидала, но услышать о таком будущем для себя посреди многолюдного застолья, когда он был так счастлив обрести родственников, пусть и дальних, Серёжа оказался не готов. — С родами тянуть нельзя, милый, — продолжала боярыня Тамара, заметив его растерянность. — Как только тело готово — сразу надо начинать, а через годик и за вторым. Тогда в семье счастье будет и порядок. Главное, чтобы у омеги был характер подходящий. — Это какой — подходящий? — заинтересовавшись, уточнил Серёжа. Наставники и князь ругали их с Игорем и Олегом за детские шалости разными словами на разных языках, но с понятием «неподходящего характера» Серёжа сегодня встретился впервые. — Ну как же? — боярыня Тамара перехватила его взгляд, уязвленная вопросом. — Ты вон какой жених уже вырос, совсем скоро на выданье, а таких простых истин не знаешь! Для омеги главное — нрав свой гордый смирить, кротким быть, покорным. Тише воды, ниже травы. Мужа надо почитать и во всем слушаться, а иначе битым будешь ходить. Серёжа, широко распахнув глаза от услышанного, глянул на Игоря. Тот рассеянно кивал словам гостьи, выглядывая среди слуг беленькую макушку Димитрия. По привычке, Серёжа поискал глазами Олега, но тот был далеко. Он сглотнул, пытаясь уложить в голове то, что она ему сказала. Что же это за семья такая, где на знатного омегу можно руку поднимать? Куда они его заманить хотят? — Разве ж можно поднимать руку на того, кто слабее? — негромко заметил Серёжа, и горло у него сжалось. Гостья засмеялась. По-настоящему засмеялась, уронив ломоть хлеба в блюдце, откинув голову назад, так, что зазвенели агатовые серьги. — Послушным омегам хватает и слов, милый, — отсмеявшись, ответила она, — всё зависит от тебя. Ты еще очень молод, ты еще не знаешь, как устроен мир. Но теперь, когда мы тебя нашли, ты больше не будешь один. Передай-ка мне свеклы? Уж очень хороша, — вернув блюдо на место, боярыня невозмутимо продолжила. — Вот поедем домой, помолвку справим, через годика два — свадьбу, а там и детки пойдут… Серёжа почувствовал, как мелко задрожали у него губы и подбородок, как из груди вверх поднялся ком. Нельзя плакать прилюдно, да и вовсе нельзя плакать, она ведь права — за стенами родного терема мир живет по другим законам. В семье мужа он будет чужим, ему придется доказывать свою ценность, как человека, или же покориться и терпеть оскорбления и побои до конца своих дней, бесконечно вынашивая мужу наследников. А если с его здоровьем будет что-то не так? А если течка не придет никогда, или запах не проявится, что тогда? Серёжа слышал, что, если переболеть в его возрасте краснухой, такое может случиться, и что тогда? Кто его такого полюбит? — Ты же не расстроился, милый? — она подняла кубок и отхлебнула еще порцию. — Вино у вас уж больно в голову бьет, вот и жених наш сидит весь белый, аж лица на нем нет. — Мне нужно выйти на воздух, — выдавил Серёжа, поднимаясь с места, — здесь очень жарко. Слезы уже потекли, и он быстро закрыл глаза, чтобы их никто не увидел, и к выходу пробирался наощупь. Получалось не очень хорошо, пару раз он наткнулся на кого-то, а потом теплая рука перехватила его под локоть, запах полыни и тысячелистника наполнил грудь. Олег, ничего не спрашивая, вывел его из пиршественной залы, подальше от чужих ушей, и усадил на ступеньки. Только тогда Серёжа смог открыть глаза, но снова их зажмурил, а горячие слезы текли по щекам и падали на вышивку нарядного кафтана. — Что стряслось, Серёж, ну? — голос Олега сильно поменялся за последнее время, огрубел, и Серёжа в первый миг даже не узнал его. — Не знаю, — Разумовский пожал плечами, жалобно скривив губы. — Я просто… Слёзы не переставали течь, и голос позорно дрожал. Он ведь уже не ребенок, Господи, и пир по его просьбе затеян, и гости у нему приехали, а он тут ревет под лестницей! Серёжа зажмурился до ярких кругов под закрытыми веками, стиснул зубы. — Не злись на себя, — тихо попросил голос Олега из темноты. — Скажи, что случилось? Что она сказала, эта тётушка, чем тебя обидела? — Да она ничего обидного, по сути, и не сказала, — Серёжа шмыгнул, опустил голову в сложенные ладони, — она не оскорбляла меня никак, но я… Первое настоящее рыдание — громкое и бесконтрольное, как икота, почти испугало Серёжу. С ним явно было что-то не так, может, в голове хворь какая, может, это начинается омежья истерия, которой пугали непослушных детей-омег? Таким была лишь одна дорога — под замок да в монастырь до самой смерти, а туда Серёже не хотелось. Его правой половине тела вдруг стало очень тепло. Это Олег придвинулся к нему вплотную, приобнял — так легко и неловко, что Серёже даже обидно стало — неужто его противно касаться? — Тебе не влетит за то, что ты тут со мной? — выговорил он между всхлипами. — Да нет, Дима прикроет, если что, там всего только сладкое подать осталось. Не думай об этом. Расскажи, что тебя тревожит? Олег сидел прямо, совсем невесомо приобнимая Серёжу за плечи, а потом раз — и повернулся вполоборота, и в одно неуловимое движение Серёжа оказался в его руках — в настоящих, крепких объятиях, носом к горячей шее, где от кожи пахло, как пахнет поле в конце лета — сухими травами, полынью и тысячелистником. Серёжа не собирался рассказывать — стыдно же, еще и альфе, пусть и другу, но… Не собирался. И даже объятия его бы не разговорили, он твёрдо для себя решил. А потом вдохнул поглубже Олегов запах — такой греющий, родной, запах-дом, запах-солнце — и слова полились сами. — Не хочу замуж, — всхлипнул Серёжа, — ни за этого непонятного Шуйского-младшего, ни за кого, никогда! Если стоит омеге слово поперек сказать, и его ударят сразу — разве это жизнь? Тенью жить, боясь того, с кем делишь постель и кому детей… Еще дети, Господь милосердный, это страшно так… Столько омег родами умирает, я боюсь, Олег, я так боюсь, что уже не хочу. Раньше мечталось — глупо, конечно — что если любовь настоящая, если человек подходящий, то ради него и потерпеть можно, а сейчас мне просто страшно. И замуж, и что бить будут, и… Олег некоторое время молчал, грел своим теплом и успокаивал своим запахом, не говоря ни слова. — С тобой так не будет, — наконец заговорил он, и голос его звучал совсем по-взрослому серьёзно. — Я не знаю твоего будущего, Серёжа, никто пока не знает, но точно могу обещать одно. За тебя есть, кому заступиться. Мы с Игорем твои лучшие друзья, мы тебя в обиду не дадим, знай это. И Серёж, я… я никому не позволю поднять на тебя руку, хоть будущему мужу, хоть кому угодно ещё. — Даже если меня выдадут за какого-нибудь богатенького избалованного боярина? — улыбнулся сквозь слезы Разумовский. — Особенно тогда, — в голосе Олега тоже послышалась улыбка. — Что мне их титулы и золото? У меня есть кованый меч и кулаки, а что еще надо? Несмотря на шутливый тон, в голосе Олега чувствовалось — он это серьёзно, он точно решил. Защитит, укроет от всего, что бы судьба им ни готовила. Серёжа, окончательно разомлевший от запаха полыни и тысячелистника, положил голову Олегу на плечо и впервые за весь разговор открыл заплаканные глаза. После долгой темноты мир, размытый по краям, окутывала сине-зеленая дымка. Олег обнимал его, и в этом мире, понемногу обретавшем свои настоящие цвета, всё было хорошо.